Серебряный пёс

Инид была права во многом, но особенно в том, что так больше не могло продолжаться. На следующий день Уэнсдей проснулась с решимостью, которой она давно не ощущала. Она больше не собиралась прятаться в Офелия-Холл. Первое, что ей следовало сделать — это нормально позавтракать. Она пришла в столовую вместе с Инид, чего не делала уже много дней, набрала полный поднос еды и села за стол, который раньше они занимали вчетвером с Инид, Ксавье и Аяксом или впятером, если к ним присоединялся Юджин. Она бы, конечно, предпочла стейк с кровью или свои любимые спагетти с чернилами каракатицы, но еда из школьной столовой сегодня тоже была просто невообразимо вкусной. И пышный омлет с беконом и овощами, и пшеничные вафли с сыром, и картофельные блинчики. И даже кофе был не настолько отвратительным, как ей раньше казалось. Просто пища богов! Минут пятнадцать Уэнсдей не замечала ничего вокруг, кроме своей собственной тарелки и чудесной горячей еды в ней. А потом подняла взгляд на Инид и задумчиво нахмурилась. — А где все остальные? — недоуменно спросила она. До сих пор она даже не осознавала, что за столом кроме них двоих никого не было. Инид подпёрла щеку рукой и ткнула вилкой в сторону Уэнсдей. — Заметила, наконец? — произнесла она немного обвиняющим тоном. — С Аяксом всё в порядке, он просто проспал, как обычно. А вот Ксавье не появляется в столовой уже больше недели. Без понятия, чем он питается. Видимо воздухом. Ну и творческой сублимацией. Больше недели? С тех пор как они поговорили тем утром? — Что ты имеешь в виду под творческой сублимацией? — вслух спросила она. — Аякс говорит, он почти не вылезает из своей мастерской и что-то там рисует. Может, конечно, у него там годовой запас еды припрятан, но я сомневаюсь. Уж слишком он осунулся. Уэнсдей задумалась, пытаясь вспомнить, когда вообще последний раз встречала Ксавье и как он тогда выглядел. Вчера во Флюгере она не разглядела его достаточно хорошо. Некоторые уроки у них проходили раздельно, на других она старалась не смотреть в сторону парты, которую он занимал. На последнем занятии по ботанике его не было. Фехтование же пропустила она сама. — Он вообще ходит на уроки? — задумчиво протянула Уэнсдей. — Иногда, — Инид пожала плечами. — А иногда нет. Дела обстояли куда хуже, чем Уэнсдей себе представляла. Ей всё же придётся взять себя в руки и поговорить с ним. И лучше бы не откладывать этот разговор на потом. Уэнсдей снова нахмурилась и огляделась по сторонам. — А где Юджин? — спросила она. Инид заметно погрустнела. — С ним тоже творится что-то неладное, — сказала она, наклоняясь ближе к Уэнсдей. — Он, кажется, совсем ушёл в себя. Ты знаешь, что он ездит в город к психологу раза два-три в неделю? Кажется, мимо Уэнсдей прошло слишком много всего, чем ей теперь следовало бы заняться. Она даже почувствовала что-то вроде небольшого укола стыда. Кроме неё у Юджина не было близких друзей, а она и прежде замечала, что с ним творится что-то неладное. Уэнсдей была обязана сходить и поговорить с ним тоже. Она доела свой завтрак уже без такого энтузиазма, с каким приступала к нему, отнесла грязную посуду на место и стащила несколько сэндвичей, заворачивая их в салфетку. К Инид, наконец, спустился Аякс, и Уэнсдей, не желая откладывать дело в долгий ящик, отправилась к ульям, надеясь застать там Юджина. Юджин действительно был внутри небольшого помещения, в котором хранился весь его пчелиный скарб. Уэнсдей застала его сидящим на стуле спиной к двери. Он вертел в руках значок с пчелой, который она подарила ему на Рождество. — Привет, Юджин, — тихо сказала она. — Ты не был на завтраке, и я принесла тебе немного еды. Юджин поджал плечи, но не повернулся на её голос. Уэнсдей услышала, как он едва слышно пробормотал ей слова благодарности и что-то о том, что он не голоден. Она обошла его и положила сэндвичи перед ним на стол. Что ещё она могла сделать? Наверное, спросить, что случилось? Кажется, он говорил, что у него проблемы в семье? — Я могу… хм, — она кашлянула. — Чем-то тебе помочь? Юджин покачал головой. Он поднял на неё свои огромные тёмные глаза, которые из-за очков казались ещё больше. Глаза, которые так напоминали ей о Пагсли. Юджин грустно улыбнулся. — Спасибо, Уэнсдей, — сказал он. — Но ты ничего не можешь с этим сделать. — Когда проснутся пчёлы? Плечи Юджина немного поникли. — Примерно в апреле. — Скажешь, если тебе будет нужна здесь помощь? — спросила Уэнсдей. — Наверное, к весне многое надо сделать? — Да, конечно. Она не умела быть утешающей и заботливой. Наверное, она была ужасным другом. Но самой Уэнсдей не хотелось бы, чтобы ей лезли в душу. Может, и Юджин тоже не хочет. — Ладно, скоро начнётся первый урок… Ты идёшь? — У меня окно в расписании. — Хорошо. Уэнсдей ушла в сторону здания Невермора с ощущением того, что она абсолютно не справилась.

***

Ксавье в этот день не появился на занятиях. Даже на контрольной по анатомии, которую Маккензи устроила для проверки их знаний. Задачки по генетике были не очень сложными, но Уэнсдей чувствовала себя настолько рассеянной, что никак не могла сосредоточиться. Её мысли всё время разбегались на совершенно отвлечённые темы. Раньше она не замечала за собой такой безответственности. В первом задании было необходимо привести по пять различных примеров монстроподобных и антропоморфных видов изгоев, и Уэнсдей тут же вернулась мыслями в библиотеку Белладонны, когда Ксавье показывал ей, где хранятся книги для медиумов. Как он бахвалился перед ней своими знаниями об организации книжных полок, рассказывая, где лежат книги об оборотнях, а где о вампирах. Ещё две задачи в тесте состояли в расчёте генотипа потомства различных комбинаций родителей-изгоев, и Уэнсдей снова вспомнила о Ксавье и о том, как она подозревала его в наличии способностей превращаться в хайда. Хайд был явно монстроподобным изгоем, потому что по сути своей являлся оборотнем. А Ксавье имел два вида способностей антропоморфов: видения и оживление рисунков. Если бы Уэнсдей в прошлом году подумала об этом чуть лучше, прежде чем обвинять его, то Ксавье бы не оказался за решёткой. Доминантные гены хайда должны были практически полностью подавить рецессивные, даровавшие Ксавье его способности. Если бы он был хайдом, вряд ли паук, которого Ксавье оживил когда-то на ботанике, пытаясь впечатлить Уэнсдей, покинул бы лист бумаги и пополз к ней по парте. Скорее было бы чудом, если бы он сделал что-то большее, чем просто пошевелил лапкой. А о том, чтобы Ксавье одновременно с этим видел ещё и вещие сны, не могло быть и речи. Если уникумы, сочетающие в себе столь сложную комбинацию способностей, и существовали в природе, это было чрезвычайной редкостью. Возможно, такой изгой был бы единственным на сотни тысяч. Или даже на миллион. И чем вообще думала Уимс, когда Уэнсдей рассказала шерифу Галпину о своих подозрениях? Очевидно, покойная директриса, как обычно, просто заботилась о репутации школы, когда дело дошло до улик, найденных в мастерской Ксавье, предоставив дело полиции и его адвокатам. Умыла руки, предпочитая не заниматься защитой собственных учеников. Уэнсдей вдруг стало невыносимо тошно от самой себя. Как часто она бывала несправедлива к Ксавье! Он был прав, когда в прошлом году назвал её токсичной. Уэнсдей никогда не бывало стыдно за то, кем она являлась. Но одно дело, если бы она просто допустила ошибку, добросовестно проведя расследование. Она же была глупой, ослеплённой своей одержимостью девчонкой! Она игнорировала всё, что не соответствовало её теории. Даже тест ДНК, который провёл шериф по её просьбе! А уж о таких тонких материях, как геном изгоев, Уэнсдей и вовсе даже не вспомнила. Внезапно Уэнсдей со всей отчётливостью поняла, что не хочет, чтобы Ксавье снова страдал из-за неё. А значит, ей всё-таки придётся с ним поговорить прямо сегодня.

***

К счастью, Инид где-то пропадала с Аяксом, и комната была в полном распоряжении Уэнсдей. Никто не лез к ней с назойливыми советами, что ей надеть и о чём говорить. Вещь сидел на столе рядом с печатной машинкой и помалкивал, будто боялся её спугнуть. Она сложила в сумку несколько яблок и пару сэндвичей из столовой. За окном понемногу начинало смеркаться. Она глубоко вздохнула. Накинула куртку на толстовку. Покрепче перехватила ремешок сумки на плече. Ей было пора. — Удачи! — не удержавшись, простучал Вещь. Она кивнула. Удача ей сегодня пригодится. Уэнсдей шла по коридорам Невермора к выходу из школы и обдумывала то, что собиралась сказать Ксавье. Он заслуживал честности. Она хотела описать ему то, во что превратится его жизнь, если она пойдёт у него на поводу. Она будет его мучать своей холодностью, своим эгоизмом. Уэнсдей хотела, чтобы Ксавье как можно лучше осознал нависшую над ним угрозу. Но у неё самой больше не было сил и желания сопротивляться собственной тяге к нему. Признаться, она по нему даже немного скучала. Ночью, когда Инид ушла спать и оставила её наконец в покое, Уэнсдей ещё долго не могла сомкнуть глаз. Она много думала над словами своей подруги. Инид задала ей точный, наводящий на размышления вопрос. Ксавье тянуло к ней, и её тянуло к Ксавье. Так в чём был смысл избегать его? Неужели Инид была права, и она действительно просто трусила? Уэнсдей отдавала себе отчёт, что во многом она делала это из-за случившегося в прошлом семестре. Она опасалась даже думать о каких-либо отношениях, учитывая то, как сильно она ошиблась насчёт Тайлера. Образно говоря, Уэнсдей обожглась на молоке и теперь дула на воду. Но дело было не только в этом. Дело было и в том, что Ксавье вызывал в ней что-то совершенно отличающееся от того, что она чувствовала когда-то к Тайлеру. Гораздо более глубокое и неизведанное. То, от чего у неё никак не получалось избавиться, как бы она ни старалась. И Уэнсдей действительно ощущала почти животный ужас, обращая взгляд в эту часть собственной души. Это было что-то древнее, незнакомое и не поддающееся её контролю. Уэнсдей избегала соприкасаться с этим, опасаясь, что оно сломает её, превратит во что-то такое, чем она не являлась и никогда не собиралась становиться. Но эти две недели, проведённые в попытках игнорировать слона в комнате, делали только хуже. Эта сила выворачивала её наизнанку, и чем больше Уэнсдей пыталась загнать её на задворки сознания, тем больше места она занимала. Тем больше сводила её с ума, плавя её решимость и холодность. Медленно затапливая трещинки в её надломанной стараниями Ксавье броне отчуждения. Размывая её. Подталкивая ему навстречу. И вот она поддалась ей. В надежде что эта неведомая часть её самой пощадит её и перестанет уничтожать всё то, что Уэнсдей о себе знала. Она вышла на улицу. Огромное оранжевое солнце катилось за горизонт, выглядывая из-за низких облаков. Она была обязана справиться. Быстрым шагом Уэнсдей направилась прямиком к художественной студии Ксавье. Она не была уверена, чего опасается больше: войти внутрь и сразу столкнуться с ним и своими страхами или сидеть там в ожидании его прихода. Возможно, ей следовало получше продумать то, что она собиралась ему сказать. Может, даже набросать себе план на листе бумаги. Хотя со всей этой громадой эмоций, что она испытывала… Она сомневалась, что идеально справилась бы и в письменном варианте. Уэнсдей подошла к мастерской Ксавье и прислушалась. Кажется, внутри никого не было. Замка на полукруглой двери тоже не было, как частенько бывало и в прошлом году. Уэнсдей невесело усмехнулась. Даже то, что кто-то из сладкой парочки Лорел и Тайлера подбросил улики против Ксавье в его личные вещи, ничему его не научило. Уэнсдей вошла внутрь и прикрыла дверь, а потом включила свет. Она недоверчиво моргнула и сделала несколько шагов внутрь мастерской. Со всех мольбертов, листов и холстов, развешанных по стенам, лежащих на столе, стоящих на полу, на Уэнсдей смотрела она сама. Рисунков было так много… Даже больше, чем изображений хайда в прошлом году. Когда Ксавье вообще успел нарисовать всё это? Спал ли он хоть изредка за эти две недели? Вот карандашный набросок, на котором Уэнсдей сидит на своём новом месте в кабинете ботаники и смотрит прямо в глаза тяжёлым взглядом, в глубине которого таится печаль. Вот её хрупкая фигурка, набросанная, кажется, тушью, стоит в каком-то коридоре у окна с лицом, обращённым куда-то вдаль. Плечи её понуро опущены, а рука, которой она облокотилась на оконную раму, стиснута в кулак. Вот смазанный черновик, чёрный, начертанный углём, где она сложила руки на груди, словно хотела защититься от всего мира. А вот она в столовой перед тарелкой, полной еды, с искажённым лицом ковыряется в ней вилкой. Кажется, Ксавье пытался разобраться в том, что между ними происходит, своими методами. И он видел её насквозь. Видел её печаль и тоску. Подметил даже обострившиеся скулы и признаки недосыпа на её лице. Она практически наяву представляла его, сидящего здесь с такими же безумными глазами, как в её снах, не отрывающегося от бумаги. Раз за разом рисующего её в попытках понять причины её поведения. Одержимого поисками мотивов того, почему она так с ним обходилась. У противоположной стены несколько полотен стояли особняком. Они были написаны красками и выглядели как кадры из фильмов от первого лица. Уэнсдей подошла к ним поближе. В её груди защемило от незнакомого доселе чувства. Неужели в его глазах она выглядела именно так? На первом холсте Уэнсдей сидела в Офелия-Холл на собственной кровати, поджав под себя ноги со скрещёнными лодыжками. Она чуть подалась вперёд, а длинные пальцы Ксавье с зажатым в них наушником будто обнимали её лицо, не прикасаясь к нему. Её глаза были закрыты, но весь вид выражал ожидание и любопытство. На второй картине не было видно присутствия зрителя. Уэнсдей на ней была изображена немного со стороны. Ветер трепал её косы, а на лице блуждала лёгкая восторженная улыбка. Перед ней где-то внизу раскинулся город, подсвеченный огнями, и широкая полоса чёрного леса. На третьем полотне Уэнсдей лежала у Ксавье на груди. Его рука прижимала её к себе. А за её спиной вырастали два огромных каменных крыла, на самом деле принадлежащих скульптуре горгульи из коридора, ведущего к общежитиям. Тогда они прятались за ней от директрисы. Нарисованная Уэнсдей смотрела прямо — на Ксавье, находящегося за кадром — широко распахнутыми глазами, в которых читался страх с примесью чего-то обжигающе-исступлённого. Её маленькие ладошки вцепились в лацканы пиджака на груди Ксавье, будто он был её последним спасением и пристанищем. Уэнсдей подняла руку, касаясь собственного нарисованного лица, и её пальцы словно прожгло тысячей электрических иголок. Она увидела Ксавье, протягивающего к холстам ладонь, снова и снова оживляя изображения на них. Её глаза удивлённо распахивались, когда наушник укладывался в ушную раковину, ветер подхватывал и хлестал по её лицу косами, а её ладони раз за разом судорожно сжимались, притягивая его ближе. Она не увидела лица Ксавье, лишь его спину. Но даже так он имел вид узника собственного безумия. Это видение было настолько коротким, что она даже не успела упасть на пол. Пошатнувшись, Уэнсдей очнулась и отошла чуть дальше от собственных изображений. Ей хотелось малодушно сбежать прочь, не дожидаясь Ксавье. Оставить ему сэндвичи и яблоки, уйти и никогда больше сюда не возвращаться. Но Уэнсдей не могла так поступить. Она не могла больше убегать от самой себя. Она выключила свет, чтобы не видеть собственных глаз, смотрящих на неё со всех сторон, включила обогреватель, сняла куртку и уселась на табурет в глубине мастерской. Она приготовилась ждать.

***

Уэнсдей сидела на одном месте довольно долго. На улице стемнело, и свет окончательно перестал освещать небольшую мастерскую и находящиеся в ней полотна. Сумрак поглотил всё вокруг, скрыв окружающую обстановку в своём тёмном мрачном чреве. Наконец, на улице послышались знакомые шаги. Ксавье распахнул дверь, а потом дёрнул за цепочку, служившую выключателем. Тусклый свет озарил помещение, и они наконец увидели друг друга. Под глазами Ксавье залегли глубокие тёмные круги, скулы сильно заострились, а волосы беспорядочными прядями обрамляли его похудевшее лицо. Он выглядел призраком, столетиями сходящим с ума от собственной одержимости и одиночества. Бледной измученной тенью самого себя. При виде Уэнсдей его глаза неверяще распахнулись. Пошатнувшись, он сделал неуверенный шаг вперёд и снова остановился. Он выглядел так, словно не верил собственным глазам, считал её галлюцинацией, миражом, жестокой шуткой собственного разума. — Уэнсдей? — прошептал он едва слышно. Его брови приподнялись, складываясь на переносице в страдальческое болезненное выражение. Но всё его лицо озарилось такой невыносимо чистой и яркой надеждой, словно он был путником, месяцами блуждавшим по пустыне и наконец вышедшим к людям и своему спасению. Уэнсдей застыла на месте. Её дыхание перехватило, а сердце в груди будто замерло, через раз пропуская удары. Ксавье нервно сжал и разжал пальцы рук, а потом сделал практически неуловимый шаг в её сторону. — Я хотел перед тобой извиниться. Прости, что тогда, в библиотеке, нарушил твоё личное пространство, — хрипло и немного придушено сказал он. — Я знаю, что для тебя это важно. Обещаю, этого больше не повторится. Ксавье глубоко вздохнул, а потом выпрямил спину, расправляя поникшие плечи и пытаясь придать своему лицу более приветливое и менее отчаянное выражение. Он криво усмехнулся и взмахнул рукой, указывая на обстановку вокруг себя и на нарисованные им портреты. — И прости за всё это, — с изломанной улыбкой сказал Ксавье. — Я не хотел, чтобы ты это видела. Ты же знаешь, для меня это способ мышления. Вернее, способ уйти от собственных мыслей. Он снова вздохнул, слегка поджимая губы, словно собирая остатки собственного достоинства, и подошёл к стеллажу, наполненному принадлежностями для рисования. Уэнсдей следила за ним со своего стула, не моргая и не отрывая глаз. Ксавье достал из ящика белую ткань, которой он накрывал свои картины, и решительными шагами направился к тем самым трём полотнам, которые стояли особняком от всех остальных. Ксавье торопливо накрыл их тканью, скрывая от её взгляда, и повернулся к ней, склоняя голову чуть вбок. Волосы снова упали ему на глаза, и Уэнсдей сглотнула. — Если ты не против, я бы всё ещё хотел остаться с тобой друзьями, — неуверенно пробормотал он. — Мне не хватало… наших разговоров. Она должна была что-то сказать в ответ, пока Ксавье не договорился до того, что вся её заготовленная речь станет совершенно глупой и неуместной. Она встала на ноги, кривя губы и расправляя несуществующие складки на собственных брюках. Ксавье следил за ней с противоположного конца комнаты, не сводя с неё глаз. — Я не хочу быть твоим другом, — сказала Уэнсдей, выпрямляясь и чуть задирая подбородок. Плечи Ксавье снова поникли, а в глазах мелькнула плохо скрываемая боль. — Ладно… — протянул он. — Тогда зачем ты пришла? Уэнсдей стиснула руки в кулаки, прикрывая глаза. — Я была бы очень благодарна тебе, если бы ты меня не перебивал, — процедила она, пытаясь совладать с эмоциями, что с непривычки практически сбивали её с ног. Уэнсдей сделала небольшой шаг в его сторону. — Я не хочу быть твоим другом, — повторила она, глядя куда-то поверх его плеча. — Я хотела бы попробовать… Попробовать… Уэнсдей запнулась и замолчала. Её вдруг, как молнией, пронзило жутчайшей мыслью. В прошлый раз Ксавье что-то говорил ей о своих чувствах, но, может, он и не имел в виду, что хочет быть чем-то большим, чем друзья. Человеческие отношения были такой сложной штукой, а Уэнсдей только начала разбираться во всех этих таинственных намёках и недомолвках. Могло случиться такое, что она неверно поняла его? А ещё он так мило ворковал с этой официанткой Хлоей, когда Уэнсдей видела его вчера во Флюгере. Возможно, они уже нашли с ней общий язык и не только в метафорическом смысле, а Уэнсдей, как полная идиотка, теперь вешалась ему на шею? Неожиданная догадка задушила её, как удавкой. Что она станет делать, если Ксавье сейчас скажет, что он ничего такого не имел в виду? Это будет такое унижение, что ей, пожалуй, придётся его убить, как единственного свидетеля её позора. А потом она, наверное, всё-таки сбросится с балкона вместе со своей виолончелью от стыда, чувства вины и тоски по нему. Как же это всё глупо и невыносимо! Кто вообще придумал все эти гормоны и дурацкие человеческие привязанности? Ей так хорошо и спокойно жилось без всего этого, когда она могла наслаждаться своим одиночеством! Уэнсдей так и знала, что ни к чему хорошему это не приведёт. Она превратилась в обычную глупую девчонку, не способную продумать свои действия на два шага вперёд. Очевидно, что-то в её мозгу повредилось, раз она сначала вообще начала испытывать всё это, а теперь ещё и вовсе оказалась не способна проанализировать заранее свои собственные слова и действия. Уэнсдей вытащила из сумки сэндвичи и яблоки и практически бросила их на стол позади себя. Ей нужно было ещё раз обдумать всё это, пока она окончательно не вырыла собственную могилу. — Вот, — резко сказала она. — Я принесла тебе еду. И если я завтра снова не увижу тебя на завтраке, то приду сюда с пыточным набором, чтобы вправить тебе мозги. Уэнсдей гордо выпрямилась и сделала шаг вперёд, намереваясь обойти Ксавье, чтобы добраться до спасительного выхода. Она не смела даже поднять на него глаза, чтобы не увидеть на его лице насмешку. Это же было забавно? Бесчувственная Уэнсдей Аддамс не способна взять себя в руки и тонет в собственной глупости. Но Ксавье — невыносимый в своём вечном стремлении избавиться от недомолвок и двусмысленности — преградил ей дорогу. — Пожалуйста… — он запнулся, словно сам не был уверен в том, о чём собирался попросить. — Посмотри на меня. Уэнсдей, словно под гипнозом, подчинилась, и её взгляд метнулся к его лицу. Он точно что-то сделал с её синапсами, передающими сигналы от мозга. Она же не собиралась смотреть на Ксавье! Почему же её нервные окончания словно подчинялись его словам, а не командам её собственной коры затылочной доли, которая по идее и должна была контролировать движение её глазных яблок? На лице Ксавье не было ни намёка на то, что он собирается потешаться над ней, и она немного успокоилась. В глубине его глаз снова горела та самая безумная надежда, словно у приговорённого к смертной казни, который до последнего верит, что его сейчас пощадят и помилуют. — Ты сказала, что хочешь что-то попробовать, — он сделал неуловимое движение в её сторону. — Попробовать что? Уэнсдей моргнула, хотя на самом деле ей хотелось зажмуриться от ужаса. Ксавье сделал ещё один маленький шаг вперёд. — Я скажу это в последний раз, хорошо? — нервно облизывая губы, сказал он. — И если я ошибаюсь, то я больше никогда не подниму эту тему, ладно? Он приблизился к ней ещё немного. — Когда ты говорила, что не хочешь быть друзьями… Теперь Ксавье стоял на расстоянии вытянутой руки. — Ты хотела сказать, что хочешь попробовать быть не просто друзьями? Вот он и загнал её в эту ловушку, где больше нет места неоднозначности. Да или нет — он ждал её ответа. Он не позволил ей сбежать из своих силков, не оставил возможности к отступлению. Она сделала глубокий вдох и едва заметно кивнула. Время замедлилось. Уэнсдей словно рассматривала киноплёнку по кадрам, уделяя каждому мгновению, запечатлённому в маленьком квадратике, целую вечность. Лицо Ксавье исказилось в совершенно неописуемом выражении. Если бы Уэнсдей заставили охарактеризовать его, облечь в слова, она бы сказала, что прежде всего это была нежность с толикой страдания. Потом облегчение и надежда. Боль. Неверие. Страх. Счастье. Уэнсдей не понимала, как можно чувствовать столько всего сразу. Её разрывало от гораздо более скромной палитры ощущений. Его зелёные глаза сверкнули не то от почти не скрываемого восторга, не то от непролитых слез. А потом Ксавье раскинул руки в стороны, приглашая её в свои объятья. И Уэнсдей сдалась. Она сделала последний шаг, разделяющий их, самостоятельно и упала в капкан его рук. Все её мысли, все её страхи, все её нелепые переживания словно смыло волной цунами. Чувство облегчения от ощущения тепла его тела было настолько сокрушительным, что внутри неё что-то истерически задрожало, и Уэнсдей издала странный звук, похожий на нервное хихиканье. А потом он сомкнул свои руки на её спине, и ловушка захлопнулась окончательно. Ксавье снова покачивался, как тогда, баюкая её в своих объятьях. Он склонился к ней, прижавшись губами к её макушке, словно пытался обернуть её собой со всех сторон. Поначалу Уэнсдей чувствовала, каким судорожным и нервным было его дыхание. Но понемногу Ксавье, кажется, приходил в равновесие после эмоциональной встряски, и его вдохи и выдохи стали спокойными и глубокими. Она сама прижалась щекой к его груди, ощущая гулкое и быстрое биение его сердца. Его пальцы невесомо поглаживали её по спине. — Я думал, что совсем потерял тебя, — пробормотал Ксавье. — Но это стоило того, чтобы получить так много. Она вспомнила, что ещё не сказала ему всего, что собиралась. Уэнсдей хотела, чтобы его решение было рациональным и взвешенным, а не принятым впопыхах на эмоциях. Она пошевелила руками, слегка отталкивая его. Ксавье немного ослабил свои объятья, позволяя ей отстраниться, и она заглянула ему в глаза. Ксавье не улыбался ей, но его лицо будто бы светилось изнутри, словно он обрёл что-то такое, на что никогда не смел надеяться. Будто она была истинным сокровищем, ради которого он преодолел немало испытаний. Ксавье и правда довольно много натерпелся от неё. И теперь, когда Уэнсдей, наконец, не сопротивлялась его объятьям, словно получил долгожданную награду за все свои страдания. Только вот она не была наградой. Скорее уж наказанием. Человеком, способным низвергнуть его в самые пучины ада. Он отнял одну руку от её спины и осторожно провёл пальцами по её щеке. — Ты даже не представляешь, как много времени я мечтал об этом, — прошептал он немного охрипшим голосом. — И как сильно я скучал по тебе. — Я бы хотела, чтобы ты понял, на что подписываешься, — строго сказала Уэнсдей, глядя прямо в его глаза, которые сейчас были почти чёрными из-за расширившихся зрачков. — Скорее всего это всё плохо для тебя кончится. Ксавье усмехнулся. — И ты хочешь, чтобы я отказался от тебя из-за гипотетической возможности плохого конца? Всё в этой жизни заканчивается одним — смертью. Но жизнь всё равно того стоит. Как патетично! И какими совершенно бесполезными станут эти его слова, когда дело дойдёт до его разбитого сердца. — Я абсолютно не умею быть милой и понимающей, — Уэнсдей скривилась от одной мысли о том, что когда-нибудь она хоть немного начнёт соответствовать этим определениям. — Думаешь, я этого не знаю? — Я токсичная и невыносимая, — продолжала она. — Кажется, я сам говорил тебе об этом, — Ксавье улыбнулся. — С вероятностью в девяносто девять процентов я полностью разрушу твою жизнь. — Это мы тоже уже проходили, — усмехнулся он. — И мы не будем сюсюкаться и липнуть друг к другу, словно две рыбы-прилипалы! — Я этого и не жду. — И не будем ходить за ручки или «постить фоточки» в соцсети. Улыбка на лице Ксавье стала ещё шире. — Вы меня этим не испугаете, мисс Аддамс, — пропел он. — Я даже представить не могу, что с тобой должно случиться, чтобы ты вдруг захотела заняться чем-то подобным. — Я превращу твою жизнь в ад! Ксавье чуть сжал пальцы на её спине. Его взгляд посерьёзнел. — Уэнсдей, моя жизнь была адом эти две недели. Серьёзно! Я знаю, какая ты. Я знаю, что с тобой бывает непросто. Но это совсем ничего не меняет. Теперь ты не отделаешься от меня так просто! Уэнсдей недоверчиво прищурилась. Он что? Насмехался над ней? Она сердито толкнула его в грудь ладонями и отошла назад, к столу. Почти не глядя, бросила в сторону Ксавье яблоко — он поймал его на лету — и сложила руки на груди. — И чтобы я больше не видела, что ты моришь себя голодом из-за идиотских переживаний! — грозно нахмурившись, сказала она. — Я не могу тебе обещать спокойную жизнь, и если ты каждый раз будешь доводить себя до такого… — она махнула в его сторону рукой. — Лучше даже не начинать. Ксавье расплылся в счастливой улыбке, озарившей его лицо, точно весеннее солнышко. — Надеюсь, ты не убьёшь меня за эти слова, — он явно еле сдерживал себя, чтобы не рассмеяться. — Но твоя несравненная ни с чем другим забота действительно чертовски милая. Уэнсдей вспыхнула от гнева. Да он издевается! — Я сейчас абсолютно серьёзно, Ксавье! — она ткнула в его сторону пальцем. — И немедленно прекрати улыбаться, как совершеннейший клинический идиот! Я не сказала ничего смешного! Ксавье всё-таки расхохотался. Он слегка запрокинул голову, и его смех наполнил мастерскую. Уэнсдей покачала головой. И как её вообще угораздило! У него же нет ни малейшего чувства самосохранения! И это только начало, а что же будет дальше? Такими темпами он доведёт её до того, что когда-нибудь Уэнсдей прирежет его во сне за его абсолютно несерьёзное идиотское поведение. — Уже поздно, — сквозь зубы сказала она, злясь то ли на него, то ли на саму себя. — Я хотела бы добраться до своей спальни до отбоя. Чего и тебе советую. Уэнсдей гордо выпрямилась и снова попыталась пройти мимо него, но Ксавье поймал её за руку, слегка сжимая её предплечье. — Постой, — он заглянул в её глаза с совершенно обезоруживающим выражением. — Я понимаю, что сейчас уже поздно. Но можно мы с тобой встретимся завтра после уроков и устроим что-то вроде свидания? Уэнсдей закатила глаза. Ну вот! Уже началось! — Никаких свиданий! — строго сказала она. — Даже если я отведу тебя в склеп? — усмехнулся Ксавье. Уэнсдей передёрнуло. — Тем более. Категорически. Никогда и никаких свиданий в склепе. Ксавье задумчиво посмотрел на неё. — Ну хорошо, — протянул он. — А что насчёт небольшой прогулки по лесу? — Ладно, — согласилась Уэнсдей, раздражённо поджимая губы. Ксавье разжал пальцы, отпуская её, и слегка погладил по плечу. — Можно… — он запнулся и прикусил губу. — Можно, я ещё раз тебя обниму? Уэнсдей недовольно нахмурилась. — Собираешься теперь спрашивать об этом каждый раз? Ксавье улыбнулся и заключил её в крепкие объятья. Уэнсдей прижалась к нему. Она надеялась, что на этот раз она не ошибалась, снова доверившись и позволив заманить себя в эти сладостные сети.