Терапия

      Он тащит своё тело к входной двери, проворачивает защёлку, открывает, не взглянув в глазок.       — М-микаса?       — Леви.       Она произносит его имя кратко и обеспокоенно. Он кого угодно готов был сейчас увидеть, но не её. Сквозь землю бы сейчас провалиться. Почему так часто он оказывается именно перед ней в таких вот позорных ситуациях? Леви закрывает глаза на целую минуту, как ему кажется. Когда открывает, Микаса всё ещё стоит перед ним. И никуда не испаряется. Чёрт.       «Зачем? Чего она…? Почему?» — все эти вопросы пролетают в голове за одно мгновенье, а сам он всё стоит и смотрит, молча. Наконец-то обращает внимание на то, куда обращён её взгляд — ему за плечо, пока ещё парализованный от интоксикаций мозг наконец-то подсказывает Леви, чего предположительно видит его гостья.       «Чёрт!» — Леви тяжело выдыхает. По большому счёту он ничего ей не должен, хранить верность тоже, но почему же тогда ему так стыдно, что она его спалила? Он выходит в подъезд, закрывая дверь в квартиру. Нет, он ещё не выжил из ума, чтобы приглашать Микасу внутрь сейчас.       — Извини, внутрь не приглашу…       — Да… — вид у Микасы ошарашенный, даже скорее огретый кувалдой по голове. Леви чувствует волны напряжения исходящие от неё. Ему даже кажется, что слышит как колотится её сердце. Он видит её неприкрытый шок, как всегда, видит насквозь. Его раздражает, что она так бурно среагировала, с одной стороны. А с другой — он ведь гадал всё, важен ли он ей, или безразличен. Теперь очевидно, что не безразличен. Он добавляет один плюсик в свою копилку, в которую складывает все доказательства того, что надежда на счастье в этой жизни ещё жива. И в любом случае, он не обязан ей что-либо объяснять. Она ему никто. Он ей, увы, тоже. Первое, что он видит это её зрачки, но потом замечает: Микаса отстригла волосы.       — Ты сменила имидж?       — Ахм… Да, — она неловко дотрагивается пальцами до кончиков своих волос.       — Тебе идёт.       В ответ Микаса ведёт себя странновато, тупит глаза, поджимает губы, но… От неё исходит не то милое его сердцу смущение, сейчас это похоже на… Стыд? Ей стыдно? Это какой-то не такой стыд, что-то не так. Леви резко меняет курс беседы, ему сейчас очень неуютно:       — Меня могло не быть дома. Тебе стоило предупредить, — он говорит холодно. От чего вдруг такая строгость?       — Ты не брал трубку. — Отрезает Микаса. Леви подмечает, раньше она так с ним не разговаривала. Он слышит нотки дерзости, и игнорирует их.       — Хм, — столько дней и ночей держал телефон рядом, даже срать с ним ходил, в надежде получить уведомление о новом сообщении в их Аккерманском чатике, а вчера допустил, чтобы телефон разрядился, как же так? — Что-то случилось? Зачем ты здесь? — Леви слышит свой тон, Господи, как же обиженно он звучит. Сам же себе говорил только что — она ему никто. Ни-че-го-не-дол-жна.       — Я… Это ты отдал меня в церковный приют? — этот вопрос звучит как пронзительный громовой раскат. Леви даже легонько вздрагивает и в неожиданности приподнимает лицо к собеседнице. Микаса уточняет: — Это правда?       Леви слышит в ушах удар собственного сердца, он не может даже вдохнуть и выдохнуть свободно. За мгновение его мозг просчитывает несколько вариантов развития событий, точнее её реакций, в зависимости от того, что он произнесет. Ему хочется соврать, как никогда раньше, хочется. Но ничего не остаётся, кроме как сказать правду:       — Да.       В ответ Микаса кивает еле заметно несколько раз… Леви замечает, как она качнулась в сторону всем телом. Её взгляд становится потерянным, прозрачным каким-то, Леви не сразу понимает в чем соль, пока Микаса не начинает заикаясь, полушепча выдавливать из себя:       — Это значит… Это… Ты… это значит, что ты и есть…       «Что? Что она…? Погодите-ка… Что?» — да, его интуиция и чуйка подсказывают ему, начинают постепенно наводить, наталкивать на мысль, но он не успевает осознать окончательно, Микаса всё проговаривает сама:       — Это значит, что я спала с собственным братом, все эти недели… — её тело легонько подрагивает. Она на Леви не смотрит. Начинает отходить назад.       — Стой. Что? Микаса, постой, — Леви тянет к ней руки, чтобы задержать девушку, но потом он видит её взгляд, перепуганный, как в тот раз, когда она уронила свой портфель в спальне. Она опять боится, она бросила пить лекарства, догадывается Леви. Тянется и хватает её в этот же момент за запястья обеих рук, и тут же об этом жалеет, у них завязывается подобие возни, Микаса пытается выдернуть руки, он зачем-то их удерживает, на мгновение.       — Нет! Не прикасайся! Не трогай меня! — Микаса смотрит в этот момент на Леви глазами по пять копеек, и вырывает свои руки из его. Почти кричит, визгливо, панически. Леви сам отнимает руки одновременно с этим, и единственное, что он может сделать, это выговорить четко и громко:       — Мы не родственники!       Микаса замирает и смотрит, а Леви внимательно, ошарашенно. Хотя всем телом и отстраняется от него на пол шажка.       — Н-не родственники? К… как? Но ведь. Ведь фамилия… — мямлит Микаса.       — Я не знаю, что с твоими родителями, и есть ли у тебя родня настоящая, нашёл тебя в притоне, — в этот момент он заглядывает в её глаза. По лицу Микасы просто прочесть все её чувства сейчас. Рушится весь её мир. Рушится. Леви уничтожает все песчинки её надежды, стирая в пыль, каждым последующим своим ответом. — В детдоме требовали фамилию, а я знал только твоё имя. Микаса. Ты мне его сама сказала… как и день рождения. Ты ребёнком была. Фамилию так и не смог из тебя вытащить, поэтому вписал свою, — Леви чувствует себя сейчас ровно тем же самым бедовым подростком, которым был, когда встретил её. От этого все силы и раздражение спадают с его плеч, заменяясь на дурацкое и не рациональное чувство вины. Похоже ему всё же стоит сходить к психологу, так как следом в памяти пролетают обжигающие образы их совместного «досуга». Хоть Микаса уже далеко не малолетка, он все равно успевает ощутить себя стрёмным старым ублюдком из того фильма, как его там… «Лолита», кажется, назывался. Какой же чудовищно огромной и непреодолимой ему сейчас кажется пропасть между ними, величиной в тринадцать лет.       — Почему свою? Зачем?       Он часто задавал себе тот же вопрос.       — Не знаю. Наверное хотел тебя найти, увидеть. Однажды. Интересно было, во что та девочка вырастет.       «Девочка, она ведь всё та же беспомощная девочка».       Микаса замирает, задумывается и, кажется, успокаивается. Кажется. В какой-то миг, пока Леви наблюдает за эмоциями на её лице, сменяющими одна другую, он не успевает подметить подвох.       — Но. Ты значит всё это время… Всё это время знал?       Он отвечает не сразу:       — Не всё время.       — А когда мы пере… кхм.       — Да, знал.       — И молчал, — Микаса смотрит в упор, ему в глаза, что ей совсем несвойственно. Обвиняет. Его немного раздражает её наглость винить его в… да просто наглость. А ещё там, где-то глубоко, он удивляется снова. Образ девушки раскрывается ему прямо сейчас совсем с другой глубины. Эта агрессия с её стороны, что-то определённо новенькое. Ему нравится. Пусть она продолжает, пожалуйста, он хочет узнать, насколько сильно она может злиться, как далеко может зайти? Чего ещё он о ней не знает?       — Молчал, — соглашается Леви. А ещё его бесит, что он беспомощен перед ней. Перед её взглядом, перед её детскими обвинениями, перед всей ней полностью. Потому что она права, потому что говорит не от ума, а от совести. От гнева, чистого и праведного. Леви ценит искренность в людях, и ненавидит собственные нотки лицемерия. Он просто обманул её, выходит? Сейчас он нос к носу с этой простой истиной. Да нет же, не обманул, просто утаил. Кое-что важное… важное для неё. Цена молчания — её доверие. Да, стоило об этом подумать заранее и всё взвесить, не молчать, рассказать. Почему промолчал?       — Почему? — она озвучивает вопрос из его головы. И он знает, теперь, проговорив это с нею вслух, знает точно.       — Боялся.       — Боялся? — Микаса переспрашивает гневно и удивлённо, что очень перекликается со внутренним состоянием Леви, хотя внешне он держит лицо. — Чего боялся?       Леви понимает, что смотрит в пол, он поднимает голову к ней, смотрит в глаза, да чёрт бы с ней, ему не жалко вновь показать свою слабость, это не та слабость, за которую стыдно. Он привязался к ней, это очевидный факт. Она явилась сюда, спустя долгое время раскорябать кровяную корочку на ране, и она это сделала.       — Боялся тебя потерять, — для Леви произнести эти слова вслух — всё равно, что прокричать на центральном телеканале: «Микаса, я тебя люблю!» И Микаса выдаёт снова себя ту самую, беззащитную, обескураженную, он всё прочитывает в её мимике. Он знает, она сейчас пройдёт мимо смысла, не станет же акцентировать. А он то видит — обожгло, ещё как обожгло её. А он бы может и хотел, поговорить с ней о чувствах, о тех самых, про которые взрослые люди не говорят, про которые говорить «пошло» и неловко. Про нежность, про то, как хочет чтобы она вернулась, про все те вещи, которые сорвут всю броню с каменных лиц, про все те вещи, которые покажут, насколько они оба беззащитны и мягки. Забавный и глупый этот мир, люди тут думают, что можно трахаться и раскрывать своё тело с первой минуты знакомства — а зато душу обнажить — смерти подобно… И именно это — настоящий подвиг, достижение. Только и в сексе нет ничего зазорного, но лишь когда порядок этот не перепутан, когда сперва душа, потом тело, тогда не страшно. Тогда послевкусия мерзкого нет. Поступи он так с Микасой, а не иначе, тогда может и не страдали бы они оба, как страдают сейчас. Он бы, может, просто стал ей другом, узнал бы о ней больше, дал бы ей раскрыться, может, и он бы о себе побольше рассказал. Естественным образом по чуть-чуть друг к другу привыкали бы… он бы знал, как она злится, как смеётся, постепенно, смакуя изучал бы, без стресса, без страсти, ещё более бережно. Но теперь есть то, что есть. Как иронично, что он сегодня ночью проделал примерно то же самое, что и с Микасой, и о душе там не идёт и речи. Лицемер…       — Я… — Микаса всё же отмирает, — я пойду, — она свела всё к нулю, снова? Ну нет. Нет, Леви сперва действует, потом уже думает.       — Нет! — и он снова хватает её, в этот раз за плечо, когда она дёргается, чтобы убежать на улицу, озирается на него испуганно.       — От-пус… отпусти, — шепчет она ему, Леви обращает внимание, что сжал её, постепенно разжимает, она выдергивается и отступает на шаг.       — Прости, — Леви смотрит немигающим взглядом на неё, он пытается приблизиться, делает шаг, — Мика…       Микаса машет головой, она говорит голосом сиплым и тихим, обрывает его на полуслове, на её лице гримаса боли, будто сейчас заплачет:       — Пожалуйста… Не надо, — Микаса отступает и спускается по пролёту, быстро. Останавливается и Бог знает, что у неё сейчас в голове происходит, он даже предположить не может. Хочет только опять её схватить, но Леви, сделав один короткий шаг, тоже останавливается. Он всё ещё не понимает, зачем именно она пришла, опять эта недосказанность, он хочет ясности. Такую же ясность, которая была до того, как он открыл дверь. Всё было кристально прозрачно между ними, а теперь… Если она сейчас уйдет, ничего не проговорив и не объяснив… Леви же заживо себя сгрызет.       Микаса поворачивается одной лишь головой, смотрит снизу ему в глаза.       — Мне надо всё… обдумать.       Почему он такой слабак? Он задаётся этим вопросом. Ему сейчас просто нужно сказать, попросить, развернуть тему, обсудить, как будто они оба взрослые, как будто это предмет разговора, а не личное. Но его хватает только на то, чтобы:       — Микаса… — Он не говорит тихо, почти шепотом беспомощно выдыхает имя. Ему стыдно перед самим собой, от того, как варварски её схватил минуту назад. Причём дважды. Почему? Это совершенно на него не похоже. И ответ, хотя бы на это, он имеет — от бессилия. Тупо, от бессилия.       Рядом с ней ему придется либо быть лучше, чем он есть, либо продолжать и дальше чувствовать себя полным говном. Каким-то чудесным образом, когда эта девчонка рядом, в его повседневных мелочах выявляются неприемлемые косяки, косяки в его поведении, в его выводах, убеждениях. И по сути она ничего для этого не делает, просто выдаёт искреннюю реакцию, возможно, точно такую же как и все остальные люди рядом с ним, но… Именно из-за того, что он сосредоточен на Микасе, именно из-за неё, ради неё ему приходится переступать через некоторые свои привычные вещи. Через привычные ему реакции. Он замечает, что за то время, которое они провели вместе, он стал больше и чаще находиться «здесь и сейчас», стал отдавать отчёт себе о своих же чувствах и реакциях, стал ещё более внимательным, если такое вообще возможно. И тем не менее, Микаса не была супер педантичной или заоблачно умной, нельзя назвать её сильно ухоженной, изящной, скорее зажатой, боязливой, нераскрывшейся. Недодевочкой. Нуждающейся в защите и заботе. Такой он видел её все эти недели. Почему же Леви залип на эту серую мышку? Ну ладно, ладно, не серую, волосы то у нее как вороных коней. Черная мышка. Из-за её неумения врать, может быть? Почти граничит с искренностью. Из-за этой странной извращённой самодостаточности её? Леви заметил, что Микаса любит быть одна. Она не просила его внимания, не навязывалась, чему он был безумно благодарен. Она просто делала что-то своё, была увлечена своими листочками со списками пошленьких мыслишек, большинство из которых он так и не успел ощутить на себе. Он чует в ней силу, о которой она сама не знает. Потенциал. И в то же время, ему так нравится эта домашняя Микаса. Тихая. Всё ещё загадочная. Теперь, находя в ней нотки агрессии, она становится ещё привлекательнее. Пьянит. Микаса — это лесные ягоды. Черника, ежевика, земляника пахучая, калина кислая и красная, и конечно же волчья, ядовитая. Он хочет вдыхать эти запахи, пить её соки, пачкаться в её крови. Сдавливать в ладонях, пальцами. Выжимать на язык и проглатывать.       — Не уходи. — Он все же выдавливает из себя два сухих словечка. Они смотрят друг другу прямо в радужки, в зрачки. У неё они блестящие, влажные. У него острые, замученные. Это продолжается мгновение, но он ощущает как несколько минут. Смотрят друг в друга так глубоко, как ни одно слово не даст заглянуть, именно в чувства, именно в эмоцию, именно сейчас. Микаса морщит бровки, смаргивает, закусывает обе губы. Машет головой.       — Позже… — и отворачивается. Сбегает по ступенькам, не поднимая голову к нему. Леви провожает взглядом её макушку. Жмурит глаза. Ему сегодня многое предстоит переварить. Но сперва, конечно же, смириться, что балом правит не он. Микаса не оставляет за ним выбора, снова.       Леви заходит обратно в квартиру, закрывает дверь, а потом шарахает по ней кулаком. Бесит, это бессилие, этот сплошной абсурд и глупость ситуации. Хотел увидеть её — получай. Слышит шум простыней и скрип кровати, эти звуки вновь возвращают его к реальности, он здесь не один, совсем забыл. Выпроваживает гостью, «по-джентельменски» заказывает ей Убер, не предложив посетить его ванную. Плевать на манеры, ему сейчас критически необходимо оказаться наедине с самим собой. Жаль тут нет груши для битья. В этой квартире, которая была храмом не испитого до дна вожделения к одной богине, образ которой до сих пор полон тайн. Образ, который тогда, он сам себе большей частью придумал, не суть. Богини то теперь нет, и не храм это больше — склеп.       В спальне душно, пыльно и воняет выделениями. После прохладного воздуха подъезда сильно заметно. Леви рывком срывает простынь с матраса, та рвется. Не очень то бережно. Он замирает на мгновение, а потом решает, почему бы не изорвать окончательно, и тянет. Ткань издаёт приятный уху треск, так бы и рвал её дальше. Разрывает полотнище на двое, последним резким движением. Вытаскивает одеяло из пододеяльника, высвобождает подушки из наволочек, относит всё это в ванную. Возвращается с пылесосом, тряпкой и ведром воды. Нет, голова не болит, вот совсем. Раз уж он оказался в этой цитадели грязи, он просто не успокоится, пока не вымоет каждый уголок этого дома, и лучше начать отсюда, чтобы потом не возвращаться. О Микасе он думать сейчас не станет, убеждает себя, что в этом нет никакого смысла. Бежать за ней не может, схватить ее — неправильно. Нельзя. Бессилие. Снова — не его зона влияния, как бы сильно не задевало, как бы сильно не чесалось. Срочная уборка — отличный способ выпустить пар. Проводит пылесосом по всему ковру, переходит к паркету, затем лезет под кровать. Что-то мешается там, видимо крупный мусор, тряпка? Он заглядывает вниз. Что это? Конверт?       «Для Леви».       На конверте красуется старательно выведенная надпись. Её почерк, этот неуверенный почерк, эта манера, Леви узнает теперь из десятков.       Это что, шутка какая-то? Как давно оно тут лежит? Выходит… Не могла же она подложить его, в течении этого месяца, ключей у неё точно не было. И сейчас, она даже за порог не заходила. Леви крутит в руках бумажный свёрток и всё ещё не вскрывает. Это письмо, оно для него. Оно лежало здесь, чёрт его дери, весь месяц! Похоже она хочет что-то ему сказать. Хотела, точнее… Станет ли Леви ещё хреновее, после того как он прочтёт, или наоборот откроется какая-то лазейка? Теперь его мучает вопрос — имеет ли уже смысл читать это?

***

      Микаса сбегает вниз по ступенькам, чёртовы ступеньки, слишком длинные пролёты, она хочет просто как можно быстрее скрыться отсюда. Пока она бежит вниз в области груди начинает разрастаться дыра. Этого не должно происходить, не может просто. Он появился в жизни, помог, доказал, что он исключительный. Она своими глазами видела, ему можно верить, она чувствовала, чувствовала. Нет. Нет это какой-то розыгрыш. Леви не мог, он не мог скрывать эти факты от неё, это просто элементарно бессмысленно. Но он это сделал. В силу его принципиальности — признался. Но признался же? Значит можно верить. Можно ведь?       Всё. Достаточно. Просто уйти, покинуть эту лестничную площадку, этот подъезд, этот район. Бежала от Эрена, теперь бежит от Леви. Это даже не иронично. Она сбавляет шаг выйдя на тротуар. Ей нужно посидеть, подумать. Рядом этот самый скверик, будь он неладен, он проклят, как и воспоминания их совместные. Эти воспоминания последний месяц были её домом, тем местом, где она могла укрыться. Теперь они источали режущую боль. Нет, он не обманывал, он скрыл. Просто скрыл. Это же безобидно, так ведь? Даже на обман не тянет. Или всё же считается? Но при этом все равно уже что-то внутри упало со звонким лязгом. Это не контролируется разумными выводами и аналитическими раскопками, ни хрена. Просто она так почувствовала и — всё. Ничего ты не попишешь, не отмотаешь назад. Доверия, того что было полчаса назад, больше нет.       Она и сама не понимает, с чего вдруг так бурно реагирует на эту новость. Ну знал, ну отдал, ну и что, ведь он позаботился тогда, великодушие проявил, тем более сколько лет ему тогда было? Сам был ребенком, а она ещё винить его собралась. Дура. Вот дура! Да, да, да… Мозгами понимает, а толку то? Обида застревает в горле толстой жабой. И вытащить её Микаса не в состоянии.       «Не сказал, не сказал, не сказал».       А должен был. Должен был беречь её мирок, она этого хотела, и до сих пор хочет. Слишком многого хочет.       «Предал».       Вот в чем дело, докапывается до сути. Этот поступок идёт в параллель с предательством, даже не так, это предательство и есть. Предательство ли? Она не уверена, но ощущает себя преданной. Эрен тоже ее предавал, каждый день, во всяких мелочах, например выбирая не её, а игры… Была обида, чувство такое же как сейчас. Ну почти. Но тут другое. Совсем другое. Если Эрену она прощала, то теперь прощать не хочет. Не будет. Так глупо, как же глупо! Она бы и хотела сейчас все забыть и махнуть рукой, но Микаса учится не врать себе и своим чувствам. А чувства вопят о несправедливости. Лучше бы они вопили все те годы, а не сейчас.       Ах, да, она ведь ещё кое-что видела, у Леви новая девушка. В их… в его постели. Звонкой иголкой ревность пронзает всё её нутро, аж физически вздрагивает.       «Сама ушла, а теперь ещё и ревнуешь… Не имеешь права…»       И вроде бы как, она же искренне, в том письме, с ним распрощалась. Всё сказала. Она правда — хочет для Леви лучшей судьбы. Счастья. А всё равно, жадная она оказывается, жадная. Прямо как собака на сене.       Она хочет поговорить с Леви, определенно необходимо это сделать, но не сейчас. Сейчас она ему не поверит. Поверит ли потом? Страшно, очень страшно терять эту веру, эту опору, а она её теряет. Сперва отказалась от опоры на Леви в материальном плане, а теперь… Теперь пришло время повзрослеть, больше она не будет опираться на него и ментально. Эта вредная привычка, беззащитность, беспомощность, как же её бесит, что ей постоянно необходимо опираться на кого-то, держаться за кого-то. Сама она очень хочет научиться жить без такой явной чьей-либо помощи. Просто идти дальше. И Леви не виноват, что не оправдывает её ожиданий, он не обязан был. И с чего это она себе все напридумывала? Даже хорошо, что сейчас всё это произошло, вся правда вылилась наружу, как повидло из макдаковского пирожка. На самом деле, если быть совсем уж честной перед самой собой, она рассматривала для себя такую перспективу, как вернуться к Леви, так ведь проще было бы. Может быть. А теперь этот момент отпал сам собой, теперь её не держит ничего. Терять реально нечего, во всех смыслах слова, нечего.       Да, ей польстило его признание. Боялся её потерять, так кажется он сказал. От этого так щемит между рёбер. Ну в этом точно он не врал. От этого, увы, ещё страннее. Больновато.       Её чувства к нему не такие, там все намного сложнее, противоречивее. Она теперь хотела бы отказаться от них, как и от чувств к Эрену. Она идёт вдоль прогулочной дорожки, мимо проезжают велосипедисты. В озере утки, странно их видеть тут, уже осень. Сегодня она едет не до своей остановки, выходит на несколько перед ней. Ей нужно прогуляться. Почему-то не хочется ничего ни с кем обсуждать. Ни с Ханджи, ни с Леви. Ни с Богом ни с чёртом. Она и так прекрасно понимает, что делать.

***

      «Здравствуй. Пожалуйста, прости, что я ухожу, звучит банально, но так надо. И пишу это письмо вовсе не для того, чтобы объяснить причину. Просто хочу поблагодарить тебя.       Леви, большое спасибо, что приютил. Спасибо, что дал мне время, что дал заботу, которую я не получала никогда от, ты сам знаешь. Теперь, благодаря встрече с тобой, и этим дням с тобой, я знаю, как это бывает оказывается хорошо и сладко. Я теперь знаю, чего хочу. Ну частично точно знаю. Я очень жалею, что оставаться рядом с тобой теперь не смогу. Не смогу, потому что то, что я чувствую к тебе — не правильно, это не совпадает с тем, как я поступаю с тобой. Я больше не могу тебя использовать, потому что я тебя не люблю».       Леви очень неприятно слышать её слова в своей голове. Не такие, бляха муха! Продолжает читать:       Я не люблю тебя, лишь из-за того, что моё сознание захвачено другим, люблю того, кто мне претит, и не люблю тебя, того, кто мне заоблачно приятен, кто мне невероятно нравится. Прости за эти слова, но это правда. Я пишу их с тяжёлым сердцем, ты правда заслуживаешь большего, чем девушку чьи мысли заняты другим человеком. Ты заслуживаешь большего, потому что ты замечательный. Я, правда, мало чего о тебе знаю, к большому сожалению, но то, что показали твои поступки — говорит о тебе как о человеке, которому можно доверять и на которого можно положиться в трудную минуту.       Если бы ты только знал, как я горюю об одном — как же жаль, что я не встретила тебя раньше. Мне очень, очень жаль, правда. Тогда, все могло бы сложиться по-другому. Если бы я встретила тебя до того, как познакомилась с Эреном. Если бы у нас с тобой все началось не так как сейчас. Не так уродливо и смазано. Мое сердце бы было заполнено тобой, это было бы начисто. Это было бы красиво. Там не было бы заразы с чужим именем.       Я надеюсь, что мы встретимся ещё, когда я снова верну способность любить всем сердцем. Да, прости за излишнюю романтизацию, терпеть её не могу, но это искренне. Удачи тебе, Леви. Ещё увидимся».       Ещё. Увидимся.       Леви проговаривает эти слова в уме ещё раз. Как насмешлива и иронична порой бывает судьба, в которую Леви продолжает упорно не верить, даже после сегодняшнего утра. Он откладывает листок в сторону, на голый матрац, на который сам же и усаживается.       Сегодня суббота. Поганая суббота. Он бы заплакал, если бы был чувствительным мальчишкой. В конце то концов, Микаса сдержала слово, они увиделись. Он надеется, что не в последний раз. Что она там сказала ему, когда уходила? Кажется: » — Позже»?       Он не стал гнаться за ней, и не звонит ей спустя час. Зато перечитывает письмо уже дважды. Пока она не пришла у Леви были планы: валяться дальше в вонючей и грязной постели с этой «секси-азиаткой». Теперь он не знает, чем себя занять. Все мысли, все чувства снова обострены, всё на ней, всё из-за неё.       «Чёрт. Чёрт! Чёрт! Чёртова девчонка! На кой хрен я тебя вообще в тот день вытащил?!»       Да, сидел бы сейчас спокойненько, не терзал бы себя переживаниями. Не помнил бы этих наслаждений. Не о чем было бы жалеть сейчас. Он злится и сминает письмо. Быстро успокаивается, делая глубокий вдох, и расправляет, аккуратно разглаживая пальцами тетрадный лист. Сейчас он бы с удовольствием раскрошил что-нибудь, но только не этот клочок бумаги.       Звонок. Снова, кто-то звонит в дверь. Леви даже не сомневается, что это она. Подрывается с места, к двери, не посмотрев в глазок открывает.       — Мика! — Леви резко замолкает. Это не Микаса. — Тебе то ещё чего?       Леви смотрит на Эрена исподлобья. Пожалуй, сейчас он очень не вовремя.       — Микасу позови. Мне с ней порешать надо.       — Её нет. Проваливай.       — Хорош причёсывать, я видел, как она зашла в подъезд.       Леви не хочет его больше слушать, поэтому тянет дверь, но та так и не захлопывается, Эрен задерживает её коленом.       — Ногу. Убери.       — Не уберу, мне нужна Микаса.       Ох, как же это словосочетание жжёт Леви по уху. Совершенно дикая ревность внезапно, неожиданно в нём поднимается. Он скрипит зубами.       — Не веришь? Зайди, сам посмотри, — Леви впускает парня внутрь своего жилища. Эрен входит, осматривается по сторонам, проходит в обуви в спальню. — Убедился? А теперь пошел вон отсюда.       Эрен хмыкает и ухмыляется.       — Ничего так траходром, а она тут значит смотрела, как ты её пяли… аух! — Эрен не успевает договорить, Леви бьёт кулаком ему под дых.       — Да, пялил. И именно здесь она мне призналась, что с тобой никогда не кончала.       В ответ на это Эрен пытаясь снова заставить свои лёгкие дышать, сипло похохатывает, не сдерживаясь, что выводит Леви из себя, добавляет ему промеж ног. Эрен валится на пол. Видит Бог, Леви долго терпел.       — Скулишь как девчонка, — выплёвывает он. Расхаживает рядом с ним как хищник, только что хвостом из стороны в сторону не размахивает, потом Леви идёт на кухню, берёт из холодильника пиво, которое осталось там с его последнего визита «домой», присаживается на край кровати, все так же не застеленной. Пьет залпом несколько глотков. Проглатывает с таким выражением, будто бы это не алкогольный напиток, а сок алоэ или что похуже.       — Гадость. Эй, — пинает Эрена ногой легонько, — Хорош кривляться, вставай и вали, а то выволоку.       Эрен поднимается неспеша с колен.       — Я смотрю она тебе быстро надоела…— в следующий момент Эрен рывком хватает Леви за грудки, и резко кидает его прямо в этот самый зеркальный шкаф. Стекло разбивается и опадает на пол, у Леви течет кровь, правая бровь и часть века порезаны. — Хотел спасибо тебе сказать, что избавил от этого «счастья»!       — Тсц. Слишком много болтовни, — ядовито комментирует Леви.       У Эрена в руке опасный осколок. Леви быстро поднимается на ноги, выбивает стекло из рук, хоть с бадуна, но тело всё-таки что-то может. От греха подальше уводит их обоих в коридор. Леви не прочь начистить морду ублюдку, но даже сейчас не может себе позволить потерять контроль над обстановкой. В этом весь он. У Леви мало сил, так что с Эреном сражаются на равных. Сила Эрена против опыта Леви. Пару раз от Эрена даже прилетает удар в ребра, но Леви компенсирует это ответом мальцу по голове и даже пролетает порыв оглушить его чтобы закончить балаган по-быстрому, но Леви сейчас очень хочется подраться. Они оказываются на кухне, где Леви удаётся обездвижить эту тушу, заламав по классике тому руку за спину. Кровь залила половину лица Леви, боли он не чувствует. Просто немного… отвлекает. Отвлекает достаточно, для того чтобы свободной рукой Эрен мог схватить нож, так кстати оказавшийся на столешнице, видимо наугад, замахнулся. Нож вонзается в левое бедро Леви, от чего он на мгновение теряет контроль. Боль заставляет его даже вскрикнуть, он сжимает зубы и, то ли из-за бешенства, то ли из-за профессионализма, не ослабляет хватку. Напротив, перехватывает и заламывает его вторую руку, а потом зафиксировав их, крепко берёт Эрена за патлы и, с чувством, проводит его лицом прямо по всей поверхности, сгребая кухонные мелочи стоящие на столешнице, и ударяет его в довершении, лбом о стенку.       — Это ты виноват, сука! Это из-за тебя, мерзкий ты ублюдок! Это ты её сломал! Ты её, сука, сломал! — Леви неожиданно даже для себя, кричит каждое слово. Кричит ему. По лицу Эрена Леви прочитывает, что тот ни черта не понимает. От этого злость снова заливает его разум с новой силой и Леви бьёт Эрена в ребра. — Что, так понятнее?       — Умх! Она сама виновата!       — Что?! — Леви в этот миг, будто срывается с цепи, — Что ты сказал, выродок?! — начинает пинать его, уже не сдерживаясь, и в этот момент в кухню заходит трое дежурных полицейских, еле оттаскивают его он Эрена. У Леви глаза бешеные, даже почти взаправду хочет Эрена убить. Раздавить как колорадского жука. Леви точно ещё не закончил, даже зубами скрежещет.       Видимо он не запер дверь, а шум и вопли сделали своё дело, кто-то позвонил в отделение. Кучка зевак скапливается у двери его квартиры, когда их обоих в наручниках, выводят в подъезд. Соседи хлопают глазами, как лягушки, охают ахают. Эка невидаль, мужики подрались. Их обоих, усаживают на заднее сиденье полицейской машины, так что Леви приходится терпеть Эрена рядом до самого участка, где снова, им обоим приходится сидеть в одном обезьяннике до вечера. Пожалуй, это не самое худшее продолжение субботы. Лучше, чем самоедство и алкоголь в одиночестве, чем он непременно бы занялся. Так что хорошо, что пришли «гости». Выпустил пар, немного полегчало, но он не отказался бы от продолжения. Решетки между ними нет, посадили их вместе и они как два волка разошлись по разным углам.       В какой-то момент он слышит голос засранца:       — Эй. Что ты там кричал?       — Чё? — Леви смотрит на него как на умалишенного.       — Ну… что я ее сломал, и всё такое, — в голосе Эрена Леви слышит искреннюю заинтересованность, но ему так хочется ничего не объяснять. Чтобы он мучился. Сейчас пошлёт его и тот будет думать гадать. Теперь Леви даже не может злиться на него, какой же он тупой. Отирает лицо ладонью.       — Да, Эрен. Ты её сломал. Микасу, — объясняет терпеливо, как для имбицила. Недолго помолчав, добавляет: — Ты же знаешь, где она была до детдома?       — Нет.       — В рабстве у наркодилеров. Знаешь, как классно в притоне живется? Я вытащил её из такого гадюшника, который тебе и не снился. Но блядь не для того, чтобы она попала в руки к… — сжал кулаки до хруста, сквозь зубы продолжил, — Наверно классно было, развлекаться с ней все эти годы, м? Она человек, Эрен. Она — живой человек. У неё чувства, блять, есть. А ещё она девочка, слабенькая. Всё, что тебе надо было сделать — не навредить. Просто блять не портить то, что уцелело. — Леви понимает, что Эрен и половины не вкурит. Тупой. Безнадёжно тупой, его даже бить неинтересно. А Эрен всё молчит, ни слова не вставляет. — Скажи. Что, вас, ублюдков, заставляет колотить девушек? — и смотрит в его сторону, тот всё так же молчит, Леви задаёт в лоб вопрос: — Эрен. Почему ты бил Микасу?       — … Да она как собачка, — выплёвывает Эрен, — с самого начала. Вечно готовая подползти если поманишь. Я хер знает, просто… Жалкая.        — Заткнись.       Время переваливает за полночь, в отделение врывается подмога в лице Смита. Леви слышит его голос в глубине коридора, откуда светит жёлтая настольная лампа.       — Аккерман. Да, под мою личную ответственность. И… протоколировать события сегодняшних суток не стоит.       Его выпускают, ведут к выходу, встречаются с Эрвином взглядами. Оставшись наедине, Леви опережает его, увидев, что тот собирается открыть рот:       — Нет, Смит.       — Как ска…       — Ни. Слова.       На что приятель демонстративно поднимает ладони вверх. Леви видит, куда везёт его Смит. Домой? Ну уж нет, ему там точно нечего делать.       — Нет. В штаб давай.       — Даже не умоешься? — говорит Смит, Леви игнорирует. Минут двадцать они молчат.       — Переведи меня в оперативный.       — Леви опять ты начина…       — Эрвин! Просто, блять. Сделай это, — снова молчит, — пожалуйста, — добавляет Леви, зарывается пятернёй в волосы. — Иначе я свихнусь в этом офисе.