Дорога в дюны

      Недалеко от душной и пыльной столицы Мермата, среди клочков монастырских огородов, пшеничных полей и коровников расположился храм Шахам. Невысокий, но остроконечный, он был похож на вылепленный ребёнком оплывший песчаный замок. То тут, то там были выдолблены овальные окна, а по бокам примостились пристройки-кельи.       Юные послушники в изумрудных одеждах денно и нощно молились великому богу Шахам, учили языки под руководством опытных монахов, самостоятельно обеспечивая себя пропитанием. Никто не роптал, ведь даже пшеничная лепёшка, что появилась на столе тяжким трудом многих рук — уже милость великого Бога, а возможность стать настоящим монахом ещё нужно заслужить.       Послушник Ариф, держа в загорелых руках мотыгу, рыхлил сухую почву кукурузной грядки.       - Я принёс воды, - смиренно сообщил ему другой послушник, сосед по келье. Ариф кивнул и дождался, пока сосед выльет ведро под широкие листья.       - Готов к странствию?       - Уже завтра, - вздохнул Ариф. - Я немного волнуюсь, но очень жду этого часа, да направит меня Шахам.       - Ты справишься, - улыбнулся ему послушник, коснувшись плеча. - Бог милостив.       С этими словами он взял пустые вёдра и вновь ушёл за водой, а Ариф вернулся к рыхлению грядки своей мотыгой. Солнце палило нещадно, но юноша знал, что странствие может завести его в куда более жаркие страны, поэтому в молчании продолжал свою работу, изредка поглядывая в сторону храма.       Он проработал до самого захода солнца, прерываясь лишь на то, чтобы напиться из того же ведра, что приносил ему друг для полива растений. К ужину, закинув на плечо мотыгу, Ариф направился к храму. Он окатился из бочки, смыв дневной пот, переменил рубашку и зашёл в трапезную. На скамьях уже сидели другие послушники, такие же утомлённые трудом, как и он. Ели скромную пищу — лепёшки, молоко, тушёные овощи. Никакого мяса, ведь послушники должны строго соблюдать обеты, данные великому Богу. Разговоры тут велись такие же скромные — о труде, скотине, погоде. Говорили, что лето нынче выдалось на удивление жаркое. Ну, да это и без разговоров ясно.       Ариф улыбнулся… Жара ему была куда милее холода. От природы он был смуглым. Мерматская кровь в его жилах была разбавлена чужеземной. Ариф догадался, что стал плодом насилия кочевников над своей матерью, и потому оказался сиротой. Но он не был в обиде на мать, ведь она дала ему жизнь и даже принесла в храм, где его взрастили и воспитали. Теперь же ему предстояло испытание странствием, чтобы стать полноправным монахом.       Рано утром, ещё до того, как проснулись все обитатели монастыря, испытание Арифа странствием началось.       - Послушник храма Шахам должен жить в скромности и смиренности - богатство развращает. Послушник не должен есть мяса - оно плод смерти и жестокости. Послушник не должен познавать постельных утех - им должен руководить разум, а не плоть. Ты всё помнишь, Ариф? - строго спросил юношу настоятель.       - Да, - склонил голову послушник.       - Да укажет тебе путь Шахам.       И ворота храма закрылись для парня ровно на год.       Арифа напутствовали и выпустили в большой мир, где он не был с самого своего рождения. Все семнадцать лет своей жизни он был в святой уверенности, что ему там не на что смотреть. Собрав в дорожный мешок запас лепёшек и пару смен одежды, навесив на пояс бурдюк с водой, босой юноша в зелёном одеянии направился по дороге куда глаза глядят. Он горел своей верой. Он был уверен, что мир ждёт его миссии. Он должен был склонить к богу Шахам как можно больше людей и вернуться в храм спустя год, в своё восемнадцатилетие.       Города и деревни, что встречались ему на пути в первые недели, были и так под властью храма. Послушнику не было нужды вести в них свои проповеди, но испытание было не только в них. Нужно было странствовать без единой монеты, не уподобляясь при этом попрошайками и ворам. Шахам всё видит. Он милостив только к тем, кто зарабатывает на жизнь своим трудом.       И Ариф зарабатывал. Где-то он выступал как менестрель с церковными песнями за плошку похлёбки. Где-то впрягался и в тяжёлый физический труд, чтобы купить хлеба или молока. Несколько раз его обманывали, но Ариф лишь воздавал молитву за своих обидчиков. Заблудшие души, не знающие любви — так он думал, покорно уходя без всякой оплаты за свой труд, и снова искал работу. Он не думал о том, где ночевать. За пределами городов он располагался в чистом поле, и одеялом ему было звёздное небо.       Так, неделя за неделей, он добрался до сухих пустошей, где жили маленькими общинами люди, не слышавшие о боге Шахам.       Поправив похудевший заплечный мешок и отряхнув пыльное одеяние, Ариф ступил на дорогу по направлению к первой общине. Лаяли собаки, кудахтали куры, блеяли козы... Смуглые женщины за низкими огородами косились на путника с подозрением. Старики на лавочках под навесами смотрели с равнодушием, а взрослые мужчины оценивали его. Опасен ли? Вооружён ли? Что нужно?       - Я не причиню вам вреда, - улыбнулся Ариф, но по взглядам женщин понял, что его не поняли. Тогда он перешёл на всеобщий. - Я просто путник и хочу рассказать вам о своём Боге.       - Иди своей дорогой, - не особо учтиво ответил ему на всеобщем седой старик с клюкой. - Нам не нужен твой Бог.       - Выслушайте меня, и, может быть, вы измените своё мнение.       К старику подошёл бородатый мужчина с вилами и что-то спросил. Старик со вздохом покачал головой и кивнул в сторону Арифа. После этого вилами ощерились все, у кого они были до этого в руках.       - Иди своей дорогой, мальчик, или пострадаешь, - повторили ему.       - Но позвольте… - начал было Ариф, наученный не отступать так просто от своей миссии. - Шахам примет вас в своё лоно как своих детей.       После этих его слов селяне кинулись на него, и путнику не осталось ничего иного, кроме как бежать. Бег его был лёгким, потому что лёгким было само его тело, но пустой желудок напоминал о себе урчанием, и горящие мышцы наконец отказались действовать.       Ариф остановился и оглянулся назад. Преследователи оставили его уже давно, но страх гнал вперёд до тех пор, пока ноги не стали казаться тяжёлыми, словно наковальни.       - Великий Шахам… Почему люди не хотят слышать о тебе? - скорбно сказал юноша и пошёл вперёд, к следующему селению.       Но и там послушнику лишь позволили налить в бурдюк воды из колодца, а после тоже прогнали. В третьем селении Арифа даже выслушали — вся община собралась на площади, и юноша воодушевлённо рассказал всё, чему его учили. А после толпа разразилась хохотом. На парня показывали пальцем. Кто-то даже кинул огрызком яблока. Таким униженным Ариф не чувствовал себя никогда. Он покинул селение быстрее, чем тогда, когда его прогоняли вилами. Тут, вдали от подконтрольных Шахам деревень и городов, всё острее ощущалось, что странствие — это тяжёлое испытание, и нужно быть сильным духом, чтобы вынести его.       Так шли дни, тянулись долгие мили пути. Босые пятки Арифа ступили наконец на горячие пески. Быть может, бедуины будут более восприимчивы к проповедям…       Их селение было похоже на выгоревшее лоскутное одеяло. То тут, то там были раскиданы палатки и шатры, лежали верблюды, тюки со скарбом. Несколько тощих собак высунули от жары языки и смотрели на чужака лениво и без всякого интереса.       Немногочисленные люди были с ног до головы укутаны в белые балахоны, а мужчины отличались от женщин лишь тем, что каждый носил на голове толстую чалму из грязной и огрубевшей от ветров и песка ткани.       Ариф шагнул на чужую территорию с улыбкой, как и подобает человеку его миссии, ведь он пришёл с миром, чтобы обратить к своему Богу этих дикарей.       - Я путник и хочу рассказать вам о своём Боге, - громко объявил парень, окинув взглядом всех бедуинов, что были перед ним. Люди хранили молчание, зато ближе к Арифу подступили чумазые обросшие дети опасливо. Взрослые их не слишком останавливали. Юноша воодушевился этим - значит, его тут не испугались, раз доверяют детей. Различить между собой мальчиков и девочек не было никакой возможности, и Ариф без задней мысли протянул руку к одному из детей, лет семи на вид.       Раздался истошный девчачий визг, и люди в один миг всполошились. Заохали женщины, залаяли собаки, сорвались со своих мест мужчины. Послушник замер на месте, примирительно выставив перед собой ладони и в испуге попятился от людей.       - Я не хотел причинить вреда! Я пришёл с миром! Я… - но тут на голову ему опустилось что-то тяжёлое, а после… темнота.

***

      Ариф очнулся лежащим на песке под жёлтыми лучами заходящего солнца. Жуткая головная боль не давала сосредоточиться ни на единой мысли, а путы по рукам и ногам - пошевелиться. Ресницы на левом глазу не желали отлепляться друг от друга от спёкшейся крови, что стекла с его рассечённой макушки.       Юноша с трудом перевернулся и огляделся вокруг. В глазах всё плыло, но Ариф увидел, что его кинули под брюхо к жующему колючку верблюду, что лежал на окраине стоянки. Ещё спустя несколько минут к нему подошли двое – мужчина и женщина. Длинный и тощий бедуин покрикивал на, очевидно, жену, пока та смывала с лица Арифа кровь, а после прогнал её. Когда женщина торопливо удалилась, он сам опустился на колени рядом с пленником и бесцеремонно схватил его челюсти грязными ладонями, заставляя открыть рот. Он совал ему в рот пальцы, пока не рассмотрел все зубы до единого, и остался увиденным вполне доволен. Рассмеявшись юноше в лицо, он хлопнул его по плечу и ушёл в палатку.       Ариф ужаснулся тому, что с ним проделали. Он знал, что зубы интересуют только конокрадов и работорговцев, а раз он не конь, то утром его повезут на невольничий рынок и продадут в рабство. И тогда рухнут не только мечты о служении монахом, но и надежды на свободную долгую жизнь.       Юноша сжался в комок и перекатился на колени. Сначала он воздал молитву Шахам. После стал пытаться вытащить из пут хотя бы руки, но всё было тщетно. Из глаз покатились слёзы. Неужели вот так закончится его путь?       - Всемогущий Шахам… Пошли мне спасение, - прошептал в отчаянии юноша и в тот же миг увидел, что из-за крайней палатки выглядывает та самая девчонка.       - За что ты так со мной… - покачал головой он, взглянув на ребёнка со скорбью.       Девочка спряталась, а после, озираясь по сторонам, тихонько направилась к пленнику. Она подошла вплотную к нему и юркнула к брюху верблюда, где её не было бы видно со стороны шатра.       - Молю тебя, освободи, - всхлипнул юноша, вытянув к девочке связанные верёвками руки. Та, как маленькая шустрая обезьянка, тут же принялась пилить верёвки маленьким ножичком. Несколько раз она задела острым лезвием кожу, но Ариф терпел. Он мог лишь благодарить свою спасительницу и смотреть по сторонам, моля великого Бога о том, чтобы никто не заметил происходящего.       Послышались мужские голоса. Девочка бросила ножичек и убежала, сверкая пятками. Ариф не винил её. Эта девочка подвела его, но она же и дала ему шанс сбежать. Она и Великий Шахам. Оставалось только не проморгать этот шанс.       Юноша вскинул взгляд в попытке оценить, сколько времени у него есть, и что следует сделать. Два бедуина проходили мимо и едва посмотрели на пленника, но они могли заметить нож на песке и разрезанные верёвки. Ариф торопливо схватил оружие, затолкнув его себе под живот, и плюхнулся на песок так, чтобы бедуины видели лишь его взмокшую спину и связанные ноги.       Они прошли мимо. Голоса стихли. Юноша осторожно привстал. Его трясло от страха быть замеченным. Проглотив вязкую слюну, он принялся резать путы на ногах и, когда это получилось, тихонько прокрался как можно дальше от палаток селения. Несколько раз он замирал и ждал. Ждал и умирал от страха, но наступающая тьма пустынной ночи была ему на руку. В сумерках его зелёные одеяния не так сильно выделялись на фоне песка, как светлые балахоны бедуинов, и, когда страх быть замеченным сменился на страх быть пойманным вновь, Ариф припустил по остывающим пескам со всех ног подальше от места своего пленения.       Теперь у него не было ни дорожного мешка, ни бурдюка с водой - лишь то, что было на нём надето. И маленький ножичек за пазухой. А пустыня жестока к неподготовленным путникам.