Тайны, которые мы храним

Потратив добрую половину дня на беседу с адвокатом, примчавшимся из Лондона утренним поездом, Хью отобедал в одиночестве. Джейми все еще был слишком слаб, чтобы спускаться в столовую. Да и видеть перед собой его кислую рожу мужчине не слишком-то хотелось. Другое дело, навестить крестника ночью, когда его, безвольного и слабого, можно легко уткнуть лицом в подушку, а растянутый зад вздернуть повыше. Шэрон тоже не соизволила присоединиться к нему, но отсутствие компании не испортило Хьюго аппетита. Куриный крем-суп с хрустящим беконом и сочная отбивная с пюре из сельдерея были выше всяких похвал. Тщательно пережевывая мясо, мужчина всерьез размышлял о том, чтобы предложить мисс Хилл место кухарки в своем новом доме — оставлять за собой поместье, избавившись, наконец, от Джеймса, Хьюго не планировал. Слишком много денег стоило его содержание, а уж что-что, а цену деньгам Хью знал. Он ведь не врал крестнику, рассказывая об их с Джорджем Барнсом босоногом детстве. Вечно грязные, вечно замерзшие, вечно голодные ирландцы на окраине Лондона — вот кем они были. За происхождение и акцент их презирали такие же нищие английские дети, жившие в трущобах по соседству. И так было до тех пор, пока они оба не научились давать сдачи. Хью помнил себя крепким жилистым подростком с вечно сбитыми костяшками рук. Помнил своего заклятого обидчика, харкающего кровью в темной подворотне, и его последний предсмертный хрип. «Жил как собака и сдох как собака» — сказал он застывшему в ужасе Джорджу. Тогда его не поймали, но вся улица догадывалась, кто пырнул финкой под ребра Черного Билли. Джордж, насколько было известно Хью, никогда никому об этом не рассказывал и унес тайну с собой в могилу. Глупо, сентиментально, но иногда Хьюго скучал по другу детства: все-таки столько лет прожили бок о бок. Вместе дрались, вместе до полусмерти вкалывали в порту, вместе заработали первые большие деньги, вместе выбирали мебель в свои кабинеты в новом офисе. Потом, правда, Джордж встретил Уиннифред, и Хью остался один. Это произошло на одном из приемов, куда их обоих принялись приглашать после первых удачных сделок. Пошив себе добротные смокинги и избавившись от ирландского акцента в речи, друзья не пропускали ни один — это было полезно для дела: связи, знакомства, информация. Их тогда представили чете Флетчер и их очаровательной незамужней дочери. Старик Флетчер, хотя в то время стариком его еще никто не называл, не скрывал, что ищет своей дочурке мужа при деньгах, и таскал ее по театрам и богатым домам, куда был вхож из-за дальнего родства с тогдашним премьер-министром. Джордж был очарован, сражен наповал и влюблен в юную красавицу с первого взгляда. Несколько дней после приема он не мог говорить ни о чем другом, кроме как о голубых как небо глаза Уиннифред, ее пухлых губах, тонкой талии и изысканных манерах. А спустя еще пару месяцев, когда Хью уже слышать не мог это чертово имя и искренне ненавидел девицу, охмурившую его друга, тот заявил, что намерен жениться. Жениться, смешно же, ей богу! Тогда они впервые с самого детства разругались с Джорджем в пух и прах, да так, что этот идиот собрал свои вещи и съехал из квартиры, которую они снимали на двоих. К самой свадьбе от их ссоры не осталось даже воспоминаний, и всю церемонию, глядя на счастливую невесту в пышном платье и длинной фате и на улыбающегося как полный идиот жениха, Хьюго улыбался и ненавидел. Ненавидел эту чертову девку, которая посмела отобрать у него его лучшего друга. Ненавидел Джорджа, разбившего их дружбу в прах, словно двадцать с лишним лет ничего не стоили. Но Хью сделал все, чтобы никто не узнал о его чувствах. Он ходил к новоиспеченным супругам в гости на домашний обед каждое воскресенье. Он проводил чисто мужские вечера в компании друга каждый четверг в клубе, где они курили ароматные сигары и пили отличный виски. Гольф по субботам, традиционные летние пикники в Гринвичском парке, знакомства с многочисленными подругами Уиннифред. О, он многое вынес! И когда родился Джеймс, Хью посчитал, что, заполучив себе мальчишку, он хоть как-то компенсирует все свои потери. Дядюшка Хьюго, так Джейми звал его, когда был маленьким. Позже, в четырнадцать, до безобразия пьяный и впервые заполучивший крепкий мужской член сначала в рот, а потом в задницу, Барнс младший хрипло выстанывал «Хью», пока добрый дядюшка с наслаждением трахал его, представляя, как корчится под ним его лучший друг. В те времена они уже жили в достатке. Джордж и Уиннифред (Хьюго так и не смог заставить себя называть ее Винни, хотя поначалу женщина на этом настаивала) сразу после рождения сына купили дом с колоннами в прекрасном районе, завели штат прислуги и стали выезжать отдыхать за границу. Но неизменно раз в год ездили в Бат, где провели свой медовый месяц. Хью тоже обзавелся достойным жильем в респектабельном районе, который соответствовал его статусу преуспевающего бизнесмена. Они с Джорджем теперь ходили в более престижный мужской клуб, где можно было встретить известных политических и общественных деятелей. А в кабинете Хью в рамке под стеклом красовалась вырезка из газеты, где на фотографии они с компаньоном торжественно перерезАли алую ленту нового завода. Несмотря на войну, на долгих шесть лет окутавшую страну мрачным облаком крови и дыма, предприятие Барнса и Уивинга выжило и процветало. Друзья детства были богаты, как всегда мечтали. И никто больше не вспоминал о том, как два нищих ирландских босяка сбивали кулаки в темных подворотнях в отчаянной попытке выжить. Никто и не посмел бы напомнить о таком, по крайней мере, Хьюго. Джордж же любил повспоминать. Не о Черном Билли, нет — то была запретная тема. А вот о сырой газетной бумаге вместо стелек в разношенных ботах, о синей курице в супе, о тонком одеяле, под которым невозможно было согреться — это пожалуйста. Хью с радостью бы стер все это из памяти. Это и многое другое — плевки в спину, еженощный надсадный кашель матери из-за ширмы, горячечный шепот матроса за пабом в порту, одной рукой сующего ему мелочь, а другой лапающего за задницу, гудящее после целого дня тяжкой работы тело, пьяного вусмерть отца. Да, цену деньгам Хьюго знал. Тот разговор с Джейми в кабинете, после которого доктор Джонс с Шэрон две ночи дежурили у постели крестника, всколыхнул тяжкие воспоминания и в самом Хью, поднял со дна его души злобную черную муть. Наверное, оттого ему было так легко спустить курок, глядя прямо в удивленные глаза Пьетро. Чертов цыган поставил под угрозу весь его план, попавшись на глаза Фьюри, и должен был исчезнуть. Улыбнувшись, мужчина отпил чаю, поданного Шарлоттой с ароматным рассыпчатым лимонным кексом. Все шло ровно так, как и было задумано. Он в любом случае не собирался оставлять этих цыганят в живых, и, раз уж подвернулся случай избавиться хотя бы от одного, ставшего уже ненужным, ни к чему было это откладывать в долгий ящик. Милой Ванде, конечно, стоило сообщить о смерти мужа, и Хьюго намеревался сделать это лично и в самое ближайшее время, пока девка не объявилась здесь в слезах и не усугубила ситуацию. Покончив с обедом, мужчина, прихватив папку с документами, перебрался в библиотеку, где организовал себе временное рабочее место. В кабинете после вчерашней ночной истории было до сих пор не прибрано. Полицейские запретили снимать залитый кровью ковер и перемещать мебель, позволив Хью лишь забрать из ящиков стола и бюро необходимые ему деловые бумаги, что тот и проделал под их строгим надзором, понимающе кивая и слабо улыбаясь. С самого основания их с Джорджем Барнсом предприятия Хьюго накрепко уяснил, что улыбка и правильная мина — залог успеха. Даже если тебя воротит от потенциального бизнес-партнера, будь добр, вживайся в роль покладистого парня, жми потную ладонь и улыбайся, а острые зубы прибереги на потом. Оказалось, что со стражами правопорядка эта схема тоже работала безотказно. В библиотеке, занимавшей два этажа особняка, было тихо и светло. Закрыв за собой дверь, Хьюго словно отсек себя от окружающего мира. Мягкие ковры, устилавшие до блеска натертый паркетный пол, глушили шаги, будто обязывая соблюдать правило тишины. Книжные шкафы, занимавшие, казалось, каждый дюйм свободного пространства, были выполнены из красного дерева и лишены каких-либо украшений, присущих викторианской эпохе, кроме, разве что, изящных филенок. Медно поблескивающие мебельные ручки лишь подчеркивали лаконичность интерьера. Стены комнаты во всю их высоту были обиты таким же деревом, отчего создавалось ощущение замкнутого, уютного, камерного пространства. Винтовая лестница вела на второй этаж, где продолжались бесконечные ряды шкафов. В них не было ни одной пустой полки, словно бывшие хозяева, наполнив их книгами, подтвердили свое исключительное право на выбор литературы. Прочей мебели в библиотеке было немного. Пара мягких диванов, обитых уютной бежевой тканью, низкий журнальный столик между ними, несколько тумбочек, на которых располагались настольные лампы с плафонами разноцветного стекла работы Тиффани, коричневое кожаное кресло с банкеткой для ног на первом этаже и его брат-близнец на втором. Рабочего стола здесь не было, словно предполагалось, что комната эта предназначена лишь для отдохновения от мирской суеты. Хью не любил и не понимал бесполезного чтения книг. Ему никогда не были интересны чужие приключения и страсти. Джордж же, напротив, любил это всей душой и приучил к чтению сына. Хьюго частенько заставал Джеймса здесь, забравшегося с ногами в кресло с книгой в руках. Но в последнее время моментов просветления у того становилось все меньше, во многом благодаря препаратам, которые исправно колола крестнику Шэрон, и паранойе, тщательно культивируемой Хью. Хотя поначалу библиотека даже нравилась мужчине. За уединенность и приватность пространства на втором этаже. За комфорт и удивительную продуманность кожаного кресла, стоявшего в самом углу, где, если не зажигать торшера, было темно и интимно. Наткнувшись на эту жемчужину обследуя дом, Хью немедля реализовал пришедшую в голову фантазию и, зазвав туда Джеймса, заставил, встав на колени на подставку для ног, отсасывать себе, сидящему в кресле. Там он мог не опасаться, что их внезапно застукают — шаги прислуги, поднимавшейся по винтовой лестнице, вовремя предупредили бы их, а Джеймс умел быть тихим, даже когда ему было больно. В том кресле Хьюго опробовал еще много всего, но самым сладким было выпороть мальчишку, перекинув через резной подлокотник, до алых отметин на упругих ягодицах, а после заставить его самого насаживаться на член «доброго дядюшки Хью». В такие моменты, удобно устроившись на кожаном сиденье с расстегнутыми штанами, Хью любовался бисеринками пота на обнаженной спине Джеймса, острыми выступами позвонков, пунцовым румянцем ягодиц, между половинками которых исчезал его собственный маслянисто блестящий член. В эти моменты Хью почти любил Джейми, испытывая легкое головокружение от чувства обладания и власти, которую он имел над сыном Джорджа Лучшего друга Джорджа, предателя Джорджа, сраного ублюдка, предпочетшего своему лучшему другу мягкие сиськи и пригодное для деторождения нутро. «Сын! Наследник!» — в свое время с гордостью говорил ему Джордж, покачивая колыбель с агукающим младенцем. Видел бы он сейчас того, кому было предназначено продолжить род Барнсов! Жалкий, беспомощный, покорный, дрожащий от страха истерик — вот каким Хью сделал наследника Джорджа. Джеймс принадлежал ему с потрохами и, в отличие от своего отца, он никогда не посмел бы оставить Хью. В таких вот мыслях поднявшись по лестнице на второй этаж, Хьюго обосновался в том самом кресле и извлек из стопки бумаг нужный ему контракт. Он погрузился в чтение, делая пометки на полях для штатного юриста, и не заметил, как минул час. Снизу донесся мелодичный перезвон старинных настенных часов, а следом на лестнице послышались шаги. — Мистер Уивинг, вы здесь? — раздался женский голос, и Хью отложил документы в сторону. — Да, мисс Картер, поднимайтесь. Медсестра появилась на лестнице и прошла вглубь комнаты. — Вы что-то хотели? — мужчина снял очки, которыми пользовался только для чтения, и устало потер глаза. — Да, сэр. Вы не уделите мне несколько минут? — Хьюго милостиво кивнул и указал ей на стоящий у шкафа стул. — Садитесь, я слушаю. — Я хотела посоветоваться с вами, мистер Уивинг, по одному делу, — начала девушка, устроившись на стуле и тщательно расправив складки форменной голубой юбки. — Так вышло, что мне стали известны подробности трагического происшествия, приключившегося здесь накануне. Понимаете, сэр, бывает, что я мучаюсь бессонницей, и тогда люблю прогуляться на свежем воздухе. Вот и вчера мне не спалось. Шэрон выдержала паузу, заставив Хьюго поторопить себя. — Продолжайте, — бесстрастно проговорил мужчина. — Так вот, я вышла из дома около часа ночи и с полчаса гуляла по саду, но быстро замерзла и вернулась обратно к поместью. В кабинете на первом этаже горел свет, и я проявила любопытство и заглянула в окно. Ночь была безлунной, а шторы вы не удосужились задернуть, и потому мне было прекрасно видно все, что там происходило. — И что же вы видели, мисс Картер? — голос Хью источал мед. Мужчина выглядел обманчиво расслабленным: сидел, откинувшись на спинку кресла и забросив ногу на ногу, спокойно уложив руки на подлокотники. — О, думаю, вы и сами прекрасно знаете это… сэр, — протянула медсестра. Лицо ее было безмятежно, лишь уголки губ подрагивали, словно она сдерживала улыбку. — Не надо играть со мной. Договаривайте, раз начали, — фыркнул Хьюго. — Ну, сначала я не поняла, что происходит. Вы говорили с каким-то мужчиной в маске, а потом выхватили пистолет и направили на него. Тот поднял руки — он был беззащитен. А вы выстрелили в него, прямо в голову, и он упал. Потом вы достали из ящика стола нож для бумаг и вложили его в руку бедняги. Думаю, для того, чтобы на ноже остались его отпечатки пальцев. А после отшвырнули нож ногой и сели на диван. Я ушла, когда увидела, что в крыле прислуги зажегся свет, поднялась к себе и сделала вид, что меня, как и остальных, разбудил выстрел. Слушая девушку, Хью не отрываясь следил, как ее белые ухоженные руки раз за разом проходятся по голубой ткани юбки, разглаживая несуществующие складки. Мужчине казалось, что этот навязчивый шуршащий звук эхом отзывается где-то у него в затылке под черепной костью. — Это все, мисс Картер? — спросил он, когда медсестра, наконец, замолчала. Девушка в ответ коротко кивнула. — И что вам нужно от меня? — Понимаете, мистер Уивинг, на свою зарплату медсестры я мало что могу себе позволить. Думаю, с учетом всего, что нас связывает, мы можем быть полезны друг другу. Я промолчу и не расскажу полицейским офицерам о том, что видела. А вы, хм-м, — девушка сосредоточенно потерла лоб, — предположим, выплатите мне премию в размере 5000 фунтов за надлежащий уход за мистером Барнсом. — Как… находчиво, — тихо проговорил Хью. — И вы полагаете, что полицейские поверят в это? — Ну, не проверишь — не узнаешь, как говорится, — усмехнулась Шэрон. — Мое слово против вашего, сэр. Но если господа полицейские не дураки, они могут копнуть глубже, и кто знает, что может показаться на свет. Хью смотрел на нее и думал, что хочет ударить ее, разбить в кровь это смеющееся личико фарфоровой куклы, выбить ей зубы и сломать нос, чтобы от боли она мало что соображала, а потом повалить на пол и бить ногами, пока она не сдохнет, харкая кровью совсем как Черный Билли. Сука, подлая сука! — Мне надо обдумать ваше предложение, мисс Картер, — процедил мужчина, не позволяя злости взять верх. — Думайте, сэр, но недолго. Либо я дам делу ход, либо получу деньги и буду молчать. Сказав это, Шэрон поднялась, снова оправила юбку и, не торопясь, удалилась из библиотеки, оставив Хьюго исходить ненавистью. Его всего трясло от ярости и глухой черной злобы. Оставаясь в кресле, мужчина так сильно сжимал резные подлокотники, что костяшки пальцев его рук побелели. Как она посмела? Ничтожная мерзкая шлюха! Она заплатит ему за это, обязательно заплатит. Никому еще не удавалось лишить Хьюго Аластера Уивинга его денег и достоинства, и эта дрянь не станет первой. Нужно только все хорошенько обдумать, не решать сгоряча. Сделав глубокий вдох и досчитав до десяти, мужчина медленно выдохнул. Он продолжал размеренно дышать, пока в голове не прояснилось настолько, что он мог мыслить ясно, отринув эмоции. До Шэрон очередь дойдет чуть позже. Сейчас же ему предстояло решить одну маленькую цыганскую проблему. Правильно говорят: не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня. Поднявшись к себе, Хью сменил твидовый домашний костюм на кожаный мотоциклетный и спустя полчаса уже мчался на старом военном ARIEL350 по укатанной грунтовке к коттеджу, который он в свое время через подставных лиц снял для Ванды и Пьетро. Показавшийся вдалеке дом выглядел необжитым: закопченная печная труба дала знатный крен влево и теперь угрожающе нависала над соломенным скатом крыши. Окна на первом этаже были забиты фанерой, а на втором плотно зашторены. Девка должна была бы услышать громкий рокот двигателя и выглянуть посмотреть, кто пожаловал. Но занавески в окнах второго этажа остались недвижимы. Прислонив мотоцикл к единственному колышку, оставшемуся от забора, Хью прошел к входной двери и толкнул ее. Та предсказуемо оказалась не заперта и отворилась с противным скрипом. Внутри было пусто и остро пахло пылью и затхлостью. Мебели на первом этаже не было, если не считать старого стула с разломанной спинкой, нелепо застывшего посередине коридора. Входную дверь Хью предусмотрительно закрыл на ржавый засов и продолжил продвигаться вглубь дома. Зрение мужчины постепенно привыкало к темноте, да и между неплотно подогнанных листов фанеры, закрывавших окна, пробивался дневной свет, облегчая дело. В конце коридора в сумраке угадывалась лестница. К ней-то Хьюго и направился. Ступени, на первый взгляд, все были целы, но, поднимаясь, мужчина крепко держался за ветхие, покрытые, как и все здесь, толстым слоем пыли перила. Второй этаж встретил его запахом горячего воска и луговых трав, доносившимся из-за приоткрытой двери, покрытой струпьями облупившейся грязно-серой краски. Брезгливо поморщившись, Хью толкнул ее ногой, и та настежь распахнулась, с грохотом ударившись о стену, но скорчившаяся на разворошенной постели Ванда даже не вздрогнула. Она знала, что к ней явился не тот, кого она так ждала, это сам дьявол показался на пороге. — Со ту камЭс? (цыг. Чего ты хочешь?) — едва слышно спросила цыганка. — Кай ром мирО? (цыг. Где муж мой?) — Говори со мной на том языке, который я понимаю, ты, грязное отродье! — вскипел Хьюго. В два шага оказавшись у кровати, он с силой сжал руку девушки и развернул к себе, заставив перевернуться на спину. Распущенные рыжие волосы полыхнули золотом, рассыпавшись по подушке. В выцветших от слез зеленых глазах застыла тоска. — Пхэн мангэ, кай ром мирО? Кай пшал мирО! (цыг. Скажи мне, где муж мой? Где брат мой?) — проговорила Ванда, и тут же щеку ей обожгла хлесткая пощечина. Хью бил, не сдерживаясь — а кого ему было жалеть: нищенку, воровку и шлюху, за которую и вступиться теперь было некому? Голова девушки безвольно моталась по подушке, щеки наливались болезненным румянцем от полученных оплеух. Мужчина остановился, только когда из разбитой губы Ванды на подушку потекла алая кровь. — Если урок усвоен, повтори на английском все, что сказала! — голос Хьюго звучал хрипло от возбуждения, теплой волной затопившего его тело. — Ну же, я жду! Цыганка с трудом сфокусировала взгляд на его лице. — Где мой муж? — язык ее едва ворочался. Словно хищный зверь, мужчина ощерился в страшной улыбке, взобрался на кровать и накрыл ее своим телом. Ванда чувствовала, как его твердость жмется к ее животу, и в ужасе замерла, боясь даже дышать. — Он мертв, милая моя, — выдохнул Хью ей в лицо, — я убил его! И тогда девушка закричала. Она кричала, когда его губы накрыли ее, собирая с них кровь. Она кричала, когда его язык ворвался в ее рот, насилуя его, запирая крик внутри. Но она продолжала кричать. Не двигаясь, не сопротивляясь, не издавая ни звука, она кричала сердцем, пока Хьюго разрывал на ней ночную сорочку, кусал ее груди, оставляя на них черные отметины, раздвигал ей ноги и безжалостно вспахивал ее плоть своим дьявольским орудием. Нежная фарфоровая кукла, безвольная и безжизненная лежала перед Хью, покорная любому его желанию. А когда она перестала, наконец, орать, стало еще лучше, еще слаще. Трахать ее было одно удовольствие. Он мог не заботиться о том, больно ли ей, когда до самых яиц погружался в податливое лоно, а после, вздернув повыше девичьи бедра, преодолевал сопротивление не привыкших к такому мышц ануса. Он мог не опасаться, как с Джеймсом, оставить следы, и потому вволю царапал и кусал нежную белую плоть, расцвечивая ее засосами и укусами. Когда ее лицо с застывшим на нем тупым безразличием и вяло подпрыгивающие перед глазами груди наскучили ему, он перевернул Ванду на живот и в несколько коротких, резких движений закончил дело, задрожав и выплеснув семя вглубь ее тугой задницы. Вставать со своей мягкой подстилки Хью не торопился. Растянувшись поверх девушки как был в пыльном кожаном костюме, Хьюго длинно лизнул и следом прихватил зубами розовую ушную раковину, чувствуя, как Ванда всем телом содрогнулась под ним. — Теперь ты принадлежишь мне, девочка! — его горячий шепот обжег ей щеку. — Если попытаешься сбежать отсюда, я найду и убью тебя, как твоего муженька. Но сначала я прикончу твою дочь. Ты же еще помнишь ее, Ванда? Эту милую невинную малышку с голубыми глазками. Хочешь увидеть ее снова? Тогда слушай и запоминай. Ты — моя. Я буду приезжать сюда, когда захочу, и делать с тобой все, что мне вздумается. В поместье больше не появляйся — там ты мне не нужна. А если решишь пойти в полицию, помни: один звонок, и твоей малышке свернут шею быстрее, чем ты в последний раз произнесешь ее имя. Вай-о-ри-ка, — прошипел он по слогам и ощутил, как девушка испуганно сжалась, все еще насаженная на его член. — О, хочешь еще? Да ты настоящая шлюха! — Хью повел бедрами и толкнулся, плотнее прижимаясь пахом к заднице. Но возбуждения он больше не чувствовал, лишь приятную усталость. — В следующий раз получишь больше, а сейчас мне пора. Мужчина резко отстранился, покинув тело Ванды, нашарил на постели обрывок ее сорочки и обтерся им. На ткани остались следы крови, но Хью это не заботило: она же цыганка, а на тех все, наверняка, заживает как на собаках. — Из дома не выходи, — наставлял он ее, натягивая штаны, — еду тебе привезу в следующий раз. И помни — будешь себя хорошо везти, я отвезу тебя в Лондон к дочери. Закончив с туалетом и убедившись, что на одежде не осталось никаких следов его забав, Хью бросил последний взгляд на девушку. Та так и лежала на кровати, не двигаясь и едва дыша. Пусть ненадолго, но цыганка заставила его забыть о проклятой шантажистке Шэрон, о неприятном разговоре в библиотеке, где его приперли к стенке. — Все было прекрасно, девочка моя, — нараспев произнес он, — но мне пора! И в следующий раз, Ванда, милая, будь добра, приоденься для меня. Хью чувствовал что-то похожее на счастье, когда, насвистывая незатейливую мелодию, спускался по скрипучей лестнице. На грязной кровати истерзанная Ванда, подтянув колени к груди, тихо запела старую колыбельную. По лицу ее текли горькие слезы, чертя по коже бриллиантовые дорожки и исчезая в серой ткани наволочки. Ее брат, ее любовь и жизнь, половина души ее был мертв. Он больше не вернется к ней на рассвете, не подарит поцелуев, не обнимет, закрывая собой от всего мира. Все ее колдовство, все волшебные амулеты, которые она давным-давно запрятала в черный мешочек и в полнолуние надела на шею Пьетро, оказались бессильны против дьявола. И этого дьявола она сама привела в их дом, вручив ему своими собственными руками судьбу брата, дочери и… свою.