Зло во благо

      Что делать с Асвейг, Аэфанил не понимает. Её расслаивающийся разум едва удаётся склеить, чтобы она не плакала, слушала его и делала то, что он говорит, но требовать от неё что-то большее — за гранью возможного. Она неловко вываливается из окна вслед за ним, чуть ли не разбивает подогнувшиеся колени о проросшую плитку, и Аэфанил вовремя подхватывает её, с опаской оглядываясь.       — Мы умрём… мы все однажды умрём. Ты вскроешь мне горло, или я зарежу тебя, а потом повешусь…       — Я тебя услышал, — коротко отвечает Аэфанил, чтобы Асвейг, поняв, что её выслушали, успокоилась ненадолго. Аэфанилу не до её кошмарных бредней. Ему бы понять, как из этого запутанного морга вообще выбраться. — Это всё?       Асвейг трясётся. Она настолько отощавшая, что он переключается мыслями на её нездоровую худобу: запястья можно легко сломать, если сжать чуть покрепче. Белые волосы спутались в клочья, заплывший взгляд подслеповатый, тонкие губы прокусаны. Асвейг выглядит как жертва сумасшедшего дома, в котором людей не лечат, а пытают. И пахнет от неё… как от жертвы сумасшедшего дома.       Её надо хорошенько вымыть, расчесать, переодеть, сорвав с неё эти чёрные тряпки, и накормить. И, конечно, дать отдохнуть, перед этим разобравшись, что с её видениями делать.       — Идём, — говорит Аэфанил, и его ровный голос с полным отсутствием каких-либо эмоций придаёт ей немного уверенности. Она направляется по разбитой дорожке смелее, крепко-крепко сжимая его ладонь скользкими от грязи и пота пальцами. Аэфанил никакого отвращения не ощущает и в ответ стискивает её руку, боясь, что сейчас они выйдут через калитку и Асвейг завопит, вырвется и сбежит.       Но Асвейг слушается его. Колдовство банши действует достаточно, чтобы она шла за ним не отставая, наконец-то не истерила и перестала нести бред о смертях.       Пожалуй, это первый сарказ, который молча идёт за Аэфанилом и не задаёт вопросы, не пытается создать никому не нужную беседу и вынудить тратить силы, чтобы эту беседу ещё и поддерживать. Вот бы все были такими. Не хочет Аэфанил ни с кем разговаривать — никто с ним и не разговаривает. И не провоцирует, не обязывает, призывая к разговору.       Думать о том, куда идти дальше и как добраться до Долины Конваллис уже без Салус, не приходится. Аэфанил, вытащив Асвейг на заднюю сторону выстроенной из руин викторианской лаборатории, оказавшись под ночным небом, глубоко вздыхает и прикрывает глаза. Он слышит тихий шорох и лёгкое, мимолётное прикосновение к щеке. Асвейг начинает дрожать.       — Пустоши… мы в пустошах… — шепчет она дрожащими губами: вокруг ни души, только вдалеке можно различить полосу чёрного леса, за которой начинается Лейтания.       — И вы что, пешком собирались идти?       Когда Аэфанил открывает глаза, перед ними, придерживая шляпу, стоит Эрменгард. Асвейг замирает, как испуганный каутус, а Аэфанил никак в лице не меняется. Даже когда Эрменгард обворожительно улыбается и с сочувствием произносит:       — Бедная циклопушка…       — Транспорт был у Салус. У нас его нет, — начинает Аэфанил, игнорируя её жалостливый тон. — Я планировал добраться до ближайшего поселения, где мы подождём караван и отправимся с ним в сторону Казделя.       — А-а-а… и пока вы будете ждать караван, начнёте отбиваться от Конфессариуса и его пёсиков?       — Если придётся.       — Аэфанил… — утомлённо вздыхает Эрменгард. — Ты, конечно, талантливое золотце, но с Конфессариусом конфликт себе дороже.       — Хорошо, — кивает он. — Ты пришла сюда не просто так. Зачем?       — Помочь вам быстренько добраться до Долины Конваллис. Прямо сейчас!       — Как?       — Колдовством личей, конечно, — улыбается Эрменгард и протягивает ладони.       Аэфанил оборачивается к Асвейг. Та пялится на красивые ладони Эрменгард, продолжая стискивать его руку. Эрменгард пугает её точно так же, как и Аэфанил, который появился слишком неожиданно. Так дело не пойдёт, нечего нежничать, время на исходе. Потому ему приходится осторожно, прикладывая силу, расцепить окаменевшие пальцы Асвейг, впившиеся в его ладонь намертво.       — Какая же ты напуганная девочка… Как тебя зовут? — нежно спрашивает Эрменгард. Бесполезно вести с ней диалог.       Асвейг не отвечает. Аэфанил вкладывает её пальцы в ладонь Эрменгард и гладит, намекая, чтобы она сжала покрепче. Он отвечает за неё:       — Асвейг. У неё проблемы с…       — Я помню. Фримонт рассказал, хотя её имени не упомянул, — кивает Эрменгард и гладит большим пальцем ладонь Асвейг. — У тебя очень заботливый отец, несмотря на то, какой он ворчливый старик.       — Не ворчливый. Требовательный.       — Фримонт никогда никого не жалеет, — усмехается Эрменгард и, прикрыв глаза, сжимает ладонь Аэфанила крепче. — Приготовьтесь…       Хорошо всё-таки, что Фримонт послал её, потому что на самом деле Аэфанил конфликтовать с Конфессариусом совсем не хочет. О нём говорят слишком много вещей, и никакая из них не является адекватной.       Впрочем, кто вообще в военной комиссии адекватный?

✧ ✧ ✧

      Больше всего Асвейг изумляет — как ребёнка, впервые увидевшего прекрасную королеву из старой сказки — Рамаль. Эрменгард доставляет их в Долину за считанные мгновения, и Аэфанил кожей ощущает её волнение. Эрменгард может улыбаться сколько угодно, выглядеть безмятежной, расслабленной, но она волнуется.       — Конфессариус… совсем умом тронулся? — шипит Рамаль с откровенным недовольством, пока Аэфанил держит Асвейг за руку. Та совсем не хочет ни на кого смотреть. Видимо, понимает своё положение, раз неловко прячется в сальных прядях.       — Скорее просто жадничает и хочет знать всё будущее, — говорит Аэфанил. Между своими родителями он настоящая золотая середина: полный минимум эмоций. — Салус говорила, что только из-за нескончаемого потока видений Асвейг он зациклился на будущем.       — Типичный Конфессариус… — вздыхает Фримонт. Эрменгард смотрит на Асвейг с Аэфанилом с сочувствием.       — Думаю, он придёт сюда, — предполагает Рамаль.       — Вы не хотите послать его ещё у входа в Долину? — с удивлением спрашивает Эрменгард.       — Лучше будет объяснить, что он делает не так и почему Асвейг нужна помощь… и почему её нельзя использовать как генератор будущего. Он — Конфессариус. Перед такими, как он, нельзя молча захлопывать двери, — недовольно шепчет Рамаль, сложив руки на груди. Фримонт равнодушно пожимает плечами, не одобряя этого, но не спорит, как и Эрменгард. Долина всё же принадлежит банши. Рамаль с тяжёлым выдохом избавляется от раздражения и опускает руки, а её голос снова приобретает нежно-медовые оттенки: — Асвейг, как ты себя чувствуешь? Пойдём со мной. Я отмою тебя и приведу в порядок, всё будет хорошо…       — Моя королева… — с дрожащим почтением шепчет Асвейг, подняв заплаканное лицо.       — Всё хорошо. Не бойся. Ты знала, что элегия банши способна как воспроизвести боль, так и залечить её? Совершенно любую, — произносит с мягким теплом Рамаль и на секунду поднимает голову, строго приказывая: — Фримонт, если Конфессариус явится, разберись с ним.       — Ага, — легкомысленно отвечает тот, лениво расплываясь в кресле.       Рамаль безо всякого отвращения берёт Асвейг за грязную ладонь и осторожно, чтобы та шла сама, по своему желанию, тянет за собой в сторону выхода из гостиной. Аэфанил провожает их взглядом, задумчиво поджав губы. Его мать — эталон гостеприимства и нежности, которые очень тесно сплетены с точечной жестокостью и кровожадностью. Банши не ангелы. В прошлом они пожирали трупы врагов с тем же рвением, что и вампиры.       Конфессариус приходит через полдня. Аэфанил до тех пор не видится с Асвейг, полностью доверив её матери, и рассматривает в своей комнате способы разобраться с проблемой и по-настоящему помочь. Фримонт что-то обсуждает с Конфессариусом, и до Аэфанила, оставившего дверь в комнату открытой — специально, чтобы слышать, — доходят лишь отголоски бурного разговора:       — …да мало ли что ты хочешь, Конфессариус. Ты вообще замечал такую интересную особенность? Чем больше ты чего-то хочешь, тем ниже шанс, что ты это получишь.       — Что за намёки?       — Хотел Лерайе, а получил…       — Нет, Фримонт, это ты не понимаешь, что забрал у меня.       — Игрушку, которую отдал своему сыну. Пусть играется. У тебя целая фракция таких болванчиков, что ты прицепился к этой бедной Асвейг, которой на самом деле надо лечиться? Салус свою помани, она прибежит в ту же секунду. Развлекайся.       Аэфанил усмехается, перебирая записи. Фримонт как всегда остёр на язык и обжигает такой желчью, что Аэфанил даже не решился бы находиться с ним в одной комнате. Однако столкнись он с недовольным Конфессариусом, то просто… развернулся бы и ушёл. Себе дороже с ним болтать.       Конфессариуса с Фримонтом связывают история давней дружбы и то, что Фримонт был наставником Белорогого Короля. Является ли Конфессариус Белорогим Королём — вопрос уже другой, но, так или иначе, он связан с родом Белорогого.       К вечеру от него удаётся избавиться. В какой-то момент разговора Фримонт вдруг перестаёт над ним издеваться, они замолкают, а когда Аэфанил с любопытством высовывается из комнаты и выглядывает в светлый зал, то видит, как Конфессариус с Фримонтом курят и наслаждаются вином.       Природу долгожителей — если не бессмертных… — Аэфанилу никогда не понять. То Фримонт и Конфессариус готовы вцепиться друг другу в глотки, то пьют вино, наслаждаются хорошим видом на Долину Конваллис и смеются, общаясь гораздо тише и спокойнее.       — А помнишь, когда ты приехал ко мне в Лейтанию с Лерайе? Она такой… смешной была. Пугливой. И лохматой.       — Воробушком-беспризорником, который плюхнулся в лужу.       — Белорожка! Как ты до такого сравнения додумался?       Они смеются, забавляясь прошлым, и Аэфанил окончательно впадает в ступор. Кто они? Враги или друзья?

✧ ✧ ✧

      Асвейг кажется, что прошло всего несколько дней с момента, как она выскочила из снежной ловушки Сами и попала в Долину Конваллис. Прохладная нежность Рамаль залечила душевные травмы и успокоила бешеный кровоток мыслей, и Асвейг впервые за столь долгий промежуток ощутила настоящее спокойствие и отрешённость.       Первые пару дней она беспробудно спала. Хотя беспробудно — слишком громко сказано. Изредка видения напоминали о себе, всплывали, как сгнившие трупы в застоявшемся болоте рассудка, только-только успокоившимся, однако стоило Асвейг оглянуться или вдохнуть чистый запах постельного белья, как всё ужасное укладывалось обратно в топкое илистое дно. И так до тех пор, пока сущая мелочь опять не возбудит сознание.       Это может быть что угодно: сладкий запах Лакерамелин, напоминающий аромат смерти, присущий мёртвым; прохладный взгляд Аэфанила, ощущающийся так, словно по коже ведут заточенным ножом; банши, помогающие следить за Асвейг, переодевать, кормить, пока она, слабая, не может держать в руках ложку, — трупы банши укрывают Каздель от востока до запада. Долина Конваллис найдена и разграблена, сожжена дотла, а вода почернела. Терра разрушена.       Асвейг с самого детства страдает неконтролируемыми видениями. Отличить правду ото лжи невозможно. Своих родителей она не помнит, поэтому росла под отстранённой заботой матриарха, которая обещала, что Асвейг станет постарше — и всё у неё пройдёт. Она верила, потому что матриарх говорила, что сама такая же. Ей тоже в детстве было плохо, а в какой-то момент это вдруг закончилось, в голове воцарилась пустота, а разум обрёл холодную ясность Сами. Асвейг, сколько бы лет ни проживала, достичь такой ясности не смогла.       Конфессариус обещал, что поможет. Асвейг верила, а в итоге оказалась на грани жизни и смерти, утопая в собственных кошмарах.       Аэфанил сказал лишь раз, что поможет, и больше не давал никаких обещаний. Асвейг неловко рядом с ним: она бы желала услышать его обещание снова, убедить себя в очередной раз, что он не желает зла, но ей кажется, что если она скажет ещё одно слово — он закатит глаза и тяжело вздохнет. Она его бесит. Раздражает. Мало того, что так отощала и не может нормально передвигаться, так ещё и не верит, когда он говорит правду. Асвейг, Асвейг… глупая Асвейг… Аэфанил её вот-вот возненавидит и выкинет из Долины Конваллис к чертям.       А потом мысли проясняются: пропадает постоянный тонкий писк в ушах, будто рядом жужжит болотная мошка, которая преследует её с детства, мысли начинают заостряться, снова становятся яркими и отчётливыми. Асвейг выбирается из болота и отряхивает ладони, подбирая острые зеркальные осколки. Память возвращается, проясняясь с каждым днём. А всё дело в колдовстве банши и лича, тесно сплетённом друг с другом. Одно дополняет другое.       — Снег. Снегопад. Снежок… Я буду звать тебя снежинкой.       Аэфанил, покосившись на Фримонта, громко выдыхает:       — Отец.       — Ты посмотри на её волосы. Как будто она снег из Сами принесла.       — Ты очень красивая, — нежно говорит Лакерамелин и касается волос Асвейг, пропуская холодные пряди между тонких пальцев. Асвейг улыбается. Вуаль полностью закрывает лицо Лакерамелин, но кажется, что та тоже улыбается. — И одежда банши тебе идёт…       — Главное, что она хоть немного отъелась, потому что смотреть на неё без слёз нельзя.       Асвейг стесняется. Она чувствует себя лишней. Фримонт занимается чем-то у стола, разложив записи и поддерживая в воздухе слабое свечение золотистого артса, отзывающегося тонкой мелодией, Аэфанил читает на диване. Только Лакерамелин стоит рядом с Асвейг и поправляет на ней то одежду, то причёску.       — Сколько я ещё могу здесь находиться?       Фримонт, отвлекаясь от левитирующих в воздухе свитков, хмурится. Аэфанил поднимает голову, украшенную великолепной короной. Только глаза выделяются на его равнодушном лице: взгляд такой же непонимающий, как у Фримонта, и даже немного мрачный, будто Асвейг сказала глупость. Она напряжённо сжимает собственную ладонь и прикусывает щёку до тонкой боли. Позорище.       — Можешь хоть сейчас уйти, — усмехается Фримонт и отворачивается к столу.       — Не думала, что ты хочешь нас покинуть, — с грустью отвечает Лакерамелин. — Но если таково твоё желание…       — Нет-нет! — тут же перебивает Асвейг, забывая, что та носит титул королевы банши, и резко поднимает голову, спеша оправдаться: — Я… думала, что вы не навсегда взяли меня. Что вы поможете мне и выпустите…       — Помощь ещё даже близко не подошла к концу, Аэфанил с Фримонтом не до конца разобрались с твоей проблемой.       — Я думала, это вы мне помогаете…       — О нет, — смеётся Фримонт, артс вокруг него становится ярче. Он напоминает нотную линию. Кажется, это один из подвидов лейтанийского артса, о которых Асвейг читала в библиотеке со скуки не так давно. — Над тобой корчится Аэфанил. Он день и ночь работает с твоей проблемой, из комнаты обычно не вылезает, спасибо, что о еде хотя бы не забывает и решил сегодня взять небольшой отдых. Я и Рамаль помогаем лишь немного.       Асвейг переводит взгляд на Аэфанила, но тот сразу же опускает глаза в книгу. Фримонт улыбается, заметив его реакцию. Острые кончики ушей Аэфанила слегка краснеют.       — Главное, что ты себя хорошо чувствуешь. Но если однажды захочешь уйти по своему желанию, я не буду удерживать. Это твоё желание. Другой разговор, когда именно ты захочешь, потому что сейчас я советую тебе этого не делать.       — Я буду рада остаться, если не создам трудностей, — признаётся Асвейг и поднимает полный благодарности взгляд. Теперь она уверена: Лакерамелин улыбается.       — Вовсе нет. Твоё появление заметно оживило Аэфанила. До тебя он, конечно, изучал артс и колдовство, но стоило тебя перенести сюда, как он не вылезает из книг и обучающих материалов…       — Мама! — растерянно вскрикивает Аэфанил — Асвейг аж вздрагивает, впервые услышав, как он поднимает тон, — снова подняв лицо. Скулы алеют. Фримонт откровенно наслаждается его смущением, и Лакерамелин с бархатной усмешкой гладит застеснявшуюся Асвейг по макушке. Извечное равнодушие на лице Аэфанила меняется на испуг, как если бы Лакерамелин раскрыла его главный секрет. Он так растерян, так напуган, так взволнован…       — Прости меня, Аэфанил. Но Асвейг было бы приятно об этом знать.       — Очень, — кивает она, и Аэфанил, бросив в её сторону хмурый взгляд, резко встаёт с дивана, злобно захлопнув книгу. — Я… в том смысле, что мне приятно, спасибо за заботу и…       — Пожалуйста.       И Аэфанил, развернувшись, быстрым, нервным шагом уходит. Фримонт смеётся, прикрыв губы ладонью, и со вздохом тянется к курительной трубке на столе в окружении книг. Асвейг нервно поджимает губы.       — Он кого-то мне очень сильно напоминает, — мурлычет Лакерамелин. Фримонт закатывает глаза, поднося курительную трубку к губам. — Я бы сказала… одно лицо.       — Тогда Аэфанила ждёт тяжёлая жизнь.       — Я, наверное, что-то не так сказала? — непонимающе спрашивает Асвейг. Лакерамелин аккуратно подталкивает её к освободившемуся дивану. На чайном столике остывают кружки чая. — И он меня теперь ненавидит…       — Не говори так. Аэфанил просто, скажем так, не слишком общительный юноша.       — Если бы он тебя ненавидел, он бы уже об этом сказал, — успокаивает Фримонт. — Он умница. Не терпит, если ему что-то не нравится.       — Ну правда! — восхищается Лакерамелин, садясь рядом с Асвейг, и поправляет свободную юбку, тёмными одеяниями стелющуюся по белой плитке гостиной. — Одно лицо…       Фримонт вот-вот зарычит и сам уйдёт.

✧ ✧ ✧

      Боль медленно затихает. Асвейг больше не хочет плакать, задыхаясь в истерике, у неё появляются силы на уход за собой и на обыкновенный приём пищи. Жизнь начинает налаживаться, хотя у Конфессариуса она умоляла о смерти и со жгучим нетерпением ждала, когда её сердце, постоянно тянущее в груди, замрёт навсегда.       Пение банши успокаивает. Колдовство личей вмешивается хирургическим способом, сшивая шёлковыми нитями мысли и придавая им форму. Природа Долины Конваллис тоже действует успокаивающе, усиливая влияние, и в первое время Асвейг неловко теряется: видения вдруг пропадают, она не видит их целыми сутками, и в только-только угомонившемся сердце поселяется ужас. Она что… больше не циклоп? Да нет, циклоп. Силуэт третьего глаза, словно вырезанного скальпелем на коже, всё ещё на лбу. Но где же видения?       На выходе из своей комнаты она сталкивается с Аэфанилом: тот вовремя отшагивает назад, чтобы Асвейг, резко распахнувшая дверь, не ударила его. Они пялятся друг на друга с минуту, после чего, она, сглотнув и глупо покраснев, отходит в сторону, пропуская его.       — Ты куда-то хотела пойти? — спрашивает он, привычно хмурясь.       — Я хотела спросить, куда делись мои видения, но…       — Возможно, мы с Фримонтом перестарались, поэтому у тебя вообще пропала способность видеть будущее, — предполагает Аэфанил, переступая порог, и осматривается. Асвейг рада, что её состояние в самом деле улучшается, потому что она умудрилась навести порядок. Так и чувствовала, что надо, просто необходимо разложить вещи по местам и заправить кровать.       Теперь хотя бы не стыдно.       — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Аэфанил, скользнув внимательным взглядом от аккуратного резного стола на расслабленные ладони Асвейг, больше не сжимающие ничего в панике.       — Очень хорошо, — кивает она уверенно. — Но если бы я могла видеть будущее как раньше, было бы еще лучше.       Аэфанил задумчиво прикрывает глаза и складывает ладони на груди. Молчание. Асвейг, стоящая перед ним, мнётся от ощущения неловкости. Она оглядывается по сторонам. Предложить присесть, что ли? Можно за стол. Или на кровать, она мягче и удобнее… А Асвейг за стол сядет. Может, он этого предложения от неё и ждёт?       — Я хочу попробовать кое-что. Фримонт не воспринимает мою идею всерьёз, но, если ты позволишь…       — Что именно? — мигом оборачивается Асвейг, заинтересовавшись. Аэфанил, открыв глаза, смотрит на неё и достаёт из кармана костяное перо. Какое оно всё-таки красивое, элегантное… и опасное. Особенно блеснувший острый наконечник. Им можно было бы вскрыть кого-нибудь.       Например, горло Асвейг, как в бесчисленных кошмарах, где Аэфанил из раза в раз убивает её.       — Я не очень хорошо пою. Хуже матери, если честно, и не настолько хорошо, как другие банши, однако я ещё не пробовал петь для какой-то цели, а не просто так.       — Ты хочешь спеть для меня?       Звучит хуже, чем Асвейг предполагала. Она прикусывает язык, смущается и Аэфанил, хотя старается этого не показать, только нервно сглотнув и оттянув воротник. Он опускает взгляд, рассматривая перо, и снова молчит. Асвейг не понимает, как с ним общаться. Они обжигаются друг о друга.       — Спой. Ну… то есть, — прокашливается Асвейг и ловит заинтересованный взгляд Аэфанила, которому нарушение неловкого молчания нравится, — я не против.       Придётся делать первый шаг первой.       — Я спою и использую начертание банши, чтобы добиться максимального эффекта. Начертания у меня получаются гораздо лучше.       — Хорошо.       — Только если вдруг почувствуешь что-то не так, сразу скажи. Я никогда такого раньше не делал.       — А Фримонт не будет злиться? — спрашивает Асвейг и видит, как Аэфанил поднимает перо и делает лёгкое движение, прямо в воздухе вырисовывая отдалённо знакомую букву. Это каздельский язык… но не современный, нет. Древний. Асвейг его не знает.       — Если всё пройдёт хорошо, он может даже похвалить.       — То есть что-то может пойти не так?       — Такой шанс всегда есть.       — Подожди, тогда!..       Асвейг судорожно вдыхает, отступив назад, и запрокидывает голову к высокому потолку, широко распахнув глаза. Аэфанил продолжает выводить надписи на древнем каздельском, а затем к тишине комнаты и лёгкому потрескиванию пера в воздухе примешивается тихий, мелодичный и прохладный голос, вселяющий мертвенное спокойствие.       Аэфанил поёт ничем не хуже Лакерамелин.       Банши не нежны. Они могут казаться добрыми и ласковыми, выглядеть самым миролюбивым племенем сарказов, но всё это лишь искусное прикрытие, потому что истина в деталях. В красном взгляде Лакерамелин и её словах, что она разорвёт Конфессариуса на кусочки, если тот решит забрать Асвейг силой. В точных, выверенных движениях её служанок, помогающих Асвейг и обещающих, что если кто её тронет со злыми намерениями — тех запытают до смерти. В прохладном взгляде Аэфанила и в его пении, полном изящества, от которого по коже проходит холодок.       Да, теперь понятно, почему он никогда не поёт. Его голос приносит не удовольствие, а мёртвое спокойствие и чистоту в мысли.       И пение у него слишком красивое.       Тихое голубоватое сияние окружает Асвейг, и она, перестав сопротивляться попыткам Аэфанила заглянуть в её голову, расслабляется и улыбается, безмятежно прикрывая глаза.       сияние. чистое, совершенное сияние, выжигающее глаза, зальёт небо от края до края и будет началом новой истории.       израненные сарказы найдут покой от многовековых войн и примут протянутую руку санкт.       союз перед общим врагом — единственный способ объединить.       Белорогий Король прольёт слёзы за всех, кто убит, умрёт и будет умирать,       а Терра станет единой, и каждый найдёт свой дом.       Асвейг улыбается, моргая. Сияние пропадает, смолкает песня Аэфанила, оставляя пустоту в голове с тенью тепла, и он смотрит на неё с нетерпением, внезапно скинув прежнее хладнокровие.       — Что ты видела?       Асвейг продолжает улыбаться и прижимает ладонь к виску. Голова приятно тяжёлая, а в глазах стоят слёзы радости и счастья. Тепло стекает внутрь, пропитывая каждую клеточку тела. Аэфанил откладывает перо на стол и придерживает Асвейг под локти, помогая устоять на месте.       По щекам скатываются слёзы.       — Я видела… будущее. Настоящее будущее.       — Оно ужасно? — с волнением спрашивает Аэфанил. Асвейг, глядящей себе под ноги, хочется смеяться от такого предположения.       — Нет… оно сияющее. Для всех сарказов.