Зло во благо

      Когда-то давным-давно, когда Белорогий Король лишился короны и ещё не устал оплакивать убежавшую из ладоней власть, циклопы покинули Каздель. В то время Королём Сарказов была матриарх, которая предрекла свою смерть. Матриархи циклопов — глупые, самонадеянные женщины: вбивают себе в головы, что их пророчества самые верные, и живут с этим. Король Сарказов спокойно предвидела свою смерть, и, конечно же, та свершилась.       Конфессариус склоняется к тому, что это покушение, которое случилось как нельзя кстати. Короли Сарказов живут мало: Белорогий Король пытался удержаться за корону из последних сил, но чуть ли не каждую неделю оказывался на грани смерти. Объединить сарказов ему не удалось. Какому-то матриарху циклопов тем более. Её убили, и она, умирая с нежной улыбкой на заплаканном лице, шептала, что это просто предсказание. Циклопы не верили, догадываясь, что это её убили. Матриарх умерла, корона перешла в следующие руки, и циклопы в трауре покинули Каздель. Они спрятались в Сами, где до них никто бы не дотянулся, и начали защищать Терру от коллапсалов, увидев очередное трагичное будущее.       Сколько веков миновало? Сколько лет утекло? Конфессариус боится представить, иначе осознание далёкой истории собьёт его с ног.       Но вот перед ним сидит сбежавшая циклоп. Впервые за столько лет, не считая погибшего на Рынке Шрамов Скар’ая, в Каздель вернулся циклоп, игнорируя нейтралитет матриарха и её безучастие в разгорающемся хаосе. У неё благая цель — спасти Каздель и весь мир, рассказать о видениях, помочь сохранить сарказов, и Конфессариус эту возможность ей предоставляет.       В ритуальных чёрных одеждах, расписанных символами Сами, Асвейг сидит на полу, подогнув под себя ноги, и неустанно чертит на листках: символы, быстрые записи, кривые изображения — всё, чем мучается её разум, находит реализацию на бумаге. Конфессариус осторожно, стараясь не помешать, подбирает листы и складывает их друг на друга.       — У неё запутанные мысли. Здесь не определишь, где правда, а где… — медленно начинает Салус, заглядывая в листки, и её сразу же перебивают:       — Ложь. Ложь… Это не то, нет-нет-нет… — шепчет Асвейг и, всхлипнув, отбрасывает бумаги, и хватается за голову как сумасшедшая.       Она напоминает земли Сами: белая-белая с головы до ног, а глаза — глубокого синего оттенка, как многолетний лёд. Асвейг подошёл бы спокойный, умиротворённый вид, как у матриарха, однако она встревоженная, её сознание подгнившее, а мысли мягкие, покрытые зудящей мошкарой. Конфессариусу над ней ещё работать и работать.       У него никогда не было возможности изучить циклопов. Сколько информации можно из них выжать? Сколько вариантов развития будущего? Сколько предсказаний? Конфессариус смотрит на Асвейг с нескрываемым восторгом, сращённым с жадностью.       Асвейг — генератор будущего. Живой генератор, у которого отказали тормоза, и в идеале её нужно «починить». Её нужно успокоить, выровнять сознание, вымыть мозги и очистить от липких мошек, чтобы мысли были прозрачными и острыми и Асвейг не путалась в множественности будущего. Ей нужно научить отделять истерику мириады душ от настоящих пророчеств. Но…       — Я… я хочу есть… — шепчет Асвейг и, положив стёртый карандаш к острым коленям, поднимает заплаканное лицо.       …соблазн погрузить тонкую ладонь в рыхлый мозг и порыться как следует сильнее прочих.       — Её можно…       — Нет, Салус, — прерывает Конфессариус, и в полупустой комнате, в которой он разместил Асвейг, ненадолго повисает тишина. Салус, сжав набалдашник трости, смотрит на него с недоверием, поджав тонкие губы. Асвейг дрожит.       — У меня болит живот.       — Продолжай, Асвейг. А ты, Салус, принеси катализатор и введи его внутривенно.       — Мой лидер…       — Она только разогрелась. — Конфессариус бережно подбирает последние листы с пола. — Я принесу ещё бумаги. Поработай для меня немного, Асвейг, а потом отдохнёшь.       — Вы же… поможете мне? Правда ведь?       В заиндевевших глазах — надежда. Конфессариус улыбается с мрачной нежностью под пристальным взглядом Салус.       — Конечно. Конечно, Асвейг. В моих интересах сохранить тебе жизнь, иначе когда ещё выпадет возможность получить столько насыщенных предсказаний?       Он должен её беречь, но перед этим нужно взять из Асвейг всё в максимально короткие сроки. Все её предсказания, бред, густо перемешанный с правдой… всё пригодится. Конфессариус уже потом разберётся, что и куда надо.       Кроме того, Асвейг совсем не нужно бояться смерти. Даже если она умрёт, Конфессариус спокойно перенесёт её душу в новое тело и продолжит цикл пророчеств. Циклопов в его лабораториях ещё не было.

✧ ✧ ✧

      Конфессариус, постоянно держащийся тени Терезиса, к моментам свободы относится с щепетильной осторожностью. В последнее время ему выдаётся покидать Лондиниум, а сейчас он выбрался только чудом, желая провести исследования в одной из лабораторий. Их придётся отложить и заняться Асвейг.       Память и душа — одинаковые явления. Мириада душ — клетка. Циклопы слышат тревогу погибших сарказов, слившихся воедино, но что из этого правда?       Конфессариус кладёт стопку исписанных листков на стол и с тяжёлым вздохом прижимает ладонь ко лбу. Общение с Асвейг утомляет, она обезумела от видений, но ему нужно больше.       Ему не нужно пророчество, потому что он знает: будущее переменчиво. Конфессариусу нужно выстроить варианты развития событий и пойти по ним, чтобы достичь желаемого результата. А для этого нужно переворошить память Асвейг, перекопать её вдоль и поперёк, сделать из слипшихся от бреда видений и записей что-то цельное и системное. Упорядочить её мысли.       Конфессариус падает в кресло и массирует костяшками ладони лоб, морщась. Асвейг — роскошный материал. Столько всего можно сделать, столько всего изучить, можно ещё глубже пробраться в мириаду душ… Конфессариус сложит несколько вариантов развития будущего, как сложный паззл, и предоставит их Терезису. Одна проблема: как определить, где конец? Как определить, когда заканчивается вариация множественности будущего, как понять, что мучить Асвейг уже достаточно? И как ей всё-таки помочь?       Нет, ей, конечно, помочь можно. Даже нужно. Однако для этого потребуется немного больше времени, чем если бы Конфессариус просто занимался вытягиванием из Асвейг всего живого. Ну не умрёт же она от видений? Не расплавится же её мозг, в конце концов, она циклоп, она рождена, чтобы предсказывать.       Конфессариус слышит шаги Салус: тихие, аккуратные, слегка прихрамывающие. Она опирается на элегантную трость, коротко стучится. Конфессариус недовольно сжимает листок, исписанный Асвейг, до мелкого комка и сухо говорит:       — Входи.       Салус двигается осторожно. Она редко смотрит ему в глаза, а если смотрит, то по телу обязательно пробегают холодные мурашки и приятно перехватывает дыхание. Салус старается не смотреть в лицо.       Взгляд у неё пустой, а улыбка неживая. Химера, выточенная из грязи. Конфессариус так и не смог исправить её хромую ногу, потому что не понял, что с ней не так. Строение у неё идеальное, как и всё тело. Кости нормальные. Колено в норме. Связки и прочие элементы на месте. А Салус всё равно прихрамывает, напоминая о своей неполноценности.       Словно так и должно быть.       — Мой лидер, — голос у неё тоже неживой. Конфессариус тяжело вздыхает и откидывается на спинку кресла, переводя взгляд на неё. Она сразу же опускает голову.       Послушная. Удобная. На Салус можно положиться, ей можно доверять. Конфессариус может поручить ей важное дело, как, например, забота за Асвейг, и расслабиться, зная, что она со всем справится.       Потому что Салус его любит. Это очевидно, как ясный день.       — Состояние Асвейг ухудшается. У меня закрадываются опасения, что она не выдержит.       — Асвейг — циклоп, — напоминает Конфессариус. Салус напряжённо облизывается. Он делает пару глубоких вдохов, успокаивая раздражение, и говорит ещё спокойнее: — Это её природа — видеть предсказания и рассказывать о них.       — Но она всё ещё живая. Её сердце может отказать в какой-то момент из-за перегрузки, и в таком случае мы будем иметь дело уже не с трупом циклопа, а с матриархом.       — Матриарх ни о чём не узнает, а я запросто верну Асвейг к жизни. И буду возвращать её из раза в раз, пока не решу, что её роль исполнена.       — Когда этот день настанет? Через месяц или год? И не повторит ли Терезис сценарий одного из будущих, предсказанного Асвейг и ведущего его к смерти, пока вы будете одержимо следить за ней, окопавшись в лаборатории?       Кусается.       — Салус.       Конфессариус со вздохом поднимается. Он пересекается взглядом с Салус и выдерживает его не моргая. Глаза у неё пустые-пустые, глубокие и холодные. Она может улыбаться сколько угодно, может стелить речь нежным тембром, когда как на деле мертва. Как может притворяться живым то, что мертво изначально?       В Салус нет даже тонкой прожилки тепла. Она никогда не жила.       — Я просто надеялась уговорить вас выдать Асвейг чуть больше отдыха, чтобы она не умерла, — тише произносит Салус и первая опускает взгляд, старательно пряча улыбку.       — Я тебя услышал. Благодарю, что держишь руку на пульсе и следишь за каждым изменением в организме Асвейг. Но пока что я не хочу сбавлять обороты. Продолжай работу над ней и поддерживай её разум в мягком, доступном для вмешательства состоянии.       — Да, мой лидер.       Послушная. Удобная. На неё действительно можно положиться. Иногда она, конечно, спорит с Конфессариусом, но какие отношения не влекут за собой дискуссии? Конфессариус понимает Салус: она волнуется не за Асвейг, а за то, что он потеряет такой ценный актив.       Конфессариус не слепой. Он прекрасно чувствует, с каким обожанием Салус смотрит на него и какую преданность выражает.       — Возвращайся, Салус. Возвращайся к работе и не отвлекайся на посторонние факторы.       Благо. Его собственное благо, выскребанное из грязи в привлекательную форму. Как сам Конфессариус: внешне красивый, а внутри уродливый.

✧ ✧ ✧

      Асвейг, сидящая на полу, не подаёт признаков жизни, если к ней не подойти. Она не рисует, не пишет и не бормочет предсказания, пряча худое лицо в спутанных белых волосах. Каждый её день одинаков: долгий эксперимент, вытягивание различных предсказаний, короткая передышка, снова эксперимент. Сон. И повторение. Конфессариус откровенно истязает её, считая, что она выдержит. Но могут ли верные конфессарии оспаривать его решение?       Не могут. Даже Салус не может, чувствуя себя рядом с ним бесстыжей чернью. И поэтому она подходит к дрожащей Асвейг, смотрит на неё сверху вниз со мрачной улыбкой и сжимает набалдашник трости.       Асвейг поднимает покрасневший заплаканный взгляд. На щеках — грязные разводы слёз. Её стоило бы обмыть. Асвейг мыться не может, единственное, на что её хватает после экспериментов, — едва посетить уборную и свалиться спать там же.       Она выглядит мерзко. И смотреть на неё по какой-то неясной причине хочется как можно больше. Салус — химера. Грязная, порочная химера с испорченной кровью. Но Асвейг перед ней явно грязнее.       — Салус, позвольте…       Йерахмиэль отвлекает Салус от наслаждения ослабленным видом Асвейг. Переставая упиваться злорадством, она оборачивается, сохраняя непроницаемое выражение лица.       — Асвейг умрёт. Она уже не слышит никого.       — Когда она умрёт, наш лидер воскресит её вновь, — холодно отвечает Салус. Если Конфессариусу она выделяет всю нежность и готовность верно служить, то ко всем остальным относится совершенно иначе — со мрачным пренебрежением.       Может, она и грязная химера, но всё же правая рука Конфессариуса.       — Это не дело, относиться к Асвейг как к расходному материалу. Всё равно что постоянно стирать одну и ту же надпись на листе. Однажды листок просто порвётся. Асвейг в конце концов не выдержит, и нечего будет воскрешать.       Однако иногда сарказы забывают, с кем разговаривают. Не с грязной химерой, а с правой рукой Конфессариуса.       — Ей нужно помочь. Асвейг умирает, она вот-вот…       — Йерахмиэль.       — Д-да?.. — прерывается тот и поднимает голову, спрятанную под маской. Салус смотрит на него с грубой строгостью, хватающей за горло узкой ладонью.       — Напомни мне, где ты должен быть.       Голос крепнет. Они все начинают забывать, кто такая Салус. «Благо». Конфессариус дал ей это священное имя. Она выше их всех.       — К югу от Сами, проводить исследования и руководить отрядом.       — Что ты делаешь здесь?       — Я…       Он гулко сглатывает. Сердце заходится в судорожном темпе. Салус приятно напоминать о своей значимости. Была бы она злее, заставила бы Йерахмиэля встать на колени, поцеловать ей, химере, туфли, а затем ещё и рассыпаться в извинениях.       — Простите, госпожа Салус, — наконец-то Йерахмиэль вспоминает правила обращения к вышестоящим, прижимает ладонь к груди и даже почтительно склоняет голову. — Я возвращаюсь на миссию.       — Вечером жду полный отчёт.       — Да, госпожа.       В чём-то Йерахмиэль, конечно, прав. Асвейг нужно спасать, вытаскивать из безнадёги и сумасшествия, поселившихся в заплывших глазах. Однако сделать это нужно максимально осторожно и грамотно, чтобы не перемешать планы Конфессариуса.       Что же Салус может сделать с замарашкой, от которой уже дурно пахнет и чьи рисунки и записи становятся всё более хаотичными? Ничего. Она не устроит ей побег, Конфессариус, всегда стоящей у Салус над душой — которой у неё нет, — почувствует это сразу же. Другое дело — обратиться за помощью туда, где точно не откажут. В то место, где она сможет найти временное убежище от контроля Конфессариуса и попросить о небольшой услуге, в которой ей никто не откажет.       Конфессариус и сам сходит с ума: от бесконечных пророчеств, от предсказаний, которые должны сбыться при определённых условиях, он тронулся умом и жаждет изучить мозг Асвейг вдоль и поперёк, выпив её досуха, как самый настоящий вампир. Салус сделает поистине благое дело: спасёт его от мрачного безумия и алчной жажды обогнать саму смерть.       Как говорит Фримонт, есть вещи, которые должны оставаться запретными. Будущее в их числе.       И Салус не видит другого выхода, кроме как спрятать лицо под вуалью и обратиться в Долину Конваллис, попросив помощи у банши.