Зло во благо

      Можно понять, почему банши недолюбливают: живут в своём райском уголочке, не зная о внешних угрозах, вряд ли в курсе происходящего в Казделе и ни о чём не жалеют. Красивая природа, величественный пейзаж, украшенный водопадом, аккуратные домики и совершенная гармония. Не каждая страна может выглядеть так, а Долина Конваллис мало того что защищена от внешнего вмешательства, так ещё и невосприимчива к Катастрофам. Личи особенно постарались, ломая пространство так, чтобы банши могли где-то спрятаться.       Почему же личи не провернут то же с Казделем и не дадут сарказам свой райский уголочек? Хороший вопрос.       — Я слышал, что если банши не хотят тебя видеть, то через Долину Конваллис даже не пройдёшь при всём желании.       — А я слышала, — парирует Салус с улыбкой, — что банши откроют путь лишь тем, кто в этом по-настоящему нуждается. Это и есть в их понимании «почётные гости».       У королевы банши дом, конечно, больше остальных и оттого великолепен в своей просторности. Салус бы здесь не смогла прожить и дня. Слишком много места, слишком высокий потолок, окна вообще без стекла и лишь прикрыты занавесками. Словно какой-то волшебный мир с остроухими феями-эльфами, которые в этих элегантных постройках живут. Но Фримонт гостит у Лакерамелин уже почти неделю, не жалуется, выглядит одухотворённо, сидя в кресле и потягивая дым из длинной курительной трубки. Местная природа пошла ему на пользу, успокоив постоянно натянутые нервы.       Мог бы переехать к Лакерамелин и спихнуть все обязанности на Эрменгард.       — Хорошо с королевой банши? — тихо спрашивает Салус, осторожно прихрамывая к дивану. Фримонт выдыхает дым в сторону и прикрывает глаза.       — Очень хорошо. Спокойно. И мягко.       В том, что мягко, Салус и не сомневалась. Она бы совсем не удивилась, узнав, что при её создании Конфессариус вдохновлялся, скажем, телосложением Лакерамелин. Королеву банши все в королевском совете одинаково сильно любят, идеальная женщина.       — Король личей на пенсии, — шепчет Салус с ухмылкой. Фримонт смотрит на неё с прохладцей. — И эта пенсия сделала его характер в стократ приятнее и добрее. Разговаривать так и хочется.       — Наглая химера, — цокает он, — которой чудом удалось пролезть в долину. Мертвячина, которая даже не знает о правилах приличия. Что ты хочешь?       Салус завидует.       Хотелось бы ей тоже спрятаться в каком-нибудь пространстве, отделённым от внешнего мира, вместе с Конфессариусом. Каждый день видеть только его. Каждое утро просыпаться с ним. Каждую ночь засыпать с ним, а перед этим целовать утончённое лицо и молиться на его божественность, потому что он Белорогий Король, в которого Салус верит.       — Салус, — окликает Фримонт. Она моргает, снова лепит улыбку и поднимает опустошённый взгляд.       Как бы она хотела просто однажды прикоснуться к Конфессариусу. Не случайно, передавая какой-то предмет, артефакт или стопку документов. А без причины.       — Я думала, ты меня прогонишь.       — Если банши разрешили войти в долину, значит, они видят, что проблема стоит того. Если серьёзно, что тебя вынудило проделать такой долгий путь? Вы, конфессарии, сейчас где обитаете?       — Там, где и регент Терезис. В Виктории, проводим бесконечные исследования, изучаем и работаем не покладая рук, пока Терезис разрушает будущее сарказов в Лондиниуме.       Фримонт усмехается и снова прикрывает глаза, медленно затягиваясь.       И никто Терезиса уже не остановит.       — Конфессариус получил в своё распоряжение циклопа. Одна девочка сбежала из Сами, желая рассказать о будущем сарказов, но есть проблема: она не может отличить правду от иллюзии. Это убивает её, а Конфессариус тянет из неё бесконечную нить до последнего, не обращая внимания, что с каждым днём её состояние становится всё хуже и хуже, а нить, соответственно, тоньше.       — Белорожка в своём репертуаре, — ухмыляется Фримонт, выпрямляясь.       — Он не слушает ничьих доводов.       — И что ты хочешь?       — Чтобы кто-нибудь помог Асвейг — так зовут эту девочку — сбежать. Она заперта у Конфессариуса, и если я не могу его уговорить, то не сможет никто.       — Он должен остановиться. Белорожка не дурак, понимает, что если Асвейг умрёт, то всё закончится.       — Он намерен её воскресить.       — А потом снова довести до смерти?       — И снова воскресить, — кивает Салус с мрачной улыбкой. — До тех пор… пока ничего не останется.       Фримонт хмурится. Салус покорно ждёт.       Кто бы что ни говорил о банши, но они действительно помогают нуждающимся. Долина Конваллис открыта лишь для тех, кто на самом деле ищет помощи. Салус не беспокоится за Асвейг. Плевать она хотела на её состояние и на её грязный вид с безумными глазами-ледышками. Другое дело — Конфессариус.       Он сойдёт с ума вслед за Асвейг.       — Я однажды услышала от тебя, что некоторые вещи должны оставаться закрытыми. И я полностью с этим согласна, — без улыбки произносит Салус, нарушая хрупкое молчание. — И считаю, что будущее должно оставаться закрытым. Узнавая о нём, мы начинаем прилагать максимум усилий, чтобы его достичь или наоборот — отринуть. Будущее, которое мы знали, меняется. Мы получаем информацию о новом и снова повторяем всё, чтобы его достичь или отринуть. Это бесконечный цикл.       — Ты веришь в то, что матриарх нагадала Терезису?       — Не верю, — смело выдаёт Салус.       — В таком случае, в чём смысл циклопов? В чём смысл их предсказаний, если, исходя из твоих убеждений, будущее меняется? — серьёзно спрашивает Фримонт без усмешки и раздражения.       — В том, чтобы держать сарказов в курсе того, как может сложиться их судьба. Я не верю в судьбу. Её не существует. Не существует воли некоего всевышнего. Нет могущественной невидимой руки, направляющей нас. Есть только мы сами и наши действия, зависящие от наших желаний.       Фримонт глубоко вздыхает. Он переводит взгляд к оконному проёму и щурится от яркого рыжего солнца, падающего на лицо. Нежные полупрозрачные занавески приподнимаются от дуновения прохладного, чистого ветра. В задумчивых красноватых глазах с белым зрачком — блики.       Закаты в Конваллисе красивые. Если бы Салус тут жила, она бы не знала горя, радуясь каждому дню. Счастье потому и счастье, что редко. Но можно ли сделать так, чтобы счастье всегда было вечным, потому что боли в мире и без того много?       — Я отправлю с тобой Аэфанила. Он поможет сбежать Асвейг, ты как-нибудь поможешь им, сами решите, что делать. Асвейг найдёт приют здесь.       — Конфессариус потребует её обратно.       — Да пусть хоть заплачет, её никто не отдаст. Она уже будет не в его власти, а под протекцией Рамаль, — смеётся Фримонт и поднимает взгляд. — Аэфанил…       Салус оборачивается через плечо. Оказывается, всё это время кто-то стоял у входа в зал под высокой резной аркой. Салус моментально узнаёт в нём сына королевы банши. Внешностью вышел в Лакерамелин, а характером и недовольно-холодным выражением лица… Салус улыбается, отворачиваясь от высокомерного взгляда. Интересно, как личи размножаются? Она никогда не интересовалась. Вряд ли привычным для живых существ путём, должно быть что-то более сложное и интересное. Это же личи, их тела лишь оболочка.       — Как давно ты здесь? — спрашивает Фримонт, затягиваясь.       — С начала вашего разговора.       — Значит, ты всё услышал и повторять не имеет смысла. Отлично… — вздыхает Фримонт и поднимается из кресла. Салус встаёт следом, опираясь на тонкую, но крепкую трость. Она слышит тихие шаги Аэфанила и шорох его мрачных одеяний. — Поможешь Салус, возникнут трудности — применяй артс и колдовство, не стесняйся. Считай, это экзамен.       — Так ли нужно спасать её? — спрашивает Аэфанил. — С таким же успехом мы… Конфессариус может взять любого другого циклопа.       — Нужно, потому что Асвейг сломана, — настаивает Салус. Смотреть на Аэфанила ей совсем не хочется. Лицом — копия Лакерамелин, а характером и ощущением могущества, расползающимся от него, — копия Фримонта.       Страшно представить, каким сильным вышел Аэфанил, унаследовав и всю силу королевы банши, и все таланты короля личей.       — Такого, как у Асвейг, быть не должно. Я не знаю, есть ли другие циклопы с безостановочным потоком видений, что является настоящим отклонением, однако оставлять её нельзя.       — И кроме того, — поддерживает Фримонт, внимательно глядя на Аэфанила, — Асвейг — циклоп. Ты помнишь хоть одного циклопа в Казделе, кроме того ничтожества на Рынке Шрамов?       — Мне не так много лет, как тебе.       — Ты проходил со мной историю. Учил её наизусть.       — Нет. Не помню никого, кроме Скар’ая.       — Что-то ещё нужно доказывать? — победно ухмыляется Фримонт. Салус слышит тихий, не слишком довольный вздох Аэфанила. Ну правда, она будто смотрит в искажённое зеркало… — История меняется, Аэфанил. Пророчества пророчествами, но циклопы Казделю нужны.       А Салус нужен здоровый, в своём уме Конфессариус, не сведённый с ума жаждой узнать будущее.

✧ ✧ ✧

      Аэфанил сложный. Всю дорогу до лаборатории под Викторией они проводят в тишине, и если Салус немного неловко, то Аэфанил чувствует себя так же спокойно, как и дома. Его взгляд такой же непроницаемый и холодный. Он вообще никак не изменился.       — Ты очень похож на своих родителей.       Аэфанил поправляет накидку конфессария, прячась под ней, и отрывает взгляд от маски-черепа. Салус кажется, что даже у неё, искусственного создания, эмоций больше, чем у серьёзного Аэфанила.       — Внешностью на мать, характером на отца. Я знаю.       — Это не создаёт никаких проблем?       — Нет.       Ясно.       Попытка завязать хоть какой-то разговор, чтобы скоротать время, провалилась. Салус тяжело вздыхает, осматриваясь. Проходящие мимо конфессарии кивают ей, здороваются, но на Аэфанила не смотрят. Очень удобно, что Лакерамелин настолько его любит, что никуда особо не выпускала, и никто — кроме редких исключений вроде Конфессариуса, Терезиса или кого-то ещё — до сих пор даже понятия не имеет, что у королевы банши и короля личей есть сын.       А жаль. Это создало бы резонанс в обществе.       — У конфессариев красивые маски.       От неожиданности Салус резко оборачивается. Аэфанил прячет голову с короной банши под капюшоном, который топорщится по силуэту короны.       — Конфессариус сам создал такие маски, — улыбается Салус, слегка радуясь возобновлению беседы.       — Почему маска именно в форме черепа рогатого животного? У всех такие?       — У всех, кто не приближён к Конфессариусу, одно и то же животное. Один и тот же череп. А форма такая потому, что…       Салус не успевает объяснить. В тихом коридоре раздаётся хриплый мужской вопль, а потом из комнаты Асвейг выскакивает конфессарий с содранной маской. Он врезается плечом в стену, тяжело и часто дышит, придерживаясь за лицо ладонью, и кривится от боли. Маска из рук выскальзывает и глухо бьётся о пол.       — Вот же… — шипит он, готовый выругаться, но вовремя прикусывает язык, заметив Салус. Болезненно выдохнув, он находит силы выпрямиться и опустить дрожащую ладонь. Половина его лица красная, как от ожога. — Негодяйка.       — Вы обещали мне помочь! Помочь, а не убивать! — доносится сорванный крик Асвейг.       — Моя госпожа, — почтительно опускает лицо конфессарий; левый глаз у него дёргается от боли.       — Что произошло? — спрашивает Салус с замиранием сердца. Аэфанил незаметно проскальзывает мимо.       Это плохо. На крики может прийти Конфессариус.       — Я дал ей попить, как она и попросила, а она меня облила. Кипятком.       — Ты дал ей кипяток?       — Нет… чай. Чай. Мерзавка просила сладкий чай.       — Обратись к медикам, — командует Салус и кивает в сторону. — Я разберусь.       — Благодарю, м-моя госпожа.       Времени всё меньше. Дождавшись, когда конфессарий скроется за углом, Салус оборачивается. Аэфанил ждёт её у входа, и она кивает, разрешая войти. Но едва Аэфанил переступает порог… снова раздаётся надрывный вопль:       — Прочь! Прочь, тварь! Jävel!       Аэфанил, вытянув руки с раскрытыми в мирном жесте ладонями, шепчет:       — Я не причиню тебе зла. Асвейг…       — Хватит! Пожалуйста, я больше не выдержу, перестаньте… Перестаньте!       Асвейг сидит на кровати, забившись в угол. Весь пол в комнате, плотно зашторенной и погружённой во мрак, покрыт шуршащими записями, на которые Аэфанил медленно, подкрадываясь, наступает. Он даже не смотрит на них. Расточительство… Асвейг мучилась, выдавливая из себя видения на последнем издыхании, а он их топчет.       Асвейг отчаянно плачет. У неё истерика. Она то и дело трёт лицо от слёз и кричит на Аэфанила с первобытным ужасом:       — Не надо… Skada mig inte… — умоляет Асвейг. Душная комната густо начинена ощущением безнадёжной паники и отчаяния. Салус заходить в полумрак дальше не хочет. Задохнётся. — Я очень, очень, очень-очень-оченьоченьочень устала… Я не выдержу ещё одного дня.       — Послушай меня, Асвейг.       И Аэфанил достаёт кисть. Асвейг крупно вздрагивает и вскрикивает:       — Убери! Убери это оружие!       — Это не оружие.       — Ты убьёшь меня!       — Я хочу тебе помочь, — терпеливо говорит Аэфанил. Асвейг, блёклая, как белое пятно в замшелом мраке, активно мотает головой.       — Ты убьёшь меня, я видела! И я убью тебя! Мы рано или поздно убьём друг друга!       Аэфанил быстрым движением кисти выводит непереводимую надпись, имеющую схожесть с древним каздельским, и Асвейг замирает. Она перестаёт безумно трещать, захлёбываясь в глубоких рыданиях, застывает, уставившись на начертание, и губы Салус растягивает слабая улыбка.       Вот как выглядит колдовство банши…       — Салус?       Проклятье.       Она быстро закрывает дверь, оставляя Асвейг и Аэфанила наедине. Конфессариус невовремя, но Салус не волнуется. Она ожидала и готовилась к худшему, оно и произошло. Было бы странно, позволь Конфессариус сбежать Асвейг, за которую он так крепко держится.       Салус оборачивается. В конце мрачного коридора стоит Конфессариус, и она слишком поздно одёргивает себя: тишина, просто глубочайшая тишина, чего быть не должно, затягивается невидимой петлёй на её шее. Салус могут считать мёртвой, грязной, порочной химерой, но она лучше кого-либо умеет понимать и чувствовать опасность. Хочешь выжить, будучи химерой, — научись приспосабливаться к миру, который никогда не будет к тебе, искусственной форме жизни, дружелюбен.       Он подходит ближе. Салус сжимает трость и сглатывает, растягивая петлю, мешающую дышать. Она начинает перебирать различные варианты, как отвлечь Конфессариуса, который смотрит на неё с непониманием.       Делать нечего. Нужно выиграть как можно больше времени. Салус показывала планировку, и Аэфанил сам предложил побег с Асвейг через окно в её же комнате, которое можно открыть изнутри. Комната находится на первом этаже с западной стороны, которая вообще не просматривается, не считая камер видеонаблюдения. А разве успеет кто-либо засечь побег Аэфанила и Асвейг?       Всё же сбегает не сама Асвейг. Ей помогает Аэфанил. А Аэфанил — ребёнок Лакерамелин и, что ещё более важно, Фримонта.       Надо действовать быстро. Время утекает. Либо сейчас, либо никогда. Что-нибудь такое, что выведет Конфессариуса из равновесия, что заставит его всполошиться, что удивит, отвлечёт.       — Что проис…       — Мой лидер!       И Салус, сумасшедше улыбнувшись, выпускает трость и бросается на Конфессариуса. Мгновение — и вот уже он неловко выдыхает, приподняв ладони и отступив на шаг. Салус сжимает его крепко-крепко, жмурится, прижимаясь виском к груди, и задерживает дыхание, напрягаясь всем нутром до болезненного натяжения в животе и ожидая удара.       Но Конфессариус… не бьёт.       Он стоит на месте, молчит, а Салус наконец-то делает вдох, когда грудную клетку начинает тянуть. Чуткого обоняния касается тёплый запах ладана. Запах смерти. Салус неуверенно открывает глаза, и тогда слышится хрипловато-знакомый голос с конца коридора, откуда пришёл Конфессариус.       — Куи’сартуштай.       Конфессариус оглядывается, кладя ладони на плечи Салус. Салус дрожит как лихорадочная, напуганная и не верящая своему счастью. Она обнимает Конфессариуса. Не просто касается его без причины, а обнимает. Он её даже не ударил…       Она ведь мерзкая химера и заслуживает пренебрежения от величественного, совершенного Белорогого Короля, Куи’сартуштая, чьё имя своим грязным языком не имеет право произносить. На его месте Салус бы себя оттолкнула и переломала себе руки и ноги. А потом ещё бы и сожгла, потому что это м е р з к о.       — Асвейг сбежала вместе с банши.       Ладони на плечах Салус сжимаются, цепкие пальцы впиваются намертво. Она терпит, продолжая давить безумную улыбку. Трогает, трогает, она его трогает, обнимает, дышит им, она так близко, как могла только мечтать, она…       — Салус.       Конфессариус гладит её по плечам. Салус только сейчас замечает, насколько бешено бьётся её сердце в тесноте рёбер. Наверное, Конфессариус это чувствует. Насколько же велик Белорогий Король, раз позволяет Салус к себе прикасаться?       — Д-да? — запинаясь, спрашивает Салус, подняв голову. — М-мой… лидер…       Конфессариус улыбается, отстраняя её. Салус убивает дрожь. Узкие, скользкие из-за чёрных перчаток ладони он кладёт на её лицо и медленно гладит. Тишина давит на уши. Сердце стучит в ушах, кровь — в висках. Салус смотрит плотоядно, поглощая каждую секунду: объедает взглядом выточенные черты, прямой нос, хитрые глаза, тонкую линию губ, которую так хочется коснуться хотя бы пальцами, острый подбородок… Салус бы съела его.       — Салус. Салус, Салус-Салус, моя дорогая Салус… — шепчет Конфессариус, растягивая её имя. Улыбка приподнимает уголки его губ, давление ладоней усиливается. Она морщится и берётся за запястья Конфессариуса, сдавливая их в ответ скорее инстинктивно, нежели в самом деле желая оттолкнуть.       С а л у с.       Если он свернёт ей шею, она поймёт.       — Мой господин… мой король, мой великий король… — с дрожащей нежностью шепчет Салус и коротко ахает, зажмуриваясь, когда Конфессариус небрежно встряхивает её, перемешивая звенящие мысли в пустой голове.       — Замолчи, Салус. Просто замолчи.       Да-да-да-да, она будет молчать. Даже если чувство смерти воет на задворках, если по позвоночнику ползут противные-мокрые-холодные мурашки, если Конфессариус ей на самом деле СВЕРНЁТ ШЕЮ.       П Е Р Е Ж И В Ё Т.       — Я могу пересчитать по пальцам одной руки моменты, когда ты подводила меня. Смотри на меня, Салус, не отводи взгляда. Это приказ твоего короля.       Салус с трудом возвращает взгляд. Дрожь усиливается. Он её убьёт, он сейчас её убьёт. Но может ли она, химера, умереть?       Конфессариус не улыбается. Взгляд у него настолько холодный и неприятный, что Салус начинает задыхаться от страха.       — Почему, Салус? Почему даже ты умудряешься вставлять палки в колёса, хотя всё, что от тебя требовалось, — это просто следить за подопытной? Ты ведь раньше справлялась, не было никаких проблем. Почему ты не можешь делать просто то, что я от тебя требую?       Конфессариус с въедливой ухмылкой наклоняется. Сердце Салус шмякается на дно пустого желудка и распластывается на мягкое холодное желе. Она чувствует прикосновение прохладных губ к уху: Конфессариус прижимается ими к острому кончику. У Салус перед глазами всё начинает сладко плыть.       — Я ведь полагаюсь на тебя. Я возлагаю на тебя большие надежды. Ты мне важна и дорога, Салус.       — М-мой… король…       — Я сказал тебе молчать.       — Так будет лучше, прошу, я хотела как лучше, так…       — Заткнись, Салус.       И даже это грубое «заткнись», пришитое острым раздражением, звучит настолько желанно, что Салус могла об этом только мечтать. Белорогий Король бросает ей объедки, а она счастливо целует его ладони.       — Откуда это непослушание? Неужели мне снова нужно наказывать тебя, запирать, оставлять без еды и промывать мозги? Откуда это чёртово…       Салус резко раскрывает глаза и судорожно вдыхает. Конфессариус отстраняется: разозлившийся, недовольный, он сдавливает одной ладонью её подбородок, а второй хватается за плечо. Одним резким движением вправо он со звучным щелчком сворачивает Салус шею.       — …непослушание, Салус!       С пренебрежением он отталкивает обмякшее тело, и она валится на пол. Ничего более. Конфессариус, переступив её, коротко бросает:       — Убери сейчас же. Я не хочу ни видеть, ни слышать её в ближайшую пару дней. И подготовь транспорт до Долины Конваллис.       Салус безнадёжно улыбается, а из глаз скатываются слёзы. Нет, сломанная шея её не убьёт. Причинит много неудобств, парочку неприятных ощущений, потребуются затраты для восстановления…       Но хуже всего горькое разочарование, что она расстроила Конфессариуса. Однако, как внушает себе Салус, мутно видя, как к ней подходит знакомая чёрная фигура с неровными рогами, так лучше для всех. Это благо.       Она — благо.       — Не трогай меня… Убери руки, — шипит Салус с отвращением, когда Калид’чоа хватает её за предплечье — грубовато, как всегда, без особой осторожности — и усаживает. Он её игнорирует и одним движением вправляет шейные позвонки, применив артс и физическую силу. Боль прошивает тело, слёзы сбегают по щекам, и Салус тонко выкрикивает: — Ничтожество!       — Всегда пожалуйста, — равнодушно отвечает Калид’чоа и поднимается на ноги вместе с Салус, обнимая её за талию. Колени у неё дрожат, юбка жалко измялась. Калид’чоа бережно поправляет её. — Я попытался применить обезболивающее через артс, но оно подействует не сразу. Потерпи немного.       — Отпусти меня… отпусти… После твоих грязных и вонючих рук ещё отмываться…       Салус, обиженно всхлипнув, принимает дрожащей ладонью трость, протянутую Калид’чоа, и ковыляет с ним по коридору куда-то вперёд, неуверенно ставя ноги и боясь лишний раз двигать шеей, которую рвёт страшной болью даже от попыток сглотнуть вязкую слюну. Калид’чоа раздражает её. Ублюдок. Создан Конфессариусом из грязи и палок в прямом смысле. Ни утончённости, ни красоты. Сплошное уродство.       Ей тошно. От Калид’чоа. От Асвейг и Аэфанила. От себя. От всего вокруг. Салус бы убила всех, оставив в живых только Конфессариуса, а потом, разрыдавшись, прикончила бы и себя, потому что т о ш н о.       Но перед Конфессариусом она извинится за предательство. Через пару дней, когда он, великий Белорогий Король, снова захочет видеть её, грязную химеру. Королевская милость — она такая.