Терапия

      Леви ушёл на работу, а она проснулась в холодной постели и столкнулась с реальностью. Нет, она больше так не сможет, будто до того, пока слова правды не вышли наружу, пока она их не услышала сама — их было ещё возможно игнорировать, не замечать, хоронить внутри. Притворяться. Врать себе. Мысли — это всего лишь мысли. Они ничего не значат. Но когда она произнесла их вслух, они тут же обрели физическую форму и вес. Она так больше не сможет. Ей секс не помог и не поможет, не отвлечёт больше, не теперь, не после признания. Нет. Нет. С каждым мгновением ей становится всё поганее на сердце. Она чувствует свою вину перед Леви. Вот она, реальность. Полюбуйся. Ты тварь, которая использовала человека в своих целях, теперь официально. Просто как вещь, у которой нет чувств, которой нельзя сделать больно. Но Леви вчера пустил слезу, беря её тело. И это было не от удовольствия. Стоило в её жизни появиться человеку, который протянул ей руку помощи, она впилась в неё зубами до мяса. Она ужасается собственному поступку, лицемерному, низкому, гадкому. Снова её не особо интересовали чувства того, с кем общается. Прямо как с Эреном.         «Лишь бы мне, лишь бы мне, лишь бы мне…»        Приходит к странному, деструктивному, но логичному и простому выводу — она ему под стать. Бессердечная сука, которой ничего не стоит пожертвовать всем и всеми, ради хотелки. Вчера она поняла, что вовсе не хороший человек. Это факт, истина. Она нехорошая девочка. Она гадюка, хищная и ядовитая, хитрая и изворотливая. Идеально маскируется. И ждать подходящего момента может долго. И… Это странно. Но ей не противно. Она просто приняла. Сейчас. Прямо сейчас. Да, не хорошая. Не самая плохая, конечно, но точно не ромашка. Проходит две минуты, становится свободнее дышать. Так, будто… затвор открылся. Даже в голове стало полегче, и приятно повело, будто расслабилась и сделала глоток воздуха после долгого пребывания под водой. Приятно. Как же оказывается приятно, признаваться себе в своей не святости. В том, что оказывается у тебя есть грехи, и они тебе родные и любимые. Как легко, оказывается, не отрицать эти грязные части своей душонки. Ей они даже нравятся. Ей нравится обнаруживать себя внутри не идеальной.        Когда приходит Леви, она видит его чистейшим, добрым, милым. Как же ей хочется плакать. Но нет сил, весь день уже плакала. Хватит. Он тянет её к себе, целует и тут… она чувствует себя недостойной, ей противно. Противно от самой себя, такой меркантильной и принявшей себя не чистой, грязной. Нет, он достоин большего. Она себе не простит, если снова заставит трахать её тело, в угоду лишь ей. Да, плохая, да, приняла себя. Но не готова принять его рядом с собой теперь. Его щедрость, его теплоту. Теперь — нет. Не ровня. Не доросла. Как и тогда, она чётко видит его прекрасность, идеальность, режущую глаз белизну. А ей нужен такой же чернильный, на фоне которого она будет чувствовать себя чуточку менее паршиво. Кто-то, кто как Эрен, будет делать из неё мученицу в её же собственных глазах. Хотя кого она обманывает, она теперь не уверена, что сможет так же, как раньше. Теперь ей хочется чего-то иного, возможно другого такого как Леви, но которого будет не жалко иметь, того кто заслуживает её, желающую получать лишь удовольствие, не заботящуюся искренне, а лишь из внутренней выгоды. Кто-то, кто будет глушить её тоску.         Кто угодно, но не Леви. Леви отныне под запретом. Слишком хорош, слишком виновата перед ним. Ей так противно от себя. А его поцелуи и прикосновения… они обжигают, как святая вода обжигает исчадие ада. Высвечивают ей её же не идеальность и нечистоту. Она готова идти в мир и пробовать быть такой циничной, искать выгоду, показывать зубы, но только не с ним, не ему.         Ей жаль, что, попав в среду, где о ней заботятся, волю получили и части её о которых она сама и не подозревала. Оказалось, ей приятно, когда ею восхищаются. Как же приятна его нежная и заботливая манера речи, когда он обращается к ней. Особенно ей стало это вдвойне приятно, увидев, как Леви общался с остальными. Она почувствовала исключительное отношение к себе. Ей это очень понравилось. Почувствовала в себе силу, наглость даже, право чувствовать чувства. Право их даже выражать. Оказывается, во время близости можно кричать и плакать не только от горя. Вчера, конечно же, исключение. И всё же, Леви дал ей право проявляться так, как ей хотелось. Он дал ей возможность познакомиться с её желаниями ещё ближе. Он ей это дал. Точнее не так даже, просто не мешал, берёг. Получив свободу, она начинает замечать свои внутренние несогласия, пока слабо, но она теперь отслеживает, чего не нравится. Отслеживает теперь на автомате. Личные границы, так это называется. Чувствует и гнев, и недовольство, и капризы свои чувствовать начинает. Не демонстрирует, нет. Всё оказывается не так, не так как она хочет, всё прекрасно, всё так космически, и секс и забота о ней, но это будто бы не то, не так. Не так как она, оказывается, хочет. Она хочет по-другому. Она хочет, чтобы у них с Леви было другое начало. Но это теперь невозможно, дважды в одну реку не войти, как говорила ей воспитательница в приюте, Микаса тогда не понимала о чём эти слова, а теперь прочувствовала.        «Леви. Милый, милый Леви. Ты не этого заслуживаешь».        Она ощущает его, как незаслуженный приз, отпихивает его, как же ей больно. О таком человеке она лишь мечтать может, только мечтать, ни трогать, ни принимать ласку и добрые слова, нет, нет, сэр.         Она падает в яму самобичевания, как только слышит от Леви честное:        — Думал о тебе.         «Нет. Нет, пожалуйста нет. Я не имею права на это».        Микаса не знает, что дальше, но так теперь точно нельзя. Следующие несколько дней она не видится с Леви. Да, она ждёт его по привычке примерно в семь вечера, с готовым ужином. Но нет, он не приходит. Второй день. Третий. Четвертый. Микасе больно. Это так похоже на тот же сценарий, который она проживала с Эреном. Но этот совсем иной, сложнее. Они молчат обоюдно. Беззлобно. Никто не пытается здесь манипулировать, никто ничего друг из друга не вытягивает. Эту игру начала она, Микаса первая отдалилась, вот и вся разница. Впервые в жизни стену между ней и человеком выстроила собственноручно, по своей воле, а не подчинилась чужой. И она не понимает, искренне не понимает, откуда у неё есть силы и решимость на это, и горько от того, что именно с Леви, именно с ним. Спустя несколько дней такого существования молчать она больше не может. Но и прервать боится. Ей страшно. Предательский голосок внутри по привычке попискивает. Вдруг он разозлится, может он не хочет её видеть теперь, может он обижен. Она старается быть тихой, как она умеет, ненавязчивой, почти не выходит из комнаты, когда он дома. И в тоже время ей перед ним стыдно. Она уверена, что сделала ему больно. Ей хочется, чтобы это уже перетекло во что-то. Чтобы он сам к ней подошёл и выгнал. Или чтобы он нагрубил ей, или еды потребовал, или секса, или… Господи, да хоть что-нибудь. Ведь она же трусиха. Она боится сделать что-то первой. И наконец-то Леви делает им обоим одолжение, заведя первым разговор. Микаса сама не понимает, зачем ляпнула о том, что хочет переехать к Ханджи. Ведь это не совсем правда. Она вообще это не планировала ещё час назад. Ещё час назад она сидела у себя в комнате и писала в своей тетради, размышляя о том, как теперь можно разбить сложившуюся тишину. Она же умеет говорить и вызывать на выяснение отношений когда ей это нужно, и всё-таки тут, с Леви это кажется чем-то не правильным. Она просто говорит это, не обдумав. И после того, как говорит вслух — тут же осознаёт, ей это правда надо. Надо уехать, смыться подальше. Ей плохо. Напряжение рядом с Леви не исчезнет.         На следующий день её чувства будто бы парализованы. Она на автомате собирает вещи, иногда хочется плакать, но это всего пара слезинок украдкой, а потом опять какой-то эмоциональный ступор. Напряжение в висках. Дорога до дома Ханджи мучительна. Хочет, чтобы Леви её остановил, вернул, но не уверена, что это действительно то, что ей нужно. Она вообще не понимает, что ей сейчас нужно. Пускай уже просто всё закончится. Вообще всё. Поскорее.       Они не прощаются. Микаса просто скрывается в доме Ханджи, поймав момент, чтобы не пришлось вновь пересекаться с Леви, относящим её сумки внутрь. Из окна наблюдает за их с Ханджи милой перепалкой и с грустью улыбается. В этот день она не пытается разобрать все свои вещи в комнате. Микасу поселили на втором этаже дома. Тут уютно, как и во всём доме, тепло, душевно. На полу пушистый тёмно-красный ковёр, потолок со сводом крыши, уходящий на нет у изголовья кровати. Окошко с москитной сеткой и выход на балкон. Здесь много зелени и пахнет свежо.        У Ханджи, оказывается, живут две борзые, золотистая и шоколадная, Микаса не видела их раньше, поэтому очень удивляется, натыкаясь на них. Ханджи не трогает её, и весь вечер Микаса не выходит из своего нового «домика».       Проходит день, не больно и не тоскливо. Простое свободное падение. Боль есть. Там. Она разделена на три порции, ложечку за Эрена, ложечку за Леви, ложечку за саму себя. Но нет, не сейчас. Видимо её нервная система решила всё за неё. Такое уже бывало раньше, после серьёзных потрясений реакция приходила намного позже, чем в норме это принято, через месяц, пол года, или даже год.       Сейчас у Ханджи дома, рядом с её собачками и в этой теплой атмосфере закатного солнца, освещающего веранду — так спокойно. Микаса сидит на качелях, покачиваясь туда-сюда и даже не моргает. Задумалась. Сердце бьётся размеренно. Плакать не хочется и это плохо. Это значит, что теперь не сможет заплакать ещё долго. И это случится обязательно в самый неподходящий момент. Сегодня она хочет одиночества, и чтобы её никто не трогал. Микаса удивляется себе, она впервые за множество лет не хочет внимания людей, ей как будто кроме самой себя никто не нужен.       Жаль, что с Леви так получилось, но она больше не будет питать надежды на эту сказку, это паршивый сценарий. Так не бывает в жизни. И жизнь доказала, что действительно не бывает. Не бывает частичных амнезий в необходимые для жизни моменты. Нет исчезновения ненужных чувств, так сильно мешающих идти вперёд в новые события. Они держат её в вязком болоте прошлого, не позволяя мечтам расправить крылья.        Проходит ещё один день, Микасе становится тошно от безделья, таблетки она не пьёт — триггеры далеко в городе. Ей сейчас по-настоящему легче, иначе чем с Леви. С Леви было сказочно, но совсем не легко. Она хочет себя чем-нибудь занять. Надоело думать. Ей нужна работа, поэтому она лезет на сайт и обновляет резюме. Просто переждать, как твердит ей добрая Ханджи. Просто хоть что-то делать. Время, оно всё запудрит, задымит. Так говорят, ведь Микаса не знает точно, как это может сработать после расставания с любимым. Ощущение будто он умер. И Эрен, и Леви. Оба умерли, а она одна.    

*** 

        Собаки льнут к Микасе, хвостами машут, лезут облизываться, а она принимает их щенячий энтузиазм, это отвлекает от грустных мыслей. Вообще, как никогда, она ощущает себя все эти дни простым наблюдателем, а не участником жизни. Ханджи говорит что это стресс, перманентный, он будет выходить постепенно, нужна активность, нужно отвлечься, поэтому Микаса подыскивает местный спортивный зал.       Тренеру говорит, что хочет побить грушу. О, ей определенно понравилось. Сперва била без энтузиазма, гнева не было. Потом распалилась, начала бить со всей дури, достала из погребов затхлые запасы злости, копившиеся столько лет, и в конце обессилев смогла заплакать, совсем чуть-чуть. Но ей заметно полегчало.       Летний вечер, темнеет поздно, они с Ханджи сидят на кухне за барной стойкой, пьют красное полусладкое, испанское. Собаки трутся о ноги, привлекая внимание гостьи. Микаса и Ханджи сперва болтают на отвлеченные темы, обсуждают занавески, которые Ханджи удалось присвоить, как сувенир, из дома одного маньяка, хотя до этого они лежали в вещдоках. Потом говорят о том, как будет клёво им завтра с утра приготовить клубничный пирог, так как Ханджи зачем-то купила два пакета замороженной клубники по акции. Несмотря на то, что Микаса является пациенткой, Ханджи всё-таки рушит границы, это неправильно, с пациентами нельзя дружить, но она даёт Микасе именно теплоту, чисто по-человечески. По-сестренски. Наконец-то их разговоры доходят до обсуждения постели.        — Знаешь, мне всегда было интересно, что за женщина способна окрутить нашего мистера «Дэд инсайд» — Ханджи похихикивает, Микаса краснеет.        — Я… Я не знаю как так вышло. Понимаешь, я ведь люблю Эрена, но с Леви… — она смотрит наверх задумчиво, пытается прочувствовать то, что пытается выразить. — Это сложно объяснить. Я не могла иначе. Не чувствовала раньше себя так. И это меня мучает, — Микаса молчит с полминуты. — Возможно любить одновременно двух мужчин? — она смотрит на Ханджи, та опускает уголки губ и пожимает плечами. — И причём это разные чувства, не одно и то же. Вот к Эрену это что-то такое… тяжёлое. Отягощающее.       — Это привязанность, привычка, — комментирует профессионально Ханджи.       — Да. Ты права, просто привычка. А вот к Леви у меня надежда, благодарность, теплота… Огонь. Он дал мне больше, чем я могла себе нафантазировать. Он… он мне кое-что показал.        — О да я уже даже догадываюсь что-о, — Ханджи многозначительно  приподнимает пару раз брови.        — Да нет же! Я о другом! — Микаса смущенно смеётся, а потом добавляет: — … Он мне показал… раскрыл мне меня с другой стороны. Я не ожидала ничего подобного увидеть. Я увидела это в его взгляде, в его посыле, — Микаса смотрит на Ханджи, а та в свою очередь внимательно вглядывается в её лицо, — он ТАК на меня смотрел. Я не знаю, как это описать. У меня блин даже сейчас мурашки, когда вспоминаю, — протягивает руку, чтобы Ханджи увидела.        — Ого! — неподдельно удивляется,       — Да! — глаза Микасы горят, — самое удивительное, что я обнаружила — это саму себя. Я это поняла в тот момент, когда он посмотрел на меня. Посмотрел так, как никто никогда не смотрел. Как будто я — это личность, и я… полноправный игрок, да, точно. Как будто меня заметили, как будто я есть. Как будто я имею вес. Как будто он меня видит. И не просто видит, он видит больше, чем я вижу в себе. Я захотела стать той, кого он видит. Хочу это раскрыть. Мне самой стало интересно. Я тоже хочу себя увидеть его глазами. Это какое-то ощущение внутренней твёрдости такой, знаешь? Типа… я главный герой, а не второстепенный! — Микаса заканчивает, а потом залпом выпивает весь бокал.   

*** 

      Микаса уже живёт пол месяца с Ханджи, они успели пересмотреть все дневники Бриджит Джонс за винными посиделками. Она расслабленна, по-настоящему расслаблена, даже работу ищет не особо нахраписто, так сяк. Ей пока нравится это ленное времяпрепровождение. Деньги пока есть, а значит ещё неделю можно не рвать со всех ног в жестокий мир, хоть она и рискует превратиться в алкоголичку за это время. Они болтают по душам, Микаса в процессе разговоров заглядывает в самые разные закоулки своих чувств, и всё постоянно сводится к её совестливости и к тому, как же ей стыдно.       — За что? — удивляется Ханджи.       — Ну я же его бросила. Ушла от него, а он привык уже, за столько лет… Он мне родным стал. Стыдно, что не сдержала слово, наверное… Хотя я ему ничего не обещала, а он и не просил. А мне ещё и обидно, понимаешь? Что он не хотел моих обещаний и моей верности, а я все равно переживаю, что я предательница!       — Да не предательница ты, ёб твою мать! — не выдерживает Хан. — Ты тянула счастье из него за неимением другой альтернативы, а он из тебя, так как он безответственный и пользовался тобой! И ты тоже безответственная! Была, по крайней мере. Это были недобровольные странные отношения, неправильные, несчастные, затянувшиеся! Ты разорвала порочный круг и сделала одолжение вам обоим! Выручила его и себя. Ты вообще мужик, давай за это и выпьем!       — Да ну тебя! — выпаливает Микаса, хрюкнув от смеха.       Обе начинают гоготать, чокаются и пьют снова по бокальчику, теперь уже белого сухого.       — Ха-ан, ну ты не понимаешь… Ну как, как я могу его забыть?       — Ты не забудешь Эрена, ты его никогда не забудешь… — Ханджи резко и неожиданно для Микасы, надевает амплуа взрослой и разумной тётки. — Но это не важно, — она приобнимает Микасу. — Ты просто должна это принять и всё. И идти вперёд. Вот, что будет дальше в твоей жизни: ты сперва будешь вспоминать о нём часто, но чем больше времени будет проходить, чем больше новых людей и событий будут наполнять твои будни — тем реже ты начнёшь вспоминать о нём. Ты начнёшь знакомиться с новыми парнями, начнёшь открывать в себе новые желания, начнёшь себя изучать ещё глубже. Постепенно поймёшь, что куча привычек — вовсе не твои, а Эрена, что много вещей, которые тебя ограничивали и ты их не замечала — тоже принадлежали ему. Ты начнёшь жить свободнее, оторвавшись от лишних чужих оков, от чужих ограничений и привычек. Тебе станет свободнее дышать. А он навсегда останется внутри, просто прими это. Прими тот факт, что ты любишь его. Не кори себя за это, Микаса. Ты не виновата, что он часть твоей жизни, мы не можем просто так взять и стереть память. Однажды ты проснешься, и заметишь, что не ощущаешь привычной тяжести в области сердца, и на главной полке уже не Эрен вовсе, а кто-то, кого ты сама туда поставишь. Мне лишь хочется верить, что это будет кто-то достойный, дорогая. Кто-то, кого ты поставишь туда осознанно.  

***

      Порой Микасу заносит, и она начинает вспоминать только обиды, плохие и грязные вещи, уничтожающие любое уважение к мужчине, если он такое хоть когда-то делал с женщиной. Микаса в подробностях расписывает Ханджи все придирки и прилюдные предательства Эрена, о том, как он отказывался помочь Микасе нести сумку, когда она уставала во время прогулки, оправдывая это тем, что он мужик и женские сумки носить не намерен. Как он бесился каждый раз, когда Микаса облокачивалась во время ходьбы и повисала легонечко на плече Эрена, как он стряхивал её и говорил, что он не подставка и не вешалка для неё, когда она облокачивала на его плечо, голову. Ханджи всё выслушивала молча, понимающе кивая в ответ.       — Так всегда было? С Эреном? Он с самого начала был холоден?        — Нет. Было мило местами, я вообще сперва ничего плохого не замечала. Была счастлива с ним. Потом всё слилось очень стремительно. За месяц буквально. Видимо, я ему надоела. Но я не хотела видеть, мне очень был важен он. Он был моей единственной надеждой, опорой.       — Ради чего, ради каких моментов ты продолжала оставаться с Эреном?   Что ты чувствовала рядом с ним?       — Я… ну чувствовала себя… нужной, что-ли. Я просто думала, что кроме него я никому не нужна. А он давал мне покой. Уверенность, что мне есть к кому вернуться. Что я могу быть ему полезна, и в какой-то момент, я просто решила… Если мне и суждено было от кого-то зависеть, то лучше от него, чем от приюта. А впоследствии, после восемнадцатилетия мне просто некуда было пойти в принципе. Он был для меня единственной зацепкой.       Ханджи задаёт правильные вопросы, благодаря ей Микаса разбирается постепенно в себе, это быстрее чем было бы в одиночку.       — Ответь себе, чего ты выбираешь, синицу в руках, или журавля в небе?       — Кхм! Что? — Микаса удивляется, — ну… если так подумать, я всю жизнь держалась за вариант с синицей. Если прыгнуть за журавлём рискуешь потерять всё что есть, но… я чуть не потеряла всё, держа синицу. Пожалуй, в исключительных случаях, надо выбирать журавля.       — Но для этого нужны железные яйца.       — Да, — Микаса смеётся.

***

      Микаса устраивается на работу официанткой, не предел мечтаний, конечно, но занимает внимание и не даёт тонуть в горе. Надо мало думать и много делать, как раз то, что она хотела. Жизнь начинает обретать очертания, ритм. Как бонус — деньги. Никогда ещё в жизни Микаса не думала, что будет так рада замученной возвращаться домой, когда даже нет сил думать о чём-либо. Но на выходных она старается много делать по дому и ходит в зал. Она всё ещё бьёт грушу, всё ещё исписывает листы. Всё больше об Эрене. Он как будто выходит из неё, весь, до капли. Она так хочет от него избавиться первым делом.         «Я люблю тебя, Эрен, очень люблю. Но ты мне больше не нравишься. Я не буду к тебе бежать, потому что ты не дашь мне то, чего я хочу. Ты не умеешь любить меня так, как мне нравится. Сейчас я начинаю понимать, что ты и себя то не особо любишь, иначе ты не вёл бы себя, как бесчувственная тварь. Эрен. Я правда, очень, очень сильно тебя люблю, ведь если бы я не любила, мне не было бы так больно. Я бы спокойно о тебе забыла, как о неприятном сне. Мне так жаль, что я всё ещё привязана к тебе. Мои отношения с тобой с самого начала и до конца — сплошные слёзы. Мне кажется, я выплакала уже столько слёз, что если бы я выпарила из них всю влагу, осталось бы столько соли, что она заполнила бы всё мёртвое море. Эрен, прости меня, я так жалею, о том, что обрекла тебя на моё нежеланное общество. Теперь я могу примерно понять, почему ты не мог принять меня, и почему не уважал. Ведь я себя тебе навязала, это был даже не твой выбор, не твоё желание. Но я не могу тебя простить.         Мне всё ещё хочется, чтобы ты однажды сказал мне, о том, что раскаиваешься, в каждом из моментов моей боли. Что ты сделал для себя какие-то выводы. Это моё личное эгоцентрическое желание. Я даже не хочу, чтобы ты что-то для меня делал. Иногда я думаю о том, что мне было бы приятно испытай ты всё, что испытала я, будучи в союзе с тобой, но… потом я понимаю, что ты даже не особо-то и виноват. Это я виновата, и нет, не в своей провокации. Я виновата в том, что хотела иметь тебя в моей жизни настолько сильно, что забыла спросить твоё мнение. Твои желания никогда не были для меня на первом или втором месте, всё что я делала — я делала только и исключительно ради себя. Это просто был союз двух конченых эгоцентриков. Я позволяла собой пользоваться, а ты позволял себе пользоваться мной. Я просто делала всё, абсолютно всё, чтобы удовлетворить мою личную хотелку — хотела, чтобы ты был моим, и чтобы любил меня. Я даже винить тебя в этом не имею права. Разве можно обвинять человека в том, что он не испытывает чувств, которые ты от него ждёшь? Конечно, это абсурд. Для того чтобы разобраться в своих чувствах, мне было нужно просто побыть вдалеке от тебя несколько месяцев. Подумать только, всего несколько месяцев, и больше нет этого ужасного фатализма. Теперь мне нестрашно жить моей жизнью без тебя. Теперь я не хочу обратно и приняла это решение мозгами, а не чувствами, это не порыв. Теперь это что-то серьёзное. Мне жаль, что для того, чтобы провернуть этот фокус, мне понадобилось прожить семь лет, мучая тебя и себя.         Мне также жаль, что мне всё ещё откровенно паршиво без тебя. Я привязалась к каким-то не заслуживающим внимания вещам, к тому, что не оправдывает даже часть боли. Ещё мне больно не только от тебя, мне больно, что я заставила страдать одного хорошего человека, который помог нам с тобой. Да, он помог не только мне, но и тебе. Мы теперь оба свободны благодаря ему. Это то, о чём я по-настоящему жалею сейчас. Я причинила боль ещё и ему».        Микаса откидывает тетрадь в сторону. Ей теперь легче. Это помогает выливать из себя гадость, а не перемешивать это рагу из сожалений большой ложкой самокопания, подогреваемое на огне тоски и чувства вины то и дело. Леви было больно, она всё увидела, всё поняла, почувствовала. Ей стыдно, так плохо она себя ещё не чувствовала. Сейчас злодейкой стала она. Это она сказала, что любит не его. Она не могла врать. Она очень ценит Леви, его доброту, всё чего ей хочется — это отплатить ему искренностью и уважением. Даже если придётся быть безжалостной. Теперь она начинает капельку лучше понимать и поступки Эрена по отношению к ней. И ей это совершенно не нравится.        Самое плохое в том, что с Эреном были хорошие моменты. Были общие шутки, милые валяния в кровати тоже бывали. Это было. И это всё усложняет. Плохо, что эти воспоминания живы, и от них теплом веет. Но теперь не режет, это хорошо… Хорошо, значит заживает. Значит будет что-то дальше, значит однажды совсем исчезнет, останется рубец, и не будет ей впредь до него дела. Однажды так и случится. Она обязательно заполнит свою память новыми шутками с новыми парнями. И милыми моментами, от которых не будет рубцов. Эти воспоминания об Эрене. Они почему то стали прозрачнее, отчётливо ощущаются как воспоминания о сне. Не как что-то реальное. Так вспоминают людей, которые умерли. Тех, с кем отныне и навсегда нет связи, совсем. Так она вспоминает Эрена. Был. Больше нет и не будет.       Боль от этого притупленная. Серая такая боль. С мелкими ухабистыми спазмами. Быстро, так же блекло угасающие, но частые. Очень частые, хоть и не острые, от такого тошнит.

***

      Слова Ханджи действительно оказались правдой. Микасе становилось легче, хотя прошёл всего лишь какой-то месяц. Не год, один месяц, а воспоминания всё реже начали её навещать. На работе ей нравилось, что нужно оставаться допоздна, на улице или в помещении, ей всегда было приятнее пребывать ночью. Это определенно её время. Теперь, вдалеке от Леви и той проклятой квартиры, в которой Микаса обслуживала свои и Эрена больные интересы, сидя в том болоте иллюзорного комфорта, ей стало намного легче думать о чём угодно, о себе, о настоящем. А вот будущее она представляет смутно. Сама не знает зачем, но она берёт и отрезает свои волосы в ванной. Как мило, «карешечка».       Будто началась новая точка отсчёта. И именно сейчас, ей так необходима встреча с родным человеком. Она решает поехать к Анне, её воспитательнице и монахине по совместительству. Микаса не виделась с нею с того самого дня, как родители забрали её в новую семью. Эта женщина была для неё как мама.       Микаса приезжает к знакомым решётчатым воротам. Двухэтажный приют с крестом аскетично восседающем на коньке крыши встречает её. Кажется, он раньше был больше. И почему-то она даже не допускает мысли, что матушка Анна уже мертва. И оказывается права. Микасу провожают на задний двор, где на лавочке под кроной желтеющего клёна сидит грузная фигура в чёрном одеянии. Она сильно постарела, скорее бабушка Анна, а не матушка. Она встречает Микасу с искренней радостью на лице, и Микаса кидается ей на шею, та крепко, насколько может себе позволить ослабевшее от старости тело, обнимает любимую воспитанницу. Микасе так радостно и тепло на душе, она чувствует, что дома. Матушка Анна расспрашивает обо всём, Микаса отвечает, расписывает без подробностей, о том как сложилась её жизнь. Рассказывает, что были тяжёлые отношения с одним человеком, с которым так и не было ни венчания, ни детей. Матушка её понимающе гладит по тыльной стороне ладони, приговаривая что ничего.       — Просто у Господа на тебя другие планы, дитя.       Пускай это и простые вещи, которые Микаса уже с детства слышала, но сейчас от её слов очень хорошо становится. Ей надо было это услышать. Ощутить эту… протекцию. Она рассказывает, что чувствует вину, за случившееся, и ей кажется, что матушка Анна может ей дать то, зачем Микаса на самом деле сюда приехала.       Прощение.       Микаса углубляется в подробности, расписывает, как и что происходило, не слишком подробно, но суть доносит.       — Мне стыдно, что я ушла. Будто бы я сдалась. Я должна бороться за отношения, ведь я должна быть верна ему, так ведь?       — Да, дорогая, Господь учит нас, что жена должна выполнять свой долг перед достойным мужем. Но муж тоже должен быть близким другом жене. Но судя по твоим рассказам, тот первый мужчина не муж тебе, он не брал за тебя ответственность. Он не был даже близок с тобой, не принимал твои чувства и сердце твоё не успокаивал. Ты не должна ему ничего. Ты понапрасну убиваешься, моя птичка. А тот второй, вот он по твоему описанию больше похож на то, чем должен быть «муж».       После этих слов небольшая частичка пазла встаёт в голове Микасы на своё место, а затем выстраиваются и остальные.       — Как жаль, что я поняла это только сейчас, когда Вы это сказали. Если бы этому учили в школе…       — Людям стоит с самого детства рассказывать о правилах семейной жизни. Мне очень жаль, что тебе выпали все эти испытания. Да, Микаса, ты сильная, но что-то мне подсказывает, совсем не этого ты хочешь.       Микаса кивает, грустно потупившись на свои колени. Анна продолжает:       — Позволяя разрушать себя, излишне жертвуя собой ради тех, кто этого не ценит — человек разрушает моральный облик и того человека и себя. Я считаю это можно прировнять к греху, — повисает молчание. — Так что то, что ты наконец-то перестала разрушать себя и его — это благо.       Микаса обдумывает слова воспитательницы, и кое-чего она всё-таки не понимает:       — Но почему тогда, так пусто внутри? Если то что случилось — во благо, то почему так больно?       — Это чтобы ты выучила урок. И больше не повторяла, для этого Бог даёт нам боль. А пусто внутри, потому что ты поставила в центр жизни своей не того, кого надо. Никто кроме Бога не сможет заполнять пустоту внутри. Тем более простой человек. Это ведёт к горю и неминуемому разочарованию. И снова к пустоте. Никто, только ты сама можешь это сделать — заполнить пустоту Богом. И только тогда, из такого состояния, в котором ты не будешь ни в ком и ни в чём нуждаться — можно строить будущее. Семью. В центре всегда стоит Господь, туда и ты его должна поставить. Господь, а не какой-либо человек. Человек слаб, моя милая, а Бог это и есть сила и олицетворённая любовь. Он никогда тебя не обидит в угоду своего наслаждения. Всё, что он делает — он делает, чтобы сделать в итоге тебя счастливой, хотя в это и сложно верить. Он любит тебя.       — А что такое любовь, матушка?       — Любовь, это желание сделать кого-то счастливым, и быть счастливой от того, что смог порадовать человека. Безусловно, безвозмездно, без задней мысли, без желания услышать благодарность… Это когда ты хочешь, чтобы человек был счастливым и тебе не важно, где он будет в этот момент и с кем. Будет он жить с тобой или где-то вдалеке, ты всё равно будешь желать ему счастья искренне. Это и есть любовь. В любви нет места собственничеству, эгоизму, вожделению. Любовь — это отдавать. Но так как мы не в царстве Божьем, то отдавать надо с умом, без вреда тому, кого любишь, как в твоём случае.       Микаса рассказывает ей о том, что познакомилась с одной женщиной, которая дала ей жить в своём доме, и показывает матушке фотку, их совместную, с парка аттракционов, совсем не думая, о том что там она с ним.       — Ах! Так он тебя отыскал! Иисус Христос! По истине чудо, дорогая моя девочка!       Микаса очень удивляется реакции матушки, это она сейчас о чём вообще?       — Н-не поняла, вы о…       — О нём! — Анна тычет искривлённым от старости пальцем в экран телефона. — Вот этот парень, совсем не изменился, ты глянь, твой кузен же, он тебя привёл ко мне! Господи, как же я рада, что он теперь тебя нашёл! Как я рада, что у тебя есть семья, моя милая! — пока матушка обнимает её и чуть ли не плачет от радости, на Микасу постепенно снисходит, как град из сосулек, осознание.       Леви. Она спала с единственным родственником. Леви её брат. Он её трахал.       — Ты не будешь теперь одна! Как же повезло! А он знает про то, что у тебя происходило? Вы давно нашлись?       Пока матушка осыпает её благословениями Микаса просто пытается держать лицо.       «Так… он всё знал?»       Тот самый святой образ благоухающего Леви очерняется, секунда за секундой. Доверие тоже исчезает. Прямо на глазах.

***

      Микаса прощается с Матушкой Анной, не решившись разрушить этот восторг и радость за неё в глазах воспитательницы. Как в тумане плетется до остановки, не помнит как вообще доезжает до дома Ханджи. Всё, вообще всё ей рассказывает.       — Как то не везёт мне с братьями… — Микаса говорит это со смешком, язвит, сидит на пуфике в коридоре. Её ладони облизывают Хоуп и Фэйт, так зовут собак. Сидит там и роняет горячие слёзы, даже не смахивает ресницами, просто сидит и, смотря в пустоту, всё рассказывает.       — Так, дорогая, ты точно уверена, что никто ничего не напутал? Сколько лет твоей монашке?       Микаса мотает головой.       — Нет же, Ханджи, я видела её глаза, она его узнала именно узнала. Это читается. Я теперь официально — извращенка.       — Ты должна поговорить с Леви.       Её волнует множество вопросов. Один из них, и это её пугает больше всего — значит, ей больше нельзя о нём мечтать? Не слишком ли запоздало? Она хочет, уже хочет такого именно его. Именно Леви.       Ханджи права, она должна всё выяснить у него. Это какая-то ошибка. Матушка старенькая, она ошиблась. Микаса твердит это себе в голове настоятельно, навязчиво.       «Это не может быть правдой».       Борется со своими детскими обидами на того самого кузена, а она же с ним этой историей делилась, рассказывала ему о своих чувствах, как же он жестоко и вероломно поступил, если это действительно был он. Если это он, и тогда, во время прогулки ночью, когда она ему рассказывала… выходит он всё понимал? Он знал? Нет, Микаса не хочет верить, что Леви её обманывал. Этого. Не может. Быть. Этого не должно быть. Он не такой. Не такой… Если это он, если он кузен, то почему он с ней спал, это ужасно и тошнотворно. Микасу действительно тошнить начинает от нервов.       Выходит, это о нём она всю свою жизнь мечтала? Его встретить? Его во всём обвинить надеялась?       «За что, Боже. За что».       Она поднимается на знакомый этаж, и нет, ей наплевать на дверь напротив, вообще ноль эмоций. Её волнует другая дверь. Его дверь. Дверь настоящего брата, мать его. С которым она спала. Который сдал её в приют. Теперь понятно, откуда он знал, что она росла в церкви. Теперь всё логично и чётко.       Решительно нажимает на звонок. Не слышит никаких звуков за дверью. Звонит ещё, держит палец на звонке около минуты, и да, она слышит шаги. Микаса не знает, что говорить. Ей становится страшно, она не знает, хочет ли на самом деле знать правду.       Леви открывает дверь, весь взъерошенный, с щетиной. А ещё от него несёт перегаром. Микасу захлёстывают смешанные чувства и вопросов всё больше и больше. Она слышит женский голос и видит за спиной Леви женские голые ноги с красным педикюром и очертания женской фигуры в простыне. Она лежит в её кровати. В их кровати.       — Ну кто в такую рань к тебе ломится, пупсик?! Вернись в посте-ель! — тянет женский писклявый голосок из глубины квартиры.       Микасе эта картина проезжается остриём по сердцу. Она забывает, зачем пришла.       — М-микаса?       — Леви.