Тайны, которые мы храним

Гибкий силуэт неслышно скользил вдоль стен поместья. Луна, скрытая сегодня за густыми облаками, была его сообщницей, не смевшей выдать своего подельника даже жалким серебряным лучом. Одетый во все черное, в перчатках и маске, нахлобученной на голову, Пьетро не боялся быть узнанным даже случайным свидетелем. С того дня как Ванда наговорила всей этой чуши сумасшедшему Барнсу, Пьетро раздумывал, как бы припугнуть его посильнее. И раз уж даже погода была сегодня на его стороне, он решил прогуляться до поместья, чтобы в час быка забраться по деревянной перголе на второй этаж и постучать в окно его спальни. За пазухой мужчина прятал белую наволочку с нарисованной на ней углем жуткой рожей — сестренка постаралась. Думается, доведись Пьетро самому узреть такую за своим окошком, и он не мог бы сдержать крика. А что уж говорить о чокнутом, которого Ванда обработала по полной программе. С самого первого дня, когда этот ублюдок Уивинг придумал для Пьетро такую роль, цыгану все удавалось на ура. Нацепить волчью шкуру и выть с полчаса у постели Барнса — запросто. Когда тот от страха забрался под покрывало, Пьетро добавил от себя самодеятельности и, посмеиваясь, подкрался ближе и провел когтистой лапой по прикрытому тканью плечу. Конечно, был риск того, что Барнс оттолкнет его или ударит, но парнишка настолько оцепенел от ужаса, что не мог даже двинуться с места. Пьетро тогда ловко скользнул в один из потайных ходов, коими были пронизаны все стены дома, и выскочил на свободу в чулане, откуда до черной двери было рукой подать. А уж как он смеялся, малюя исчезающими чернилами угрозы на страницах книги, лежавшей у Барнса на прикроватном столике. На следующий день сестренка разыграла из этого целый спектакль, списав все на проделки мертвых. Простые шутки: разбитые зеркала, зеленые искры в камине, голоса и жуткие звуки из преисподней, сами собой двигающиеся предметы, крысы и пауки, покрытые фосфоресцирующей краской — их Пьетро уже не считал. Иногда ему и самому было жалко парня, попавшего в лапы Уивинга. Но цыган быстро вспоминал полные слез глаза Ванды, и жалость к незнакомому Барнсу вмиг улетучивалась. Подтягиваясь на руках и цепляясь ногами за деревянную решетку, увитую диким виноградом, Пьетро ловко взобрался на второй этаж. В комнате было темно и тихо, парень явно спал и даже не подозревал, что его ждет. Вытащив из-под кофты наволочку, цыган нацепил ее на голову так, чтобы прорезанные и обведенные черным глазницы совпали с прорезями на его маске, и тихонько постучал. Громко барабанить по стеклу Пьетро не решался, чтобы не разбудить кого из домашних. Хоть слуги и размещались в другом крыле, но вдруг кому из них взбредет в голову ночью побродить по коридорам особняка. Лампа на прикроватном столике не загоралась, и Пьетро постучал сильнее. Мгновение спустя в комнате вспыхнул приглушенный свет ночника, и одеяло на кровати зашевелилось. Из-под него выбрался растрепанный заспанный Барнс и принялся озираться по сторонам. «Вот ты ж дырлЫно (цыг. дурак)!» прошипел Пьетро и стукнул по стеклу еще дважды, наблюдая, как Барнс поворачивает голову в сторону окна, как расширяются от ужаса его глаза и открывается рот. Цыган знал, что за этим последует крик, этот сумасшедший всегда орал громче иных девчонок. Не дожидаясь, пока в доме поднимется переполох, мужчина отцепился от подоконника и ловко спрыгнул вниз. Спустя несколько минут на первом этаже включился свет, но к этому моменту Пьетро уже и след простыл. От поместья до той развалюхи, где Уивинг поселил их с Вандой, пешим ходом было не меньше часа, и обычно Пьетро добирался туда на старом ржавом велосипеде, найденном им в сарае. Когда вдалеке показался домик с покосившейся печной трубой, цыган невольно ускорился. Разлука с сестрой даже на несколько часов давалась ему нелегко, как, впрочем, и самой Ванде невыносимо было не видеть Пьетро, не знать, все ли с ним в порядке. Сколько Пьетро себя помнил, сестра всегда была рядом. Рожденные близнецами, они не расставались с самого детства. Маленькими брат с сестрой спали вместе, тесно прижавшись друг к другу на узкой откидной койке в родительском фургоне-ридинге, колесившем с табором по лабиринтам английских дорог. Да и став постарше холодными ночами забирались под одно одеяло, согреваясь теплом друг друга. Война застала табор в окрестностях Лондона, и после первых бомбежек пестрые кибитки перебрались подальше от зоны поражения немецких истребителей вглубь страны и осели в сельской глуши. Взрослые охотились в окрестных лесах на нехитрую дичь, и частенько из котелков, подвешенных над кострами, по всей округе разносился мясной дух. Несмотря на то, что в воздухе витала опасность, то время было беззаботным и самым счастливым в жизни близнецов. Предоставленные сами себе, замкнутые в собственном уютном мирке, куда не было дороги чужим, Ванда и Пьетро без устали исследовали густые лесные чащи, до холодов купались голышом в ласковой неторопливой речушке, ловили в силки пушистых кролей и играли с ними, словно с котятами, пока суровый дАдо (цыг. «отец») не отбирал забаву. Последнее лето из тех счастливых Пьетро помнил, словно с тех пор не минуло и недели. Им с сестрой только исполнилось пятнадцать, и пока в честь праздника в таборе горели костры и звенели песни, близнецы сбежали от всех в лес, заменивший им родной дом. Там на пестром покрывале под яркими звездами Пьетро впервые поцеловал сестру не как брат, но как мужчина, и Ванда ответила ему. Они любили друг друга всю ночь, неутомимые, юные и жадные. И сколько потом было еще таких ночей! Но все закончилось в один миг, когда Ванда, плача, призналась брату, что беременна. Тогда Пьетро понял — нужно бежать. Здесь, в таборе, их никогда не оставят в покое, не позволят быть вместе, не дадут появиться на свет их ребенку. Так близнецы оказались в послевоенном Лондоне, изувеченном бомбежками, но быстро поднимающимся с колен. Родительских цацек, украденных Пьетро из отцовского сундука, хватило только чтобы снять убогую сырую комнатушку в мансарде старого дома и протянуть до рождения малышки. Пьетро тогда пристроился на работу в доках. Платили, конечно, сущие гроши, но и то был хлеб. Ванда же, пока могла, подрабатывала в ателье еврея Левина на соседней улице, но тот погнал ее, как только живот стал заметен. А вскоре на свет появилась их дочь. — Вайорика, наш колокольчик, — прошептала измученная родами Ванда, прижимая девочку к груди, и Пьетро согласно кивнул. Втроем жить стало куда тяжелее. Нищета и голод заставили Ванду выйти на улицу. Она оставляла малышку на попечение соседки, старой перечницы миссис Хадсон, благо той нравилось возиться с младенцем, и отправлялась искать работу. Но молодая цыганка без документов, да еще с ребенком на руках, ничего толком не умеющая, никому была не нужна. От отчаяния Ванда беззвучно плакала ночами, думая, что брат крепко спит и ничего не слышит. Но Пьетро слышал, и сердце его обливалось кровью. А однажды вечером, когда он вернулся с работы, обессиленный тяжким трудом и насквозь пропахший рыбой, сестра поставила перед ним тарелку мясного рагу. — Откуда это? — спросил он, жадно вдыхая густой аромат, от которого кружилась голова. — Ешь, — просто сказала Ванда и села рядом. Ночью в постели в скудном свете свечи сестра рассказала ему, что украла кошелек у одного джентльмена на улице. — Ты с ума сошла! — прошептал Пьетро, сжимая ее ладони в своих. — А если бы тебя поймали? Ты отправилась бы за решетку, и что было бы тогда с нашей Вайри? — Но меня не поймали, братик! Все хорошо! И все будет хорошо! — ответила Ванда. Те деньги они растягивали, как могли, но и им скоро пришел конец. После цыган корил себя, что настрого не запретил сестре промышлять воровством. Сделай он это, кто знает, может, сейчас все шло бы совсем по-другому. Этого бенг рогЭнса (цыг. «черт с рогами») Уивинга к ним привел сам дьявол, не иначе. Уже после того, как все случилось, Ванда рассказывала ему, что тот поймал ее за руку, когда она тянула кошелек из его кармана. Сестра перепугалась и принялась умолять, чтобы он отпустил ее и не вызывал полицию. Но он и не думал об этом, а отвел ее в сторонку, усадил на скамейку и подал платок, чтобы девушка могла утереть слезы. Тогда Ванда, никогда особо не разбиравшаяся в людях, и выложила ему все: как тяжело им жилось без документов, без заработка и с малышкой на руках. Пьетро мог поклясться чем угодно, что у этого ублюдка Хьюго уже тогда в голове начал зреть план. Поначалу он играл роль этакого добродетеля: встречался с сестрой на улице, давал ей денег, водил в кафе, слушал ее жалобы, а Ванда, маленькая глупышка, принимала все за чистую монету. Сам Пьетро до последнего ничего не знал, пока однажды вечером девушка не привела Уивинга к ним домой. Вернувшись с работы и обнаружив в комнате незнакомого мужчину, баюкавшего Вайри, Пьетро пришел в ярость. На короткий миг он вдруг подумал, что его сестренка стала падшей женщиной, но та, собирая на стол, объяснила ему, что мистера Уивинга это не интересует. — Он хороший, Пьетро! Он хочет нам помочь! — шепнула она и коротко прижалась к брату. — Просто выслушай, что он предлагает. За ужином Хьюго рассказал, что история девушки тронула его до глубины души, и, поскольку своей семьи у него не было, а вот деньги имелись, он хотел бы сделать для них все возможное. Пьетро тогда вскинулся, мол, его подачки им не нужны. — Что вы, — возразил мужчина, — я ни в коей мере не хотел задеть вашу гордость. Я лишь хочу предложить вам посильную помощь. Дело в том, что я могу устроить вашу очаровательную малютку в прекрасное заведение. Своего рода ясли для таких детей, родители которых много работают и не могут позволить себе няню. Директор этого, так сказать, детского сада, — моя хорошая знакомая. Там за вашей дочерью будут приглядывать первоклассные воспитатели и, при необходимости, будет оказана любая медицинская помощь. Я заметил, она немного подкашливает, что неудивительно в этой сырости. Вайри и правда последнее время кашляла и сопливилась, что сильно беспокоило молодых родителей, но лишних денег на хорошего врача и лекарства у них не водилось. — А что взамен? — напряженно спросил тогда Пьетро. В глубине души он не верил этому Уивингу ни на грош, но мысли о дочери, о том, как сделать лучше ей, перебивали все. — О, за кого вы меня принимаете? — возмутился мужчина и прижал ладонь к груди. — Я заверяю вас, что намерения мои чисты и мне ничего от вас не нужно. Поверьте, если бы я хотел что-то от вас или вашей супруги, я с легкостью получил бы это и без лишней возни. У меня для этого есть достаточно средств и связей. И потом я не прошу вас решать что-то прямо сейчас. Обдумайте все. Съездите посмотреть то заведение, о котором я рассказывал. Вы своими глазами увидите, что там за детьми осуществляется прекрасный уход, и вам не придется тревожиться о дочери, пока вы с Вандой будете зарабатывать на жизнь. Впрочем, с этим я тоже смогу помочь. Признаться, мне невыносима мысль, что такая милая молодая девушка вынуждена добывать деньги преступным путем. Думаю, что и вы это также не одобряете? Уивинг внимательно посмотрел на Пьетро, и тот стушевался под его взглядом. Он и так ощущал огромный стыд и вину за то, что не может обеспечить своей семье достойное существование. А слова постороннего мужчины лишь усилили эти чувства. — Чуть позже я смогу предложить достойную работу вам обоим. Мне понадобится ваша помощь в одном семейном деле, но детали, если вы согласитесь, мы обговорим после. А теперь, думаю, мне стоит откланяться и позволить вам обсудить все. Уходя, Хьюго склонился над колыбелькой, в которой мирно посапывала Вайорика, и ласково погладил ребенка по нежной пухлой щеке, отчего цыгану захотелось его ударить. — Берегите их, Пьетро, — сказал мужчина, обернувшись к цыгану, — семья — это самое дорогое, что у вас есть. Так этот оборотень околдовал их, забрал их дочь, а самих втянул в свои черные делишки. Заполучив брата с сестрой в свое безраздельное пользование, получив абсолютную власть над ними, Уивинг переменился, словно стянул с себя добрую личину. Передав Вайри в «надежные» руки воспитателей, Ванда и Пьетро видели ее лишь дважды, и то сквозь кованую решетку высоченного забора, ограждавшего интернат. Пьетро знал, что Ванда встречалась с Уивингом, пока тот не предложил им «работу», и умоляла разорвать сделку и вернуть им дочь. Не знал он только того, чем каждый раз заканчивались эти самые встречи. Не знал, как, стоя на коленях на мягком ковре в кабинете Хьюго, она впервые в жизни взяла в рот чужой мужской член. Как она давилась им и плакала, а Хьюго, крепко державший ее за волосы, смеялся, вталкиваясь глубже, пока девушка не потеряла сознание от удушья. Все слезы сестры Пьетро списывал на беспокойство за дочь и тоску по ней. Пьетро завел велосипед в сарай, подпер не запирающуюся дверь камнем и направился в дом. Сквозь наглухо занавешенные окна не пробивался свет, но цыган знал, что Ванда не спит, жжет свечи и ждет его. Едва он открыл дверь в спальню, девушка соскочила с кровати и бросилась ему на шею. — Почему так долго? — проговорила она, покрывая лицо брата поцелуями. — Колесо спустило на полдороги сюда, пришлось катить этот чертову рухлядь, — Пьетро досадливо поморщился и покрепче обнял сестру. — Ну, хватит, я в порядке. Что могло случиться? — Не знаю, братик, но мне неспокойно! В тот дом приезжала полиция… — Ну так не по нашу же душу! — успокоил ее Пьетро. — Пусть с ними Хьюго разбирается, а у нас своя задача. Идем в кровать, скоро рассвет, а мы еще не спали ни минуты. Цыган потянул девушку к разобранной постели, на ходу скидывая с себя одежду, и быстро забрался под одеяло, спасаясь от ночной прохлады. Ванда, задув свечу, спустя мгновение присоединилась к нему, прижимаясь всем телом к телу брата. С ним ей всегда было тепло и спокойно. Стоило Пьетро только обнять ее со спины, словно укрывая собой от печалей и боли, и девушка забывала обо всем. Только о Вайорике, их милой дочке, она помнила всегда. При мыслях об их малышке Ванда тихо всхлипнула и задрожала, словно от холода. — Тише, сестренка, не надо! — прошептал Пьетро и по-звериному коротко лизнул обнаженное девичье плечо. — Не думай, не вспоминай, не надо боли. Он бормотал ей на ухо успокаивающую чепуху и чувствовал, как сестра понемногу расслаблялась, оттаивала в его руках, как ее тело реагировало на него, выгибаясь навстречу, притираясь упругими ягодицами к его паху. Когда Пьетро накрыл ладонью грудь девушки и мягко сжал стремительно твердеющий сосок, Ванда тихо застонала, и этот ее стон эхом отдался в голове цыгана, вызывая приятную щекотку в районе затылка. С младенчества они с сестрой словно делили все чувства пополам, а те резонировали между ними, возвращаясь к каждому из близнецов с удвоенной силой. Тот первый поцелуй в ночном лесу сшиб их обоих с ног — так мощно, так полно и правильно он ощущался. Словно встали на место недостающие детали причудливой головоломки, и весь механизм вдруг заработал как нужно. А все остальное, все остальные вмиг перестали быть значимыми и важными. С рождением дочери их мир расширился, вобрав малышку в себя как свою часть, и, потеряв ее, брат и сестра будто лишились половины души и жадно, исступленно делились крохами тепла и любви друг с другом, но не в силах заполнить пустоту в самих себе. Широко огладив впалый живот и пощекотав впадину пупка, Пьетро по-хозяйски зарылся пальцами в мягкий шелк рыжих волос девичьего лобка, и Ванда, отзываясь на ласку, податливо раскрылась, закинув ногу ему на бедро. Меж ее половых губ было горячо и уже влажно, пальцы цыгана легко скользили по выделившейся смазке вверх, кружа по набухшей горошине клитора, и вниз, обводя кольцо входа. Дыхание девушки участилось, Пьетро видел, как отчаянно бьется жилка пульса на нежной шее, и приник к ней губами. Его член, удобно легший в расселину между упругих ягодиц, нетерпеливо терся о бархатную кожу. — Девочка моя! — позвал он сестру, и та, промурлыкав что-то в ответ, повернулась к нему. Сейчас, дрожа в объятьях брата от нетерпения и вожделения, она куда больше походила не на цыганку, а на самую настоящую ведьму: с этим темным золотом рассыпавшихся по подушке волос, пахнущих солнцем и полевыми травами, с изумрудного цвета глазами, затуманенными от страсти и желания. — Я люблю тебя, сестренка! Обхватив влажной рукой свой ствол, Пьетро приставил истекающую смазкой головку к входу и, двинув бедрами, осторожно скользнул в мягкое лоно, не ощутив сопротивления мышц: Ванда была расслаблена и доверяла ему абсолютно, зная, что он никогда не причинит ей боли. На несколько мгновений время словно остановило свой неумолимый бег. Брат и сестра замерли в объятиях друг друга, соприкасаясь всей поверхностью кожи и чувствуя пульсацию чужого сердечного ритма там, где их тела проникали друг в друга. Они дышали в унисон, неглубоко и часто, и двигаться начали одновременно, когда настал предел терпению, и напряжение между ними расплескалось, прорвав все барьеры. Придерживая ногу девушки на своем бедре, Пьетро коротко толкался внутрь, чувствуя, как плотно обжимают его член бархатные стеночки влагалища. Ванда под ним тихонько постанывала, выгибаясь и подаваясь навстречу его движениям, притираясь плотно к его паху. Цыган целовал ее плечи и спину, водил языком по нежной коже, на которой, он знал, так легко, забывшись, оставить след укуса или засоса. Казалось бы, чего осторожничать, они давно уже не скрывались ни от родителей, ни от таборных любопытных, но Пьетро не мог позволить себе лишнего. Он боялся, до холодного пота боялся, что этот дьявол Уивинг, заметив у сестры синяк, вдруг взглянет на нее совсем другими глазами и позволит себе… позволит себе… Нет, об этом не стоило и думать, не сейчас! Прогнав мрачные мысли, цыган полностью сосредоточился на том, чтобы доставить Ванде удовольствие. Он неутомимо и невесомо щекотал ее клитор, от каждого прикосновения к которому девушка вздрагивала от остроты ощущений, потирал нежные точно лепестки роз складочки половых губ, гладил напряженное кольцо входа, растянутое вокруг его члена. И вскоре почувствовал, как сестра напряглась всем телом, сжалась на нем и выплеснула свое удовольствие, оросив его пах и бедра. — Хорошая моя! — задыхаясь пробормотал цыган и, выйдя из лона девушки, несколькими движениями руки довел себя до пика, излившись на мягкие округлости ягодиц. Они с Вандой были очень осторожны, чтобы не случилась нежданная беременность, пока вся эта история не закончится, и они не будут свободны и не вернут свою дочь обратно. Когда Пьетро вернулся в кровать с влажным полотенцем, сестра уже спала, утомленная переживаниями и их близостью. Он мягко, стараясь не разбудить, не потревожить, обтер ее и, устроившись рядом, укрыл их обоих теплым одеялом. А спустя мгновение заснул и сам.