Терапия

      Эрен говорит ей про какую-то подпись, говорит, что она может идти нахуй и ему больше ничего от неё нужно не будет. Но она отвечает, дерзит ему, вдруг. Нарывается. Он вроде хотел её сцапать, а она успела сбежать. На улицу, спрятаться на виду у всех. Пишет своему спасителю. А потом он звонит ей, и Микаса очень ему благодарна за это. За то, что он её не оставляет всю дорогу. Что забирает её.       Ей уже не так страшно, будучи рядом с Леви, разговаривать с Эреном. Даже не чувствует себя в опасности, когда Эрен начинает на неё кричать. Она чувствует обиду на брата. Очень укоренившуюся и глубокую, которую не вытаскивала раньше. Эрен проезжается по живому. А потом, в какой-то момент его слова заходят слишком далеко. Достаточно далеко, чтобы всколыхнуть внутри что-то до сегодняшнего дня ей непривычное и яркое. Гнев. Ярость. Она даже не понимает, что делает, пока не слышит шлепок и её ладонь не начинает гореть. А потом, когда Леви защищает её от удара, она вдруг чувствует в себе такой безумный прилив энергии, что просто подходит к Леви и целует его в щёку, болезненно так, жмёт губы в его кожу. Ловит себя на мысли, что, кажется, она в очередной раз, как настоящий скорпион, просто использует его, отыгрывается в своё удовольствие. Ведь целовать Леви — очень приятно… Жмурит глаза, не смеет его коснуться рукой. Вдыхает запах его кожи. Он кажется ей божеством, настолько недосягаемым, ей не верится, что он в тот вечер дрочил в ванной из-за неё. Отстраняется и смотрит на него, касается пальцами своих губ и постепенно понимает, чего натворила.       При Эрене поцеловала другого.       Вот они, оба перед нею. Выбор сделан? Но внутри неё ворочается гаденькое чувство, будто бы она изменила и предала, прямо сейчас. Вероломно сломала то, что сама же годами взращивала и любовно удобряла. Микаса отходит от Леви ещё дальше, он как стоял и держал Эрена обеими руками, так и держит. Только взгляд у него поменялся. Он её немного пугает и одновременно влечёт. Кажется, она уже готова ему сдаться. Она смотрит на него и говорит:       — Спасибо, — а затем сбегает скорее домой.       Она запирает дверь. Бежит в комнату, ту дверь тоже запирает и прислоняется к ней спиной. Будто бы кто-то за ней гонится сейчас. Стоит, сердце колотится. Она сползает вниз и сидит так, просто тупо пялясь в пустоту.       Она всё думает о том, как его поцеловала. Это всё вместе похоже на «выпить и закусить», ей смешно от такого дурацкого сравнения, но так оно и есть. Она сделала себе больно, послала Эрена этой пощёчиной. А потом устремилась за сладким, горечь приглушить. Дурацкий поцелуй, детский, нелепый и смешной. Но ей он важен. Она это сделала в порыве. В очень искреннем. Это просьба о защите и просьба принять её. Да. Она это так поняла для себя. Просьба к нему и благодарность — и всё в этом прикосновении её губ к его щеке. А ещё, теперь ей больно внутри. В груди. В другом каком-то измерении.       Болит.       Это шизофреническое состояние. Микаса не может понять, что чувствует к Леви. Не понимает чувств к Эрену. Это тоже стоит выписать на отдельный листочек. Не сейчас, не сейчас… Она чувствует, что предала. Променяла. Руководствовалась не сердцем, а разумом. И ничто на свете её не убедит в обратном. Она ест себя заживо, ведь ей нравится Леви. Просто нравится. Не любит она его. Он ей удобен, как минимум, выгоден. Ведь ей приятно быть рядом с ним. Ведь он не унижает её, она чувствует себя рядом с Леви спокойной, полной, защищённой. Это и есть её выгода. А раз из выгоды — значит, шлюха, значит, грешница. Не видать ей рая после смерти. Ведь ей приятно знать, что он считает её тело красивым. Но сама себе разрешить его даже в фантазии, ставить себе в пару не может позволить. Он слишком недосягаем, несмотря на то, что она ему тоже вроде бы как интересна. Всё-таки трахнуть хотел, как-никак. А вдруг это всего лишь порыв, а во всём остальном он её жалкой считает? А если она привяжется к нему ещё сильнее, а он потом, как в ту ночь, её отвергнет? Она переживёт? Ещё хуже будет, если она вдруг поверит в эту фантазию.       Леви такой мужественный, спокойный. Стоял там в подъезде. Такой властный — с ума сойти можно. Как же он нравится ей, когда он вот такой. Он ей и не только таким нравится. Ещё он очень приятный, когда вечером на кухне с нею сидит и терпеливо серию за серией смотрит, клюя носом. Он очень милый. Его причёска всегда идеально разделена боковым пробором. И пахнет он, как ветер елового леса. Терпко и свежо. Микаса трогает свои щеки обеими руками. Горят, безбожно горят. Она ожидает, что Леви вернётся, но прошло почти полчаса и ничего.       Теперь внутри неё ядерный коктейль. Она предельно счастлива, что поцеловала Леви: так сильно он ей нравится, и не менее сильное гадкое чувство предательства. Теперь эта дыра внутри, которая обычно огромной ощущается, почти затянулась, да и не болела последнюю неделю, но… сейчас, именно сейчас, и не после пощёчины, нет, а именно после поцелуя. Что-то оборвалось. Ранка кровоточит, там, в глубине души. Их с Эреном связь, священная ниточка, Микасой разрублена. Растоптана. Очень больно. Но из-за того, что есть Леви в её жизни, боль, конечно, никуда не девается, хоть и притупляется. Так больно. Она предала. Променяла. Родного. Единственного. Любимого. Ради того, чтобы жить и быть счастливой. Ради себя пожертвовала «ими». Она будто падает, какой-никакой, он её. Он был её. БЫЛ. Теперь уже нет. И её рациональный мозг радуется, а сердце — захлёбывается тоской.       Она ведь именно такого хотела добиться же, когда полезла в кровать к Леви в ту ночь? ДА, именно этого и хотела. Чтобы стыдно. Чтобы неповадно. Так вот теперь это осуществилось самым непредсказуемым образом. Причём на глазах у Эрена. И ничего с этим не поделаешь теперь. Надо просто закинуться обезболивающим в виде ламповых вечеров в компании Леви, и всё. Ждать. Ждать, пока само отсохнет. А оно обязательно отсохнет. Только скоро ли?       Как этот поцелуй расценить может Леви? Просто она ведь так сильно тепла хотела, просто так сильно благодарна. Действительно благодарна, за дело, а не за что-то воображаемое. Леви единственный, кто протянул ей руку.       Она рыдает, до сытости. Упивается своей драмой. Уже не чувствует опять никаких мук совести в конце. Только опустошение. Но когда ей звонит Леви, она очень рада слышать его голос. Ей как раз именно такой разговор нужен сейчас. Аккуратный. Просто слышит его голос, просто принимает сам факт звонка, как его желание не оставлять её одинокой здесь и сейчас.

***

      Первая часть недели проходит тихо. Микаса снова посещает дом Ханджи.       — Меня волнует… что мои чувства к Эрену, они как-то притупились. Как будто все эти годы я зря страдала. И вот, типа… неужели вот так вот всё кончится? Я почему-то не могу плакать и горевать. И Леви ещё…       — А что Леви? — Ханджи изгибает бровь       — Он такой хороший. Я безумно благодарна ему. Но… понимаешь. Это так странно. Я же привязана к Эрену, мне больно. После той пощёчины и после его слов что-то вроде большой дыры тут, — показывает на сердце, — но она притуплена, эта боль, — Микаса хмурится. — Мне совсем не хочется думать об Эрене. И мне стыдно, что я не хочу о нём думать. И всё равно думаю, постоянно.       — А какие именно мысли? Позитив или негатив?       — Негатив. Все обиды, всё плохое всплывает.

***

      Ханджи опять заставляет Микасу писать очередной список, а ещё все слова, которые она хочет сказать Эрену. Вообще всё, что у Микасы за эти годы накопилось. Она пишет, все дни пишет, даже стопка листов собралась. И, к её глубокому удивлению, после того, как она выписала большую часть наболевшего, ей правда становится легче вспоминать горькие моменты. Так, будто она просто их все принимает, смотря на них без эмоций. Она даже пишет Эрену прощальное письмо, но ему она его никогда и ни за что не покажет.       Она прощается не с ним, как с личностью и набором определённых черт характера, а скорее как… как с душой.       Ты моя боль, пронзительная агония. Из этой пустыни невозможно выбраться, но я так хочу этого. И в то же время я сама оплела твои запястья этой терновой ветвью, я сделала всё самовольно. Это же я сделала и со своими собственными руками. Я не хочу от тебя уходить, не хочу, и даже эта боль меня не заставит. Эта боль стала казаться сладкой. Только с тобой я испытываю её, и только с тобой хочу остаться. На вечность. Всего лишь одну вечность. Разреши мне идти вперёд, за тобой. Всё чего я прошу — позволить быть твоей тенью. Быть рядом и любоваться тобой. Я вижу, как садится солнце, горизонт озаряется пеклом. И ко мне приходит ужасное понимание. Моё время вышло, и тёрн рассыпается на моих запястьях. Теперь эта боль не кажется мне такой сладкой. Теперь она не дарит мне вдохновения. Я чувствую, время подходит к концу, и я должна тебя отпустить. Но всё ещё по привычке иду за тобой, всё так же давая поводок в твои руки. Теперь я начинаю задумываться — а хочу ли я этого? Последний луч солнца скрывается за тем далёким барханом. Это была одна вечность в твоих колючих объятьях. Я начинаю понимать, что это был сон, который был вызван передозом морфия. Я его вколола себе однажды, чтобы боль стала слаще, а теперь меня откачивают. Моя вечность, песчинка за песчинкой, рассыпается. Теперь я начинаю понимать, откуда весь этот песок вокруг. Это моя кровь. Одна вечность — это всё, о чём я молила Господа. Всего одну вечность в твоей компании и внутри твоего тела. В твоей коже и в твоей лимфе. Я побывала там. Прости меня. Мне больше нечего тебе отдать. Моя вечность с тобой подходит к концу.       Возвращаясь к своим листочкам, Микаса хочет прямо сию секунду. Здесь. Сейчас. Решить. Найти. Увидеть. Каким путём ей идти теперь. Именно сейчас, когда пощёчина прогремела и поцелуй был подарен. Она продолжает заполнять список из сотни желаний.                   49. Семья.                   50. Своё дело, от которого дух захватывать будет.                   51. Пару добрых подруг, с которыми можно обсуждать всё, что вообще возможно обсуждать в этом мире, чтобы с удовольствием сердце перед ними раскрывать.                   52. Путешествие, — да, это важно. Свобода. Микасе очень хочется свободы.       У неё есть пути и дальше. Без Эрена. Они есть! Вот они. Микаса смотрит на листок свой с этими словами.       «Дети! Точно».                   53. Дети, — она ещё хочет детей, хочет их растить и делать их счастливыми.                   54. Чтобы рядом был Леви, — последнее пишет не осознавая, а потом осознавая, читает.       «Чёрт. Чёрт. Чёрт!»       Микаса уже его впустила, хотя даже его и не знает. Раньше она бы написала другое имя. А теперь есть он. Он сместил Эрена в её сознании. Она не верит в то, что это вообще с нею возможно. Такое. Она уже устала от этого мысленного пережёвывания. Эрен. Эрен. Эрен. Его уже нет в её жизни, но в голове постоянно.       «Ну что, молилась, просила, чтобы Эрен был всегда с тобой? Бог исполнил желание. Пронесёшь теперь его через всю жизнь».       Уже второй день не может толком от него отделаться. Раздражает. Ноет болью. Зудит. Жужжит, как назойливая муха. Ей кажется, что она уже устала грызть себя. Она не может себе позволить, просто быть счастливой. Не отпускает себя. Эрен её держит. И ей это надоело, она хочет теперь дальше. Перестать страдать по нему, пускай он уже очистит место для её будущего. Хочет вперёд. Что будет там? Она хочет узнать, перешагнуть за порог, а вдруг там тоже есть жизнь? А вдруг она там будет капельку счастливее, чем с Эреном? Что, если да?       В те моменты, когда ей удаётся отвлечься от Эрена, Микаса переключается на другого. Видимо, она уже куда больше привыкла к Леви, потому что всё чаще и чаще вылавливает обжигающие образы в своих мыслях. Вот они сидят за столом, за кухонным. И она, кажется, ждёт, сидя напротив, что он протянет свою ногу под столом к её бедру. И будет смотреть, глаза в глаза, как питон Каа, постепенно обвивая и гипнотизируя её, как безнадежно обречённого на смерть бандерлога. А она бы смотрела в них. О да, она бы, без сомнений, смотрела.       Когда она порхает у плиты, ей всё кажется, будто бы он, вот в этот раз точно, подойдёт сзади и прижмется к ней. Что она замрёт от неожиданности, а его это будто бы распалит. Как она почувствует его твердый член своим задом. Она всё чаще думает, о том, какой же он у него? Украдкой бросает взгляды на его пах и не может с собой ничего поделать. Ей стыдно за такое любопытство.       Хочется почувствовать, как его рука прикасается к её. Снова. Как в те первые дни, когда Леви её успокаивал. Она начала обращать много внимания на его предплечья с выпирающей костяшкой у основания кисти. Такие угловатые и костные, обвитые венами и крепкими мышцами. Она хочет их потрогать, провести пальцами по каждому бугорку на предплечье, вдохнуть, облизнуть, потереться о них так, будто они измазаны в валериане, а она мартовская кошка. Она даже берёт листок и ручку и рисует там их, эти руки, эти мышцы, каждую жилку. Пускай бы он просто дотронулся своими пальцами до тыльной стороны её руки, сейчас же прошёлся бы ток через весь позвоночник. Она, даже представляя себе это, уже так чувствует.       Утром иногда просыпается и слушает, как Леви ходит там, по квартире. Вот дверь открывает. Вот включает воду в ванной. Выходит оттуда. Вот чайник греет. После того, как она слышит хлопок двери из прихожей, вылезает из постели. Идёт первым делом на кухню. Ищет какие-нибудь следы его деятельности, которую она слышала сейчас. Ни крошек, ни грязной посуды. Она капельку расстраивается. Опирается о столешницу, проводит рукой по ней в задумчивости. А он ведь касался тут, и вот тут, проводит пальцем по этим местам на искусственном камне, кладёт ладонь, гладит, будто бы он тут свою призрачную тень оставил.       «Интересно, какой вилкой или ложкой он ел?»       Открывает ящик с приборами, находит единственную ложку, которая холоднее и немного влажная. Это она. Он её только что в руках держал и в рот засовывал. Рассматривает её, кладет себе на язык, облизывает, только будто это не ложка вовсе…       Её посещает мысль, здравая, что она, вообще-то, ведёт сейчас себя не совсем нормально. Садится пить свой кофе на его место. На его стул. Притирается задницей именно там, где он сидел. Представляет, будто бы на его бёдра садится. Да, она признаётся себе, что с нею что-то не так. Её лилия уже на ладан дышит, но она подносит цветок к лицу, вдыхает, ласкает полуопавшими лепестками свой нос.       В ванной она открывает его тюбик с гелем и вдыхает. Ей интересно, как он купается, сидя или просто душ? Каких предметов он тут касается обычно? Берёт его мочалку. Он ею тер свои ноги, свой живот, грудь, руки, плечи, эта вещица трогала его всего, она пропитана Леви. Микаса намыливает именно его гель и моется именно его мочалкой. Негигиенично. Если бы он узнал, ей кажется, он бы её выгнал. Она сейчас ведёт себя, как чокнутая группи*. О да, она бы почла за честь. Её искорёживает желание изнутри. Огладить, ощупать, пометить каждое место, каждый предмет, которого он касался в этом помещении. Сделать Его своим. Сделать себя — Его. С ней точно не всё окей. Может, ей место в Аркхэме*, рядом с Харли Квинн? Она бы её поняла, она бы эту одержимость с нею разделила. И всё же, не любовь, просто желание. А значит, Микаса не оправдана.

***

      На тренировке, оказавшись в его объятьях, Микаса пропадает. Всё. Конец. Сдаётся. Она чувствует, насколько же она теперь бессильна перед её собственным вожделением. Да какие ещё упражнения и попытки выбраться из захвата? Она дышать то еле способна сейчас, когда его твердая грудь и эти руки, которые она только недавно рисовала, обвивают её. Вот тут, прямо под носом, прямо грудью их силу чувствует. А ещё он прижал её теснее, чем до этого. Как вообще можно думать о чем то ещё? Когда она слышит своё имя, выдыхаемое им у её уха по-змеиному:       — Ми-ка-са…       Она цепенеет. Её подводит не только дар речи, тело тоже не слушается. Так хочет, чтобы он закончил действие. Прижался к её заду, как она себе давно вообразила. От возбуждения голову кружит. Он проводит языком, холодным и мокрым, по чувствительному местечку за ухом, её пробивает дрожь. Она ничего сделать не может, только писк жалкий издает. И ждёт, когда же змей заглотит свою несмышлёную мартышку. Просто стоит и ждёт. Не имея возможности хоть как-то подать голос. Отчаянное разочарование накрывает её с головой, когда он отпускает её и отправляет в душ. Раздражённо. Зачем он так с ней? Что он хотел этим показать? Он знал откуда-то о её чувствах к нему и решил поглумиться? Или… Нет, нет, он никогда бы такого не сделал ради шутки, он слишком взрослый и серьезный. Выходит, он действительно… хочет?       Невыносимое молчание. Они и словом после этого не обмолвились. Но Микаса не может не смотреть на него. Действие не завершено. Тревожно и неуютно. Она хочет ещё. Хочет дальше. Сейчас об Эрене не думает вовсе, будто и не было его в её жизни. Сейчас есть только Леви. Холодный и властный. Сейчас в этом зале он завладел её сознанием. Микаса не уверена, что он понимает, что сделал. Её прямо сейчас, в этой машине, пока они едут, ведёт от желания.       «Коснись. Потрогай, пожалуйста!»       Она бы попросила, но не хочет выглядеть ещё более жалкой. И с чего бы ему хотеть её касаться? Микаса просто сидит смотрит на него через зеркало, пока он не замечает. Переминается задом на сидении, бедра сжимает незаметно. В какой-то момент, не уследив за собственным телом, двигает тазом вперёд, характерно.       «Чёрт, когда уже можно будет выйти из этой машины…»       Она готова тереться своими руками, ногами, спиной, головой чем угодно обо всё здесь, лишь бы снять это мучительное напряжение.       «Ну вот зачем он рукава заправил, он издевается…?»       Следит за каждым его движением, пока он двигает рычаг на коробке передач. Она представляет, как эта самая рука в её волосы зарывается, пока она ему отсасывает. Как в фильмах. Сейчас любое его действие, любой взгляд и поворот головы, с ума сводят. Она резко выдыхает. У неё даже затылок заныл. Странно, что кровь носом не пошла. Скорее отворачивается к окну. Это невыносимое соседство. У неё такого не бывало, чтобы она всерьез задумалась попросить о прикосновении к ней. А сейчас, вот тут, в машине, ей эта мысль вполне себе нормальной кажется.       Он пропускает её всегда вперёд, он всегда идёт позади неё. Но сейчас… почему-то именно сегодня, все воспринимается ею с подтекстом. И ощущается, будто он следит за ней, загоняет. Она чувствует, какую то будоражащую опасность от него. Она хочет знать, смотрит ли он на её зад, нравится ли ему. Благодарит небо за то, что оказалась наконец-то в ванной. Тут нет его с его же возмутительно мужественными руками, с его взглядом этим, едким и холодным, от которого у неё горло пересыхает. Нет здесь его, со своей осанкой, с его лёгкой хищной сутулостью. Как нет и его безумно сексуальной обуви… она бы хотела облизывать эти чёртовы туфли. Она представляет, как бы она сидела у его ног и терлась лицом о его бедро. Да, чёрт побери, она хочет о него тереться, облизывать, кусать, всего его.       «Это просто пиздец какой-то».       Она негодует от собственных мыслей. Сидит в этой ванной, закрыв глаза руками, и готова плакать из-за этого изматывающего и унижающего её желания. Это странно и ненормально — всё, что с нею происходит. Она не должна хотеть его, как собаки хотят других собак в период гона. Но она хочет. Хочет. Грязно и непристойно. Чтобы трогал её, не спрашивая разрешения. Она не хочет ублажать себя, ей не хочется ласкать себя, это всё издёвка, она не хочет секса или удовольствия, ей нужны его прикосновения. Любые. Его. Прикосновения. Пусть даже просто шлёпнет, она будет пищать от счастья. Она никогда так никого не хотела. Даже Эрена. Ей кажется, что, если этого не случится, она начнет пытаться сама найти способы его трогать. Она хочет его желание. Хочет увидеть, как в тот раз, после аттракционов. Желание в его глазах. Он сказал, что приревновал, но это тогда. А сейчас? Она не уверена, что всё в силе. Даже после того, что было в зале. Она не понимает, у неё сейчас мозг судорогами работает, не соображает ни-чер-та. Всё, что она знает, это:       «Пожалуйстапожалуйстапожалуйста».       Это не каприз, это не хотелка, это уже что-то, что стало необходимостью, перешло в статус «важно и срочно». Она не уверена, что это само пройдёт. Совсем вот не уверена, что сможет просто взять и перетерпеть. Надо что-то делать. Она должна что-то придумать. Но думать сейчас чертовски сложно, будто груз всей атмосферы земли свалился на её голову.       «Прошупрошупрошупрошу».       Она бреет лобок, ноги ещё раз, на всякий случай, хотя делала это ещё вчера. Натирает всё тело кокосовым молочком. Идёт, еле переставляя ноги, в комнату, открывает свой шкаф. Достаёт штаны и футболку безразмерную. А потом её переклинивает.       «Нет».       Надевает свои самые любимые трусики, из нежно-розового шифона, с бантиком, и халат, тот самый.       Она стучит к нему и говорит, что ванная свободна, сама уходит на кухню. Она не придумала никакого плана. Просто будет ждать его здесь. Стоять и ждать, пока он помоется и зайдёт. Ждать. Сейчас совсем не до еды, но ей нужно хоть чем-то занять время, чтобы не свихнуться совсем. Ждать. Микаса надеется, может, она передумает, пока готовит? Рубит овощи, кидает тушиться. Он там долго чего-то. Ждать. Почему сейчас он так долго? А может, и хорошо, что не выходит. Может, она успеет уйти? Зачем она это всё. Она чувствует, как по бедру её стекает влага… Ждать. Она чувствует все нарастающий жар под кожей из-за предвкушения. Сердце. Микаса не понимает, колотится оно сильнее или медленнее, но дышать ей тяжело, и голова легонько кружится. От звука открывающейся двери она замирает. Потом заставляет себя медленно повернуться. Ждёт, пока он войдёт. Она держится вспотевшими и ледяными ладонями за столешницу, так как ноги уже почти не слушаются. Вся дрожит, уши горят, ей кажется, её сейчас стошнит от волнения.

***

      Леви выходит из ванной, лениво растирая волосы полотенцем, с кухни вкусно пахнет, чем-то жаренным. Он столбенеет, когда поднимает глаза. Микаса. Она в том халатике, который еле прикрывает зад. С него сон как рукой снимает. Леви видит очертания её сосков. Она смотрит ему в глаза с вызовом.       «Блядь».       Он давит первый порыв — ринуться к ней. Это что ещё за чертовщина? Он негодует. Он не животное. Он просто неправильно всё понял. Они сейчас просто всё обсудят, когда Микаса оденется. Но у него едет крыша. Хочет снять с неё халат. Он держит себя в руках, всё ещё глазеет, стоит смирно. Но это всё летит в пекло, когда он слышит:       — Подойдите… Пожалуйста.       Его прошибает словно током. Нет, он больше не сможет так. Как в тот раз не получится. Но он даст ей шанс уйти. Сейчас. Леви тяжело сглатывает, облизывает губы, закрывает глаза, и говорит:       — У тебя есть минута. Иди к себе.       — А если не уйду? Что тогда? — она его провоцирует, Леви сжимает кулаки, его уже начинает потряхивать.       — У тебя уже меньше минуты, Микаса. Пока я ещё могу себя сдержать.       — Пожалуйста… Леви, пожалуйста, я так больше не могу… — говорит жалобно, чуть не плача.       Леви открывает глаза, и жалеет об этом. Он видит её приоткрытый рот, её дрожащий взгляд, влажный от желания. Как она еле стоит.       — Тц. Ты сама напросилась, — он бросает полотенце на пол, идёт к ней. Подходит очень близко, обеими руками хватается за края столешницы, отрезая пути.       — Теперь не убежишь…       Леви мгновенье смотрит в её глаза, проводит кончиком языка по её полуприкрытым губам, кусает нижнюю, проводит языком между губ. Засовывает его глубже, она отвечает ему, он чувствует её язык, притягивает её за затылок ближе, углубляет поцелуй. Она стонет ему в рот, у Леви кончается терпение. Прижимается членом, сквозь штаны, к ней. Хватается за всё что может: бёдра, грудь, задница, талия, засовывает в её рот свой язык ещё глубже, целует нагло и требовательно, до глотки её добраться хочет, со слюнями, он будто хочет её сожрать. Она стонет беспомощно, хватается за его спину, он чувствует ладони, придерживает её ослабевшее тело, у него колом стоит, трётся бесстыже о её живот. Рычит. Рычит, чёрт его дери. Так, будто женщину впервые за сотню лет трогает. Наминает её ягодицы. Немного насладившись её поцелуем, отстраняется, чтобы полюбоваться, в каком она сейчас состоянии, а она еле дышит и её чёрные глаза кажутся ещё чернее, он сдёргивает с неё эту раздражающую синюю тряпку, смотрит на её грудь, ключицы, она глазки прячет, он её приподнимает за подбородок и снова впивается в губы, обсасывает их, разворачивает её к себе спиной. Ему очень нравятся эти её детские трусики, хочет видеть Микасу в них. Зажимает её ягодицы. Крепко сводит их вместе ладонями. Мнёт, и между ними, вдоль, прижимает свой член. Через штаны двигает вверх-вниз. Да, она сама виновата. Трогает её через трусики, мокрые совсем, засовывает пальцы под ткань и коротко оглаживает влажное местечко, она всё жмётся к нему поближе. Леви нюхает пальцы. Он псих, он любит такое, этот запах такой неприличный, его рот слюной наполняется, пробует языком, вкус солоноватый. Его всё это вместе сводит с ума.       — Такая мокрая… — он хвалит её, она в ответ выгибается к нему ближе, он её фиксирует, не позволяет больше шевельнуться к нему. Леви трудно дышать. Хочет порвать её. — Лежи-ка смирно, — говорит строго и настолько спокойно, насколько сейчас это вообще возможно. Микаса обиженно хнычет.       Он сдвигает в сторону её трусики, не снимает их. Вытаскивает член из штанов. Головкой водит по обеим её дырочкам, размазывая её влагу. Там всё становится очень скользким. Он погружается в неё самую капельку, раздвигает её складочки. Она стонет, так сладко, и его это заводит только сильнее. Толкает член вперёд, ещё чуть-чуть. Как же тесно, как же идёт туго. Уже не может себя контролировать. Вбивается пару раз вперед, судорожно, потом заставляет себя остановиться. Слишком уж тесно, до боли сжала. Он вдыхает свистя, через зубы, глаза закатывает и голову откидывает. Она тоже стонет, но ей, видимо, приятно… Это что-то новенькое. Чтобы там было больно? У него голос осип от напряжения:       — Мать твою, Микаса… ты слишком сжала… чш-ш-ш, — гладит её по попе. — Расслабься чуть-чуть, малыш… Дай отдышаться… Ты узкая… — гладит её поясницу, — Невыносимо узенькая… — она хнычет, он стоит, не двигается в неё, гладит её, по спине, целует шею, по бедрам гладит, шепчет ей ласково: — Вот так… Да… Сейчас всё будет, девочка, — он давит смешок, это помогает ему тоже снять лишнее возбуждение, а то он так и кончит. Вынимает из неё, ме-е-едленно, мучительно медленно. Почти что выходит. Прижимается к ней всем телом, обводит ладонью ей грудь, задевает соски, снова входит, тоже медленно, в этот раз до конца, даёт им время привыкнуть, мгновенье, выходит быстрее, входит обратно, она уже посвободнее, ему уже не больно, теперь чертовски приятно, влажно, мягко, он распаляется, толкается резче, она стонет теперь в голос, к нему зад выпячивает.       — Вот так, умница…       Она стонет в ответ. Похоже ей нравится, когда он с нею говорит. Леви больше не сдерживается. Сметает всё с поверхности на пол, усаживает её одной ногой на столешницу, поудобнее. Имеет её, как давно хотел. Трахает. С аппетитом. Рассматривает её задницу, прикрытую прозрачными трусиками, аккуратную дырочку между ягодиц. Её бёдра содрогаются от каждого толчка. Он трогает её соски, твёрдые, как камушки, зажимает их, тянет. Микаса стонет, выгибается кошкой. Он целует её везде, куда только может дотянуться: плечи, шея, щёки, подбородок, губы. Её тело в его руках. Оно становится всё послушнее и податливее. Она всё больше отдаётся, расслабляется. Леви обвивает руками её грудь и талию. Гладит. Берёт её. Вбивается уже на автомате. Ловит ритм, от которого Микаса балдеет, она на его плечо голову откидывает, скулит, он замечает на её коже мурашки.       — Пожалуйстапожалуйстапожалуйста, — молит его.       Леви замечает, как она берёт палец в рот и начинает его сосать. Это зрелище распаляет его, он начинает ещё глубже в неё вбивать и задерживаться на мгновенье там. Она, после каждого такого толчка, стонет протяжно, гортанно, в какой-то момент начинает плакать, Леви этого не ожидал. Если бы она не стонала от удовольствия, он бы забеспокоился, но сейчас она шепчет, как одержимая:       — Ещёещёещёещёещёещё…       И он даёт ей ещё, ещё и ещё. Трахает её, смотрит, как она меняется в лице, как туман в глазах всё гуще становится. Он ловит азарт, хочет увидеть как она кончает, сжимает её грудь, крепко, сдавливает её соски, грубо. Она от этого стонет и выгибается к нему, течёт… А Леви отдаёт приказ ей в ухо:       — Будь моей, Микаса, — она скулит, как только он это произносит. —Чёрт-т… — его самого ведёт от этой игры. — Умница, Микаса… Будь моей, моей, девочка… Вот так, давай… Проси меня, слышишь? Проси.       — Прошу! Прошу, пожалуйста…       — Проси ещё…       И она просит, ещё и ещё, льнёт к нему. От её просьб он чувствует себя её богом.       — Такая мокрая… для меня, да? — Леви замечает, как в её глазах промелькнуло удивление, её этот вопрос очень заводит.       — Да… — почти пищит, жалобно,       — Хорошая девочка… течешь для меня, да? — кусает её губу, её дрожь по коже чувствует. — Хочешь, чтобы я в тебя толкался членом, да?       В ответ Микаса стонет, дрожит.       — Да… малышка, дай мне тебя оттрахать хорошенько, хочешь ведь кончить, а? Моя милая Микаса… — он говорит все эти слова, так нежно и едко. — Знаешь я сразу, как только тебя увидел, захотел это сделать с тобой, — он шепчет ей в самое ухо, перемещает ладонь, находит её клитор, нажимает, гладит кончиками пальцев, она хнычет сильнее. Он мучает её, хочет заставить дойти до конца. Леви чувствует, как она сжимает его член внутри. Толкается в ней глубоко, размеренно, держит для неё ритм. Его самого окатывает истома в мышцах…       — Пожалуйста, пожалуйста… — она шепчет.       — Хочешь стать Моей навсегда, а? — Микаса громко хныкать начинает, она почти готова. — От меня не сбежишь, как от него… — он чувствует, как её мышцы сжимаются вокруг члена, рукой продолжает ласкать её клитор, ведёт её до конца. — Я тебя никуда не отпущу. Ты моя, слышишь? Моя… — Микаса взвизгивает, скулит беспомощно, всё её тело выгибается дугой, её трясёт. Конвульсивно, беспорядочно. Он её держит крепко, Леви чувствует, как внутри её мышцы сокращаются, обхватывают и разжимают его член, ему приятно, он продолжает в неё толкаться, пока её тело содрогается. Он двигается в том же ритме, постепенно замедляясь, гладит её бугорок, успокаивает, целует щёки, губы, шею… Ждёт, пока она на землю вернётся, гладит её живот, спину, грудь, ласкает. Она начинает оседать и расслабляться в его объятьях.       — Малышка, ты как? — он спрашивает, в ответ ему только её уставшая улыбка и полуприкрытые глаза. Он выскальзывает из неё, усаживает Микасу на столешницу, прижимается к ней, целует в губы снова, снимает с неё трусики, она его обнимает, он уносит её в спальню.       Они лежат и рассматривают друг друга. Он расслабленно улыбается, смотрит на неё, гладит её щёку, она млеет, он пальцем большим обводит её скулу, губы, бровь. Даёт ей трогать свои волосы, она в них рукой зарывается и к нему ближе придвигается, оплетает его ногами, он своё бедро между ног ей просовывает, она к нему прижимается, влажно. Он чувствует как она сжимает его бедро. Она двигается, трётся о него, два раза, сжимает. Леви замечает, что Микаса покраснела.       — Чего краснеешь? — он спрашивает с едкой ухмылочкой, она в ответ прячет лицо в его же плече. — Эй, — он её лицо открывает, ей приходится краснеть прямо ему в глаза.       — Просто… все эти слова… которые Вы там, говорили… — и она ещё сильнее краснеет, а то, что она его на Вы называет, Леви сейчас очень нравится. Он целует её, глубоко, двигает языком у неё в рту, она стонет, он трётся бедром о её складочки.       — Слова? Значит тебе нравятся слова? А, Микаса? — он припечатывает её своими прямыми вопросами намеренно, хочет, чтобы она ещё сильнее смутилась. — Хорошо, давай будем говорить… — он двигается к ней в плотную, прижимает её к себе, сжимает ей задницу. Проскальзывает во всё ещё мокрую щёлку членом, Микаса хныкает, он выдыхает сдавленно. — Расскажи-ка мне, как тебе нравится больше, м? — он говорит это ядовито, он двигается в ней медленно, он тянется к её влажному клитору, поглаживает. — Тебе нравится, когда я называю тебя умницей, да? — он замечает, как Микаса глаза закатывает от возбуждения, стонет, ей явно нравится всё это. — Хорошо же тебя кроет, девочка… значит, грязные словечки, да? — он упивается своей властью над ней, она закусывает губу и протяжно хнычет, а он не останавливается. — А ещё, м?       — Пожалуйста… Леви, я…       — Ну давай, «хорошая девочка», — он говорит язвительно. — Выкладывай свои грязные мысли… — Леви всё нащупал, каждую её кнопочку, она стыдится, ему нравится её стыдить, она скулит в ответ на его слова, и не сразу, но отвечает:       — Когда Вы хвалите меня… и я хочу Вам угодить… и… называете меня хоро-ошей… и когда плохой… тоже… — Микаса сводит бровки домиком, он не сдерживается, облизывает её шею до подбородка оставляя влажный след. Нагибается к ней ближе, шепчет в ухо:       — Плохая, Микаса, ты очень плохая… — Леви двигается глубже. — Ты мне такой милой сначала казалась, а на деле всё совсем иначе… — он надавливает чуть сильнее на клитор, она хнычет, приоткрывает рот, Леви облизывается. — Хорошие девочки не засовывают себе палец в рот пока их трахают, и не сосут вот так… — на этом слове, Леви засовывает ей в рот большой палец, она обхватывает его покорно губами, будто бы умоляя, смотрит ему в глаза и хнычет протяжно. Леви чувствует, как она водит по пальцу языком во рту. Ему от этого сносит крышу. Он шипит: — Соси, — он начинает двигаться глубже в неё, жестче, она сосёт его палец и скулит. Она почти готова. Он чувствует, как она напрягается, чувствует членом сжимающиеся мышцы, её взгляд всё чернее, сейчас, ещё чуть-чуть! Он помогает ей, она сдавленно, гортанно, стонет, изгибается всем телом, Леви не сбавляет темпа, пока её всю выкручивает в оргазме, ему приятно смотреть, как она сходит с ума от его слов, как она стонет, кричит, дрожит. Он выходит из неё, когда она немного успокаивается, приподнимается на колени, и рваными движениями двигает по скользкому члену ладонью. Микаса, открыв рот от изумления, смотрит на него с интересом, растерянно, заворожённо. Разглядывает, как он дрочит на неё. Его от этой её наивной реакции выкручивает наизнанку в пронзительной судороге, соседящей с болью. Настолько, блядь, ему хорошо, что даже голова начинает болеть. Он стонет, трясётся всем телом, пока струи белой склизкой спермы забрызгивают всё тело Микасы, лежащей перед ним, с разведёнными в стороны бёдрами.