Тайны, которые мы храним

Джеймс вынырнул из наркотического забытья дезориентированный и растерянный. Вокруг него была кромешная темнота и совершенная тишина, и оттого на миг мужчина в панике вообразил, будто он… мертв! Лежа в кровати не в силах пошевелиться, он не осознавал, что шепчет «Мертв, мертв, мертв», пока не выкрикнул это вслух. И это слово, этот крик будто подбросил его вверх на постели. Этого просто не могло быть! Он помнил, вроде бы помнил, как всего пару мгновений назад разговаривал с полицейским офицером в гостиной собственного дома. Тот обещал помочь ему, обещал, что все будет хорошо. И что-то еще, зудевшее на самом краешке сознания, как назойливый комар, но не дававшееся в руки. Пока Джеймс сидел на кровати, лихорадочно пытаясь воскресить в памяти нужные слова, глаза его постепенно привыкали к темноте. Он различал очертания предметов: прикроватную тумбочку, ощетинившуюся острыми углами, круглый стол у окна, черный зев каминной пасти на противоположной стене. Он дома, он жив, он… в безопасности. Да вот же оно! Тот офицер — Стив — все повторял ему это, и Джеймс неожиданно для самого себя вдруг поверил его словам, спокойному мягкому голосу, в котором не было и намека на властность. Хью никогда не говорил с ним так. Крестный прекрасно знал, как следует себя вести с такими, как Джеймс. «Тебе необходима жесткая рука, маленький порочный дьяволенок!» — бывало приговаривал Хью, с оттяжкой охаживая ладонью его голый зад. Перекинутый через спинку низкого дивана в рабочем кабинете Уивинга, Джеймс не смел и пикнуть, раз и навсегда выучив, к чему может привести любая попытка к сопротивлению. Единственный случай, когда он взбрыкнул и отказался подчиниться приказу, закончился тем, что всю следующую неделю в родительском доме он едва мог садиться и вставать без стона, а по ночам тайком мазал черные синяки на заднице и бедрах, оставленные тонким гибким стеком. Джеймс хорошо поддавался дрессуре, двух раз Хьюго повторять не потребовалось. Вспомнив о Хью, Барнс вдруг понял, что скучает по нему, хотя с отъезда крестного прошла всего пара дней. Каждый раз оставаясь в одиночестве, когда Уивинг отправлялся в Лондон по делам фирмы, Джеймс испытывал смешанные чувства. Панический страх одиночества, захлестывавший его в день отъезда, сменялся головокружением от эйфории абсолютной свободы, когда Барнс мог распорядиться Марии подать на завтрак не овсянку, а сладкий пудинг, или провести весь день с книгой в оранжерее, лениво перебрасываясь фразами с Фьюри. С ним Джеймсу действительно было интересно: старик много знал о растениях и любил поболтать, особенно когда слушатель был такой благодарный. Но свобода быстро становилась ему не мила. Мрачные мысли заполняли его бестолковую голову до краев, хоть он и гнал их прочь. Что, если в дороге с Хью случится несчастье? Что, если крестный решит, что Джеймс ему больше не нужен, и не вернется? Этих «что, если» с каждым часом его одиночества становилось все больше. От паники кружилась голова, и еда не лезла в горло. Он мог пластом лежать на кровати, не в силах пошевелить руками-ногами, а в следующий миг лихорадочно листал сваленные на крышке бюро книги, словно они могли дать ему ответ или успокоение. Если не помогало и это, он звонил мадам Рэд, и та успокаивала его — ласково шептала в телефонную трубку цыганские заклятия от злых духов или тихо напевала, раскладывая карты таро на том конце провода. И Хью возвращался, всегда возвращался к нему. В день приезда Джеймс обычно не отлипал от окна, боясь пропустить знакомую черную машину, и лишь только та показывалась на подъездной дорожке, он слетал вниз по лестнице и сам, опережая дворецкого, открывал крестному. Ему не терпелось почувствовать крепкую ладонь Хьюго на своем плече, как верному псу требовалось, чтобы хозяин ласково потрепал того по лобастой голове. Отец, любовник, господин — Хью был для него всем, и Джеймс не мыслил без него своего существования. С ним Барнс мог себе позволить ни о чем не думать, твердо зная, что крестный обо всем позаботится. Джеймс хорошо помнил день смерти своих родителей, словно это было вчера. Накануне вечером он кутил с друзьями и, вернувшись домой засветло, тут же отправился в кровать. Мать с отцом должны были вернуться из короткой поездки в Бат, где они отмечали годовщину свадьбы, не раньше обеда, и юноша планировал спокойно отоспаться до их приезда. Старый слуга едва смог растолкать его, пьяного в дымину, с трудом соображавшего, когда вместо мистера и миссис Барнс на пороге их дома появился Хью. Бледный до синевы крестный сидел в кабинете отца и пил виски большими глотками, словно не чувствуя его крепости и терпкого вкуса, и от одного взгляда на него Джеймс понял: случилось что-то страшное. — Родители еще не вернулись, Хью! — проговорил юноша и плюхнулся на диван: спьяну его плохо держали ноги. — Можешь и не ждать их, Джейми. Мне позвонили из полиции полчаса назад. Их машина разбилась по пути домой, оба погибли. Мне жаль! — голос мужчины звучал бесстрастно и ровно, и в первый момент Джеймс решил, что это дурацкая и несмешная шутка. Но Хью не шутил. Дни до похорон пролетели бы для юноши в бесконечном алкогольном дурмане, если бы Хью не забрал его к себе. Крестный взял на себя все: организовал роскошную церемонию прощания, лаковые гробы с золочеными ручками (отцу — темного дерева, матери — ослепительно белый), увенчанные траурными венками из лилий и роз. Джеймс до сих пор ненавидел удушающий приторно-сладкий запах лилий, их хрупкие крупные соцветия, испещренные рыжей крошкой пыльцы. Когда родители обрели свое последнее пристанище на уютном кладбище на окраине Лондона, Джеймс в последний раз вернулся в родной дом, под надзором Хью собрал личные вещи и уехал оттуда, чтобы никогда больше не вернуться. Через пару месяцев особняк Барнсов был продан новому владельцу со всем его содержимым, и уже кто-то другой теперь сидел в отцовском кресле в кабинете, покуривая ароматную сигару. Кто-то другой пудрил щеки, глядя в зеркало туалетного столика в материнском будуаре. Кто-то другой, укладываясь в кровать, недавно еще принадлежавшую самому Джеймсу, как и он складывал в созвездия серебряные звезды расписного потолка спальни. Хью привел его в свою комнату в первую же ночь: растерянного, опустошенного от невосполнимой потери, и заполнил собой, не оставив горю ни малейшего шанса. В спальне в доме крестного, предназначенной ему самому, Джеймс не ночевал ни единого раза, но, соблюдая приличия, каждое утро заходил туда, чтобы перетряхнуть постель. — Слуги не должны знать об этом! — шептал Хью, пока его член шуровал в заднице Джеймса. Барнс слушался, он понимал и не давал никому повода заподозрить почтенного Хьюго Уивинга в мужеложстве. Когда, наконец, они с крестным перебрались в поместье, стало еще сложнее. Мисс Хилл и мистер Росс, а позже и ненавистная Джеймсу Шэрон, постоянно жили в доме, хоть и в соседнем крыле. И Хью приучил Джеймса запирать двери днем и на ночь оставлять свою спальню открытой. Он приходил к крестнику по собственному желанию, но входить в его спальню Барнсу не позволялось. Джеймс принял и это и смиренно ждал, опускался на колени, подставляя рот или задницу, не забыв проверить, закрыта ли дверь в комнату, где крестный пожелал взять его. Но не все в их отношениях было идеально. В основном, по вине Джеймса, конечно. Испорченный, избалованный родительской любовью и вседозволенностью, Барнс порой проявлял непослушание. И тогда строгому, но справедливому крестному приходилось прибегать к наказанию. Но все, что Джеймс получал, он знал, он заслуживал в полной мере: шлепки и пощечины, вынужденное одиночество холодными ночами, молчание и ледяное равнодушие днями напролет, непозволение кончить. Джеймс старался исправиться, стать лучше, но его паршивый характер иногда брал верх. Может, и к лучшему, что родители ушли так рано — так всегда говорил Хью. Им не пришлось терпеть такого никчемного сына, сгорая от стыда за его выходки. Хью должен был вернуться завтра до обеда, и Джеймса уже потряхивало от волнения. Лежа в постели, он мысленно перебирал события минувших дней — что он успел сделать, что могло бы огорчить крестного — и не находил в своих поступках ничего предосудительного, кроме, разве что, звонка в полицейский участок. Он знал, что дворецкий мистер Росс наверняка сообщит крестному о визите офицера. Но разве Джеймс поступил плохо? Он всего лишь хотел поймать вора! Хоть немного помочь крестному, переложить часть его забот на свои плечи. Нет, Хью не должен рассердиться на это. А про пудинг на завтрак он не узнает — мисс Хилл никогда его не выдавала. Успокоенный, Барнс повернулся на бок, закутался в одеяло и, пригревшись, заснул.