На волосок от гибели

      Мертвая тишина объяла город. Хотелось вздохнуть, но гарь заполонила воздух. Пробираясь сквозь толщи смога, Лидия пыталась разглядеть выход — он должен был быть, он всегда есть — но вокруг была лишь тьма. Она задыхалась от запаха смерти, он был едким и прогорклым, разъедал нос и вызывал тошноту. Согнуться бы в три погибели и, упав, остаться лежать на земле навсегда, чтобы все это закончилось. Поскорее бы это все закончилось! Хотелось крикнуть, завопить, сорвать голос, но ей нужно было идти вперед, там ее ждало спасение, там она видела свет. Продвигалась медленно, потихоньку, под ногами хрустел снег, каблучки замшевых сапожек проваливались в маленькие ямки, ноги подгибались, но упрямство Лидии помогало ей идти дальше. Если бы еще не метель, все было бы куда лучше. Снег смешивался с гарью, все вокруг пылало, соединяясь в танце добра и зла. Танцевали, словно на могиле, как будто в последний раз. Кружась в воздухе, снег обнимал пепел, и на белоснежную землю ложилась грязь. Открывалась червоточина, она чувствовала ее; эти странные колебания, издаваемые землей, мешали ей идти ровно, но она все равно пыталась. Больше Лидия не могла определить, где пряталась тьма и куда падал свет — все смешалось воедино, как будто бы мир перевернулся и обнажил свою черноту. Бездна разверзлась и погребла под собой привычный мир. На душе было гадко, в груди пылали пожары, по щекам хлестал морозный воздух, а под ногами хрустел снег.       Внезапно услышала сторонние звуки и резко повернулась. Вдали виднелась фигура, очертания которой были размыты, однако она ее видела. Хотела было крикнуть, обратить на себя внимание, но внезапно ноги подкосились, и она упала на спину, мягко приземлившись на пушистый снег. Надеялась увидеть небо, затянутое белым снежным ковром, но перед глазами была тьма, непроходимая и пугающая. Земля все еще колебалась под ней, как будто выпускала кого-то наружу — демоны рвались на свободу. И тогда она почувствовала, как нечто невидимое подбирается к ее телу и острыми когтями начинает раздирать живую плоть. Она вскрикнула, когда острые когти вонзились в тело. Было больно, чертовски больно. Слезы хлынули из глаз, в горле застрял ком. Разрывало изнутри, как будто вынимали органы. Прикоснулась к груди и почувствовала на пальцах липкую теплую кровь. Руки дрожали, судорога охватила все тело, ее колотило так сильно, что ей казалось, глаза выкатятся из орбит. Открыла было рот в крике, но вдруг почувствовала, как кто-то крепко сжал ее за плечо.       — Лидс, ты чего зависла?       Очнувшись ото сна, Лидия повернула голову за спину и увидела перед собой настоящего, живого Стайлза, который с обеспокоенным выражением лица поглядывал на нее. Воспоминания возвращались постепенно, небольшими картинками, как будто моталась пленка. Все, что она видела только что, не могло быть правдой, это было невозможно. Стайлз же был реальным, он прямо сейчас стоял перед ней и все еще заботливо и нежно поглаживал ее по плечу. Но она замерзла, ей вновь было холодно и, наверное, все-таки больно.       — Ты не заболела? Бледная какая-то сегодня, — он приложил ладонь к ее лбу, пытаясь померить температуру. — Вроде не горячая. Все хорошо?       Крик застрял в глотке. Не могла произнести ни слова, лишь нечленораздельные звуки вырывались наружу. В глазах стоял ужас, зрачки точно были расширены, а руки до сих пор подрагивали — пришлось отвернуться от Стайлза, чтобы он своим зорким взглядом не заметил ее страха. Руки все еще чувствовали теплую жидкость, но, как оказалось, эта была всего лишь вода, почти переливающаяся через края раковины. На дне лежала грязная посуда, намыленная губка плавала на воде, точно кораблик, а струя горячей воды продолжала создавать вокруг себя водоворот. Девушка все еще была в шоке и не могла прийти в себя — нужно было зацепиться за настоящее, за сегодняшний прекрасный вечер в кругу близких людей. Вспоминай, Лидия, вспоминай. Ты не можешь избегать реальность, не можешь потеряться в своих фантазиях. Помнила, что Стилински решили устроить ужин, пригласили ее, маму и Джордана, которого нельзя было оставлять в такой день одного. Они достаточно мило посидели в большой компании, было немного шумно, но зато весело. Вспомнили день, когда собирались вместе в последний раз — оказалось, это было давно, даже очень — и это помогло ей справиться с ощущением страха. Только тут, в этом доме, Лидия смогла забыться, она смогла вспомнить о том, что все это время, несмотря на трудности, вокруг нее кипела реальная жизнь. Приехавший с учебы Стайлз тому доказательство.       Он говорил и говорил. Весь вечер рассказывал истории, ругал преподавателей, хвалился своими победами. В тот момент Лидия, не переставая смотреть на парня, чувствовала, как в груди разрастается приятное и теплое чувство. Она гордилась им, в ее глазах он так сильно вырос, что боялась не дотянуться до его высот. Легонько коснулась его щеки и получали в ответ искреннюю улыбку. Стайлз взял ее ладошку и легонько поцеловал тыльную сторону: это было настолько чисто и невинно, что хотелось запомнить этот момент навсегда. И, стоя около раковины с грязной посудой, Лидия постепенно начала приходить в себя. Стайлз все еще был поблизости, все еще смотрел озабоченно и взволновано, и она продолжала чувствовать на спине его теплую ладонь. Она снова замерзла. Ледяные руки опустила в горячую воду и попыталась сосчитать до десяти — пора было отрезвиться.       Один, два, три, четыре…       — Я вам еще работы принес, — произнес Джордан, поставив на столешницу грязные тарелки. Он мимолетно глянул на Стайлза, после чего сосредоточил внимание на Лидии. — У вас все нормально?       Стилински ничего не сказал: он лишь сложил руки на груди и снова посмотрел на Лидию, которая, наконец, выключила воду и принялась за мытье посуды. Она решила не пугать их — они и так были слишком обеспокоены происходящим. Именно поэтому, избегая лишних взглядов, она тихо произнесла:       — Все хорошо, Джордан. Я просто устала и выпила много вина, голова какая-то туманная.       Он не поверил, и она это почувствовала, но ничего не могла с этим сделать. Какого черта, Джордан! Только не сейчас. Краем глаза посмотрела на молодого человека и поняла, что это было ошибкой. Джордан понял этот пугающий взгляд, он знал, когда она так смотрела, но решил промолчать. Нечего было сегодня пугать народ в такой замечательно тихий вечер. Тогда он оттолкнулся от столешницы и как можно быстрее покинул кухню — хватит с него потрясений за все эти дни. Он и так устал от собственного сумасшествия, ему нужен был отпуск, в ходе которого он, наконец, сможет покинуть проклятый город хотя бы на пару недель. Так сильно хотелось отправиться куда-нибудь к шуму и гаму, к мегаполису, по типу Нью-Йорка или Чикаго, подальше от Бейкон-Хиллз и его пугающих погодных условий. Вышел из кухни и проследовал к столу, где все еще стояла его недопитая бутылка пива. Наклонился вперед и услышал, как об стекло ударился амулет, висящий на шее. Он не стал задавать вопросов — просто принял его из рук ведьмы и поблагодарил. Зачем он был нужен, что должен был сделать, его совершенно не интересовало, поэтому спрятал его под кофту и взял в руки пиво. Сегодня он позволил себе расслабиться, потому что завтра их всех ждал ад — завтра им придется столкнуться с пугающим хаосом. Если уж приходить на такую битву, то точно с похмельем, чтобы легче было ее переносить. Посмотрел по сторонам и сделал глоток из бутылки. Провести время у шерифа было идеей хорошей, хотя первоначально странной — он не понимал, что будет делать на семейном ужине, но, когда узнал, что, кроме Стилински и Мартин, там будет еще Тереза — куда ж без нее — немного успокоился. Казалось, будто бы эта девушка стала частью семьи Стилински, по крайней мере, она удивительно быстро сошлась со Стайлзом, как будто они уже сто лет как были знакомы и вообще были разлученными в детстве братом и сестрой.        Тереза тоже была удивлена, что так все хорошо получилось. Она, конечно, знала, что сын шерифа собирается в ближайшем времени приехать в городе, но она никак не ждала его поздней ночью на пороге его же дома. Проснувшись от шороха на первом этаже, она резко подскочила на кровати и мгновенно рванула к лестнице — звонить шерифу она не собиралась, сама справится с ночным гостем, у нее явно перед ним было преимущество. И каково было ее удивление, когда, спустившись на первый этаж, она увидела парня, копошившегося в тумбочке при входе. Моментально сократив расстояние до предполагаемого грабителя, она набросилась на чужую спину и обхватила его шею руками, дабы ненадолго выбить его из равновесия, но противник оказался сильнее, чем она думала. В мгновение ока молодой человек умело избавился от удушающего приема, скинув ее руки с себя, развернулся к ней лицом и со всей силой впечатал в стену: рукой надавил на голосовые связки и одновременно с этим стал разглядывать своего противника. Как только девушка опомнились, ее глаза окрасились в золотистый цвет, и от ярости показались острые клыки. Со всей силой она схватилась за его руку, которой он придавливал ее к стене, и что есть мочи оттолкнула — Стайлз, не успев сгруппироваться, отлетел в противоположную стену. Ударился спиной и, охнув, скатился вниз по стене. Тереза тоже рухнула на пол — это было чересчур неожиданно встретить достаточно сильного противника. Пытаясь восстановить дыхание, она аккуратно стала потирать пострадавшую шею.        — Вот сколько не тренируйся, все равно с оборотнями так просто не справиться. Что за несправедливость? — Стилински ухмыльнулся, после чего перевел взгляд на девушку. — Я кстати Стайлз.        Она попыталась улыбнуться, но получилось как-то неестественно. Тереза и так уже поняла, кто был перед ней — будущий агент ФБР, подающий надежды студент, лучший сын на планете. Смазано глянула на него, а потом вновь вернулась к побаливающей шее.       Стайлз же был более внимательным: он изучал ее, стараясь отметить мельчайшие детали. Зацепился взглядом, правда, за одежду, в которой она была. Узнав одну из множества своих футболок на стройном женском теле, он слегка зарделся. Никогда он не думал, что его вещи придутся по вкусу красивым девушкам. Он так долго мечтал, чтобы Лидия стала носить его одежду, что, когда это произошло, он сделал миллион фотографий, которые теперь хранились в отдельной папочке в телефоне. И каждый раз, заглядывая в нее, он чувствовал себя самым счастливым мужчиной на свете. А сейчас он и вовсе слегка опешил: вроде футболка была его и носила ее неизвестная ему девушка — Тереза, если быть точным — но асфальтовый цвет ткани так хорошо подходил к ее темным волосам, что он уже подумал отдать ей ее.       Тереза не могла не заметить такой пристальный взгляд в свою сторону, носом чуяла его заинтересованность и чувство легкого блаженства, поэтому она откинула волосы назад и театрально произнесла:       — Добро пожаловать домой, что ли. — Они практически одновременно поднялись с пола и также в одно время рассмеялись. — Надеюсь, ты не слишком против, что я заняла твою комнату и одолжила твою одежду, — слегка вздернув объемную футболку, она не заметила, как ткань приподнялась вверх, и татуировка, набитая на внешней стороне бедра, своими витиеватыми линиями стала видна внимательному глазу.       — Мда, так меня еще ни разу не встречали, — он все же кинул взгляд на оголенный участок тела, а затем быстро ретировался и испуганным взглядом посмотрел в бездонные глаза напротив. — Прости, я… э-э… я не хотел туда смотреть, я просто…       — Расслабься. Твоя девушка ничего не узнает.       Ее ухмылка, на удивление, его успокоила.       — Хватит с меня на сегодня голых женщин.        Эта фраза заставила Терезу рассмеяться: он ей понравился сразу, в нем она в какой-то степени увидела себя. И все то время, пока она наблюдала за ним, он все больше и больше располагал к себе. Сначала шериф не нашел, что сказать, когда увидел своего сына дома, а затем так крепко обнял его, что Терезе показалось, он его задушит. Она искренне улыбалась, глядя на картину вечной любви отцов и детей — она уже не испытает это прекрасное чувство, и от одной мысли об этом слезы пощипывали в глазах. Она видела и чувствовала любовь, которая витала в воздухе до того момента, пока Стайлз не решил отправиться к чужому порогу, покинув родной дом, напоследок сказав отцу, что все хорошо и он не в обиде. Он не смотрел на нее, но она сразу все поняла: она ведь заняла его комнату. Тереза вытолкнула его из родительского дома, позволив ему расправить крылья и взлететь. Стайлз, на удивление, был не против. Он, конечно, осмотрел свое жилище, в котором поселился женский запах, и, ничего не сказав, вышел вон. На секунду даже показалось, что это уже была не его комната — здесь явно обитал другой человек. И, наверное, Ноа заметил это в его глазах, поэтому весь вечер пытался говорить о том, как рад его видеть. Стайлз на него не обижался, даже не думал об этом; он считал, что тот поступил правильно, позволив Тереза остаться здесь.       Как только Стайлз его увидел, он его не узнал. На лице отца была привычная усталость, но в глазах у него горел огонек — он снова был счастлив, что дома не было тихо. Парень не мог нарадоваться, глядя на него во время ужина: ему так нравилось, когда он был таким живым, когда его глаза смеялись вместе с ним и улыбка не сходила с лица. Его отец, достаточно серьезный и суровый шериф, дома всегда старался натягивать улыбку. После смерти матери ему тяжело было вечно поддерживать образ все еще умеющего улыбаться человека; Стайлз уже тогда понимал, что это был спектакль, но он подыгрывал папе, потому что боялся, что правда станет реальностью, и он навсегда погрузится в горе. Когда раны более-менее затянулись, Ноа больше не давил из себя хорошее настроение — он мог быть веселым и одновременно с этим печальным, и никто уже за это его не мог осудить. Но когда сын уезжал в Куантико, Стайлз заметил ту самую старую улыбку, вымученную и наигранную, которую последний раз видел в детстве. Он знал, что отцу было тяжело принять тот факт, что он вырос и готов был идти вперед. Без него. Тогда Стайлз уезжал с тяжелым сердцем, обещая, что постоянно будет звонить. И он звонил, потому что переживал за состояние отца — лишь бы опять не начал пить — а потом, как услышал о Терезе, у него появилась надежда, что отец проснется ото сна и воспрянет духом.       Он не ошибся.       Смотрел на него и улыбался ему в ответ. За это нужно было благодарить Терезу, что он в принципе и сделал, улучив момент, когда после ужина мисс Мартин и отец отправились на задний двор подышать воздухом, Лидия с Джорданом собирали тарелки, а Тереза, желающая помочь, оказалась зажата в тисках Стилински. Он накинулся на нее, не спросив разрешения, просто потому что он был Стайлзом и ему было можно. Но, как ни странно, девушка его не оттолкнула, наоборот, обняла также крепко в ответ. В тот момент Тереза поймала дежавю — эти объятия показались ей до боли знакомыми, да и Стайлз был уже как родной. Она считывала его запах, чувствовала, как аромат легкого одеколона, который, скорее всего, выбирала его девушка, начал щекотать в носу, а вот уже за ним скрывался его родной, достаточно запоминающийся запах. Стайлз пах сладким чувством блаженства и радостью от встречи с родными, но было в его запахе что-то неприятное, терпкое — это был страх. Его она хорошо научилась различать за последнее время: не было в этом городе ни одного человека, который его не испытывал. Но Стайлз был собран, он не боялся битвы, скорее, его пугала неизвестность.       И, когда они отпрянули друг от друга, он тихо произнес:        — Спасибо за папу.       Ей не нужно было искать глазами шерифа, узнавать детали из слов его сына — она его поняла. И приняла его благодарность. На душе стало тепло — ей нравилась эта непринужденность их отношений. Они познакомились только вчера, а уже за это время успели и подраться, и обняться, как будто были знакомы вечность.       Вошедший в столовую Пэрриш прервал магию их общения. Он бросил взгляд своих светлых глаз на девушку, а потом, смутившись, обратил внимание на тарелки, оставшиеся на столе. Стайлз, очнувшись, снова улыбнулся Терезе и пошел на кухню помогать Лидии. По пути он хлопнул Джордана по спине и скрылся за стеклянной дверью. Болман склонила голову и, сложив руки на груди, посмотрела на Пэрриша, который, казалось, прирос к полу и не мог двинуться. Его руки бегали по столу, складывали вилки и ножи на тарелки, но делал он это так медленно, что девушка готова была рассмеяться. Она быстро сократила расстояние до стола и, элегантно вспорхнув, присела на край таким образом, чтобы помешать Джордану собирать тарелки. Была бы жива ее мать, она обязательно наругала бы ее за такое дикое поведение — где это было видано, чтобы в приличном обществе девушки могли позволить себе такие выкрутасы! Но ее здесь не было, значит и Тереза делала то, что ей хотелось.        — Я чувствую, что ты нервничаешь. Это из-за Лидии и Стайлза или из-за надвигающейся битвы?        Джордан выпучил глаза и тихо, чтобы никто посторонний не слышал, спросил:       — При чем здесь Лидия и Стайлз?        Она прищурилась и приблизилась к нему, чтобы ему было неудобно, чтобы он испытал дискомфорт. Она любила так поступать, потому что так люди превращались в самих себя и не строили из себя невест что. Так Джордан был как на ладони, она его чувствовала.       — Не делай из меня дурочку, Джордан Пэрриш. Я чувствую напряжение между вами, когда она рядом. А сегодня были нотки грусти в твоем взгляде. Так что это? Безответная любовь или…       — Тебе никто не говорил, что ты бестактная? — он был на взводе?.. Она не поняла, лишь состроила глазки и легонько улыбнулась. — Это не твое дело, Тереза.        Он все-таки забрал оставшиеся тарелки и, не смотря на девушку, вновь двинулся в сторону кухни. Ему совершенно не хотелось говорить о прошлом, частью которого была Лидия. Он хотел жить настоящим и не думать больше об упущенном моменте.

* * *

      Скотт поглядывал на спящий мертвым сном лес. Издалека казалось, что он застыл в мгновении: ничто не тревожило его покой, ничто не могло поколебать его уверенности в завтрашнем дне. Но Скотт знал, что завтра могло перевернуть все с ног на голову, и поэтому он продолжал наслаждаться этой прекрасной тишиной в одиночестве. Легкий морозец щипал щеки, изо рта шел пар, а ноги, обутые в легкие кроссовки, уже вовсе замерзли, но он не хотел уходить. С пустыря, на котором Арджент соорудил свой амбар, открывался прекрасный вид на лесистую местность, проехать немного вперед и можно будет заметить многочисленные городские огни, но это было так далеко отсюда, что, казалось, города и вовсе не было. Здесь Крис был в изоляции: он огородил себя от мира, а город от себя. Скотт знал, что охотнику было так проще — он справлялся со своей болью живя жизнью отшельника. Мама постоянно повторяла, что она свыклась с его личными границами: он выстроил их не специально и не только для нее — он просто хотел обезопасить себя от тех воспоминаний, которые лезли в голову каждый раз, когда он ступал за «городские ворота». Память не щадила его — она постоянно возвращалась в то время, когда все только началось, когда они только приехали в Бейкон-Хиллз. Скотт его понимал: он тоже чувствовал это влияние прошлого. Каждый раз приходилось проходить через все это заново — боль переживать с самого начала. Именно поэтому, возвращаясь в город, он старался отгородиться от произошедшего здесь и найти безопасный уголок.       Он каждый день старался преодолеть эти воспоминания, но они все равно возвращались. Иногда ночью в качестве сна, а иногда и днем, просто так, неожиданно. В глазах Криса он видел Эллисон так же отчетливо, как и в его глазах для мужчины навсегда запечатлелся образ его дочери. Они оба переживали свою боль порознь, но, сойдясь, без слов понимали друг друга. Возможно, поэтому они не так часто проводили время вдвоем, не оставались наедине, чтобы не делать друг другу больно. Вот и сейчас он сбежал. Лишь мимолетно глянул на Криса и вышел из амбара подышать свежим воздухом. Завтра будет битва, завтра все закончится или начнется заново, а сегодня они смирно выжидали, придумывая план нападения и обороны. Арджент думал, как они будут отступать, а Скотт считал, что это был не лучший настрой для завтрашнего дня. Они не ругались, но стойко выдерживали грозные взгляды друг друга. Мадам Бенуа, та странная ведьма, которую Малия привезла на их маленькую встречу, ходила из стороны в сторону и причитала — она была уверена, что они оба были не правы. На вопрос, что именно она имеет в виду, она отмахивалась и все глубже уходила в себя. Малия закатывала глаза и чуть бесшумно говорила, что слушать сумасшедшую старуху — не лучший вариант. Скотт, конечно, усмехнулся, но не придал особого значения ее словам. Все они были на взводе, всем им хотелось отдохнуть.        Посмотрел в ночное небо и зацепился взглядом за луну. Она почти была ровной, почти идеальной, еще чуть-чуть — и полнолуние накроет город. Неметон станет сильнее, и их жизнь окажется под угрозой: Монро оккупирует город, и им некуда будет деться. Мысленно он прощался со своими благоразумием и добротой — завтра эти качества ему не понадобятся, потому что завтра будет грязно. Игра будет нечестной, неравной и еще хуже — насмерть. Скотта пробрала дрожь: он передернул плечами и застегнул ворот куртки до упора, чуть не зажевав кожу подбородка. Наверное, нужно было возвращаться в убежище к картам, но он хотел еще немного постоять и послушать тишину. Сегодня он дал всем передых — они заслужили один выходной перед последним рывком. Стайлз звал его на семейный ужин, но он решил оставить его чисто семейным — им с Лидией нужно было побыть вдвоем хотя бы немного. А он должен побыть наедине с собой и собственными страхами.       Внезапно услышал, как скрипучая металлическая дверь отворилась, и по гравию засеменили шаги. Ему не нужно было поворачиваться для того, чтобы понять, что это была Малия. Она шла медленно, стараясь не нарушать тишины этого пустующего места. Подойдя ближе к парню, она поравнялась с ним и, поглядев на него, улыбнулась. Скотт все еще чувствовал себя странно в ее компании — он был рад, что она приехала, что откликнулась на его просьбу, но последняя их встреча оставила на душе осадок. Не так давно они оба клялись друг другу в любви, а уже сегодня снова были малознакомыми людьми. Их чувства зажглись неожиданно и также внезапно погасли. В мотеле, где-то между Техасом и Луизианой, на постели лежали ее вещи, она собиралась в дорогу и не брала с собой Скотта.        — Все это было помутнением, — она пыталась закрыть чемодан, но он, как назло не поддавался. — Всего лишь коротким романом.       — Позволь мне хотя бы…       — Нет, Скотт, я не хочу, — она резко развернулась к нему и достаточно грозно пресекла его попытки напроситься в попутчики. Ей не хотелось больше ни от кого зависеть, надоело подстраиваться под кого-то. Она хотела жить своим умом и своим сердцем, не дожидаясь чего-то в ответ и не надеясь ни на кого. — Мне нужно время проветрить мозги. Как приду в себя, позвоню.       С этими словами она захлопнула ненавистный чемодан и выпорхнула из его жизни настолько быстро, что он даже не успел ничего сказать. Прошло уже несколько месяцев, и с тех пор она ни разу не позвонила. Скотт решил, что так было лучше. Напоминать о себе он не хотел, да и тревожить ее тоже, поэтому он бросил эту затею — больше он о ней не думал. Старался, по крайней мере. Им было хорошо вместе, но порознь они чувствовали себя лучше. Не смогли быть вместе, потому что не сошлись планами на жизнь — она хотела свободы, а он пытался заточить ее в одном городе — что ж, их обоих устраивала такая формулировка. Не устроила она Стайлза, который оборвал ему все телефоны — возможно, он просто еще не смог смириться с тем, что они в принципе были вместе. Все это было до боли странно, поэтому Маккол откинул этим мысли подальше.       Он снова посмотрел на Малию и тоже ей улыбнулся. Несмотря на все, он скучал. От нее исходил все тот же приятный аромат: она редко пользовалась духами, предпочитала естественный запах, и это ему в ней всегда нравилось. Она была дикой, и ей это по-своему шло. Девушка сложила руки на груди и поглядела в том же направлении — лес впереди был все еще спокоен, ничего пока не предвещало беды. Волосы раздувались ветром, но ей не было холодно, она привыкла к погодным изменениям; слишком долго она была волком, а им, как известно, не так страшен климат, как людям. Скотту было холодно, и она это видела, хотела обнять, но вовремя себя пресекла — если решила уйти, надо уходить. Именно поэтому сильнее прижала руки к груди и слегка отвернулась: она устала уже пребывать в этом состоянии несостоявшихся возлюбленных, поэтому продолжала убегать. Не помнила даже скольких любовников сменила за эти месяцы, просто потому, что ей было не свойственно привыкать. Они все были правы, когда называли ее дикой: ее такой сделали обстоятельства, и она примирилась со своей природой. Они не могли, но это были их проблемы. Хотела уже нарушить гробовую тишину, но Скотт ее опередил. Поддавшись вперед, он, не глядя на девушку, тихо спросил:       — У Дерека все хорошо? Когда я звонил ему, он был… опечален?..       Малия тяжело вздохнула. Не та это была тема, об этом ей совсем не хотелось говорить, да и нельзя было.       — У него не все хорошо, но больше сказать не могу. Он сам расскажет, если захочет.       Скотт кивнул. У него не было права спрашивать, сам знал. Когда он видел его в последний раз, он так и не удосужился расспросить его о жизни, но, по крайней мере, Дерек выглядел счастливым. Что было сейчас, он не знал, а Малия не говорила. Она и не могла — она обещала Дереку лично. Ее поездка в Париж действительно была вынужденной: Малия ни за что не согласилась бы устроить семейную встречу, на которой обязательно должен был быть Питер. Она все еще обходила его стороной, а тут он сидел прямо напротив нее за обеденным столом — как будто места другого не нашлось — и поглядывал так заинтересованно, что хотелось врезать ему по лицу. Если бы Дерек не умолял, она не приехала бы. Но зато познакомилась с Корой, которая оказалась неплохим таким собеседником — теперь Малия могла сказать со стопроцентной уверенностью, что она из Хейлов нравилась ей больше всех. С ней она осталась потусить еще на какое-то время в Париже, а потом все разъехались, будто и не виделись никогда.       Но она обещала Дереку, что вернется и поможет, потому что семья, как оказалось, для нее что-то да значила.       — Я рад, что ты приехала. — Скотт вырвал ее из воспоминаний и заставил обратить на себя внимание.        Она посмотрела на него своим диким и неприветливым взглядом. Зачем он все портит? Она же не ради него приехала. Она здесь, чтобы надрать зад Тео и навсегда разделаться с охотниками. И Маккол это понял, ему не надо было переводить.        Малия больше не хотела здесь оставаться, поэтому сорвалась с места и вернулась в амбар. Им все еще нужно было держаться на расстоянии друг от друга — так оба себя чувствовали в безопасности. И не была бы Виктория ведьмой, если бы не заметила все эти рокировки между этими детьми. Она чувствовала каждую их эмоцию, знала их мотивы — ведьм обучали прясть магию из чувств, как клубок ниток затягивались ее силы. Весь вечер она пряла и пряла, прощупывая каждый шаг, думая, как будет лучше. Ей хотелось помочь им, но в первую очередь она должна была помочь себе. Неметон, обладающий такой несметной силой, выбросит в воздух столько магического пепла, сколько сможет, и ее главная задача — поймать его. Она знала, что в силу возраста не сможет поглотить всю эту мощь, но она постарается забрать как можно больше. Это нужно не только ей, но и им. Магический пепел сам по себе безопасен, он есть почти в каждом городе, в котором есть толика магии, но большое его количество может вызвать катаклизм. Сама она не застала тот ужас, что пережили ее сестры в прошлом. Когда завеса порвалась, и зло вырвалось наружу, многие ведьмы положили жизни для того, чтобы закрыть адскую бездну. Она боялась повторения.       Весь вечер она смотрела на звезды и считывала их положение. Видела, что тьме быть, что от нее не убежать, но надеялась на свет. Возможно, его хватит для того, чтобы завеса осталась закрытой. Надеялась, что содеянное можно будет исправить, что мальчик не станет играть с огнем и выберется из лабиринта собственных мыслей. Она верила в силу начерченного, но, пожив в современном мире, убедилась, что вера — самая слабая человеческая константа. Им требовалось что-то более осязаемое, и она могла дать им это. Если успеет спрясть последний защитный амулет, то это хоть немного приостановит надвигающуюся бурю, но если опоздает — быть беде.       И это будет страшнее Неметона.

* * *

      Лиам чувствовал себя глупо. После произошедшего в квартире Дитона он Тео не видел: тот будто заперся в своей берлоге и не желал отвечать на звонки. Парень понимал, что ему нужно было время — кому оно было не нужно — но он так устал ждать. До этого он бегал от него, а теперь все было наоборот. И это его раздражало. Почему сразу не мог сказать, что не так? Хотя не ему было упрекать его в этом. Он сам не знал, как мог спокойно теперь разговаривать с парнем после того, что случилось. Не знал особенно, что больше его повергало в шок — Дитон, который застал их на самом интересном моменте, или же тот самый чуть было не случившийся секс. Он и не думал, что они так быстро перейдут к горизонтальному положению — они ведь еще с вертикальным даже не разобрались. Наверное, не нужно было сейчас это обсуждать с Мейсоном: его уши не были готовы к такому красочному описанию. Лиам и сам не был готов. Чертов Тео. Он сводил его с ума каждый раз, стоило ему только дыхнуть в его сторону. Либо это была еще одна сверхъестественная способность химер, либо Лиам встрял по самые уши.        Тео ведь ему признался. Он сказал то, о чем Лиам даже подумать не решался. Признание в любви получилось смазанным, по крайней мере, в его памяти — сердце стучало настолько сильно, что заглушало все сторонние звуки. Он слышал, что именно парень сказал, но не хотел в это верить. Неужели после Хейден он решился на целибат? Нет, конечно, просто все это было так неожиданно и скоро, что он не успел опомниться. А больше всего его продолжало удивлять то, что его избранником стал Тео. За что он цеплялся в первую очередь — за его пол или его сущность — он опять-таки не знал. Ему точно пора было выдать грамоту как ничего не знающему в этом мире человеку.        И когда уже Мейсон вернется с этой проклятой пиццей? — подумал он, глядя во тьму приоткрытой двери. Он и забыл уже, как давно они не собирались вместе; казалось, что последний раз был в прошлой жизни. У Лиама было так много забот, поэтому он не мог выделить время для лучшего друга. Как только приехал Скотт, время появилось. Может, в этом и была прелесть альфы, что, когда он приезжал, всем становилось на какое-то время легче? Надеялся, что когда-нибудь сможет стать таким же вселяющим в других уверенность главарем стаи. Мейсон все еще в него верил, а его одного могло хватить на весь мир. Лиам улыбнулся. Он действительно соскучился по такой жизни: они снова проводят вечер вместе за игрой в плейстейшен и пиццей, обычный пятничный вечер, не омраченный трудностями. Но в последнее время происходило так много всего необычного, что он просто сбился со счета.        Не успел подумать об этом, как услышал громкие шаги на лестнице. Он и забыл, что Мейсон топал, как слон; мама вечно обвиняла его в этом, а он лишь махал рукой и просил прощение. Такие мелочи радовали Лиама своей значительностью. Как же сильно ему не хватало этой жизни. И Мейсону, наверное, тоже, он сам не знал. На удивление, Хьюитту эта сверхъестественная жизнь больше пришлась по вкусу, чем его другу, хотя сила почему-то ему не досталась. Ему нравилось чувство риска, адреналина в крови — все это придавало обычной жизни те самые яркие краски, которые он искал в старшей школе. Конечно, никому не расскажешь о том, что ты спасаешь мир, но он все равно чувствовал эту важность, хотя иногда казалось, что всего было чересчур. Именно в такие моменты он хотел вернуться к нормальной жизни — к пицце и видеоиграм. И, зайдя в комнату, он поймал на себе заинтересованный взгляд Лиама и сам расплылся в улыбке. Как давно он мечтал о таком вечере в компании лучшего друга и Человека Паука. Опустился на пол к парню и положил пиццу на середину, чтобы обоим было удобно тянуться за ней. Лиам был ему благодарен: и за то, что позвал, и за то, что, несмотря на все проблемы, был рядом, даже иногда пытался закрыть его своей грудью. Он знал, что им еще много чего нужно было обсудить, во многом разобраться, но это была такая мелочь, по сравнению с тем, через что они уже прошли.       И Лиам поймал этот взгляд. Мейсон смотрел искоса: уже взяв в руки джойстик, он ждал, когда друг захочет начать игру, но в то же время всем своим видом показывал, что сегодня до Человека Паука ему не было никакого дела. Он хотел поговорить, и Лиам прекрасно это знал. Глупо было утверждать, что он не хотел, — он так скучал по Мейсону, а особенно по разговорам с ним, что представить себе не мог другого более интересного занятия для вечера. Наверное, поэтому он усмехнулся. Собственные мысли заставили его улыбнуться и сесть вполоборота, чтобы было удобно разговаривать с парнем. Он не знал, с чего должен был начать, с какого момента, но понимал, что должен был это сделать для самого себя. Лиам себя хотел послушать, он в разговоре с другом хотел осознать собственные чувства, о которых так сложно было говорить и которые невозможно было осознать. Надеялся, что это ему поможет. Однако не успел он ничего сказать, потому что Мейсон его все-таки опередил:       — Ты уж прости, но я не могу больше молчать! — он снова бросил джойстик на пол и тоже повернулся в сторону друга. — Я не дурак, хотя долгое время таким и был, раз ничего не понимал и не видел, но это не важно на данный момент. Сейчас я хочу обсудить с тобой то, чему я стал свидетелем не так давно. Ты и Тео.       Лиам и Тео. Точка. Больше он не сказал ни слова. По его взгляду было понятно, что так теперь будет всегда. Он и Тео.        Когда Лиам встречался с Хейден, вопрос так не стоял. Были «вы» и все, а тут Мейсон не мог себя переселить и на их странный союз использовать местоимение во множественном числе. Хотя, Данбар был согласен с ним: они пока не доросли до этого «мы» или «вы», пока были просто Лиам и Тео, два парня, некогда бывшие врагами и перешедшие черту. Странно было это осознавать, парень это понимал, поэтому не мог ничего сказать. Он просто сцепил руки в замок и глянул на друга: а что он мог сказать, когда Мейсон так смотрел на него — то ли с интересом, то ли с осуждением. Лиам уже запутался, так и еще и эта полутьма в комнате мешала — горел лишь прикроватный светильник за их спинами да телевизор с панелью меню Человека Паука. Они окружили себя этой призрачной темнотой, чтобы спрятать друг от друга блеск чужих глаз. Мейсон специально вырубил свет, — сразу подумал Лиам, оценивая собственное положение. Он был уязвим, потому что был не на своей территории, но нужно было преодолеть этот барьер и, наконец, сказать хоть слово.       — Я и Тео… — это были первые звуки, которые он издал за все это время. Мейсону со стороны показалось, что это был прогресс. — Как это сложно Мейс, — он тяжело вздохнул и уткнул лицо в кровать.       Хьюитт лукаво улыбнулся и положил ладонь на его сцепленные в замок руки. Сейчас он не собирался его ругать или набрасываться с упреками — он хотел честно поговорить обо всем, что сейчас происходило на чужом сердце.        — Давно у вас эти… сложности? — его голос был мягким, ласкающим, он как морская пенка, оставляющая след на белоснежном песке, нежный и спокойный.        Данбар подчинился звучанию морского бриза. Он слышал, как волны аккуратно ложились на берег, не прося ничего взамен. Он сам должен был предложить, потому что такова была природа.        — Наверное, с его возвращения. — Прозвучало двусмысленно, из-за чего Мейсон округлил глаза: такого ответа он явно не ожидал. — Нет, я не имею в виду, что между нами что-то началось именно тогда, просто… Просто я тогда ничего не понимал.        — А сейчас понимаешь?        Мейсон посмотрел на него серьезно, даже сочувственно. Он ведь знал его проблему, из-за которой ему иногда было сложно коммуницировать с миром. Все утыкалось в чувства, которое Лиаму легче было избегать, нежели признать.       — Он нравится мне, Мейс. Это я знаю точно, — и это было сказано искренне, в глазах зажегся игривый огонек. Лиам почувствовал, как затряслись поджилки — он только что признался самому себе в чувствах к Тео. Это было, на удивление, приятно. Ему понравилось ощущать это расходящееся в груди тепло. — И что? Не будет никаких «Лиам, он психопат», «Лиам, ты не можешь влюбиться в предателя», «Лиам, ты сошел с ума»?       По выражению лица Мейсона было понятно, что эти фразы все же были у него в голове, и он, возможно, произнес бы их, но не сейчас. Он сказал бы их в прошлом, в том ужасном прошлом, когда он всеми фибрами души ненавидел самодовольное личико Рэйкена, когда готов был лично дать ему пару тумаков и снова отправить к сестричке. Нынешний Хьюитт не хотел всего этого — что было до безобразия странно — он долгое время обманывал себя, говоря, как сильно хочет ему насолить, что упустил тот момент, когда привык к нему. К его странному, порой выводящему из себя юмору, к надменной улыбке, к вечно не вовремя брошенным, но таким точным фразочкам — к химере, к которой невозможно было привыкнуть, привык. И это уже даже не пугало. Он помнил их душевный разговор в его пикапе, те честные глаза, которыми он смотрел на него, и его слова. «Я его не обижу» — говорил он, и Мейсон ему почему-то верил. А сейчас смотрел на Лиама и понимал, что не ошибся. Его друг светился: его голубые глаза приобрели новый оттенок — внеземной, космический, индиго; они светились радостным блеском и погружали в бездну. В космос.       И Лиам, веселый и счастливый, он тоже был в космосе — барахтался в безвоздушном пространстве, голый, без скафандра. Потому что он ему был не нужен. Потому что он дышал там, где дышать было нельзя. Он поймал свою счастливую комету за хвост и с ней вместе отправился в странствие.        Он давно его таким не видел.       — Я рад за тебя, Лиам.       И кроме слов была еще улыбка, такая теплая и красивая, что Лиаму захотелось разрыдаться. Он так долго боялся этого разговора, шел к нему страшными, запутанными тропами, а в итоге растворился в объятиях лучшего друга и забыл о пройденном пути. Когда судьба выбирала ему друзей, она сделала правильный выбор. Мейсон — подарок. Мейсон — бриллиант. Он тот, кто дарил ему свет даже в объятиях тьмы. Лиам изначально был не прав: в комнате горел не только светильник и телевизор, главный свет исходил из чужого сердца, огромного и доброго.

* * *

      Тео чувствовал себя паршиво.        Он проспал весь день, почти не поднимаясь с дивана. Дитон, вернувшись с работы, несколько раз спрашивал его о самочувствии, но он благополучно врал, что все хорошо. Ничего не было хорошо. После того как Лиам ушел от него, он почувствовал легкое покалывание в области сердца. Схватившись за грудь, он чуть было не расквасил нос о шкаф, стоящий в прихожей. Кое-как добрел до своего дивана и потихоньку опустился на мягкую поверхность — все это время он пытался дышать, вдох-выдох, вдох-выдох, но это не помогало. Каждый новый вдох давался с трудом. Он был сбит с толку и не понимал, что именно с ним происходило, ведь он никогда до этого не жаловался на сердце, да вообще на здоровье. Тео прилег на диван и попытался расслабиться: закрыл глаза и вновь принялся выполнять дыхательную гимнастику. Это просто фантомная боль, — повторял он раз за разом, но это не помогало, сердце кололо по-настоящему. Уснул, конечно, но на следующий день чувствовал себя разбито, как будто по нему проехалась машина. На вопрос Дитона, как он себя чувствовал, он не отвечал, лишь мычал и кивал головой. Вскоре мужчина отстал, а Тео лишь перевернулся на другой бок и вновь задремал.       Когда он проснулся окончательно, был уже вечер. Дитон возился на кухне, было слышно, как скворчит масло на сковородке. Пахло мясом. Только в тот момент Тео осознал, что он на самом деле голоден. Попытался подняться с дивана и внезапно почувствовал, как закружилась голова. Он аккуратно сел и потер глаза — фокус был не очень четким, все немного плыло и шаталось.        Он чувствовал легкую головную боль…       …она не проходила уже несколько дней. Все дошло до такой степени, что он хотел уже биться головой об стену. Но каждый раз, когда представлял свой раскроенный череп, перестал об этом думать. Надо было просто отвлечься, просто занять себя чем-то другим, но чем он мог занять себя, сидя в подземных катакомбах? Может, это было то самое время, когда он должен выйти на поверхность и подышать свежим воздухом? Стоило выйти из комнаты и спросить их. А если не отпустят, если накажут? Но так было бы лучше — если накажут, будет больно. Одна боль обязательно победит другую, так было заведено в организме.        Тогда соскочил со своей кровати и пошел к двери…       …открыл ее и увидел знакомый двор. На соседней улице живет Боб, его почти лучший друг. В последнее время у них не ладится — Боб просто ему завидует, ведь у него теперь есть новенький телефон, а у него нет. Что ж, пусть обижается. Он прогуляется и один. Через улицу все равно живет Скотт, он может поиграть с ним — Скотт не откажет, он слишком добрый для этого мира…       — Скотт Маккол новый альфа? Вы шутите? — он смотрел в их стеклянные глаза и не мог понять, могли ли они в принципе шутить. За долгие годы с ними он так и не научился распознавать их эмоции. Если они у них вообще были. — Он всегда был лузером из-за своей приторной доброты. Сломить его проще простого…       — Тео! Тео!        Из-за завесы прорвался знакомый голос. Тео понял, что голова перестала кружиться. Он потер глаза и попытался привыкнуть к домашнему освещению. Принюхался и понял, что страх распространился по помещению, перемешавшись с запахом отчаяния и легкого дискомфорта. Он спиной чувствовал, что Дитон нервничал, — не видел его лица, но мог представить каково было его выражение. Он не мог повернуться, не мог заставить себя встретиться с темными и мудрыми глазами: если Алан посмотрит на него, то все поймет. Тео не мог себе позволить быть пойманным, поэтому он вновь закрыл глаза и захотел прилечь.       Дитон был напуган. Он видел это мелом намазанное лицо молодого человека, он слышал его тяжелое дыхание и знал, что за все это время он от силы несколько раз поднимался с кровати. Лезть он не хотел, но и оставлять это все просто так тоже. Именно поэтому, несмотря на будущие возгласы со стороны химеры, он все же решил поговорить с ним. Сначала он разобрался с ужином, разложил мясо и сваренный картофель по тарелкам и двинулся в сторону дивана. Обычно он даже себе запрещал есть в других комнатах, потому что еда была предназначена только для кухни, но сегодня у них была вынужденная ситуация. Нужно было накормить Тео и придать его лицу привычный цвет.       Обогнув диван, он положил тарелки на журнальный столик, а сам присел на рядом стоящее кресло. Тео услышал звон тарелок, он почувствовал ароматный запах пряных трав, смешавшихся с жареным мясом, и после этого он не мог не открыть глаза. Перед ним на столике оказалась тарелка, а сбоку сидел обеспокоенный мужчина, который слишком громко и мучительно думал. Тео не хотел быть обузой для Дитона — это было, по меньшей мере, не справедливо по отношению к нему. Но еще больше он не хотел быть слабым. Долгие годы, сидя под землей под строгим надзором Врачевателей Страха, он боролся с собственными внутренними демонами, которые серьезно утверждали, что он не справится, что не победит в этой битве. Они убеждали его, что он сдастся и подведет остальных, но в ответ на это Тео становился все сильнее и сильнее с каждым днем. Преодолевая препятствия и превозмогая боль, он старался расправиться с демонами, которые так нагло поселились в его комнате и каждую ночь давали о себе знать.       Он не был слабым. Он был ребенком. А детям, как известно, положено было давать слабину. У него не было такого шанса — его этому научили. Был только один шанс на миллион, и этим шансом всегда был он. Его слабость все загубила бы, поэтому он постарался забыть о ней, затолкать ее подальше в подсознание и не вспоминать о ней. Но, когда он стал помогать Лиаму и остальным, он впервые вспомнил о существовании слабости. Тео все еще пытался подавить ее в себе, однако теперь с каждым днем становилось все тяжелее это сделать.       И сложно было кому-то это объяснить, даже Лиаму, который мог принять и понять все, что он ему скажет. Это бы не понял. Не было в его жизни таких примеров, когда, чтобы выжить, надо было подавить в себе все признаки трусости и слабости. Слабак не заберется на вершину и не сиганет с нее же, а он сделал это — поднялся почти до небес, чтобы потом упасть в бездну. Больше он не позволит себе взобраться так высоко, чтобы падать было не больно. Все же приподнялся с дивана и посмотрел на мужчину, комфортно расположившегося в кресле. Он не ел, он ждал. Тео это не нравилось — ему не хотелось, чтобы Дитон так явно показывал все свои мысли. У него на лице было написано, что парень уже не жилец.        — Все не так уж и плохо, как вы думаете, — тихо произнес он, все же потянувшись за тарелкой, предназначенной ему. Он подумал, что, если решится поесть, Дитон отстанет.        — Я говорил, что изменения, которым было подверженно твое тело, могут дать о себе знать в любой момент и в любой форме. Я просил сообщить мне, если ты почувствуешь себя плохо. — Он сложил руки на груди и достаточно грозно поглядел на парня. — Скажешь, что все хорошо? И эти дни ты просто высыпался и готовился к битве?        Понимал, что должен был соврать, что должен был обезопасить себя, но безопасно ли сейчас было уйти от ответа? Он смотрел на друида и пытался понять, к каким последствиям может привести его молчание. Лиам убьет его, если он умрет раньше времени — это он знал точно. Сразу же помотал головой — к черту такие мысли — и вновь обратился к Алану:       — Я чувствую, как мое сердце неестественно сжимается и импульсом разносит боль по всему телу. Как будто я задыхаюсь.        Дитон выслушал его молча, а потом поднялся с кресла и сказал ему, что они едут в больницу прямо сейчас. Тео он заставил поесть, а к собственной тарелке так и не прикоснулся. Парень чувствовал себя непривычно: кто-то заботился о нем, кто-то хотел ему помочь. Это было новое и достаточно приятное чувство, но оно тоже отзвуком воспоминаний отдавалось в сердце. Его родители тоже заботились о нем, они ни разу не отказывали ему в просьбе, всегда поддерживали его, да даже его сестра всегда была рядом. А он так просто променял все это на силу — продал то, что нельзя было купить, и был рад этому. И здесь уже не работало ни одно оправдание. Да, он был ребенком, он многого не понимал, но именно это он хорошо осознавал — он отдавал родных в руки дьяволам, а сам становился их рабом. Вся его последующая жизнь была наказанием за содеянное. И, возможно, сейчас его тоже наказывают: за то, что он уже сделал, и за то, что еще сделает.

* * *

      Бонни смотрела в окно уже битый час, совершенно не двигаясь. Из окна кухни был виден ухоженный задний двор с высоким забором и летней верандой. Луна, забравшаяся на верхушки голых деревьев, освещала все пространство вокруг. Девушка завороженно наблюдала за ней, ощущая, как внутри потихоньку разрасталось странное и непривычное чувство. Перебирала пальцами кулон, который дала ей мадам Бенуа, и заметно нервничала. Она не понимала, что вообще происходило в этом ужасном городе — не зря она не хотела здесь жить — и как ей нужно было с этим справиться. Они все смотрели на нее со страхом в глазах — она это видела. Кори тоже поглядывал на нее исподлобья, иногда отводил взгляд в сторону, и ей от этого было не по себе. Хотелось плакать и кричать, хотелось сбежать отсюда, уехать из города и больше никогда не возвращаться, но она обещала им помочь. Да кто они вообще такие, чтобы диктовать ей, что она должна делать? Алекс слишком быстро влилась в эту компанию, она была готова кинуться в бой без подготовки, и это ее бесило. Как так безразлично можно было относиться к собственной жизни? Бонни ничего не понимала.        Услышала шаги за спиной и сразу догадалась, что это был Кори. Он весь вечер ходил за ней по пятам, как будто боялся, что она выпрыгнет из окна и исчезнет в неизвестном направлении. Но она не собиралась сбегать — пока нет.        Они проводили сегодняшний вечер вместе: Кори следил за тем, чтобы девушки никому не причинили вреда, так как он мог прекратить действие их сверхъестественных сил, если у них самих не получится, а Алек просто их развлекал. Повезло им, что родители Брайанта уехали погостить к родственникам и оставили дом на его попечение. Кори надеялся, что Мейсон будет рядом, что он поможет, а на деле вызвался Алек, который не мог упустить ночевку в компании Алекс. За ним иногда было тяжело наблюдать — уж слишком ярко выглядела его влюбленность — поэтому Кори отворачивался или попросту уходил в другую комнату. Как и сейчас, оставив ребят вместе, он решил поискать Бонни, которая пряталась где-то на первом этаже и не хотела проводить время в их компании. Парень понимал ее чувства — не каждый день узнаешь, что ты пособник магического дерева, нацеленного на убийства людей. Его самого до сих пор бросало в дрожь. Если бы он оказался в такой ситуации, то уже давно свихнулся бы, а они держались — Алекс была чересчур весела, а Бонни, пускай и выглядела грустной, но все равно была собрана. Эта их сосредоточенность его пугала, потому что он так не умел.       Подошел ближе к столу и облокотился на него спиной: он не хотел ей мешать, он просто устал от одиночества. В компании Бонни Кори чувствовал себя лучше, она магическим образом заставляла его улыбаться. До этого он дружил с Хейден, даже мог ее назвать своей подругой, но сошлись они на фоне того безумия, которое творилось в Бейкон-Хиллз. Если бы не Тео и не его мания обзавестись стаей, они вряд ли начали бы общаться. Пока они подчинялись диктатору, у них было время для общения — они вдвоем хотели уйти от Тео, в то время как Трэйси и Джош были поглощены собственными амбициями. А когда они ушли, дружба как таковая растворилась. С Бонни он сошелся на фоне общих интересов, и это было лучшим способом найти себе друга. Наверное, поэтому, когда он узнал о том, что девушка тоже была связана с новым кошмаром, поселившимся в городе, ему стало плохо. Как же хотелось все вернуть назад, в тот первый день их знакомства. Вообще хотелось обернуть время вспять, чтобы забыть об этом ужасе.        — Как думаешь, у нас получится?       Бонни внезапно вырвала его из размышлений и развернулась к нему. Она устала бездельно проводить время в молчании — ей нужен был кто-то, кто был готов разделить с ней страх перед завтрашним днем.        Кори никогда ни в чем не был уверен, для этого у него был Мейсон — его извечный позитив мог заразить кого угодно. Бонни видела в его глазах этот легкий страх и неуверенность. Не то чтобы она испугалась, наоборот, была рада его честности. И поэтому улыбнулась. Она сама не была уверена в завтрашнем дне. Когда она ощущала зарождающееся в груди непонятное чувство, она рисовала. Вот и сейчас на столе, о который облокотился парень, лежал ее излюбленный блокнот. Сегодня она не хотела брать его с собой, потому что они собрались компанией, но, уходя из дома, бросила грустный взгляд на блокнот на столе и поняла, что не сможет его оставить. Ей нравилось рисовать тогда, когда мир вокруг рушился. Девушка привыкла убегать от реальности с помощью живописи: родители всегда говорили ей, что она много времени проводит впустую, но она их не слушала. Затыкая уши наушниками, она садилась за стол и продолжала рисовать. Сейчас ей тоже хотелось вернуться к недавней работе, которую она почти закончила, но Кори, стоящий поодаль, мешал ей. Она привыкла рисовать будучи одна.       Бонни проследовала к столу и взяла в руки блокнот. Парень повернулся к ней лицом и с интересом посмотрел на эту таинственную тетрадку. Она знала, что он сгорал от любопытства каждый раз, когда она доставала его из своей сумки и загадочно улыбалась: не любила делиться своим творением, но сегодня все было по-другому, сегодня она не была уверена в завтра, поэтому позволила ему прикоснуться к прекрасному. Бонни открыла блокнот на своем последнем законченном рисунке и протянула его Кори. Он, даже подпрыгнув от удивления, благодарно принял в руки ее творение.        — Мозг подкидывает картинки прошлого. Нью-Йорк я обожала, — она улыбнулась, почувствовав трепет от воспоминаний. — Там я творила, меня вдохновляли здания и люди, а здесь я будто заснула. Ничего не идет в голову.        Кори вроде слушал, а вроде и нет. Он был так сильно увлечен акварельной зарисовкой, что совершенно забыл о самом художнике. Нью-Йорк для него — город серый, непроходимый, туманный, но для Бонни он был удивительно цветной. Здания, выкрашенные в солнечные краски, выглядели радостными и свежими. Ему понравился этот контраст, отчего он даже улыбнулся.       — Потрясающая зарисовка.        Он не стал смотреть другие картины, потому что не получил позволения от девушки, но, как только вгляделся в ее глаза, понял, что можно. Тогда они оба сели за стол и начали рассматривать картины с самого первого листа. Бонни и забыла, как здорово было открывать другому человеку новый для него мир.       — Считаю, что ты обязана поступить в художественную академию. У тебя талант, Бонни!        — Спасибо, — она снова застенчиво улыбнулась, глядя на загоревшиеся от восторга глаза друга. — Я думала поступать в подготовительную школу при Джульярде, но этот переезд выбил меня из сил. Ничего не хочется, если честно.       Кори хотел ее поддержать, поэтому взял ее за руку и по-доброму улыбнулся. Он хотел что-то сказать, но внезапно на кухню залетел вихрь в виде Алека, который чуть было не вышиб дверь. Заметив их переплетенные руки и почувствовав в комнате запах печали, он быстро притормозил свой порыв и тихо произнес:       — Простите, что не вовремя. Я просто хотел спросить, не хотите ли вы пиццу? Раз мы застряли здесь до утра, то, может, хоть развлечемся?       Давно Кори не видел его таким радостным: они все были испуганы предчувствием о завтрашнем дне, но выражение лица Алека точно не подходило под эту ситуацию. Глядя на него, хотелось жить. И любить. И творить. Тогда он перевел взгляд на Бонни, которая лишь согласно кивнула на это предложение, и только тогда он сам дал добро. Алек не мог сдержать своей жизнерадостной улыбки: он поблагодарил обоих и выскочил за пределы кухни. Они с Алекс устали смотреть телепередачи по телевизору просто так. Когда Кори и Бонни их бросили, Алек почувствовал, как настроение девушки поменялось. Она в принципе все это время пыталась понять, как правильно нужно было себя вести, что чувствовать и о чем говорить. Ей было слегка неловко находиться здесь, да и врать родителям она не привыкла, но Алек пытался ее успокоить. У него у самого сердце бешено колотилось без причины: точнее, причины было две — Алекс и завтрашний день, и выбрать основную он явно не мог.        Все это время, пока они были здесь, он чувствовал себя загнанным в угол зверьком. С одной стороны, сейчас ему была открыта дорога, он мог действовать, пока рядом не маячил Лиам, а с другой — не знал он, что нужно было делать в такой ситуации. Алекс была первой девушкой, которая ему понравилась, не считая Дороти Андерс в младших классах, но тогда это была лишь детская влюбленность, а сейчас — все по-настоящему. Можно было спросить совет у старших друзей, но он не хотел так открыто говорить о своих чувствах. Конечно, все знали. Естественно. Однако одно дело знать и совсем другое обращать на это внимание.        Как только они решили остаться в гостиной, Алекс сразу же оккупировала диван и открыла учебник по английскому — удивительно, что она в такие минуты думала об учебе. Сам Кори сел в кресло и включил телевизор: он листал каналы, но на самом деле, положив на колено телефон, поглядывал в экран и, скорее всего, ждал сообщения от Мейсона. Тот обещал прийти, но чуть позже, ближе к полуночи, когда они с Лиамом проведут время вместе. Лиам обещал, что не придет. Он лично к Алеку подошел накануне этой ночевки и шепотом произнес:       — Не хочу мозолить глаза, побудьте с Алекс вдвоем.       Парень тогда фыркнул. Ну, да, вдвоем. С Кори и Бонни в придачу. Однако это было лучше, чем ничего. Перспектива провести вместе целую ночь ему очень нравилась. Хотя бы как друзья, но они могли со спокойной душой поговорить и узнать друг друга получше. Он знал, что она все еще продолжала к нему относиться как к другу — он ведь себя как друг и вел — но надежда не умирала. А когда Кори и вовсе сбежал в кухню с Бонни, он увидел свой шанс. Встав с удобного ковра и присев на краешек дивана, он кинул взгляд на девушку, которая была так красива в этом домашнем синем костюме — он подчеркивал цвет ее обворожительных глаз. Наверное, он был дураком, но дураком влюбленным. Смотрел, облокотившись на спинку дивана, и запоминал эту картину на долгие годы. Она, как фея, блестела в свете софитов и выделялась на фоне серых будней.       Алекс не могла не заметить такого пристального внимания в свою сторону. Она знала, что его сердце трепетало рядом с ней, она не могла не знать, но, как бы ни старалась, не могла ответить ему взаимностью. В ее воображении рисовался образ лишь одного человека — она часто думала о Лиаме, иногда даже не в самом приличном контексте. Он отказался от ночевки с ними потому, что должен был провести вечер с Мейсоном. Это была хорошая отговорка, — думала она, постоянно возвращаясь к словам Кори. Он сказал, что его парень придет, а вот Данбар нет. Это было несправедливо. Девушка не хотела обвинять молодого человека в этом. Вообще ей казалось, что он от нее прятался, иногда не очень умело и нелепо. Прятался, чтобы она забыла о его существовании и обратила внимание на парня, который постоянно маячит перед ее взором. Такая игра ей не нравилась: она не хотела, чтобы Лиам указывал ей, что ей делать. Да, он, может, и был главным, но не ему было говорить ей, что и к кому чувствовать. Может, она сама не хотела такого исхода, не собиралась влюбляться, но черт ее дернул. Лучше бы осталась дома и не переезжала в этот ужасный город! Наверное, им обеим нужно было остаться.        За Бонни она тоже переживала. Было в ней что-то тревожное: она как будто полностью состояла из нервных узелков, Алекс боялась лишний раз коснуться ее, чтобы не сделать хуже. Они вроде поладили, но назвать ее подругой она не спешила. Хоть они и были связаны тонкой невидимой нитью, но общего в реальной жизни у них не было. Теперь их объединяли только силы и этот причудливой формы защитный амулет, висящий на шее. Ведьма обещала, что он их защитит, но Алекс не очень-то ей верила. Она не производила впечатление женщины, которой в принципе можно было верить. С виду обычная шарлатанка, и какие дураки платили ей деньги за расклады. Хотя, кого она обманывала — когда только увидела ее замысловатые карты, тоже хотела попросить погадать, но та лишь смерила ее своим суровым взглядом и оттолкнула от себя. Они особенно не говорили: она дала им инструкции и выдала по амулету.       — Этот камень сможет сдержать ваши силы, — она протянула каждой в руки по цепочке и поочередно посмотрела им в глаза. — Не снимайте его до полнолуния, иначе случится еще больше бед. В ваших руках спасение и погибель Неметона, поэтому приберегите силы для последнего действия.       Она улыбнулась и уже хотела было встать, как Алекс остановила ее:       — Мадам Бенуа, могу я спросить?       Женщина медленно повернулась и уже смерила взглядом лишь ее одну. Алекс почувствовала, как у нее начали трястись колени — было сложно выдержать этот напористый взгляд. В голове роились мысли, а язык будто бы отнялся. Хотелось многое спросить, но не получалось.       — Неметон все равно выбрался бы вас, даже если бы вы остались дома, — не дожидаясь вопроса, сказала ведьма. — В вас есть то, что ему нужно, оно звало вас к себе, вот вы и явились. Больше сказать не могу. Еще слишком рано.       И после этих слов она оставила их наедине друг с другом. С того дня в голове застряли ее последние слова. Что значит «слишком рано»? Разве они не на пороге великой войны, или как там это все называется? Разве они не в зоне риска? Эта женщина пугала ее. Даже находясь на расстоянии от нее, казалось, что она все равно как-то влияла на них всех. Подсознание подсказывало, что это было невозможно, но Алекс все равно чувствовала. Она чувствовала, будто все это время за ней наблюдали — и Алек здесь был не при чем. Его заинтересованный, слегка напрягающий взгляд был не таким страшным. В этой комнате явно было что-то еще. Что-то звало ее, наблюдало за ней, и, возможно, этим чем-то был именно Неметон.        Одна мысль о дереве пугала ее. Она встрепенулась и попыталась сосредоточить внимание на тексте учебника. Буквы не складывались в слова, слова — в предложения. Она смотрела и не могла ничего разобрать, поэтому все же захлопнула книгу и с нервным вздохом бросила ее на ковер.       — Грозно ты с ней, — издав смешок, сказал Алек.        Алекс лишь поправила прическу, спустила ноги на ковер и посмотрела на темную обложку учебника.       — Я боюсь, что мы не сможем его уничтожить. Что, если мы проиграем? Мы с Бонни вообще не готовы к тому, что будет происходить, это вы бывалые.        — Эй, я тоже тут новенький. Ни в каких ранее битвах не участвовал, так что для меня это тоже в первый раз.       Алекс посмотрела на него и благодарно улыбнулась.        — Если мы проиграем…       — Не проиграем. На нашей стороне сила и знание. Мы все сделаем в лучшем виде.       И девушка хотела ему верить. Она хотела, чтобы так оно и было, но все равно где-то в глубине души чувствовала, как разрастается дыра. Что-то было не так. Что-то происходило прямо сейчас, но они этого не знали. И Бонни это тоже чувствовала. 

* * *

      — Со мной все нормально.       — Тео, лежи и не двигайся. — Мелисса была строга, в принципе как и всегда. Наблюдая за тем, как молодой человек пытался помешать проведению исследования, ей сразу же захотелось приковать его к кровати цепями, но, так как в больнице это было не предусмотрено, приходилось словами заставлять его не двигаться.       Когда Дитон заявился в больницу вместе с парнем, Маккол тут же взяла их в оборот. Она лишь изредка поглядывала в сторону парня, но не могла не отметить для себя бледность его лица. Казалось, что он вот-вот упадет в обморок и даже не сможет дойти до кабинета врача.       В больнице сегодня было тихо, поэтому она спокойно могла провести их к специалисту, который провел бы исследование. Она завела их в кабинет врача функциональной диагностики и сразу же с ходу, пока она разговаривала с мистером Питерсом, указала парню на кушетку. Тео понял, что они хотели сделать электрокардиограмму и проверить его сердечный ритм, но он их об этом не просил. Собрав все мужество в кулак, он собирался сказать, что не будет проходить исследование, однако, стоило ему только посмотреть в глаза Мелиссе, как он сразу расхотел с ней спорить. Все же остался и стал потихоньку раздеваться. Сняв кофту и бросив ее куда-то в ноги, он лег на кушетку и начал ровно дышать — сейчас не время для паники. После Врачевателей и их экспериментов он боялся докторов, боялся уколов, проводков, труб и других различных медицинских приспособлений. Панический страх, который ему удалось спрятать на какое-то время внутри себя, сейчас вышел наружу. Сердце отбивало ударов сто двадцать, не меньше. Мелисса говорила успокоиться, а он только сильнее себя раззадоривал. Не мог он успокоиться, когда врач прилеплял к его груди эти страшные проводки. Тогда закрыл глаза и снова попытался дышать.       Вдох-выдох. Вдох-выдох. Вдох…       …выдох оказался тяжелым и неподъемным.       Он дышал и не дышал одновременно. Было холодно. Очень холодно. Он в какой-то металлической коробке, его заперли. Тео стал стучать кулаками по металлическим стенкам, кричать что есть мочи, но никто его не слышал.        Никто не придет на его крик…       Внезапно открыл глаза, и резкий свет ударил в глаза. Он проморгался и посмотрел на свою грудь: на ней уже не было никаких проводков. В кабинете было пусто, лишь его старая кофта была аккуратно повешена на стул — скорее всего, это Мелисса постаралась ее повесить. Он дивился этой женщине: как, после всего того, что он сделал, она могла оставаться такой заботливой и милой. Она больше не смотрела на него как на чудовище, не было в ее взгляде пренебрежения или злости — она просто приняла его как данность, как факт. Тео теперь для них всем был фактом, существование которого невозможно было опровергнуть.        Поднялся с кушетки и взял свою кофту. Он не понимал, что произошло. Он, что, заснул? И куда подевались Дитон, Мелисса и врач? Быстро нацепив кофту, он собрался было выйти из кабинета, но на выходе почти нос к носу столкнулся с Мелиссой. Она испуганно отпрянула от двери и слегка перевела дух.       — Нельзя так пугать, Тео. Я уже не молодая. — Она зашла внутрь и прикрыла за собой дверь. — Дитон все еще беседует с врачом, а я пришла проведать тебя. Вижу, тебе уже лучше.       Женщина протянула руку к его лбу и традиционным образом померила температуру.       — Что со мной происходит?        Она серьезно посмотрела в его глаза и, тяжело вздохнув, пожала плечами.       — Я не знаю, Тео. Согласно исследованию твое сердце в полном порядке. Но Дитон сказал, что ты себя плохо чувствовал пару дней, и я вижу, что ты весь бледный, еще и заснул посреди исследования. Я думаю, может ли… — Мелисса ненадолго притормозила, но потом все же решила спросить: — Может ли это быть влияние Неметона?       Тео не знал. Никто из них не знал, какое воздействие на них должен был оказывать Неметон на последней стадии роста. Возможно, это был он, Рэйкен не хотел его списывать со счетов, но он не желал о нем думать. Завтра ему нужны будут силы, чтобы победить это волшебное дерево. Если он не сможет встать с кровати, значит, они проиграют.        Может, они уже проиграли?