На волосок от гибели

      Кори помнил, что в тот день было мокро и холодно. В драповом пальто, которое промокло наполовину, он стоял, прижавшись плечом к другому такому же дрожащему телу. Он был опорой для девушки, которая в тот момент думала, что потеряет сознание и провалится в бездну. Ее замерзшие пальцы переплетались с его такими же холодными — он пытался делать два дела одновременно: одной рукой он крепко держал маленькую ладошку, согреваяй ее остатком собственного тепла, а другой пытался не уронить зонт. Дождь начался всего несколько минут назад, но уже за это время он разогнался с такой скоростью, что, казалось, еще пару секунд — и земля утонет в слезах. Кори откинул зонт в сторону и поднял голову к небу. Сегодня плакали все. Люди сгрудились в кучки и каждый про себя молил, чтобы этот никому не нужный сейчас дождь закончился, но Кори знал, что ему суждено было пойти. Сегодня был траур, и так небо просило прощение за этот день.       Перевел взгляд на Алекс и заметил мокрые дорожки от слез на ее бледных щеках. Ей было очень холодно, потому что она, не думая о погоде, надела платье и тонкие колготки, которые не согревали тело, а, наоборот, подстраивались под температурный режим организма. Изнутри она уже давно оледенела. Он помнил ее туманные глаза в тот день. Сам он опоздал, добрался до поля боя уже после случившегося. Мейсон не хотел его туда отпускать, потому что слышал эти страшные, пугающие хлопки в воздухе. Но он не смог его удержать — Кори вырвался из его рук и побежал в сторону разрухи. Не было больше Неметона, не было страха, но была боль, он ее чувствовал. Смотря на Алекс, ему казалось, что она растеряла всю свою хрупкость в тот день. Он не видел, как это произошло, а она была рядом все время. По словам Лиама, Алекс не отходила от холодного тела до тех пор, пока ее силой не оторвали от земли и не заставили подняться. Она осталась бы, если бы ей позволили, потому что она не могла видеть, как они ее увозят. Ее сердце разбилось об землю, когда она рухнула на колени перед умирающей Бонни и посмотрела в ее полупрозрачные глаза. Взяла ее за руки и почувствовала, как жизнь постепенно уходит из ее тела. Она хотела кричать, молила ее подняться и не изображать из себя жертву, но не могла и слова произнести — онемела от страха и ужаса. Сейчас она тоже не двигалась, не могла говорить и дышала через силу. Она не могла держать зонт, поэтому Кори приходилось использовать свой, чтобы прикрыть ее голову и не позволить ей вымокнуть до нитки. Понимал, что в данный момент был сильнее, что справлялся лучше, поэтому продолжал существовать за них двоих.       Похороны были скромными. Семья и всего парочка знакомых. Уильямсы не успели завести настоящих друзей, потому что переехали только в конце лета. Они даже вещи до сих пор не все распаковали, продолжая складировать коробки в гараже, а тут… Шериф сказал, что произошел несчастный случай. Они ему не поверили. Какой родитель в здравом уме мог поверить в то, что его ребенок больше не зайдет в дверь их дома и не поздоровается с ними. Кори видел в глазах Эммы пустоту, он впервые услышал биение чужого сердца, когда она прижала его к себе, поблагодарив за то, что он пришел. Она была искренна, когда принимала их с Алекс.       — Я так рада, что у моей Бонни были друзья. Она была такой… такой одинокой, вечно в себе. Спасибо, что были с ней какое-то время, — говорила тихо, без надрыва в голосе, но Кори видел, с каким трудом она произносила каждое слово.       Он еще ни разу не бывал на похоронах, жизнь оберегала его от таких потрясений, и случившееся сейчас — его самый страшный кошмар. Стоял как громом пораженный, не чувствуя рук и ног. Когда Мейсон, приехавший под конец церемонии, обнял его, он этого даже не почувствовал. Кори было настолько плохо, что он даже не заметил, как его усадили на переднее сидение автомобиля и пристегнули ремнем. Он не запомнил, как Мейсон довез его до дома и не отходил от него ни на шаг до вечера, пока тот не лег спать и не уснул. Он был рядом весь день и всю ночь и, лишь проснувшись утром, Кори, наконец, произнес первое слово. Поблагодарил своего парня и после этого все же дал волю слезам.       Он плакал долго: свернувшись калачиком в чужих объятиях, парень почувствовал себя покинутым и разбитым. Не знал, что чувствовали другие, насколько им было плохо, потому что в тот момент все казалось таким незначительным, кроме его эмоций. Вчерашний день стал поворотным в его судьбе — он впервые потерял настоящего друга. Она была такой живой, такой талантливой, Кори был уверен, что у нее получилось бы поступить в Джульярд и покорить Нью-Йорк. Уже воображал, как будет ходить по картинной галереи и рассматривать ее творения — видел ее счастливую улыбку, которая сменилась на застывший навсегда страх. Он смотрел на ее молодое лицо и чувствовал, как ее жизнь распыляется по земле. Тело его не слушалось, руки дрожали, и он даже не смог закрыть ее глаза, которые смотрели на темное, сумрачное небо. Казалось, что луна, поднявшаяся ввысь, освещала ее лицо и придавала ему жизни. Она как будто застыла и не могла прийти в себя. Но, когда Лиам все же протянул руку к ее лицу и закрыл ей глаза, Кори сдался. Слезы градом начали стекать по лицу, вот он уже держит в объятиях Алекс, и они плачут вместе, затем он чувствует прикосновение руки Мейсона к своему плечу, но ему все еще холодно, он все еще разбит. И, стоя на похоронах, он тоже чувствовал, как его разбили надвое: он вчерашний был полон сил и энергии, он готов был идти вперед и жить будущим, а он сегодняшний ничего не хотел.       Когда пришло время бросать землю, он на дрожащих ногах двинулся вперед и попытался взять горсть намокшей земли. Она ему показалась такой тяжелой, что рука могла в любой момент отняться. Но он донес ее до вырытой могилы и, посмотрев вниз, на обитый зеленым бархатом гроб разжал ладонь и кинул грязевой комок. Он упал громко, ударившись о дерево, — все услышали это падение, и для всех оно стало началом конца. Кори поднял взгляд на родителей Бонни и увидел, как они вжались друг в друга: они плакали, и их следы смешивались с дождем. У них у единственных не было зонта, потому что дождь — это была мелочь, по сравнению с моментом, который они переживали. Кори хотел их поддержать, он должен был что-то сказать, но у него не было сил, да и права тоже. Он не спас ее, никто из них не смог ей помочь, поэтому не ему было говорить им что-то. Тогда отошел на несколько шагов назад и, поравнявшись с Алекс, принял из ее рук зонт. Она хотела отдать ей дань памяти, соприкоснувшись с холодным дождем.       Алекс старалась не упасть. Медленно ступая по вымокшей земле, она приближалась к куче, к которой придется прикоснуться. Не думала об испачканных ладонях и испорченном маникюре — мысли были лишь о том, что этой землей она похоронит Бонни и все воспоминания о ней. Пеплом по воздуху разнесется ее дух, который будет покоиться здесь, на земле ею не любимой. Кори думал, что она была бы рада вернуться в Нью-Йорк, найти там свое пристанище, но родители решили упокоить ее дух в этом месте. Он не знал, останутся ли они после этого здесь или вновь уедут, но, какое бы решение они не приняли, знал, что будет поддерживать с ними связь. Парень не мог позволить ниточке, которая так крепко связала его с Бонни, порваться. Он хотел помнить ее, какой она была до Неметона, до того ужаса, который ей так и не удалось пережить; он не хотел даже думать о ней, как о нимфе, которая была причастна к смертям в городе. Она любила рисовать и слушать музыку, любила читать немецких романтиков с их стремлением к печали и смотреть старые, черно-белые фильмы. Кори не успел узнать о ней многое, и все, что знал, обещал себе сохранить.        И он рассказывал Мейсону о том, как широка была ее душа. Парень слушал, поглаживая его осунувшиеся плечи, и молчал. Он знал, как важно было ему выговориться, поэтому был рядом и старался всячески его поддержать. Алекс же была одна. Она переживала это горе по-своему. В душе. Ей не нужно было выговариваться, вспоминать о прекрасных днях, проведенных в компании девушки, просто потому, что она не знала ее так, как знал Кори. Для нее Бонни Уильямс была лишь новой знакомой, девочкой со странным вкусом в одежде и музыке, таинственной и загадочной художницей, которая закончила так, как многие ее предшественники. Она хотела прочувствовать ее, но за такое короткое время, что они провели вместе, сделать это было практически невозможно. Но отчего тогда так ломало? Почему в груди так сильно ныло сердце? И все же было в их отношениях то, что она могла почувствовать. Между ними была связь — невидимая, тонкая и мистическая — но она была, и отрицать ее не было смысла.        Посильнее закуталась в куртку и поудобнее уселась на лавочке. Она не знала, куда могла себя деть, сидя дома. На слова матери, куда она собралась, она так и не смогла ответить внятно. Промямлила что-то несуразное и, взяв сумку с крючка, выбежала из дома. В последнее время с мамой было сложно. После смерти отца она закрылась, стала глубже уходить в себя и вовсе перестала походить на себя прежнюю. Иногда Алекс от нее шарахалась: она перестала краситься, носить свои любимые платья и заниматься хобби. Она перестала жить и с каждым днем утягивала дочь в это же болото. Именно поэтому переезд для нее был глотком свежего воздуха. Она надеялась выбраться из заточения маминого мрака, но, казалось, что здесь ей стало хуже. Она сменила работу, перешла в местную юридическую контору, но и это не взбудоражило ее — она по-прежнему  спала, забыв обо всем на свете. Это давило на Алекс. Ей нравилось осознавать, что у нее появились друзья, что люди хотели с ней общаться, поэтому в школе чувствовала себя лучше и не хотела возвращаться домой. Поймав на лице лучи солнца, не хотела вновь уходить в тень.       Но с той ночи все изменилось. Она почувствовала, как что-то надломилось, и жизнь снова разделилась на до и после. Ей надоело пребывать в этом состоянии — она и так слишком долго пыталась укрыться от призраков прошлого, надоело бежать. Нужно было остановиться, зацепиться, задержаться, но как будто все было против нее. Парень, который ей нравился, не отвечал взаимностью; сил, которые могли бы изменить ее жизнь, больше не было; девушка, которая могла бы стать подругой, умерла. Все разваливалось на глазах, и она не могла склеить эти осколки. Закрыла глаза и уронила голову на ладони — она так устала себя сдерживать, что сдалась и в итоге заплакала. Больше не рыдала навзрыд, просто тихо плакала, сидя в каком-то сквере. Когда вышла из дома, не стала разбирать дороги и пошла по прямой. Просто хотелось выйти и забыть о том, что было. Выжечь память навсегда. Она хотела быть той самой Алекс до, а не проливать слезы по своему настоящему.        Внезапно услышала, как на скамейку кто-то приземлился. Отлично, — подумала она, — только свидетелей сейчас мне не хватало. Не хотела поворачиваться, поэтому продолжила тихо плакать, наплевав на всевозможные рамки приличия. Она имела право плакать — она похоронила человека. Второго человека за всю ее жизнь. И эта цифра пугала. И Алекс ушла бы с головой в цифры, если бы не почувствовала легкое прикосновение руки на своем плече и не услышала знакомый голос, назвавший ее по имени. Тогда она подняла голову и посмотрела на незваного гостя. Столкнулась взглядом с грустными голубыми глазами и слегка улыбнулась. Нолан крепче сжал ее плечо и попытался передать ей всю свою поддержку — он практически не знал Бонни, но это не значило, что ему было все равно. Когда умер Гейб, он пару дней не выходил из дома. Они не были друзьями, так, просто парни, зависающие в плохой компании, но он все равно чувствовал себя сломленным, когда увидел мертвый взгляд, направленный в пустоту. Помнил, как его вырвало прямо на чистый пол в больнице. Мелисса тогда ничего ему не сказала — только крепко сжала его плечо и убедила его в том, что он не виноват. Она была так искренна в тот день, что он не мог ей не поверить. И сейчас, когда он проходил мимо сквера и заметил на лавочке знакомую фигуру, не мог не понять ее чувства. Ей нужна была поддержка так же, как когда-то нужна была ему. Поэтому он остался.       И останется настолько, насколько она ему позволит.        — Она умерла, а я даже сказать ничего не могу. Кори рассказывал, какой она была на самом деле, что ей нравилось и чего она хотела, а я этого даже не знала, и только после его слов захотела узнать. Странно, что я захотела узнать уже мертвого человека? — она была в отчаянии, ее голос то и дело срывался, но Нолан не обращал на это внимание. Ей было позволено в этом состоянии все.       — У вас было слишком мало времени. Вы просто не успели пообщаться как следует.       — Может, ты и прав.       Но в глубине души понимала, что он говорил это ради нее, чтобы она перестала чувствовать себя такой виноватой. Она не хотела ее узнавать. При жизни Бонни была для нее колючей розой, к которой не хотелось подходить; все в ней кричало о том, что они никогда не смогут стать настоящими друзьями. И от этих мыслей ей до сих пор было не по себе. Знала, что винить себя было бесполезно, что плакаться после случившегося было глупо, но она не умела все делать вовремя.        Вновь бросила взгляд на Нолана и на секунду поймала себя на мысли, что хотела, чтобы он обнял ее, чтобы уберег от всех этих дурных мыслей, но она не могла себе это позволить. Хватило и того, что его рука все еще покоилась на ее плече, и, похоже, он не хотел ее убирать. Забота всегда была приятна. Она уже и не помнила, что это такое: после смерти отца все изменилось. Мир перестал существовать по тем правилам, которые они вдвоем установили. Мать всегда была карьеристкой, а отец — человеком семейным, поэтому именно он поддерживал в доме уют. Он был человеком, который обо всех заботился, а после его смерти она и забыла, каково это. Нолан напомнил ей о том, что забота все еще существует и можно заботиться о других. Он вообще себя неплохо показал за все это время: она с ним толком не общалась, не знала его, и от этого было легче. Говорить с тем, кто не успел тебя изучить, всегда было приятно.        Она смотрела на него и думала о будущем. В последнем разговоре с Бонни она говорила, что не знала, чем хотела заняться дальше после всего этого кошмара. Ей и в голову это не приходило, но после того, что произошло, она задумалась. У нее больше не было никаких сил, они исчезли вместе с Неметоном, разрушив ее невидимую связь с этим новым для нее миром, и только тогда она поняла, что на самом деле никогда не хотела с ним прощаться. Она чувствовала себя комфортно рядом со всеми этими сверхъестественными существами — она их не боялась. Но теперь на фоне них Алекс была никем: поломанная девочка с бывшими замашками убийцы, никому не нужное слабое звено. Она не хотела быть слабой, уж тем более не после того, что с ней произошло. Прошлая Алекс, возможно, никогда об этом не подумала бы, но новая оказалась решительней. Она смело посмотрела в глаза Нолану и совершенно серьезно произнесла:       — Я не хочу заканчивать это. — Он лишь непонимающе глянул в ее сторону и убрал руку с ее плеча. — Этот бой. Теперь это личное. Я хочу тоже что-то уметь, не быть обузой, понимаешь?       Нолан понимал. Как никто другой понимал. Такие же чувства были и у него, когда он решился на самый храбрый свой поступок. И в глазах Алекс он сейчас видел ту же решимость — она была уверена в себе.       — Хочу стать охотником, как ты. Крис сможет взять еще одного ученика к себе?       И он не знал, что должен был ей ответить. Он не был поражен или шокирован, наоборот, ее рвение было ему понятно. Он помнил первые слова, которые произнес тогда Крис в тот день, когда он пришел. Практически с порога, еще не выслушав его, он спросил, не передумает ли он, не свернет ли с пути, но Нолан был чересчур в себе уверен. И именно эту же уверенность он видел в зеркальных глазах напротив. Она была его копией: убивалась по собственной беспомощности и не могла найти себе места. Ему помог Арджент, раскрыв его истинный потенциал, и он надеялся, что Алекс он тоже поможет. Поэтому улыбнулся и кивнул. Он не мог ничего обещать, но он хотя бы мог ее обнадежить — в ее состоянии это было необходимо.

* * *

      Небо было бесцветным: блеклое пятно на фоне дневного света. Лидия смотрела, как мимо пролетали верхушки голых деревьев, прорезающие небесное полотно и не оставляющие за собой никакого следа. Ее немного мутило, поэтому она старалась отвлечься от дороги и обратила взор на пейзаж за окном — все было настолько однообразно, что уже через несколько минут он ей наскучил, но она все равно продолжила смотреть. Возможно, врач был прав, и ей не следовало так быстро собираться в дорогу, однако она не хотела никого слушать: еле уговорила Стайлза покинуть больницу и город заодно. Она настояла на том, чтобы вернуться к нормальной жизни, иначе эта серость Бейкон-Хиллз доконает ее окончательно. Не хотела быть погребенной чувством вины в этом городе — она и так тут задыхалась, хотелось больше воздуха и пространства, поэтому торопилась на самолет к своему настоящему. Впервые девушка была солидарна с ведьмой, которая скрылась первая с поля боя, как будто растворилась в этой пыли, не оставив после себя ничего. Она уехала за пару дней до них, так и не проронив ни слова. Лидия была ей благодарна за это молчание, потому что больше не выдержала бы ее слов. Ей все еще было дурно.       Сама она окончательно пришла в себя спустя несколько дней после битвы. Как оказалось, все это время она пролежала в больничной палате под капельницей. Плохо помнила, что именно произошло в тот день и совершенно не хотела вспоминать. Она приходила в себя пару раз, и постоянно пыталась узнать у Стайлза, который держал ее за руку, кто еще пострадал. Но он смотрел на нее так взволнованно, что уже тогда поняла — беда все же их настигла. И когда проснулась уже окончательно, сразу набросилась на них с расспросами: она должна была знать, кому предрекла смерть, чью душу вновь продала на растерзание тьмы. И все же узнала — шериф не стал молчать. Он рассказал, что произошло, хоть и врач просил не нервировать ее, но Ноа понимал, как для нее это было важно. И стал тем человеком, который нанес ей удар — не мог позволить сыну сказать об этом. И Лидия была ему благодарна. Он крепко сжимал ее ладонь и принимал на себя все удары судьбы: девушка плакала, потому что не могла сдерживать свои чувства. Она не знала Бонни, для нее она была просто новым человеком в их компании, но это и было той самой несправедливостью, из-за которой она проливала слезы. Бонни еще ничего не успела, она была молода так же, как была Элисон. Смерть оказалась несправедливой к ним обеим, и это Лидия не могла ей простить.       Сама она лежала в больнице с сотрясением мозга: оказалось, что она ударилась головой, когда упала, и ей еще повезло, что удар был не таким сильным. Голова гудела после этого несколько дней, она не могла нормально спать и думать тоже. На затылке теперь была гематома, лежать на которой было очень больно, поэтому приходилось всячески изворачиваться, чтобы найти правильное положение. Стайлз все это время не отходил от нее ни на шаг: он упросил весь медперсонал ночевать в ее палате, хотя, кого там было упрашивать. Стоило один раз посмотреть своим милым щенячьим взглядом на Мелиссу, и она готова была весь мир положить к его ногам. Она тоже часто заходила к ней и каждый раз держала ее за руку, пока рассказывала о чем-то своем — так она проявляла заботу. Лидия видела усталость в ее глазах, она заметно переживала за нее и за Криса, который, как оказалось, тоже был ранен. Защищая Стилински, он подставился под оружейный выстрел и получил сразу две пули в руку. Его не стали долго держать в больнице просто потому, что это был Арджент. Этот человек не любил больниц, а еще у него был опыт в уходе за огнестрельными ранениями. Лидия даже знать не хотела, сколько пуль побывало в его теле. Но, глядя на него и его рвение, ей тоже хотелось поскорее сбежать отсюда.       — Лидия, тебе нельзя так резко вставать, — Стайлз был долбанной наседкой. Не отходил ни на секунду, чем иногда раздражал ее. Приходилось вызывать Скотта, чтобы он ненадолго отвлекал друга от ухаживания за девушкой, но Стайлза сложно было отвлечь — если его что-то заботило, то он не мог сидеть на месте ровно.        — Стайлз, я в порядке. Я устала уже лежать здесь, хочу пройтись, если не по улице, то хотя бы по коридорам больницы.        — Я тебе помогу, — он уже подбежал к ней и схватил ее за локоть, но она постаралась выпутаться.       — Я и сама прекрасно справлюсь.       Она все еще была бледной, — это все о чем он думал, смотря на нее. Стайлз думал, что потерял ее. Когда она падала, он видел это как будто в замедленной съемке: тело ударилось об землю, подняв в воздух ворох пыли и листьев. Он сразу же кинулся в ее сторону, чтобы проверить ее состояние, но он не смог вырваться из хватки Скотта, который в тот самый момент сбил его с ног и вместе с ним упал на землю. Друг спас его от шальной пули, а в голове был белый шум — он думал только о девушке, которая лежала на земле, точно мертвая. Первая мысль выбила из него весь воздух: он задыхался и уже хотел было попросить Скотта дать ему ингалятор. Стайлз забыл о том, где он находился и что творилось вокруг, потому что в его голове разверзся ад, он мысленно умирал и просил о пощаде, молил господа уберечь ее от худшего. Она и так пострадала! Ей и так пришлось хуже всех, ты что не видишь! Но на его возгласы так никто и не ответил.        Когда он поднялся, ноги не слушались. Он вроде отстреливался, но на деле его защищал Скотт. В какой-то момент выстрелы в принципе прекратились, Неметон канул в лету, оставив после себя пепел, а он этого и не заметил — перед ним лежала похолодевшая Лидия, ее голова была в крови, и сердце медленно отстукивало определенный ритм. Он сгреб ее в охапку, не заботясь о том, что испачкался чужой кровью, прижал ее к груди и, покачиваясь из стороны в сторону, стал шепотом повторять: «Она выживет, она выкарабкается, она сильная, она сможет…»       Она, она, она…        Стайлз молил о спасении, потому что он боялся потерять ее. Не замечал чужих голосов, надрывных воплей и перешептываний. Он думал только о ней: она — первопричина, остальное — помеха.        Внезапно его плеча коснулась чужая ладонь: он не стал поворачиваться, не отпустил Лидию, продолжая сжимать ее изо всех сил и стараясь согреть замерзающее тело. Шериф, видя состояние сына, не стал его тормошить — он лишь тихо дотронулся до свисающей на землю руки девушки и послушал пульс. Он его прочувствовал и тогда выдохнул от облегчения. Она была жива — больше ему ничего не нужно было. Снял с себя полицейскую куртку и накинул на холодное тело девушки. Именно в тот момент Стайлз поднял мокрые от слез глаза на отца и попытался что-то произнести. Не смог ничего сказать просто потому, что ему было больно, как будто вырвали голосовые связки и потянули за ним сердце в придачу. Прижал ее еще сильнее к себе и, смотря прямо на отца, мысленно пытался передать ему все, что хотел сказать голосом. Ноа его понял — он не мог не понять боль родного сына.        — Я уже вызвал скорую, Стайлз. Они скоро будут. С ней все будет хорошо, слышишь? — он кивнул и попытался натужено улыбнуться. Нужно было верить, нельзя было хоронить ее заранее, поэтому попытался найти в себе силы дождаться приезда врачей.        И всю дорогу до больницы он не смог отпустить ее руку. Врач смотрел на него искоса, пытался всучить ему вату с нашатырем, обработать его ссадины на лице, но он не позволил. Он повторял только одну фразу: «Спасите ее». Врачи не стали задавать лишних вопросов, они приняли девушку и повезли ее в больницу. Уже здесь приходилось объясняться, но это было сделать не так сложно, когда ты был сыном шерифа и другом сына лучшего хирурга в больнице. Говорил Стайлз не очень много, он смотрел на Лидию, которую увозили в хирургическое отделение, и сам остался стоять посреди коридора, не реагируя на других. Мелисса заполнила бумажки за него, она же обработала все его раны, которые он не дал тронуть врачам на скорой. Она глядела на него с сожалением, когда рассматривала алые гематомы на ребрах, порезы на руках и на лице — она все еще не могла привыкнуть к тому, что страдали дети. Не был этот мальчик взрослым, он все еще был для нее малышом, который играл на ее ковре со Скоттом в конструктор. Омывала раны и не заметила на его лице никакого выражения — оно было бесцветным. Ему как будто не было больно. Но ему было. Стайлз чувствовал каждое легкое прикосновение к своей коже. Когда она зашивала глубокий порез на плече, он хотел было вскрикнуть, но в какой-то момент поймал себя на мысли, что боль — это миф. Да, в ней была жизнь, но сейчас он был внутренне мертв. Переживания о Лидии подкосили его, он не мог думать о себе, только не о себе.       И сейчас, глядя в эти живые глаза, он вспоминал те самые минуты отчаяние, когда он думал, что потерял ее. Почти потерял. Как сказал доктор Гейер, если бы она ударилась сильнее и об острый предмет, то они могли бы бороться с более сложными последствиями, но ей повезло. Он улыбался, когда говорил это Стайлзу и Натали, но парень не мог выдавить из себя ответную улыбку. Он не хотел больше переживать тот ужас, не мог себе позволить вновь пройти через это, поэтому он задушил ее заботой, после того как она очнулась. Видел, как надоел ей за эти пару дней, но он не мог себе позволить отпустить ее.        Лидия знала, что он переживал. Она видела его раны, еще не все, но она все равно их увидит. Ей хотелось обнять его, прижать к сердцу, но она не могла сейчас позволить себе такую слабость. Именно поэтому она не хотела, чтобы он приезжал, чтобы носил на лице эти порезы и смотрел на нее, как на живого мертвеца. Было больно от этого взгляда.       — Теперь ты понимаешь, что чувствую я каждый раз, когда ты принимаешь участие в таких мероприятиях.        Было жестоко слышать эти слова, они ножом полоснули по здоровым участкам кожи, но он выдержал. Устоял, даже не пошатнувшись. Сложил руки на груди и серьезно произнес:       — Я люблю тебя, Лидия. И я всегда буду за тебя переживать.        Тогда она смягчилась и попыталась улыбнуться. Избавиться от вездесущего Стайлза было просто невозможно, но она этого и не хотела. Медленно подошла к нему и накрыла его лицо своей ладонью. Аккуратно провела пальцем по шраму, красовавшемся на щеке, затем пошла вверх и легким движением коснулась брови, а вторая ладонь стала гулять по разбитому подбородку. Он был таким храбрым — мальчик с разбитым лицом и израненным сердцем.        — Это был нож?        Он кивнул. Ему многое пришлось пережить за эти сутки. Тогда она, не спрашивая разрешения, начала потихоньку снимать с него кофту — Стайлз не сопротивлялся, он смотрел за выражением ее лица и примечал все изменения. Он знал, что сейчас выглядел не лучшим образом, но его это совершенно не волновало.        Сразу заметила лиловый синяк на ребрах. Холодными пальцами прикоснулась к горячей коже и прошлась по пострадавшему участку. Проследила взглядом за мелкими порезами, едва коснувшимися кожи, и заметила глубокую рану на правом плече. Ужаснулась, заметив рваный порез и торчащие медицинские нитки. Он был слеплен из этих ранений, и ей хотелось плакать из-за этой чертовой несправедливости. От безысходности она припала губами к его плечу и постаралась унять его боль. Лидия не могла остановиться — она целовала его бледную кожу, переходя от плеча к шее. Стайлз прикрыл глаза от наслаждения и аккуратно положил руку на ее рыжую головку, боялся случайно задеть гематому на затылке. Горячие губы девушки изучали его тело, но Стайлз не мог больше сдерживаться: приятная нега охватила все его тело, и он, не сдержавшись, издал тихий стон. Было хорошо, даже очень, но он решил перенять инициативу, и поэтому аккуратно положил ладони на ее лицо и приподнял его вверх, чтобы она встретилась с ним глазами. Улыбнувшись, он моментально сократил расстояние между ними и впился в ее податливые губы, сразу же проникнув языком в ее горячий рот. Лидия поддалась на его рвение и ответила на требовательный поцелуй с такой же страстью. Если бы не Джордан, который неожиданно решил проведать девушку, то этот поцелуй никогда бы не закончился.        Достаточно быстро они отстранились друг от друга: Лидия резко повернулась в сторону двери, что голова закружилась, и она слегка пошатнулась. Стайлз поймал ее за руку и удержал ее от падения. Пэрриш тоже дернулся к ней, но вовремя себя остановил: Стайлз ей поможет, он ее не отпустит.        — Все нормально, нормально, — тихо произнесла она, рефлекторно схватившись за голову. — Ты не хотел, чтобы я одна прогуливалась по коридору, поэтому я пойду с Джорданом. Он за мной присмотрит.       — Уверена? — Стайлз все еще держал ее за руку и обеспокоено посматривал на нее.        Она кивнула ему и аккуратно выпуталась из его хватки. Перевела взгляд на Пэрриша и улыбнулась ему. Парень все так и стоял около двери и не знал, куда должен был деться: перед глазами все еще маячила довольно интимная сцена с участием Стайлза и Лидии. Стилински так вообще все еще стоял с голым торсом, и его это даже не смущало, ему было совершенно не до этого, да и не до Джордана на самом деле. Он все еще был с головой погружен в состояние Лидии, которая уже отошла от него и приблизилась к помощнику: схватила его за руку и прошептала что-то на ухо.        Пэрриш открыл дверь и, поддерживая Лидию за локоть, вывел из больничный палаты. Он до сих пор не понимал, кем стал в этой истории — победителем или проигравшим — но он сделал то, что велела ему Лидия. Вывел ее в коридор и почувствовал, как она непроизвольно сжала его руку, за которую держалась. Пэрриш глянул на нее и увидел в ее глазах не забытое чувство страха; он сам не так давно ощущал его на себе, такое вязкое и противное, прилипло намертво, но после битвы само отошло от тела так быстро, что он даже не заметил. Но на Лидии все еще не было лица — не сложно было догадаться, что банши расстаться с чувством страха было сложнее. Она не умела сбрасывать его с себя, как вторую кожу, потому что знала, что оно вернется, что нарастет снова и сделает больно. Девочка, которая водила дружбу со смертью, боялась страха как огня. Джордан ее понимал: из всех Лидия была единственной, которая чувствовала то же, что и он, которая разделяла его слабости и смотрела на них, не отворачиваясь.        Она к ранам привыкшая.        Медленно двинулась по коридору и заставила его идти следом. Когда она сказала Стайлзу, что хочет прогуляться, она не врала. Так устала торчать в палате и смотреть за тем, как вокруг продолжалась жизнь, что хотелось выть во все горло. Не любила, когда ее запирали в клетке, поэтому была рада побродить даже по коридору больницы. Опираясь на Джордана, она передвигалась медленно, не торопясь, потому что каждый тяжелый шаг отдавался болью в затылке. Смотрела на парня и завидовала его регенерации. Правда, толку от нее было, если внутри все было растерзано на куски. Душу не склеишь, и от этого было тошно.       — Когда ты был в Афганистане, ты терял бойцов? — Джордан, не ожидавший такого внезапного интереса, поглядел на нее и рефлекторно кивнул. Практически каждый день терял кого-то из своих, на войне это было неизбежно. — Как пережить смерть?        Он задумался. Никто никогда не задавал ему таких вопросов, да он сам об этом ни разу не подумал. На войне стираются границы: в бою ты видишь смерть, а, возвращаясь в лагерь, возвращаешься к жизни. Там все было четко, все по уставу, а здесь все казалось другим. Он понимал, о чем его спрашивала девушка, но у него не было ответа на ее вопрос — не было никакой универсальной формулы. Каждый переживал утрату по-своему.        — Просто жить дальше. Могу сказать точно, что жизнь перебивает смерть. Всегда. В любом случае, — он запнулся, но потом все же досказал: — Надо жить назло смерти. Только так и надо.       И она запомнила его слова. Сидя в машине на переднем сидение пикапа Тео, продолжала повторять их как мантру. Ей важно было прочувствовать силу этих слов, потому что ей необходимо было жить дальше и не оборачиваться на прошлое. Смерть, постучавшаяся в их дверь, на этот раз была ужасной, хотя невозможно сказать, когда она таковой не была. Лидия уже от нее устала: она вновь убегала, возвращалась в свой университет, лишь бы снова ее не видеть. Хоть бы забыть о ней на какое-то время.        Тогда оторвала взгляд от скучной картинки за окном и посмотрела на водителя. Тео всю дорогу был чересчур сосредоточен: он ничего не говорил, не смотрел в ее сторону, даже звуков особых не издавал. По нему было видно, что он тоже устал, но было что-то еще. Какое-то ускользающее от нее ощущение. Жалела сейчас, что не обладала волчьим нюхом и не могла понять, в чем была причина его состояния. Зато Тео прекрасно все считывал: он видел ее взгляд, чувствовал ее разрастающийся интерес, и он не знал, к чему готовился.       Он все эти дни чувствовал себя странно. Ему не впервой было встретиться со смертью лицом к лицу, он практически сроднился с ней, сидя в катакомбах и слыша каждодневные мольбы о спасении. Он знал, как выглядела смерть — он лично ее видел, спустившись в ад. Пережил страшные муки, от которых кровь до сих пор стыла в жилах, но его все равно потрясло то, что произошло. Эта смерть показалась такой мимолетной и легкой: она не оставила Бонни выбора, не дала возможности с ней побороться; она просто пришла и забрала ее с собой, не думая ни о чем. С таким Тео столкнулся впервые. Ему не было больно, он не чувствовал жалости, но было какое-то мимолетное чувство, природу которого он так и не смог распознать. Оно так быстро испарилось из его груди, что он не успел ухватить его за хвост. Смотрел на Алекс, которая билась в истерике на руках Кори, на Лиама, который был готов распластаться на земле и не дышать больше, и не понимал, что должен был делать он. Тео застыл на какое-то время и не мог сдвинуться с места — было никак, странное ощущение отсутствия. Его как будто бы там не было, он на время пропал и растворился в этой душной атмосфере скорби.        И сейчас не знал, что было у него на душе.        Он поэтому и вызвался подвезти Стайлза и Лидию до аэропорта, ему нужно было проветрить голову. Лиам остался у Скотта, Кори пропал в объятиях Мейсона, а он почувствовал себя ненужным. Хотелось ненадолго сбежать из города и увидеть жизнь за его пределами. Он понимал стремление Лидии уехать, теперь точно понимал — сам уехал бы, если бы придумал куда и если бы Лиам поехал с ним. Обещал себе, что однажды вырвется, что сможет сбежать, а пока довольствовался тем, что у него было.        Они проехали уже достаточно много, он знал, что они скоро увидят аэропорт, и, наверное, поэтому почувствовал, как с соседнего сидения начал распространяться сладковатый запах удовольствия. А она действительно хотела уехать. Посмотрел через зеркало на Стайлза и заметил прямо противоположное — парень явно был не так рад, как его девушка. В его глазах читалось желание и смелость, но они были такими мимолетными, что быстро растворились под влиянием громко бьющегося сердца. Он знал, что Стайлз все еще его недолюбливал — он, как и Малия, готов был при удобном случае ударить его или сказать какую-то обидную фразу, но пока он держался, в отличие от его бывшей подружки.       В машине было чересчур тихо, даже радио не работало, потому что Стилински, видите ли, не нравился его музыкальный вкус. Что бы он понимал в музыке! Лидия на его возмущения лишь закатила глаза и усмехнулась, и это Стайлз принял за предательство — надулся, сложил руки на груди и отвернулся к окну. Вот в тот момент он напомнил прежнего Стилински, который изредка все же вылезал из него.        — Может, все же включим музыку? — не выдержала Лидия. Ей нужно было чем-то занять голову.       Стайлз лишь цыкнул на заднем сидении.        — Боюсь, твой парень будет против.       — Ой, что он вообще понимает в хорошей музыке, — она подарила Тео свою фирменную улыбку, от которой тепло разливалось по телу. Он был рад, что они забыли о прошлом и пошли дальше.       Стайлз вот не мог забыть. Он выдвинулся вперед, насколько ему позволил пристегнутый ремень, и с грозным выражением лица сказал:       — Ты сговорилась с ним? С ним? Я вообще не понимаю, что Лиам в тебе нашел. — Он вновь вернулся на свое место, но продолжил тараторить без пауз: — Да в тебе кроме горы мышц и этого твоего смазливого личика нет ничего хорошего. Юмор у тебя ужасный, вкуса нет совсем, а эта машина, чувак, серьезно? Мы, что, в машине из триллера? Только маньяки ездят на пикапах.        — У моего дедушки когда-то был пикап, — произнесла она задумчиво, накрутив на палец прядь волос.        — Ты не помогаешь, Лидс. — Он тяжело вздохнул и бросил взгляд на Тео. — Ты точно его не принуждаешь? Ты смотри, если вдруг я узнаю, что ты заставляешь его…       — Я никого не заставляю, Стайлз! — было сказано достаточно резко и в духе прежнего Тео. Стилински даже на секунду потерялся, удивленно посмотрев на него. Рэйкен, заметив этот взгляд, тут же исправился: — Прости, что накричал, просто… Он важен для меня, окей? Никто никогда не был так важен.        Последние слова были сказаны шепотом, но Лидия все равно их услышала. Улыбнувшись, она машинально положила ладонь на его плечо и легонько сжала его. Она понимала, о чем он говорил, потому что тоже это испытывала. То самое незабываемое чувство, когда понимаешь, что человек перед тобою — твой человек. Он смеется по-особенному, говорит не так, как другие, думает совершенно удивительным образом. Он вообще сам по себе удивительный. Другой. Не похожий на других. Она такого и выбрала. Протянула руку назад и почувствовала, как он прикоснулся к ее ладошке.        Тео улыбнулся. Удивительно, но, когда вокруг все были счастливы, на душе было хорошо. Тепло.       И с этим чувством он вырулил на парковку у аэропорта. Остановив машину, он разблокировал двери и вылез наружу. В воздухе пахло легким морозцем — видно, зима будет холодной в кои-то веки. Надеялся, что будет снег. Он так любил, когда хлопья кружились на фоне темного неба и ложились мягким ковром на землю.        Пока Стайлз доставал сумки из багажника, Лидия, обогнув машину, приблизилась к нему. Тео отлип от двери и встал ровно перед ней: она ему улыбалась, и он тоже от нее не отставал.       — Я поговорила с мамой насчет тебя. — Тео непонимающе взглянул на нее, нахмурив брови. — Она разрешила тебе вернуться к учебе со следующего учебного года, если сдашь экзамены за этот год. Она даже договорилась с некоторыми преподавателями, чтобы они позанимались с тобой в следующем семестре.        Сказать, что он был удивлен, значит, ничего не сказать. Он не просил ее об этом. Не думал даже, а она за него подумала. Она была чересчур доброй феей для такого ужасного человека, как Тео. И, наверное, это стало причиной, почему он прижал ее к себе и крепко-крепко обнял. Лидия не растерялась и обняла его в ответ. Она хотела сделать что-то еще, прежде чем уедет и оставит их одних. Она уже давно думала об этом и вот, наконец, поговорила с мамой. Та не стала долго думать: она согласилась практически сразу, с условием, если он самостоятельно сдаст все экзамены. Лидия поручилась за него и надеялась, что он ее не подведет.        — Эй, не подкатывай к моей девушке! — откуда-то из-за спины раздался недовольный голос Стайлза. — Ах, да, я забыл, у тебя же есть парень.       Тео усмехнулся в плечо Лидии, та тоже улыбнулась украдкой. Когда они оторвались друг от друга, он тихо поблагодарил ее — он хотел, чтобы это все осталось между ними. Их маленький секрет. И она поняла его желание, поэтому ничего не сказала, только кивнула и на прощание помахала рукой. У Стайлза руки были заняты сумками, по крайней мере, это было хорошее оправдание для того, чтобы не прощаться с Тео. Но ничего, он это переживет.       Они повернулись и зашагали в сторону аэропорта, мысленно прощаясь с Бейкон-Хиллз и его ужасами. Тео еще какое-то время простоял так, глядя на их тени, а потом все же сел в машину и отправился обратно в город кошмаров. Его там ждал Лиам, там был его дом.

* * *

      Крис чувствовал себя определенно лучше. Он все еще носил повязку на руке, боясь нарушить медицинские требования грозной медсестры, которая каждый день являлась к нему делать перевязку. Он лишь улыбался ей, наблюдая за ее заботливыми, аккуратными движениями, а она считала его дураком безмозглым, который халатно относился к собственной жизни. И эта его улыбочка ее не убеждала: она ее больше бесила. Хотела его стукнуть хорошенечко по голове, чтобы мозги встали на месте, но жалость брала над ней верх, когда смотрела на все его раны. Вроде бы уже взрослый мужчина, в возрасте, а все продолжает играть в войнушку с детьми. Мелисса, конечно, была рада, что он им помогал, но это не спасало его от ее гнева.        Сегодня она не смогла прийти: у нее была ночная смена. Хотел сам заняться перевязкой, но Малия, которая все это время наблюдала за его несчастными попытками перевязать плечо, сдалась и подошла ближе. Молча забрала из его рук бинты и стала аккуратно разматывать старую повязку, от которой нещадно воняло медицинским тлетворным запахом. Надо было закрыть нос, но ей было некогда: осторожно, стараясь не задеть рану, она сняла повязку, после чего стала создавать новую. Холодными руками прикасаясь к его  голой коже, она аккуратно примотала к плечу бинт и, завязав его, отошла от мужчины. Крис поглядел на себя в маленькое зеркальце и поблагодарил девушку.        — Тебе бы медсестрой стать, у тебя неплохо получается, — он аккуратно натянул на себя футболку и искренне улыбнулся ей.       Она отрицательно помотала головой.       — Я не настолько умная, как Лидия, и не настолько усидчивая, как Скотт. — Она схватила со стола его старую повязку и выкинула ее в мусорное ведро.       Малия попросила его остаться ненадолго здесь, и, когда он согласился, она заняла гостевую спальню. То, что у Арджента в его новом жилище была дополнительная комната с кроватью и даже собственным санузлом, ее удивило, но она приняла это с радостной улыбкой. Малия любила новые места, ей нравилось чувствовать свободу в своих руках, поэтому она оставалась, если ей предлагали. После случившегося она не знала, что должна была делать дальше — бежать отсюда, как Лидия и Стайлз, или остаться ненадолго, как Скотт. Не хотела повторять за Макколом, но, судя по тому что согласилась на любезное предложение Арджента, все же вторила ему. Она чувствовала себя лучше, чем остальные члены стаи. Малия всегда знала, что у нее были проблемы с эмпатией. Да, смерть той девочки всех их подкосила, но она устояла на ногах. Удержалась в тот момент, когда все пали на колени. Сложно было существовать в этом мире, где каждую секунду кто-то мог умереть: она не хотела с этим мириться, но приходилось. Так примирилась, что и вовсе плюнула на это.        Она продолжила жить, не оборачиваясь назад. Малия была бойцом, который не боялся встретиться лицом к лицу с опасностью и болью. Она так много пережила, что мало что ее могло напугать. В глазах Криса она видела страх — сколько бы он не прятался за маской, скрыть свое истинное лицо у него не получалось. Она видела, как сильно его подкосило произошедшее. Смерть сама по себе била всегда очень больно по слабым местам.       Для Криса такая смерть была уже не впервой. Стоило ему только взглянуть в бесчувственные глаза молодой девушки, как он вспомнил Эллисон и ее последний взгляд в пустоту. Несмотря на ужас произошедшего, ее лицо было безмятежным и спокойным, как будто она просто уснула, решив отдохнуть. Он верил в это до последнего, что сейчас его дочь проснется, откроет глаза и, увидев его, улыбнется. Крис так сильно скучал по ее улыбке, что продолжал изредка пересматривать старые фотографии и видео — ее детство, взросление, юность. Он так сильно хотел вернуться в беззаботные будни, еще до переезда в Бейкон-Хиллз. Если бы он знал заранее, чем все это закончится, он не заставил бы их переехать, остался бы на прежнем месте. Возможно, они все были бы живы. Слишком часто он возвращался к этим вопросам за последние дни, потому что чужая смерть пошатнула его.        Он стоял и смотрел, как небольшая группка людей обступила лежащее на земле тело, потом услышал пронзительный вой Алекс, и его сердце сжалось. Арджент почувствовал достаточно знакомое ощущение: его жизнь встала на рельсы, он не движется, не дышит и лишь смотрит в одну точку, как будто от его взгляда что-то может измениться. Они потеряли ее, и это невозможно было изменить. Затем бросил взгляд на Лидию, застывшую в объятиях Стайлза, и дыхание сперло. Она не могла последовать за Эллисон, никто не должен был, потому что справедливость должна была восторжествовать — дети не должны были умирать.        Внезапно дверь в амбар хлопнула, и это вывело его из размышлений. Все еще сидя за столом, он резко глянул на входную дверь и понял, что Малия пошла прогуляться. Ей единственной из всех приглянулся его новый дом. Если каждый ему говорил, что жить посреди леса вдалеке от цивилизации — такая себе идея, то она сразу сказала, что ей нравится. Малия Хейл любила свободу, свежий воздух и лес — это все знали, поэтому не удивительно было получить такой комплимент именно от нее. Ей нравилось выходить на улицу и обращаться, не боясь, что ее кто-нибудь увидит. У Малии, правда, комплексов не было совершенно, но она все равно умела расставлять правильные границы. Наверное, Крису нравилось, что она сейчас жила здесь — с ней он не чувствовал себя одиноким. За годы, проведенные в отшельничестве, он понял, что не было ничего важнее дома, в котором жили люди. Пустой дом — ничто, в сравнении с полным. Хотя бы два человека, а уже чувствуется уют. Может, все они были правы с самого начала, и не нужно было ему селиться в отдаленной от людей местности? Изоляция еще никого до добра не доводила.       Оглядел масштабы первого этажа своего жилища и понял, что мог бы вместить сюда целую семью. Может, стоило вернуть Дерека на родину и заодно обзавестись соседом? Помотал головой и понял, что размечтался — не ему было решать, что должен был делать мужчина. Да и вообще он чересчур переживал за эту ситуацию, сейчас были дела поважнее, поэтому он достал телефон из кармана штанов и набрал номер шерифа. Прошло уже несколько дней с того момента, как Тамара Монро и ее приспешники оказались за решеткой. Ноа говорил о том, что собирался отдать это дело Макколу, потому что был уверен, что ФБР смогут с этим лучше разобраться.        Изначально шериф планировал обойтись местным судом: дело было чересчур личным, чтобы отдавать его в чужие руки, но по одному взгляду на Монро казалось, что она не понимала всю серьезность собственного положения. Она все равно выглядела уверенной: ее глаза смотрели дерзко, неотрывно, она продолжала улыбаться на каждое его слово и не хотела что-либо обсуждать. Допрос длился несколько часов. Сначала начал Стилински: он должен был предъявить обвинение и заставить ее признать собственную вину. Но это оказалось не так легко, как он предполагал. Она отрицала все. Старалась играть в игру с ним, а он играть не любил. С делом, в котором погиб ребенок, играть было жестоко, но ей было все равно. По ее глазам было видно, что она рассчитывала уничтожить как можно больше людей, и это добило шерифа. Он обрушил всю свою злость на металлический стол, стукнув по нему кулаком. Обычно он был спокойным, мало что могло вывести его из себя, но этому дьяволу удалось лишить его равновесия.        — Ты лишила жизни бедную девочку! Подумай о ее родителях и друзьях! Неужели в тебе нет ни капли сострадания?       Она смотрела с усмешкой, дерзко и уверенно.        — А девочка была кем? Сверхъестественным монстром?        У Ноа не было слов. Насколько нужно было быть бесчувственным существом, чтобы такую новость встречать с улыбкой. У нее с головой явно были какие-то проблемы.       — Она была в первую очередь ребенком, Тамара. Ребенком, который ходил в школу и строил планы на будущее. Монстр — это человек, который лишил ее шанса жить дальше.        На этом он закончил. С остервенением вылетел из допросной и уступил дорогу Джордану. Парень все это время наблюдал за ними, за поведением Тамары и ее словами — его задачей было нанести удар и выбить из-под нее опору, она должна была чувствовать себя брошенной и преданной. Ему было наплевать, каким именно образом он этого добьется, потому что в этом деле он был готов пойти на все ради восстановления справедливости в городе. Пора было заканчивать с Тамарой и ее группой поддержки, поэтому-то он и позвонил Макколу. Тот не понаслышке был знаком с Монро и ее злодеяниями и кому еще, если не ему, решить этот вопрос.        На этот раз они запланировали безопасную транспортировку преступников. Агент ФБР Рафаэль Маккол прислал лучших своих людей, которые должны были доставить задержанных в Сакраменто. Шериф даже не сомневался, что они доедут до пункта назначения, потому что в этот раз некому был им помочь; те, кто мог, сейчас лежали в морге. У Тамары не осталось больше верных псов, и это не могло не радовать Стилински, который, наблюдая за действиями агентов, радостно улыбался. Их выводили по одному, медленно и достаточно тихо. Многие в тот момент затаили дыхание — закопавшись якобы в рабочих бумагах, они то и дело поднимали взор своих ясных глаз на арестованных. Ноа не мог запретить им смотреть, скорее, он хотел, чтобы они смотрели, чтобы запомнили этот важный для города момент: они наконец-то избавились от сумасшедших охотников, которые так долго терроризировали Бейкон-Хиллз. Его улыбку, по крайней мере, видели все — он не мог ее скрыть даже за кружкой кофе, которую держал в руках, просто потому что не хотел.       Последней к ним вывели Тамару. Она все еще держалась достаточно смело, несмотря на то, что Джордан пообещал ей веселую тюремную жизнь. По ее довольному выражению лица было понятно, что она точно сошла с ума. Ноа по-другому не мог объяснить этого странного поведения. Он помнил ее последние слова, которые она бросила ему напоследок; обращалась именно к нему, потому что знала, что он сможет донести эти слова до всех сверхъестественных существ.        — Можете радоваться сколько угодно, но, закрыв меня, вы не сможете избавиться от идеи. Они до вас доберутся. Рано или поздно это произойдет.       Ноа как будто бы не расслышал: он так сильно был упоен чувством победы, что слова Монро показались всего лишь защитной реакцией. Он и не вспомнил бы об этом, если бы она не зыркнула на него своими обезумевшими глазами, когда под конвоем прошла мимо него. Шериф понимал, что она прощалась с ними, но делала это каким-то своим особым способом: с улыбкой на лице и уверенным взглядом. Тогда Стилински задумался о брошенных ею не случайных словах — на кого именно она намекала, с кем могла в тайне сотрудничать? Но ему не дали времени на размышление: внезапно в кармане брюк начал дребезжать телефон, и он отвлекся. Звонивший Арджент хотел узнать о ходе дела, и Ноа с радостью поделился с ним их результатами. На сердце было легко, он был рад делиться с другом хорошими новостями. Он не мог скрыть улыбку во время всего разговора с охотником — он просто не мог поверил в то, что все это закончилось, что, наконец, можно было забыть об убийствах и вернуться к простым кражам. Как шериф, он знал, что все его сотрудники устали под конец года; впереди их ждало Рождество, отдых и новый, дай бог, счастливый год без особых происшествий.       Замечтавшись, он даже не заметил, как Арджент положил трубку, а он продолжил смотреть в одну точку с телефоном в руке. Потом опомнился и, кинув задорный взгляд на Джордана, вернулся в свой кабинет. Он и забыл, что Тереза все это время ютилась на его кожаном диване: она уснула сразу же, как только опустилась на мягкую поверхность. Мужчина, тихо закрыв за собой дверь, поглядел на мирно спящего ребенка и на цыпочках проследовал к своему столу. Он накрыл ее своей офицерской курткой, чтобы она не замерзла, ведь в кабинете было зябко — они никак не могли наладить систему отопления, из-за чего участку приходилось отогреваться литрами кофе. Хорошо еще, что зима не успела подобраться ближе, на улице все еще было сыро и грязно. Оторвал взгляд от окна и посмотрел на Терезу — он знал, что она не спала всю ночь. Проходя под утро мимо ее спальни, заметил горящий под дверью свет, но стучаться и уж тем более входить он не решился. Уже утром спросил ее о причине бессонницы, и она сказала, что это была усталость. Что ж, считай, он ей поверил, хотя в глубине души понимал, что за ее «усталостью» скрывалось что-то личное.        Он мало говорил с ней о том, что произошло. Эти дни дались ему тяжело, он приходил домой уставшим и вымотанным, допросы давались им трудно, родители Бонни обивали пороги полицейского участка и решали вопросы с моргом, Лидия лежала в больнице, и Стайлз торчал там сутками; у него голова шла кругом от всех этих событий, поэтому, приходя домой, он не хотел разговаривать. Быстро ел, шел в душ и ложился спать, иногда даже обходил холодильник стороной и сразу спешил на второй этаж. Он был невнимателен к ней, и за это немного корил себя. Уйдя с головой в работу, он совершенно позабыл о том, что в его доме живет девочка, которой иногда требовалась помощь. Вряд ли, конечно, она сама пришла бы к нему и сказала бы об этом, потому что в глубине души она все равно чувствовала себя свалившемся на чужую голову гостем. Они ни разу не обсуждали, что будет после того, как вся эта история подойдет к концу. Тереза не собиралась возвращаться домой, об этом он знал, но его больше заботила ее дальнейшая жизнь здесь: чем она займется, кем будет работать и где будет жить. Ноа ни в коем случае не выгонял ее, и мысли такой не было, но он понимал, что вряд ли молодая девушка будет жить с таким старпером, как он, до скончания веков. Она взрослый человек и имеет право на самостоятельную жизнь, но при мысли об этом его сердце сжималось — еще один ребенок, которого придется отпустить на свободу. Сначала был Стайлз, а теперь еще и Тереза. А как же он? Неужели ему суждено состариться в одиночестве?        Помотал головой и скинул с себя эти мысли. Это было эгоистично с его стороны, и он это знал. Нельзя было никого держать около себя слишком долго, все имели право выбора, поэтому он предоставит его девушке: она сможет остаться у него насколько захочет или же переедет в другое место. Решать было ей.       Тут он услышал, как скрипнула пружина в диване: бросил взгляд в конец комнаты и заметил, как Тереза, случайно скинув его куртку на пол, повернулась в его сторону и открыла глаза. Она старалась проснуться, но веки постоянно тяжелили, мешая ей сосредоточить внимание на мужчине за столом. Требовалось приложить усилия, чтобы подняться и оценить обстановку вокруг: она все еще была в полицейском участке, за окном уже начало смеркаться, а мужчина по-прежнему не допил свой кофе. Теперь он точно остыл, — подумала она, сев ровно и потянувшись. Заметила куртку на полу и сразу же подняла ее, положив рядом с собой на диван. Тереза действительно не спала всю ночь — ее замучили необъяснимые кошмары, которые отправляли ее за пределы города, возвращали в детство в тот день, когда погибли ее родители. Сон был зябким, волнующим и тревожным. Хотела проснуться, но организм не отзывался на ее прямые указы. Пришлось вообще не спать и куковать у окна, наблюдая за тем, как ночь сменяется утром, и жители города начинают спешить на работу. Всю ночь старалась не шуметь, чтобы не разбудить Стилински, поэтому передвигалась по дому тихо: один раз вышла из комнаты и спустилась на кухню за съестным. Она не хотела тревожить мужчину, потому что видела, как сильно он был загружен проблемами на работе. В первую очередь думала о нем, а не о себе.        Стайлз заходил домой лишь раз: помыться и сменить одежду. Она не мешала ему, вышла из комнаты и смирно сидела на кухне, стараясь быть незаметной. Тереза чувствовала, как от него исходил горький запах отчаяния и страха. На ее вопрос о состоянии Лидии он ответил коротко: она справится. Девушка надеялась на это. Тереза плохо знала Лидию, но чувствовала, что силы в ней было немерено. Ей нечего было ему сказать, поэтому она лишь грустно улыбалась, и этим пыталась его поддержать. И, когда он ушел, Тереза почувствовала себя еще хуже. В ее жизни так складывалось, что все вокруг уходили, оставляя ее наедине с самой собой. Сначала было больно, а со временем боль притупилась, и она просто привыкла к этому состоянию.        Шериф заметил, как она осунулась и спрятала глаза в пол — не нравилось ему, что ее задор куда-то исчез. Эта девушка, которая сидела на его диване не была похожа на вечно улыбающуюся и довольную Терезу, это был другой человек. Да, их всех подкосили события минувших дней, он до сих пор не мог поверить в то, что это действительно произошло, но сегодняшний отъезд Стайлза и Лидии отрезвил его. Он смотрел на то, как они укладывали сумки в пикап Тео, и приобнимал Натали за талию. Они оба не были готовы их отпустить — еще слишком рано, она только вышла из больницы, только пришла в себя, но дети не слушались. Стайлз лишь обреченно вздыхал, а Лидия пыталась улыбнуться. Когда он обнимал их, то на ухо девушки прошептал:       — Береги себя, милая. — И она ответила, крепче сжав его в объятиях.        Стайлз не стал ничего говорить, он просто посмотрел ему в глаза и убедил его в том, что скоро все наладится. Хотелось бы верить, — подумал шериф, махая на прощание им обоим. Дети должны были становиться взрослыми, это было неизбежно. Именно поэтому он понадеялся на судьбу, что она прекратит играть с ними и позволит хоть ненадолго забыть о прошлых ужасах. Но по одному взгляду на Терезу не мог подумать о чем-то светлом: она была чересчур угрюма. Девочка, дарившая солнце, сегодня олицетворяла печаль. И тогда Ноа поднялся с кресла и пошел в сторону дивана. Он ошибся, когда сказал, что его дети уехали — один ребенок все еще был здесь, и ему все еще нужна была его помощь.       Сел рядом и, ничего не сказав, приобнял ее за плечи. Тереза, почувствовав его тепло, неожиданно для себя уткнулась в его грудь и начала истошно плакать. Она устала от боли, от страха, от беспомощности. Ей хотелось мира, спокойствия и безопасности. Не знала, во что верить и куда идти. Болман так долго была сильной, так долго дарила им всем свет и радость, что и не заметила, как перегорела. Ей тоже, оказывается, нужен был свет. И шериф сейчас был для нее лучом солнца — такой теплый и родной — и хотелось взять от него как можно больше. А Ноа, положив подбородок на ее макушку, был готов ей отдать весь свет, что у него был, лишь бы она больше не плакала.

* * *

      Лиам пришел только под вечер. Он провел день лежа в постели, чувствуя усталость и апатию — не мог собрать себя по кусочкам, потому что кусочки друг к другу не подходили. Он хотел пойти на похороны Бонни, он должен был быть там, уже даже достал свой старый черный костюм, но так и не смог заставить себя подняться с постели. Висевший на двери костюм пугал его — он, как живой, смотрел на него и издевался над ним. Лиам слышал тоненький неприятный голос, который всячески пытался поддеть его: костюм ругался на него, говорил о нем как о трусе и предателе, уничижал его хандру. Парень затыкал уши руками, окунался головой в подушку, но ничего не заглушало этот голос, а все потому, что он шел изнутри, он просто не признал собственный внутренний голос.        Ты не справился! Хотел быть альфой, а получилось что? Ее убили, Лиам, убили, а ты, живой и здоровый, валяешься в кровати и даже не можешь заставить себя подняться и выказать уважение ее родителям? Ты подумал о них, Лиам? У них погибла дочь, и все это из-за тебя…       — Нет! — вновь заткнул уши подушкой и попытался перекричать внутренний голос. Он боролся с этими мыслями, пытался их заглушить, но в глубине души понимал, что доля правды в этих словах была.        Именно поэтому подскочил с кровати и, взяв в руки костюм, бросил его на пол и втоптал в ковер: ходил по нему, прыгал, пытался всячески победить этого демона, но ему было хоть бы что. Голос не затихал ни на минуту. Тогда посмотрел на дверь и подумал: может, удариться головой о дерево и закончить все? Нет, нельзя было. Чертыхнулся и пошел одеваться — он пропустил похороны, но это не значит, что ему были все равно. Он хотел поговорить со Скоттом, ему нужен был совет старшего товарища, поэтому он все-таки вышел из дома и направился в сторону чужого жилища: пока его парень не приехал, у Лиама был еще шанс понять, как справляться с этими бунтующими эмоциями. Сейчас он хотел помощи, она была ему необходима, поэтому всю дорогу до дома Скотта посматривал в свой телефон и ждал сообщения от Тео — он обещал написать, когда вернется в город из аэропорта. Лиаму сейчас он был необходим как воздух, потому что на улице ему было душно, кислород как будто бы был отравлен, он не мог дышать и вечно закутывался в свой объемный шарф.        Дверь была открыта, когда он вошел. Ничего не сказав, он тихо снял обувь и куртку, а после прошел в гостиную, ожидая увидеть Скотта, но темнота в комнате и отсутствие запахов говорили о том, что здесь давно никого не было. Тогда глянул на лестницу и заметил столп света, исходящий со второго этажа, поэтому, не спрашивая разрешения, стал подниматься наверх. Сейчас некогда было думать о неудобствах — они все были разбиты последними событиями, у них не было сил думать о чем-то другом, особенно о правилах приличия. Последняя ступенька скрипнула, и тогда Лиам почувствовал себя преступником, проникнувшим в чужой дом. Скотт сразу же обратил внимание на этот резкий и неприятный звук, но не стал тревожиться, он знал, что это был Данбар, поэтому вновь перевел взгляд на уснувшего Алека и поднялся со стула. Он был рад, что мальчишка наконец успокоился — он так долго пытался его уложить, что уже почувствовал себя отцом, сидящим с несносным ребенком. Что ж, наверное, это были правильные мысли, потому что Алек таким и был — ребенок среди страха и смерти. Он слишком много пережил за все это время. Как оказалось, смерть ходила по пятам не только за Лидией — этот парень тоже поймал ее за хвост и никак не мог отпустить. Скотт смотрел на него и видел на его лице печать горя, не пережитого и вновь обострившегося. Два дня он провел бок о бок с ним, два дня страдания и слез. Маккол был рядом, когда Алек рвался на похороны и готов был сбежать из дома; он был рядом, когда, уже одевшись в верхнюю одежду, он посмотрел на себя в зеркало и рухнул на пол, обливаясь слезами; он был рядом, когда на следующий день Алек превратился в призрака и не передвигался по дому, а парил в воздухе. К вечеру стало легче, но он все еще помнил его надрывный вопль и высказанные пугающие мысли.       Мелисса была дома, когда это случилось. Алек, упавший на пол и схватившийся за голову, стал рыдать во всеуслышание. Женщина подорвалась с насиженного на диване места и первой подбежала к парню — она знала, что сегодня были похороны Бонни, но Скотт убедил ее в том, что Алек никуда не пойдет, а тут она застала его одетым в прихожей. Она сразу же упала на колени рядом с ним и попыталась обхватить его руками: хотела прижать к груди и успокоить, но он не мог прийти в себя. Сбежавший по лестнице вниз Скотт, увидев такую картину, встал около них и не знал, что должен был делать, — мама явно понимала, как нужно было поступить. Но ее глаза, поднятые на сына, дали ему понять, что она была выбита из колеи и ничего не знала. Тогда он опустился к ним на пол и обнял их обоих, умостив свои руки на их плечах. Они мирно сидели и слушали, как рушатся чужие стены, как изнывает душа и болит сердце. Алек казался таким маленьким, таким беззащитным, что хотелось уберечь его от проблем, но было уже поздно — он уже пострадал.       — Почему все вокруг умирают? Почему жизнь так несправедлива? Мои родители не сделали никому ничего плохого, — надрывный голосом говорил он сквозь рыдания. — Мы просто жили как обычная семья и никому не мешали. За что все это, к чему эти смерти…       Мелисса почувствовала, как по ее щекам начали течь слезы. Эта боль была такой сильной, что передалась ей по воздуху. Она приблизилась к его макушке и поцеловала его в волосы — он не заслужил этого ада, через который прошел.       — Милый, у смерти не спрашивают, почему она приходит, потому что она никогда не ответит. Это просто происходит и, к сожалению, часто с хорошими людьми. — Она пыталась достучаться до его сознания, прорваться сквозь завесу его слез. И, когда он поднял на нее опухшие глаза, она обхватила ладонями его лицо и продолжила: — Но это не значит, что она должна тебя тормозить. Жизнь — вот что должно быть важно для молодого человека. Как бы нам не было грустно и больно, мы должны идти вперед. На наши вопросы никто не ответит, наших слез никто не услышит, а вот за нашей жизнью будут наблюдать. Жизнь все уравновешивает, Алек. Назло прошлому ты должен построить будущее, слышишь меня? — Он кивнул. Тогда она улыбнулась и поглядела на Скотта. — Это касается вас обоих, дети мои. Вы должны жить: идти вперед и не оглядываться, даже если знакомый голос позовет вас и заставит повернуться. Не надо. Ничего не вернуть и ничего не изменить. Вы вправе расчитывать лишь на будущее, поэтому живите ради него.       Скотту тогда показалось, будто бы его ударили по голове. Он помнил эти слова, помнил знакомый голос и эти объятия. Когда умерла Эллисон, мама тоже была рядом, она тоже просила его не оглядываться и идти дальше, несмотря ни на что. Она всегда была с ним, а сейчас она была с Алеком, она была ему нужна, поэтому убаюкивала и успокаивала его, как младенца. Впервые Скотт увидел ее заботу со стороны, и он был рад, что она всегда была в его жизни. Эта женщина подарила ему жизнь и заставила его сердце биться трижды — она была причиной его взлетов, его мечт и его свершений. Он обнял ее снова, сгребая в охапку и Алека, и так они провели достаточно долго, пока не решили, что можно было двигаться дальше.        И сейчас Скотт смотрел на мирно спящего подростка и верил, что у него будет это дальше, что он справится, потому что рядом с ним была его мама — лучшая женщина на свете. Тогда он выключил торшер и на цыпочках вышел из комнаты, тихо прикрывая за собой дверь. Лиам действительно был здесь, он хотел зайти в комнату к Скотту, но увидел, как тот выходил из гостевой спальни и повернулся к нему лицом. Маккол посмотрел на друга и приложил палец к губам, мол, будь тише и не разбуди ребенка. Данбар понял его с полуслова и двинулся за ним на лестницу. Скотт, огибая скрипящую половицу, пошел вниз, надеясь, что Лиам поступит также. Он планировал засесть на кухне и, заварив чаек, поговорить с бетой: им многое предстояло обсудить — и случившееся, и будущее. Маккол понимал, что ему придется оставить эту стаю и отдать бразды правления Лиаму, ему нужно было научиться принимать парня за лидера, за взрослого человека, но сложно это было сделать, когда такой же подросток, как он, сейчас мирно посапывал в своей кровати и боролся со своими внутренними демонами посредством материнского тепла. Хотя, неправильно было сравнивать Лиама и Алека — у них было разное прошлое, и он был уверен, что их ждало разное будущее. Именно поэтому он отринул эти мысли и, спустившись вниз, включил свет в гостиной. Он пошел на кухню ставить чай, а Лиам, последовав за ним, сел за стол и, сцепив руки в замок, постарался сосредоточиться.        Он должен был склеить обломки. На его плечах лежала ответственность за каждого, поэтому в его руках была сила. Посмотрел на спину Скотта и серьезно сказал:       — Я должен был пойти на похороны и выразить соболезнования Уильямсам. Как альфа, я обязан был сделать хоть что-то, но я не смог…       — Ты не обязан делать что-то через силу, — он повернулся на его голос и поставил на стол две кружки. — Поверь мне, быть альфой действительно ответственно, но ты не можешь уследить за всем, Лиам. Ты не бог, ты не властен над всем.        Чайник подал признаки жизни — громкий свист раздался на весь дом — и тогда парень отвлекся: развернулся в его сторону и выключил его.        — Когда умерла Эллисон, — его голос слегка надломился, — я тоже винил себя в этом. Не успел вовремя, не был с ней рядом, не видел и не чувствовал опасности. Я себя тогда так сильно винил в произошедшем, что не выходил из дома несколько дней, Стайлзу пришлось отскребать меня от пола и собирать по кусочкам. — Он налил горячей воды в кружки и поставил чайник на место. — Тогда я понял, что нет моей вины в том, что произошло, как нет и вины Стайлза, который долгий период времени считал, что именно он убил ее. Никто не виноват в том, что произошло и сейчас тоже. Да, ты не был на похоронах, но это не делает тебя плохим человеком. Значит, так ты справляешься лучше с утратой. Это нормально — отрицать. Лидия жила с этим чувством несколько месяцев, пока ее не прорвало. Не забывай, что мы в первую очередь люди.        Лиам впитывал его слова, пытался запомнить каждое, чтобы отложить в памяти на долгие годы. Когда-то ему действительно придется взять все в свои руки и повести за собой людей, и тогда он вспомнит наставления бывшего альфы.        — Я рад, что ты приехал, — глядя в кружку с плавающими на поверхности чаинками, неожиданно произнес парень. — Злился, конечно, сначала, но справился. Без тебя все здесь было бы не так.        Скотт улыбнулся. Он был рад это слышать. Он прекрасно понимал, что Лиам уже был самостоятельным и готов был выйти в люди, но он не хотел его отпускать. Это, как говорила мама, тот самый родительский инстинкт, когда ребенок хочет покинуть гнездо, а ты боишься, что без тебя он не справится. И все бы ничего, но ведь Скотт знал, что парень справится, что выберется из ямы и окажется под лучами солнца, он ведь еще покажет, на что способен. Лиам не был на него похож — он был более несдержанным, вспыльчивым и эмоциональным, но он был справедливым и умел давать людям второй шанс. Чего стоил тот же Тео, которого он не оставил загнивать в своем пикапе на окраине города, он помог ему и вытянул из бездны, в которую Скотт, кстати, его и отправил. Лиам был храбрее его, он шел напролом, иногда, конечно, чересчур грубо, но это был его стиль. В нем было все, что требовалось для альфы, и поэтому Маккол был спокоен.        Он наблюдал за тем, как Лиам общается с членами своей стаи, как пытается собрать всех воедино — он ведь даже с Ноланом обходился хорошо, несмотря на то, что тот с ним сделал в прошлом году. Скотт бы так не смог. Простил бы, да, но не смог бы включить в стаю. Лиам был милосердным и тонко чувствовал, кому можно было верить, а кому нет. Скотт так не умел — он верил всем без разбора, а потом разбирался с последствиями. Стайлз был прав — без него он был бы никем.       Снова перевел взгляд на парня и попытался передать ему эту уверенность: он знал, что все будет хорошо, даже если начало было не очень.        — У тебя получится. Я был таким же, даже хуже, когда все начиналось. Во мне страха было больше, чем в тебе. Просто слушай свое сердце и делай так, как велит Мейсон, — он издал смешок и заметил, как Лиам сразу же повеселел.        Данбар улыбался, чувствуя, как груз постепенно растворяется. Он действительно сможет справиться с этим горем, он снова всех соберет и настроит на лучшее — кто, если не он.        От Скотта веяло уверенностью, и это не могло его не убедить. Не было ничего вернее спокойно бьющегося сердца и мерного дыхания со стороны парня. И пускай он уже завтра уезжает, сегодня Лиам вновь перенял на себя его мощное влияние. Было что-то такое приятное в его голосе, он привык успокаивать и дарить свет другим. Его доброта была удивительна — для этого мира он был слишком хорошим.        Внезапно на телефон пришло сообщение, и Лиам знал, от кого оно было. Это была еще одна вещь, которая грела душу в такой мрачный и пугающий день.

* * *

      Лиам чувствовал себя намного лучше. Разговор со Скоттом помог ему справится с собственным страхом: больше не трясся, не боялся все испортить, наоборот, он был заряжен на лучшее. А смотря на Тео, который так плавно вел машину, он и вовсе расслабился — его рукам он мог довериться. Тот не проронил ни слова с тех пор, как он сел в машину: лишь улыбнулся парню и повез его домой. Лиаму нравилось такое молчаливое понимание, которое установилось между ними; они разговаривали глазами и всячески пытались друг друга услышать. Ему этого и не хватало долгое время. С Хейден было по-другому: она была мягкой и нежной с ним, но их взаимопонимание заканчивалось там, где начинались несовпадения во взглядах; она так сильно не хотела быть частью этого мира, а он постоянно втягивал ее в это, что они оба просто сдались. Когда она уехала, Данбар думал, что не справится, что потопит себя в горе, но множественные события, которые последовали после, не дали ему времени скучать. Конечно, в минуты спокойствия он вспоминал о том, как было хорошо рядом с ней, даже корил себя за то, что так легко ее отпустил, а потом это чувство проходило, улетучивалось, будто бы его и не было. И тут в его жизни появился Тео: напуганный, потерянный и уставший. Насколько сильно Лиам хотел его избегать, настолько сильно они и притягивались друг к другу.       Тео не знал, в какой момент это случилось. Помнил только, как его внезапно ударили по голове, когда он впервые опустил глаза на чужие губы и на секунду осекся: он задумался о том, как было бы здорово попробовать, испытать на себе это неизвестное ему чувство. Сначала это был лишь интерес, а затем — что-то большее. Он жадно искал его взглядом, прожигал в нем дыру, злил его и раздражал — делал все, чтобы заполучить внимание в свою сторону. Хотел добиться его расположения и выполнил свой план. А когда парень сам сдался и первым поцеловал его, Рэйкен понял, что у него снесло голову. Никаким интересом здесь и не пахло, он был влюблен, ему нравился этот дикий и агрессивный подросток, без него все казалось не таким.        О любви парень не знал ничего. Он помнил родительскую заботу и внимание, но это погрязло в болоте отчаяния и боли. Новый Тео считал, что не заслуживал любви, она должна была обойти его стороной, но в итоге ударила прямо в лоб. Лиам стал реальным, его чувства обнажились перед ним, и он поплыл. Перевел взгляд на него и улыбнулся: парень прикрыл глаза от усталости и попытался задремать, но он чувствовал его взгляд, не мог не чувствовать. Открыл глаза и столкнулся с ним взглядом. Тео был прекрасен; от того, как он смотрел на него, щемило сердце. У него точно начнется аритмия из-за чертовой химеры. Но на деле лишь улыбнулся и протянул свою ладонь к нему: положил ее на чужое предплечье и слегка сжал. Ему нравилось чувствовать на себе его тепло, он, казалось, никогда не мерз и был привычен ко всему.       Тео включил поворотник и остановился на светофоре. Оставалось тридцать секунд, и ему хватила этого времени, чтобы схватить чужую ладонь и переплести вместе их пальцы. Ему нравилось, что Лиам стал более открытым и податливым, больше он не скрывал чувства и не старался от него отстраниться — закончился период «кошки-мышки», когда он только и делал, что убегал. Теперь они перешли на новый этап, и Тео надеялся, что он продлится достаточно долго, потому что он не был готов прощаться с этим трепетным ощущением неизвестных ему чувств.        Как только светофор окрасился в зеленый, Тео вернулся взглядом к дороге, но руку свою не убрал. Он свернул на повороте и выехал на улицу, где жил Лиам. Ему не хотелось прощаться — они так много пережили за эти дни, что он хотел продлить минуты счастья, потому что оно казалось таким зыбким и прозрачным, и он боялся его потерять. И, припарковавшись на обочине, выключил двигатель, отстегнул ремень и повернулся к парню. Положил вторую ладонь на сцепление их рук и стал поглаживать нежную кожу Лиама; он же ему улыбался и завороженно смотрел за его действиями. А потом он поднял взгляд на ставшие родными глаза и тихо произнес:       — Хочу, чтобы ты остался сегодня со мной. Мне нужно, чтобы ты был рядом.        Улыбка олицетворяла надежду, она ей и была в прямом смысле этого слова, поэтому Тео не смог сдержаться. Ему нужна была эта надежда, он на нее рассчитывал как на лекарство от болезни. Потянулся к нему и, прикоснувшись к губам, все же забрал ее себе. Аккуратно пробираясь в глубины чужого сознания, он пытался нащупать в ее недрах то самое спасение — от ужаса, от боли, от лихорадки. В этих губах искал ответы на многочисленные вопросы, в них видел выход из лабиринта. Делал все медленно, как будто выверял каждый свой шаг, боясь спугнуть то, что отыскал.        А отыскал он себя. Настоящего и живого. В другом человеке увидел собственное отражение — этот Тео больше его не пугал, он был приятным и счастливым человеком. За душой, конечно, было много всего страшного, но это уже не давило мертвым грузом, не сдавливало череп и не вызывало чувства беспомощности. Он нашел свой путь, свою любовь и свой дом.       Отстранился от его губ, но не разорвал зрительного контакта. Все еще находясь на расстоянии нескольких сантиметрах, он улыбнулся ему и тихо ответил:       — Я останусь. Буду рядом столько, сколько захочешь.       И Лиам поверил ему. Смотрел и не мог наглядеться. Он видел перед собой такого умопомрачительно красивого и заботливого Рэйкена и не мог поверить, что этот парень был его. Ему удивительно шло быть таким трепетным и обходительным: на глазах у стаи он все еще оставался пугающей химерой, а в его глазах он уже давно потерял свой статус грозного волка. Он мог быть нежным, милым и мягким, и это покоряло чужое сердце.       Тогда из машины они вышли вдвоем и отправились в сторону дома. Еще было не поздно, и Лиам знал, что родители сейчас, скорее всего, сидели у телевизора и смотрели какую-нибудь передачу. Он не боялся быть пойманным, поэтому смело шел в бой, украдкой поглядывая на Тео: тот тоже не боялся, он продолжал мило улыбаться и держать его за руку. Отпустить его — значит, потерять, а он не мог себе этого позволить.        Забрались по лестнице на веранду и приблизились к двери. Тогда все же пришлось отпустить его руку, чтобы он достал ключи из одного из своих многочисленных карманов и открыл дверь. Войдя внутрь, Тео сразу прислушался: два почти одинаково бьющихся сердца — значит, родители парня были дома. Это слегка остудило его и заставила встрепенуться: он уже познакомился с мамой Лиама и понял, как следовало с ней общаться, но его отчим — дело другое, его он пока что не знал. И Лиам заметил это мимолетное волнение, почувствовав изменения в запахе. Тео переживал без причины, потому что он слишком хорошо знал своего отчима: Дэвид не доставит никаких проблем. И слегка потрепав его по плечу, он заставил его выплыть из волнения. Сам он успел уже раздеться, поэтому всячески намекал парню, что пора было выйти за пределы прихожей. Тот намек понял и побыстрее попытался избавиться от верхней одежды, в то время как парень уже шагнул в сторону света гостиной.       — Мам! — крикнул он, пытаясь привлечь ее внимание на себя.        — Да, милый? — она не стала отрываться от телевизора, лишь украдкой бросив взгляд на сына, зашедшего в гостиную.       Она и Дэвид расположились на диване в обнимку; свет в комнате был приглушен и сверкающий экран телевизора отбрасывал на них свои яркие цветные тени. Они были так безмятежны, что не хотелось их тревожить, но сейчас Лиам понимал, что не получится протащить Тео к себе без вопросов, поэтому он сам начал этот разговор.        — Помнишь, как ты говорила, что всегда будешь рада видеть Тео? — после этих слов она уже отвлеклась от происходящего на экране и, кивнув, посмотрела на сына. Только хотела что-то спросить, как за спиной у Лиама возник массивный силуэт. — Так вот, может он сегодня остаться у нас? Мы хотели бы…       — Конечно, конечно, что за вопросы. — Она вынырнула из объятий мужа и, опустив ноги на пол, стала надевать тапочки. Ее приветливая улыбка светилась даже в полутьме, отчего в груди Рэйкена разрослось приятное тепло. — Я очень рада видеть тебя, Тео.       И она не врала. Подошла к ним ближе и, огибая сына, потянулась к парню. Из Тео как будто бы выбили воздух, когда эта миниатюрная женщина крепко обняла его — он посмотрел на Лиама, а на губах того читалась лишь усмешка. О, да, это точно была его мама, нужно было просто к этому привыкнуть. Но Тео не хотел растягивать это чувство надолго, он уже привык к ее громко стучащему сердцу, ароматным цветочным духам и доброй улыбке. Обнял ее в ответ и почувствовал дикое желание опустить голову на ее плечо и зарыться носом в ее волосы — он всегда так делал, когда обнимал маму — но он не мог себе этого позволить. Отстранившись от нее, он улыбнулся и краем глаза заметил, как в их сторону двинулся отец семейства. Дэвид, все это время наблюдающий за развернувшейся картиной с дивана, сделал звук на телевизоре тише и поднялся с места. Тео сразу отметил про себя, что он выглядел не угрожающе, а достаточно добродушно, если еще будет улыбаться, как его жена, то тогда и вовсе бояться нечего.       — Пап, это Тео, мой друг, — Лиам поглядывал на Дэвида, который возвышался над парнем, и пытался понять ход его мыслей.        Рэйкен не стал стоять истуканом и решил для приличия заговорить первым:       — Здравствуйте, мистер Гейер. Приятно с вами наконец познакомиться.       — Лучше Дэвид, — протянув ему ладонь для рукопожатия, поправил он его, — все друзья Лиама меня так зовут.        Тео улыбнулся: приятно, конечно, быть в глазах его родителей другом. Хотя бы так.       — Мальчики, будете кушать? — спохватилась Дженна и была уже готова лететь на кухню, но Лиам ее вовремя остановил.       — Мам, мы не голодны. Мы устали, поэтому хотелось бы подняться на второй этаж и отдохнуть.        Тогда она успокоилась и понимающе кивнула: Дэвид взял ее за руку и отвел немного в сторону, чтобы мальчики смогли пройти к лестнице. Мужчина знал, какой заботливой она была, иногда даже чересчур, поэтому не хотел смущать Лиама еще больше — он и так видел, что тот чувствовал себя неуютно, находясь под этими изучающими взглядами. Он поглядел в их сторону, пока они не скрылись на лестнице, а затем вновь обратил внимание на Дженну и предложил ей вернуться к телевизору. Тео тоже это слышал — он не подслушивал, но все же ему было интересно, скажут ли что-то его родители о нем. Знал, что это было некрасиво, но ничего не мог поделать со своим суперслухом. Внезапно прилетел удар по голове, и он обернулся на Лиама с непонимающим выражением лица.       — Нечего подслушивать, — усмехаясь, сказал он.        Давно хотел дать Тео подзатыльник, это было как мечта номер один, и, исполнив ее, почувствовал себя удовлетворенно. Рэйкен ответил бы на его выпад, но не стал: хватит с него драк, он устал. Молча зашел в чужую комнату и направился к кровати: хотелось лечь и больше не вставать. Тео и не думал, что так сильно устал, пока его спина не почувствовала под собой мягкую постель.       — Не сгоняй меня сразу, дай я немного полежу, а потом, так уж и быть, переберусь на матрас.        — Не хочу, чтобы ты спал на полу. — Быстро сказал он и скрылся в гардеробной.       Тео так и остался лежать на кровати, но услышанное заставило его широко раскрыть глаза от удивления. Он ведь не ослышался, и Лиам действительно только что это сказал? Он хотел, чтобы они спали вместе? Вдвоем? На одной кровати? Эта информация не укладывалась в его голове, он чувствовал себя максимально странно, теперь кровать ощущалась жестче, чем была. Он не боялся близости с Лиамом, но лечь с ним в одну постель — это другое. Нечто сакральное, что ли. Он уже спал с ним в одной кровати, но это было не то: тогда они оба просто вырубилось под утро, не почувствовав при этом ничего, а сейчас они с самого начала должны были лечь вдвоем под одно одеяло. Лиам тоже понимал, как это прозвучало — наверное, поэтому он и скрылся в гардеробной, чтобы спрятать свой страх, запереть его в четырех стенах маленькой комнаты. Он знал, чего именно сейчас хотел, его переполняло слишком много эмоций, поэтому он и предложил это Тео, надеясь, что он ему не откажет. Они вместе прошли столько боли, им пришлось пережить кошмар, но у них еще был шанс пойти вперед рука об руку, поэтому Лиам хотел этим воспользоваться. Он хотел мира и покоя, хотел быть с тем, кто дарил ему эти ощущения — Тео сейчас нужен был ему как прохладный ветерок в полуденный зной.        Он искал футболку, в которой тот спал в прошлый раз, но никак не мог ее найти. Закинул ее куда-то, чтобы больше не чувствовать этого запаха, а теперь жалел — надо было ее хранить у сердца, как драгоценность, а он так халатно с ней поступил. Но у него было оправдание — тогда это был не он, это был прошлый Лиам, который еще старался отрицать чувства и не мог их до конца принять. Парень усмехнулся. Казалось, что это было в другой жизни. Сейчас он и представить не мог, как можно было отрицать это гулко стучащее сердце и подкашивающиеся ноги. Не понимал себя прежнего, но был рад, что изменился, что принял эти отношения, которые они пока никак не обозначили.       В итоге сдался и поглядел по сторонам: что еще он мог предложить широкоплечему парню из своего гардероба? Казалось, что ничего нельзя было на него надеть, но потом он вспомнил о своем кладе, который подкинула ему мама. Перебирая однажды вещи Дэвида, она выбрала более-менее добротные футболки и рубашки, которые ему уже были малы, и передала их сыну. На его вопрос, что ему делать с одеждой на размера два, минимум, больше его, она помотала головой и промолчала. Ну, да, конечно, нужно было просто захламить его шкаф, больше же места не было в доме! Но сейчас он был ей за это благодарен. Подставил под ноги табурет и взобрался на него, чтобы добраться до верхней полки, на которой покоился целый мешок со старыми вещами. Сбросив его вниз, он слез с табуретки и принялся рыскать в поисках подходящей для сна футболки. И когда нашел, улыбнулся — наконец-то! Поднялся с пола и краем глаза поглядел на мешок, убирать который совершенно не хотелось — потом разберется с ним. Тогда вышел из гардеробной и подошел к Тео, которого надолго оставил одного.        — Нашел тебе еще одну футболку, надеюсь, она подойдет… — На секунду у него сперло дыхание, когда он поднял взгляд на вставшего в полный рост парня. Тео слишком долго его ждал, раз решил раздеться.        Лиам понимал, что ничего такого не случилось, но это ничего было ого-го! Он всегда знал, что Тео был в хорошей физической форме, ему можно было даже позавидовать — видимо, у Врачевателей была тренажерка, иначе по-другому он не мог объяснить эту развитую мускулатуру — но сейчас зависть была последним чувством, которое он мог испытать. Видя обнаженного парня, он мог лишь томно сглотнуть и попытаться скрыть собственное смущение. Гора мышц, что предстала перед ним, была произведением искусства. Он был невероятно красив, как Давид Микеланджело, только в несколько раз лучше. Рельефный пресс, мощная и хорошо развитая грудная мышца, сильные руки — это было незаконно, быть таким идеальным было запрещено. Его глаза бегали по его телу, бессовестно представляя, как его ладони ощупывают каждый участок кожи, как он припадает губами к линии шеи и ведет ими вниз, проходя по всему мышечному рельефу. Осознал, как сильно хотел его, прямо сейчас, а потом поднял глаза вверх и поймал на себе этот отблеск голодных глаз. Тео думал о том же? Он был соблазнительно красив, и Лиам не понимал, как он еще сдерживал себя, чтобы не наброситься на него.       Но Рэйкен лишь ухмыльнулся его ошарашенному взгляду, взял из его рук одежду и, не отрывая глаз от Лиама, натянул на себя футболку. Поправил разлохмаченные волосы и положил ладонь на чужое плечо.       — Знаю, что чересчур привлекателен, но я думаю, мы слишком вымотаны для того, чтобы пытаться сейчас заняться сексом.       Эти слова отрезвили Лиама: он слегка отшатнулся и скинул его руку с плеча.       — Мы серьезно сейчас об этом говорим, или мне кажется?       Тео усмехнулся. Он присел на край кровати и посмотрел на парня снизу-вверх.       — Не будь маленьким. Рано или поздно это должно будет произойти, и я хочу быть уверенным, что ты этого хочешь.        Лиам не хотел об этом думать. Только не сейчас, пожалуйста. Он только принял их чувства, только осознал для себя все это, на большее он не был готов.       — Может, уже ляжем спать?       Тео заметно сник. Лиам не понимал, почему его так сильно волновал этот вопрос прямо сейчас, когда у них и без того было слишком много проблем. Он ведь еще не отошел от произошедшего, он все еще чувствовал запах смерти под своим носом, ему все еще было дурно. Возможно, Тео не понимал. Его уровень эмпатии по отношению к другим был мизерным — Лиам уже давно это заметил. Он не переживал за членов стаи так, как это делал альфа. И Данбар не винил его в этом, потому что это было в его природе, в его ДНК. По воспоминаниям Тео, которым он стал случайным свидетелем, он понимал, как жестоко с ним обошлась судьба. Чему могли научить ребенка Врачеватели Страха? Уж точно не эмпатии.        Он не стал ничего говорить парню, поэтому просто снова скрылся в гардеробной, чтобы переодеться, а затем молча отправился на кровать. Лег на правую сторону постели и кивнул Тео, чтобы он выключил свет в спальне. Парень не стал спорить, поэтому быстро дошел до выключателя и щелкнул им — комната погрузилась во мрак, и Лиам почувствовал, как когтистые лапы ночных кошмаров снова припали к его ногам. Он чувствовал неприятное дыхание над ухом, слышал клацание острых зубов, и поэтому решил резко зажмурить глаза — он должен был помнить, что был не один, что рядом был любимый человек, который уж точно сможет спасти его от придуманного страха. И, когда Лиам почувствовал, как пружина кровати скрипнула и грузное тело опустилось на другую сторону, он открыл глаза и поймал его знакомый, родной взгляд. К нему хотелось прижаться, зарыться в его объятиях и больше не покидать пределы его тепла. Он обознался, когда перепутал сексуальные желание с душевном порывом — ему нужна была его храбрость, его сила и его любовь. Именно поэтому он двинулся к нему навстречу и, когда между их лицами было минимальное расстояние, остановился. Лиам хотел быть ближе. Ему это было необходимо.        Тогда он положил свою руку на его щеку, стал аккуратно поглаживать кожу и одновременно с этим следить за его взглядом. Тео явно смягчился: улыбка коснулась его губ. Его, конечно, бесили эти колебания парня из стороны в сторону; каждый раз, когда Рэйкен пытался приблизиться к Лиаму, прощупать его изнутри, увидеть его настоящего, то он вечно закрывался, вечно пытался от него загородиться. Тео славился своим спокойствием в последнее время, но ведь он прекрасно понимал, что это ненадолго, что однажды порвет и пытайся удержать его. Он не хотел лавины, боялся сделать ему больно, поэтому проглотил комок собственного недовольства и просто продолжил помалкивать. Он должен был привыкнуть к такому Лиаму, молчаливому, закрытому и не идущему на разговор. И этот самый Лиам, похоже, услышал его размышления, потому что внезапно произнес:       — Прости меня, я не справедлив по отношению к нам. Я хочу жить и чувствовать, хочу быть рядом и разговаривать с тобой обо всем. Но я не знаю как, — он ненадолго прикрыл глаза, но, когда почувствовал, как его щеки тоже коснулась чужая рука, расслабился; открыл глаза и улыбнулся. — Когда мне поставили диагноз, мама была перепугана до смерти, она не знала, как с этим справляться. Психолог предупредил ее, что нужно провести несколько сеансом психотерапии, чтобы она поняла, как именно проявляются мои симптомы, на что я реагирую. Но я не смог туда ходить, бросил после второй сессии, потому что не хотел говорить, не хотел, чтобы в моей голове кто-то копался. С того дня я и вовсе закрылся. Родители были уверены, что это пройдет. Но, как видишь, так и не прошло. Чувства… они такие сложные, понимаешь? Я хотел бы, чтобы было проще, но я… Я поломанный, Тео.        Парень видел, как эти глаза цвета неба превратились в шторм — они почернели и взбунтовались. Скоро грянет гром и разобьет водную гладь вдребезги. Но он будет рядом, он захлебнется вместе с ним, потому что в этом была его судьба.        — Если ты поломанный, то я мертвый. — Он говорил это со смешинкой на языке, но Лиаму не было смешно. Ему стало еще хуже, как будто страх в обличие призрака все же добрался до него, он уже накинулся сзади и скоро его задушит. А если он заберет с собой и Тео? — Я не прошу тебя о многом, Лиам, я понимаю, что тебе тяжело сказать о своих чувствах. И я принимаю это. Но ты тоже должен понять меня: я не могу шататься на лодке в шторм. Хочу быть уверен, что не упаду и не утону. Не кидай меня, пожалуйста, за бортик. Могу не выплыть.        И Лиам задержал дыхание. Это было сказано так искренне, так нежно, что он готов был расплакаться. Никогда и не думал, что сможет разглядеть такого Тео Рэйкена.        — Я не позволю тебе утонуть, слышишь меня? — он приподнялся на локте и посмотрел на него сверху-вниз. — Не дам упасть. Больше никаких бездн, Тео, с нас хватит. Я… — и тут он вновь осекся.       Тогда Тео повторил его позу и тоже приподнялся на локте.       — Эй, я понял, можешь не продолжать.        — Нет, стой. — Он положил руку на его грудь и вперился в него своими красивыми голубыми глазами. — Я хотел сказать, что сейчас я сломлен. Смерть Бонни, ранение Арджента и Лидии, уничтожение Неметона — это сложно переварить, и я, правда, пытаюсь, но мне страшно. Я боюсь подвести вас всех, боюсь быть тем самым грузом, который утянет вас на дно. Какой толк в таком альфе? Я ведь… я… я хочу быть нужным.       И Тео почувствовал, как и по его ногам прошелся холод: это призрачный страх коснулся его оголенных ступней и попытался за них ухватиться. Но он не позволил страху захватить его в свои сети — он поборол его уже давно и не собирался к нему возвращаться. И Лиама он не отдаст на его растерзание. Именно поэтому он потянул его на себя и заставил упасть на его грудь: так, прижимая Лиама к себе, он пытался заставить его выровнять дыхание и прислушаться к его ровно бьющемуся сердцу.       — Не смей так говорить, иначе я тебя ударю. — Лиам усмехнулся. — Ты нужен нам всем, без тебя мы потеряемся. Я без тебя не смогу существовать в этом мире. Ты вытащил меня оттуда, Лиам, чтобы я сейчас сидел рядом и говорил это.        Этот голос успокаивал: Данбар чувствовал, как его глаза, до этого совершенно не желающие спать, постепенно закрывались. Тео убаюкивал его спокойствием и заботой, никакого призрака он больше не чувствовал — холод отступил, возможно, навсегда сбежал от него, боясь быть побежденным.       — Ты не представляешь, как сильно я хочу сказать то же самое. Ты мне нравишься, Тео, очень. С тобой хорошо, с тобой я забываю о своих проблемах, как будто их и вовсе нет. Откуда ты такой взялся вообще… — он зевнул и прикрыл глаза.       — Из ночных кошмаров.        И он не приукрашивал. Не так давно Тео Рэйкен только и думал о том, что его жизнь — это примесь густой обжигающей ртути и металлического запаха крови. Он был частью великого замысла, а потом оказался винтиком в умелых жестоких руках. Его жизнь была кончена дважды, и во всем этом он винил только себя. Сам подписал договор с демонами, а потом сам себя закопал под землю. Но потом в его жизни появился свет — и сейчас он обнимал его, прижимая к груди. Лиам дарил ему тепло и надежду. Он хотел сохранить это чувство надолго, хотел быть с ним всегда, поэтому посмотрел на него и хотел было это сказать, как вдруг понял, что парень уснул на его руках. Волчонок устал и решил предаться сну в его объятиях.        Сердце дрогнуло.       С Лиамом его сердце становилось живым, он его действительно чувствовал и признавал своим. Пусть это будет навсегда, пусть у него будет шанс на эту счастливую жизнь, пусть ему позволят любить этим сердцем. Посмотрел на парня и, погладив его по волосам, тихо произнес:       — Спасибо тебе за то, что однажды спас меня.        Он будет по гроб жизни ему благодарен.