Шесть тысяч и еще четыре года

Вода пронизанная солнечными лучами, в ней играют две крошечные рыбки. Одна из них я. Так было всегда. Нас двое, тот который не я, тот он. Тот который не он, тот я. Мы одинаковы. Я и он всегда смотрим в отражение в глазах напротив. Океан огромен, над тёплыми водами катится к закату огненный шар солнца. Я догоню он уплывает. Ловлю его, трусь, нежно пощипываю, вычищая чешую. В толще вод, косые закатные полосы света. Солнце тонет окрашивая воду багрянцем. Со дна поднимаются клубящиеся тени. Тот который не я, уворачивается от моей заботы. Бросается зигзагами в сторону — зовёт погнаться за ним. Но по моей боковой линии, пробегает электрический импульс — опасность. Ужас сковывает крохотное сердечко. Нечто поднимается с глубины, выпутываясь из щупалец сумеречных теней. Оно покрыто панцирем, клешни и хелицеры тянутся к нему. Он, тот который не я, резко развернулся, смотрит на меня. Как кричать, когда тебе нечем? В последних отсветах заката от его тела поднимаются извивы красных чернил. Глаза больше не смотрят. Я вою, хотя у меня нет голоса. Кричать я перестал практически сразу, потому что ужас из моего сна сменился еще худшей реальностью. Я перестал дергаться и замер. К сожалению, лежал я не на полу. Подо мной и вокруг меня шевелилось и извивалось, нечто. Или множество чего-то. Или кого-то. От этой мысли меня бросило в холодный пот. Множество маленьких существ перетекающих вокруг меня служило мне «периной». Но хуже всего было то, что одно из этих существ было огромным. В кромешной тьме вокруг меня обвивалась и царапалась гигантская многоножка. Скребла тысячами члеников по моей коже и чешуе. А я даже не мог принять нормальную форму, чтобы не выделяться среди этой копошащейся мерзости. Но самое отвратительное снова оказалось в будущем. Я услышал голос в своей голове. — Мерзость…- в голосе скрежет и стрекот. — Мерзость… Это ты мерзкий, обманул меня. Сказал что пришел ко мне сам, потому, что любишь… …безумно. Кто был с тобой во сне? Ты из-за него сюда пришел? Из-за того, кто подставил тебя, ты пришел меня обманывать? Посмеятся над Дагон? Ты думаешь, Дагон идиот? Ты думаешь, можно притворяться, что пришел играть со мной, хотя тебя сюда послали? ГОВОРИ, КРОУЛИ. ИЛИ ТЫ ПРОСТИШЬСЯ СО СВОИМ РАЗУМОМ. Я САМ ПРИДУ К НЕМУ В ТВОЕМ ТЕЛЕ. И ЗАБЕРУ К СЕБЕ. Усилием воли я прикрываю глаза и сосредотачиваюсь. Как я не заметил в прошлый раз, что она? Он? Совершенно слетела с катушек? Не то, чтобы после падения все остались адекватными. Многие сходили с ума. Но это… Так, Кроули, думай. И не молчи. Отвечать нужно осторожно, если хочешь хоть когда-нибудь покинуть этот кабинет. Отдельный карман реальности. Индивидуальный Ад, который ты сам создал. — Меня послали сюда в первый раз, — голос почти не дрожит. — Вернулся я сам. По своему желанию, — я не вру. Я действительно вернулся сам. Вернулся, потому что этот белокрылый идиот решил спуститься за мной. И сейчас… Сейчас мне стоит быть послушным маленьким демоном. Черт. Спать было плохой идеей. Еще и остатки лауданума окончательно выветрились. Но вчера, или когда там это было, я слишком устал. — Я не знаю, кто был в моем сне. — Какой белокрылый идиот? Если ты еще раз солжешь, я очень на тебя обижусь. Ты знаешь, о чем я спрашиваю. Многоножка обвивает меня всего, хелицеры стрекочут у моего лица, она знает мои мысли, она в них. У этой формы даже голоса нет. — Обычный белокрылый идиот. Который внезапно вспомнил, что он страж. — Ты вернулся сюда из-за него? ОБЪЯСНЯЙ подробно. — Я вернулся сюда из-за себя. Я все делаю из-за себя, детка, — и это тоже не было ложью. Однако развивать мысль в этот раз я не стал. — Любимый… Голос скрежещет, кольца стягивают, членистые лапки впиваются в тело. — Ты меня не понял. Я выдеру из твоего сознания все, что делает тебя тобой. Прочитаю, как эту твою «Сказку», а что я положу обратно будет зависеть от того, какие вещи я там увижу. Ты солгал мне, ты сказал, что любишь меня… — Я знаю, детка, — говорить с ней в этой форме было, пожалуй, проще. — Кстати, я думал, что ты рыбка. Такая миленькая рыбка, которая водится а амазонских реках. А ты, оказывается, еще интересней. Я не лгал. — Правда? И ты меня любишь? А почему тогда в твоем сне был кто-то другой? — Ну а как иначе? Я ведь создал эту комнату. Комнату, в которой нет ни одной камеры. И это я сказал Вельз, что ты будешь хорошим князем. Я не знаю, кто был во сне. Может, кто-то из первой жизни. Кто-то, кто не полетел с нами, — я осторожно пожал плечами. Я действительно не знал. Понятия не имел, что это за выверт подсознания под воздействием ее сущности. — Это не правда, это отговорки. Я… Я… Одна… — всхлип… — Ты не отвечаешь на вопрос… Мама… Мамочка… Тише, тише… Звуки глохнут. Комната погружается в ватную тишину. Накатывает ужас, тяжелыми душными волнами. Место в котором и до этого были лишь отголоски света, тонет в непроницаемом мраке. Твари исчезают. Не чувствую больше ничего. Ни единого прикосновения. Изредка, будто издали кажутся тихие всхлипы. — Мамочка… Мама… Пусто… Печально… Зачем… — Не отвечает? Мне тоже, — язык я прикусить не успел. Мою голову заполняет голос, дать ему описание невозможно, только можно сказать, что он ужасен. — ОТВЕЧАЕТ ВСЕГДА ОТВЕЧАЕТ ОНА СЛЫШИТ КАЖДОЕ МОЕ СЛОВО КАЖДУЮ МЫСЛЬ ОНА ЛЮБИТ МЕНЯ — О, ну да, конечно… — согласился я с известной долей скепсиса. Никогда не умел вовремя затыкаться. — Ты не просто лжешь, ты смеешься над моей верой. Ты останешься здесь. Для тебя больше нет времени, нет пространства, нет даже твоих мыслей. Ты останешься в пустоте. Тьма. Тишина. Ничто. Из чувств остался только страх, страх неизвестно чего. Ни одного образа в голове, иди в любую сторону, придешь в никуда и никогда оттуда не вернешься. Наверное, это именно то, что происходит с нами после разрушения сущности. Великое Ничто. Или не совсем ничто. Думать я все ещё мог. Новая пытка? Похоже, я достал Дагон. Впрочем, не удивительно. Я ж в этом талантище. А карман реальности, в котором мы оба сейчас находились и тонкий ошейник не дадут мне выбраться самостоятельно. Не ощущать тело и суть было странно. И так не получалось отогнать страх. Иррациональный и совершенно неуправляемый. Как получилось, что я оказался в таком положении? Когда происходит событие ведущее к такому исходу? Где жил в моей душе весь тот страх, что я сейчас испытываю? Почему моя жизнь такова, какова она есть? Почему я делаю то, что приводит к подобным последствиям? Вот сейчас, для чего я сказал то, что сказал? Ведь очевидно же, что это существо преисполнено веры, и кроме нее нет ничего, ни радости ни света, ни даже прекращения боли. Она называет это благодатью, видимо он был ангелом, отвечающим за веру. Он не смог принять падение и сохранил свою сущность, только в таком ужасающем виде. Интересно, а если в этом нигде переключиться на подсознание? Она меня слышит сейчас? Прошлый раз разговоры с самим собой закончились хреново. Точно я не узнаю, может слышит может нет, может она обиделась и ушла. Но скорее, она пока еще рядом. Сколько я здесь? Минуты? Недели? Годы? Неважно-неважно. Карманы реальности вне времени. Могла пройти минута, а могло и несколько сотен лет. Армагеддон уже мог случиться и может все что осталось от вселенной — только этот самый карман. Нет. Тогда меня бы не было. Если я есть, значит Люцифер тоже есть. Или она права, и огонь это еще не все? Он то как-то живет? Он нашел в себе силу? Или понимание? А может меня нет. Может это только агония распадающейся сущности. Умирающие смертные тоже могут рассказать много забавных историй, о том, сколько времени они проживают между последним ударом сердца и тем моментом, когда Самаэль перерезает нить. Но за мной Самаэль не приедет. У нас не бывает посмертия. Только пустота. Интересно. Кто был второй рыбкой? Кем была Дагон, я уже понял. Так она и живет, вечно наблюдая из тьмы за другими и ничего не понимая. Скорее всего во сне она просто хотела взять и посмотреть, что это за существо и сломала его… Рыбка, может это был мой ангел… Интересно, как он выглядит? …И почему мой… …И чей это мой? Рыбки… А что это такое? Рыбки… Тааааак… Тормозимся и возвращаемся. Черт, как сложно то кукуху удержать, когда она не держится. Вера. Вера-вера-вера. Вера основа всего. Я сам это объяснял. Кому? Звездочке. Маленькой такой Звездочке. Точно не рыбке. Твою же мать. Точно распад сущности. Такое уже было. Было… Когда? И с Кем? А со мной. Таак. Дагон? Как ее позвать? Дальше будет только хуже и скоро я потеряюсь окончательно. — Дагон? — черт, голоса тоже нет. Кажется, я начинаю впадать в панику. Только сознание, которое, мать его, затухает. А кого я еще могу позвать? А что вообще можно… о! Можно молиться. Либо получится, либо это меня добьет. Как тогда. В четырнадцатом веке. А кому молиться, кто мне ответит? Кто для меня Бог? Молитва это очень личное, как разговор с любимыми. Разве я имею право молиться? Что я делаю в этом мире? Как живу? Разве я могу молиться за себя? А если не за себя, то за кого? Может быть сейчас самое время просто спросить себя, что я есть такое? Если во мне столько страха, а она живет, в таком мире тысячелетиями. Звездочка. Ты бы точно знал что делать, да? А я не знаю. Ты есть любовь, не так ли? Почему тогда Она — не любовь? Любовь, вот Дагон тоже мечтает о любви… Голгофа. Акт любви. Теперь я начинаю понимать, что это действительно было так. Та его улыбка. Путь. Любовь. Он был прав. Маленькая потерянная Дагон тоже права. По-своему. Наверное, я здесь оказался, потому что сам не нашёл свой путь. Ведь, может быть, мне только казалось, что я принимаю правильные решения. Или свернул не там. Хотя. Я бы сделал ровно то же самое. Как же вернуться к исходной точке, где произошла ошибка, мне не выйти отсюда до тех пор, пока я не пойму, что пошло не так и в какой момент Крошка Морак… ее подруга Элспет. Это тоже был акт любви. Другой уровень. Но это тоже о ней. И вопрос, который я задал, и о котором не помню, тоже был им. Ее любовь другая. Не тот уровень. Любовь Исы ко всему миру. А какая это любовь? Есть ли между ними разница? А Дагон. Она любит Бога, так же, как Иса, любит мир? Тогда о какой любви по отношению ко мне она говорила, правильно ли я её понял? А что тогда моя любовь к ангелу, к какому типу любви она относится? Я понял. Я ощущал, что она чувствует. Но понимал ли? Считывать эмоциональный фон это ещё не все. Дагон говорила не о такой любви. Такую она, наверное, даже и не знает? Жанна. Жанна любила дофина Карла. Не как человека. Как олицетворение Франции. Жанна-жанна, жаль, что меня не было тогда рядом. Это она, да? Этот уровень? Ко всем творениям. Я раньше так любил звезды. И что же получается, когда Дагон сидит здесь, в своей темноте, и ждёт меня, она любит меня так? И такую любовь Иса подарил этому миру. Получается так. Мда… Лох — это судьба. Вместо того чтобы подумать дольше пяти минут на волне паники начать действовать — это в моем стиле. Тогда встаёт следующий вопрос: чем я могу ответить на такие чувства, что вообще могу ей сказать в такой ситуации? Она ребенок. Осталось такой, какими мы были в день сотворения. А детей можно только любить. Дагон, Дагон, я люблю тебя! Слышишь меня, я всё понял. Маленькая, покажись. — Кроули. — Дагон? — Иди сюда. — Я здесь. — Да нет же для того, чтобы выйти нужно идти. — Как? — А как ты всегда ходишь? — Хм… Смотря где, — я задумался. — В какую сторону? — Кроули, ты у меня дурачок. Совсем глупенький. Идти можно в любую сторону. Стороны не имеют значения. Страх отступил. Появилась радость, даже, наверное, счастье. Я представляю себе как делаю шаг и тьма рассеивается. Передо мной стоит Дагон, в облике существа лет двенадцати, неопределенного пола. В коротеньких шортиках и вязаном свитере с растянутыми рукавами. Длинные белые волосы практически до пяток. Серые глаза. Тоненькая, со смешными острыми коленками. — Здравствуй, — я улыбнулся. Черт. Почему сразу не понял? Это же нужно было сотворить такое. Она подбегает ко мне и обнимает. — Я все-все видела! Ты правда меня любишь! — Конечно люблю, маленькая, — слегка морщусь. Физическая оболочка все же далека от «в порядке». — Ты смотрела? Мало кто так умеет. Почти никто, точнее. — Да, да я так умею! И еще я много как умею!!! Расскажи мне, про Ису, ты про него думал! Он как Мама? — Здорово, наверное. — не хотел бы я так уметь. — Да, Звездочка — это любовь. Он тоже нас слышит. — О, теперь я Его тоже буду любить! А он ко мне придет? И с ним можно разговаривать как с Мамой? — О, он определенно придет ко всем нам. Это его… работа. — Ура, ура! — носится по комнате, как угорелая и подпрыгивает. — А я покажу ему свою работу! И мы поиграем! И будем пить чай! Я хмыкнул. Сюрреализм происходящего зашкаливал. Пожалуй, идея приглашать ее на посиделки Вельз со всадниками тоже была хреновой. Единственный вечный ребенок. Хотя нет. Маменька тоже сейчас не кажется слишком уж взрослой. Она тоже была ребенком, когда мы пали. — Кроули, любимый! — прижимается ко мне. — А хочешь чаю? А как ты себя чувствуешь? А что ты чувствуешь? — Осознание, маленькая. Такая забавная штука с ним. С этим осознанием, — я повел крыльями. Нет, спрятать их не выйдет. — А еще… Становится холодно. — Ты замерз. Тебе нужен чай! А еще тебе нужна одежда. Сейчас я все сделаю. — Думаешь? Наверное… Лучше бы, конечно, виски. Но хрен с ним. О, точно. Одежда, — об одежде я не подумал совершенно. она снимает с себя свитер, оказывается в одних шортах. Смотрю на неё. — Эм… А ты не замерзнешь? — Вот, на надень. Ой вот я глупая, а все время над тобой шутила, — щелкает пальцами, на мне появляется копия ее одежды. — Виски это такая гадкая штука, которая противно пахнет? И ее пьет начальник? Фу, как такое можно пить вместо чая, я когда про эту штуку узнала, стала её в играх использовать. Всем нравится, правда. Но игры в принципе всем нравятся, это я умею. Но если ты хочешь это пить, то я сделаю и чай. Комната меняется. Она стала похожа на мраморный зал с колоннами. Посередине стол с кружевной скатертью. Китайский чайный сервиз. Кружевные салфетки. Венские стулья их четыре. Два из которых заняты. — Очаровательно. Уникальный шанс протестировать карман во всей красе, — заметил я. Хотелось бы еще верить… что у этой истории будет продолжение с небом и звездами. Однако, однако. На одном стуле, подогнув под себя ножки свернулся столик. На втором чинно выпрямившись сидит жаровня. На столе стоит торт. На торте свечка в форме цифр 6004. — Кроули, любимый, пойдем, чай готов! — тянет меня за руку к столу. — Ты горячий, у тебя температура? Наклонись. — Что это? — интересуюсь я, но послушно наклоняюсь. — Нет, это запертое внутри пламя. Прикасается губами к моему лбу. — Тебе от этого неприятно? — Нет. Это просто не очень удобно. Пламя реагирует на окружение и требует выхода. Но сейчас оно заперто. Оно со временем успокоится. — Я могу тебе с этим помочь? — Нет, маленькая. В моем случае это зависит от Вельзевул и Владыки. — Да ну, не говори ерунды! Как от них может зависеть твое состояние? Опять ты глупенький чего-то не понимаешь, наверное. Вот мое же состояние от них никогда не зависит. Вот мое состояние, зависит только от того, не забыла ли я пожелать Маме доброго утра. Правда вот сегодня я еще случайно расстроилась, раньше такого небыло. Я обиделась, когда подумала, что ты мне соврал. Но потом я поняла, что ты просто сам не понял. И не обиделась. А они тоже сказали, что они тебя не любят? — Мое состояние зависит не от них. А вот от этого украшения, — я потеребил ошейник. — А снимать его нельзя. — Почему? — Потому что я нарушил одно правило и некоторое время должен поучиться правила соблюдать. Владыка любит нас. Всех. — Ты молодец. Ты очень ответственный, я тебя люблю! — гладит меня по голове. — Да Владыка любит нас! О интересно, а он твоего Ису знает? — Знает. — Наверное тоже любит! Устами младенцев… — Любит. И Иса нас любит, — кивнул я. — Круто! И я всех люблю. Пойдем чай пить! Садись за стол. И знакомься. Это столик — его зовут Кот. Это жаровня — его зовут Матильда. Это торт, он всегда пьет с нами чай, — указывает на бутылку вискаря. — А это виски — она тоже раньше пила с нами чай, но теперь ей пиздец. — Очаровательно, Дагон. Приятно познакомиться. А я Кроули. Змей, которому стоит научиться вовремя затыкаться. — Я знаю, кто ты. Ты — дурачок! Ладно, ты мой любимый Кроули-дурачок. — Ага. Ты как всегда права, — не стал спорить я. — А почему Виски пиздец? — Ты его сейчас выпьешь, — от этого вопроса она выглядит удивленной. — Ааа, ну да. Логично. Я потом принесу тебе другую. — Правда? Крууто! Только торт не ешь, она уже три тысячи лет с нами чай пьет. — Я определенно не по тортам, — кивнул я. — Не по тортам. Не по тортам… Почему? По тортам! Это как пофигу, только — По тортам! Как Хастур — Противный случай! Да мне все по тортам! Хахаха. Сидит хихикает. Так. Нужно срочно выпить и слегка заземлиться. Однако, если выберусь, увековечу эту историю руками какого-нибудь смертного. Я потянулся к бутылке. — Давай я тебе налью? Только попроси у Матильды чашку, она ему все равно не не нужна, она чай не любит. А в твою чашку я налью чай. — Матильда, не одолжишь ли мне чашку? — вежливо поинтересовался я у жаровни. Точно увековечу. Это если к моменту выхода у меня окончательно не съедет кукушечка. Жаровня одобрительно фыркает маленьким снопиком искр. Я перевел взгляд на Дагон. — Похоже, она не против? — Да, конечно, он же ей не нужно. В смысле чашка. Она наливает чай в три кружки, а в четвертую виски, столько же сколько чая. Протягивает мне две, кажется даже не перепутала. — Спасибо, — виски я выглушил залпом вздохнул. Так. Ну-с, продолжим. — Еще? — вежливо интересуется она у меня. — Давай. Лишним не будет. Наливает мне чашку, теперь уже до краев. — А тебе нравятся такие штуки, от которых в голове бардак? Просто у меня еще есть Лауданум. А еще есть листья Коки, я из них иногда гостям травяной чай завариваю. Вообще у меня есть много разных интересных штук. Есть грибы, и белладонна, я их тоже в чай иногда кладу. Получается вкусненько и благодать ощущается ещё лучше. — Пожалуй, ограничимся виски. Лауданума мне хватило на ближайшие пару столетий. — Попробуй мой чай. -Конечно, — кивнул я, заранее смиряясь с результатом. В конце концов, сам ведь вляпался. Для храбрости, сначала я все-таки осушил очередную чашку вискарика. А потом аккуратно отхлебнул чаю, чай оказался вкусным. Действительно травяной, чувствовалась лимонная мята, имбирь и лемонграсс. — Вкусно, маленькая, — озвучил я, все еще ожидая подвох. — Да, мне такой нравится. А черный не очень. Он на языке вяжет, — она открывает рот, и показывает язык. Меня замутило. Вся полость рта изъязвлена, на стенках горла золотые подтеки. — Понимаешь, вкус получается противный. — Понимаю, — соглашаюсь я. Не слишком хочется знать, чем она это себе устроила. Вернее, я знаю этот тип повреждений. Но никогда не задумывался, как оно выглядит со стороны. — Тебе бы адское пламя под рукой держать — Зачем оно мне? — удивляется она. — Чтоб горло после пожелания доброго утра Маме не саднило. — Какие глупости! Ты забавный, так Мама желает мне его в ответ, напоминает о своей любви! Она снова наливает мне виски. И опять полную чашку. Отлично. Еще пару чашек и окружающая реальность будет восприниматься как нечто естественное. Надо же. Отвечает. Я бы нашел, что ей сказать, если бы она действительно отвечала. — Кроули, еще будешь? — Буду, маленькая, — согласился я. Даже жаль, что это не та наша с Вельз бутылка на шесть чудес. Наливает мне еще. Потом с детской непосредственностью спрашивает: — А может тебе чашка не нужна? Ты можешь пить прямо из бутылок. Или хочешь я тебе ведерко для песка призову. У меня есть, вон там в песочнице. Оборачиваюсь, за спиной и правда детская площадка с качелями и песочницей, на горке желтого речного песка и ракушек стоит небольшое зеленое ведерко для куличиков. Надо всем этим гордо раскинулся сколоченный из досок «грибок», раскрашенный под мухомор. — Хочешь такую чашку? Я помыть могу. — И так отлично, маленькая, — неудержимо тянет ржать. Но я держусь. — Призвать еще бутылку, эта вроде кончилась? Или хочешь сам выбрать? — Призывай. Доверюсь твоему выбору. В ее руках появляется еще одна бутылка. — Держи, только сам наливай, мне надоело… — Хорошо, как скажешь, — кивнул я. — Тебе нравиться, то что я для тебя сделал? — Ты про Дом? — Да. Про дом. — Это самое лучшее место на свете! Тут есть все, что мне нужно, пока его не было, этого Дома, было плохо. — Тогда я рад. Я давно такого не делал. — Кроули, ты самый лучший! — она вскакивает и подбегает ко мне, усаживается на колени. Кладет голову на плечо. Обнимает руками за шею. — Кроули, не уходи от меня никогда-никогда! Я так тебя люблю! Больше всех на свете, почти как Маму. — А если меня позовет Владыка? — осторожно уточняю я. — А пусть сам приходит! Мы его тоже чаем напоим. — Он не может, маленькая. Мама запретила ему выходить из клетки на девятом круге, — пояснил я. — Поэтому мы все ходим к нему. Иначе он будет совсем один. — А, Маму надо слушаться, и его жалко, тогда иди. — Спасибо, — ну что ж, по крайней мере, есть шанс не застрять тут навечно. — Налить тебе еще? — Я налью. Ты ведь говорила, что тебе надоело наливать, — я погладил ее по плечу. — Кроули, любимый, дай мне потрогать крылья, ты обещал, помнишь? — Обещал, — выбора у меня нет. Никакого блядского выбора. Спрятать я их не могут И отказать не могу. — Хорошо. — О, спасибо Кроули! Ты самый-самый лучший! Налить тебе еще? — Давай, — соглашаюсь я. Было бы неплохо… может все же лауданум? Так, спокойно. Всего лишь крылья. Отцепляет руки от шеи, дотягивается до бутылки, очень легко откручивает крышечку и наливает мне очередную чашку, опять до краев. Отлично. — Спасибо, маленькая. Ты просто прелесть, — снова пью залпом и стараюсь сдержать дрожь. Вкус странный, на языке осталась легкая сладость. Черт. Даже не успел понять, что это было. Перевел взгляд на бутылку из которой она наливала. Надпись. От руки поверх этикетки. «Экстракт. Состав: Листья коки, цветущие побеги конопли, грибы псилоцибиновые». Надпись слегка поплыла. «Блядь» — успел подумать я и хихикнул. Тепло. О, а вот и первая. Первая блядская волна. Дагон встала присмотрелась ко мне. — Кроули, что с тобой? — О, маленькая, снисхождение благодати, — отозвался я. Вывести я это из организма не мог. Да и в принципе похрен. Окружающая реальность обретала объем. Мир становился лучше и лучше с каждой секундой. Тепло растекалась под кожей, волоски на руках ногах и прочих частях тела шевельнулись. И через мгновение выступила чешуя. — Кроули, милый, что происходит? Я снова хихикнул. Перья тоже шевельнулись. Приплыли. — Настойка у тебя хорошая. — Ой, блядь! Прости, любимый, хочешь я тебя протрезвлю? — М? Зачеееем? — я провел рукой в воздухе. В целом, наверное, сейчас я смогу поймать плетение оккультных линий прямо так. И ошейник не помешает. — Если тебе нравится… То это прекрасно! Так мне можно потрогать твои крылья? — Трогай, — кивнул я. Где-то на задворках сознания мелькнула мысль, что я об этом пожалею. Но она была такой несущественной. Было хорошо. Тепло. Весело даже. Что-то очень смутно знакомое. Глубинное. Похоже на волну благодати. Не той, что чуть не сожгла меня в Константинополе. Другой. Ласковой. Она возвращается ко мне на колени. И как ни странно, не лапает крылья, а начинает массировать плечи. Разминает мышцы шеи. Аккуратно и сосредоточенно, очень профессионально делает массаж. Потом не прекращая движений начинает петь. Тягучая странная мелодия летит над комнатой, окутывает сознание. Утешающая, умиротворенная, тихая и печальная. Слова в ней, кажется, о дожде и звездах, далеких и прекрасных. Она берет мою руку в свои, массирует ладонь большими пальцами, разминает растирает, бережно осторожно. Будто я хрустальный бокал, как Бакара, тонкий и певучий. В песне появляется море и гордые парусники под огромными парусами полными ветра. Комната начинает меняться, остаемся только мы. Вокруг все преображается, все следует за ее песней. В песне любовь, желание подарить покой и счастье. Песня затихает, но мелодия не исчезает и вид северного моря передо мной, как на ладони. Она склонился ко мне, осторожно не нарушая границ, будто чувствует их, как барьер. — Хочешь, я потрогаю твои крылья? Пауза. — А потом снова спою тебе? — Да, — выдыхаю я. — Слушай мой голос, ничего не бойся, я рядом, я люблю тебя. Есть разная благодать, я покажу тебе красивую. Очень красивую. Берет мою руку. Встает, продолжая мягко ее удерживать. — Кроули, посмотри на меня. Вокруг колышется море трав, на небе сияют звезды. Смотрю на нее. Красивая. Маленькая. Похожа на кого-то. Кого-то, кого я знал когда-то. Только лучше. — Сейчас, я отпущу твою руку, встану за твоей спиной, буду тебе петь и утешать тебя. Я не сделаю ничего, что бы тебе не понравилось. Если мне даже покажется, что тебе не нравится, я прекращу и не стану тебя касаться. Говори со мной о чем захочешь. Я буду стараться понять тебя. Я сделаю все что ты попросишь. Ты меня понимаешь? — Да, — конечно, я понимаю. Они правда похожи. Только та другая, совсем другая. Или нет? — Ты хочешь этого? — Да… Я… Хочу. — Я люблю тебя. — Я знаю. Чувствую. Я тоже. Я смотрю на него. Он снова начинает петь, теперь о снежинках кружащихся в танце, о морозных узорах. Опускает мою руку, на колени. Перетекает мне за спину. Не касаясь встает между крыльев. Опускает руки мне на плечи. Снова массирует, расслабляет, успокаивает. В песне теперь тепло от костра, мелкими искорками взвивается навстречу снегопаду. Зарывается пальцами в волосы. Легонечко тянет за пряди, проходится коготками по коже. Языки костра облизывают поленья. Мелодия летит в живой тишине ночного зимнего леса. Переливчатая мелодия взвивается снопом искр, когда его руки не прерывая касания спускаются, переходя на внешнюю сторону крыльев. Одновременно будто и спрашивают и дразнят. Зажмуриваюсь. Ощущений много. Но пока не слишком, смаргиваю влажную пелену и снова открываю глаза. Поглаживает, перебирает перья. Будто ждет чего-то. Рвано выдыхаю. Тоже жду. — Хочешь? — Да. В музыку начинают вплетаться звуки музыкальных инструментов, принося новые образы. Прекрасное безумие стихий, буря. Кружатся вихри облаков, сияют, расчерчивая небо, молнии. Она оглаживает плечи крыльев, а потом, в один миг, оказывается у меня на коленях. Шепчет около уха: «укрой нас крыльями» Я молча подчиняюсь. И слушаю. Странно. — Укрой нас от всего мира, какая бы не грянула буря, я верю в тебя, я люблю тебя. Ты тот, кто создал мой дом. Ты мой Дом. Ты мое утешение. И я выпускаю сущность. Ошейник немилосердно жжет и затягивается туже. Ничего. Это ерунда. Мы в коконе из моих крыльев. Она продолжает петь, только тихо-тихо, мне на ухо. Руки поднимаются по плечам, скатываются на спину, оглаживают лопатки. И не отрываясь переходят на внутреннюю сторону крыльев, замирают, как испуганный шорохом зверек. Выдыхаю медленно. Чувствую её близко. Знаю. Теперь я все знаю. Ошейник жжет. Требует протрезветь. Не хочу трезветь. Пламя под кожей требует выхода. Граница слишком размыта. Нужно… Что-то нужно сделать. Или нет. — Скажи мне, чего ты хочешь, милый мой, мой любимый? Пламя все же выжигает то, что пришло из вне. Вздрагиваю и резко распахиваю глаза. Сущность дёргается так же резко. Непроизвольно взмахиваю крыльями. И замираю. Блядь. Блядь. Блядьблядьблядьблядь! И никакого долбаного контроля. Она моментально убирает руки, но сперва не отстраняется. Музыка смолкла. Только мне на шею падают капли. Она отодвигается, неловко пытается встать. Первый порыв — удержать и утешить. На уровне инстинкта. Но сейчас я не могу. Потому что пришло время платить. На смену эйфории и волне пламени, выжегшей её, приходит дурнота. В глазах темнеет, волна дрожи. Спазм. Падаю на колени и меня выворачивает. Совершенно спокойно убирает все. Три легких пасса рукой. Я у стены руки за спиной пристегнуты к кольцу. Совершенно трезвый, абсолютно вменяемый, оно даже о запахе изо рта побеспокоилось. Она стоит передо мной. Тонкая, легкая. Улыбается. — Вернись Кроули, вернись в свою жизнь, и никогда больше сюда не попадай, здесь больше не будет чудес. Не грусти, я люблю тебя и всегда буду любить. Любимый, Кроули. Ужас и паника. Ничто из того, что я испытывал прежде несравнимо с этим. Безысходность. Боль, дикая ужасающая, ею проникнута вся сущность. А мое тело молча смотрит на то, как она создает куклу. Вырывает себе глаза и сердце, встраивает в нее. В ее тоненьких ручках оказывается чайная чашечка. Я точно знаю, что в этой чашечке. — Дагон… Стой. Подожди. Ты спросила чего я хочу. Помнишь? — Да, Кроули. Чего ты хочешь? — Подойди. Чашечка из ее рук исчезает, так же быстро как и появилась. Она подходит, встает практически вплотную ко мне. — Можешь убрать цепи? И вернуть глаза на место. Пожалуйста. — Могу. Убирает цепи, щелчком пальцев достает глаза из куклы и вставляет их в глазницы. — Умница, — прекрасно знаю, что я об этом пожалею. Потом. Это будет потом. Поднимаю руку и провожу по ее волосам. — А теперь давай вернем на место сердце. — Хорошо, конечно, Кроули. Достает так же сердце, протягивает мне. — Хочешь, чтобы я его коснулся и вложил обратно? — затолкать ужас в глубину не так сложно, как кажется вначале. Он вернется, я знаю. Еще много раз вернется. Но сейчас это неважно. Рука не дрожит, когда я касаюсь ее руки с все еще живым сердцем. Теперь я знаю. И знаю, чего больше делать нельзя. — Да. Да, Кроули. В голосе снова появляются краски, выражение, радость. Тихо матерюсь про себя и осторожно принимаю сердце. Вкладываю в её грудь. — Хочешь расскажу секрет? — Конечно, милый Кроули! — Пообещаешь никому не говорить? Кроме Мамы, конечно. Она ведь и так знает, — слежу за выражением ее лица. Жаль, что сейчас не могу считывать ауру. Очень жаль. Но обойдёмся и тем, что есть. — Обещаю, конечно, никому кроме Мамочки! Поднимает взгляд, вокруг глаз кровавый макияж, смотрит счастливо, улыбается. — В Аду только два демона умеют исцелять других, маленькая. — Правда? А почему так? — Не знаю. Наверное, не верят, что могут. — Я верю! А кто они? — Ты и я, маленькая. — И ты любого можешь исцелить? А почему это секрет? А это значит, что мы похожи? — Это секрет, чтоб другие не расстраивались. Да. Любого. Только сейчас не могу. Но я тебе покажу. И да, это значит, что мы похожи. — Ура! Ура! Я похожа на любимого Кроули! Срывается с места и начинает носиться по комнате, расставив руки в стороны. — Ну вот. Так лучше, — о, как же я об этом пожалею! И какого, спрашивается, хуя, совесть не сдохла в муках в том серном озере? Но имеем, что имеем. Она ребенок. Они. Они ребенок. А детей обижать нельзя. Подбегает к мне, вешается на шею. Целует в щечку и убегает дальше носиться по комнате. Впрочем, пусть лучше бегает. Хуже будет, когда она устанет и утянет меня за собой в темноту. Пусть. Немного радости. Ничего не исправит, конечно. Но даст передышку. Думать нужно было, блин, начинать раньше. Снова подбегает ко мне. — Кроулик, знаешь, как такой с ушками! Ха-ха! Буду тебя так называть. Мой Кроулик! Чего ты хочешь сейчас? — Я? А чего хочешь ты? — склоняю голову к плечу. Опасная территория. Но нужная. С тем что у меня осталось, приходится так. — Хочу? Я? Чтобы ты навсегда остался со мной. Но даже я знаю, что так не бывает. Навсегда это слишком долго для всего, для всех. Даже для вечной Тьмы и только ей одной приходится с этим мириться. — Это то место, в котором мы были? — Нет, всё-таки ты ужасно глупый, мой Кроулик! Это просто темная комната, место для отдыха и размышлений, чтобы никто не мешал. Вечная Тьма, она то что было до, то чем все завершится. Она есть отсутствие света… Вокруг начинают клубиться тени. — Она — отсутствие энергии. Свет гаснет от одного упоминания о ней. Она предвечна, для всех миров. Она не существует. Она наступает… Пойдём, я тебе покажу. «Твою мать» — успевает проскользнуть мысль. Все же лох — это судьба.