Решение: Последствия

Дыша тяжело и часто, словно после длительной пробежки, Торд вошёл в свой аппартамент. Тот представлял из себя небольшой зал, заставленный столами и стеллажами, где лидер преступной организации мог в уединении разрабатывать стратегии, делать чертежи и собирать важные для себя механизмы. Особых удобств вокруг не наблюдалось, и помещение выглядело даже мрачновато, но Торд в последние годы довольно часто подвергался жизни в спартанских условиях, и в конце концов ему стал даже противен уют — он считал, что комфорт может сделать человека нежным и избалованным. В этом зале он работал, хранил собственное оружие, а иногда и засыпал — на небольшой потрёпанной кушетке, стоявшей в углу. К ней парень и направился, прикладывая неимоверные усилия, чтобы просто передвигать ноги. По его лицу катились капли пота, то и дело проникая в тонкие щели шрамов, оставшихся после взрыва. Торд уже давно не чувствовал пальцев правой руки, собственно, как и всех остальных её частей. Осталась только невыносимая боль, которая словно разрывала повреждённую конечность изнутри. Ему казалось, что он не испытывал таких мучений в тот миг, когда только-только сломал её — ударившись об землю, робот разлетелся на части, одна из которых с силой врезалась в плечо Торда и чуть не раскрошила его кости на мелкие кусочки. Тогда он находился в состоянии шока и почти не чувствовал боли, но даже в тот момент у него возникла мысль, что конечность придётся заменить механической, а когда прибыл на базу, чуть не потерял сознание. Один из переломов оказался открытым. Среди кровавого месива, в которое превратилась рука, Торд даже не сразу заметил торчащий из большой рваной раны кусок кости. Ровный тонкий осколок почти не сместился со своего положенного места и своим острым краем изящно прорезал плоть, практически не деформировав конечность. Или же это просто рана была настолько глубокой, что обнажила кость? В их штабе нашёлся человек, занимавший прежде должность армейского врача, он и взялся лечить Торда. Когда без анестезии парню вправили перелом, его крик разнёсся по всей базе. Тогда он и решил, что с него хватит больше проявлений слабости. Ему зашили самые крупные раны и наложили повязку, но после этого он ушёл и врача больше ни разу не посещал. В первые дни он пытался игнорировать травму, будто испытывая себя на прочность, и продолжал работать, несмотря на дискомфорт и слабость после потери крови. Управляться в быту, не используя ведущую руку, было очень неудобно: он не мог рисовать ровные чертежи и даже разборчиво писать, и это так сильно его раздражало, что он периодически срывался на подчинённых. Порой Торд вёл себя так, будто травмы вообще нет, потому что невозможность что-то делать после ранения казалась ему признаком собственной слабости. «А лидер не должен выглядеть слабым перед подчинёнными…» — думал он. Бывало, он совершал какие-то действия с помощью правой руки, превозмогая себя, и даже жестикулировал, а ещё пренебрегал наложением нормальной повязки. Но с каждым днём боль становилась всё невыносимее и изматывала всё сильнее, и в конце концов Торд не смог её игнорировать. Но вместо того, чтобы вновь обратиться к врачу (действительно — ведь кто обращается к врачу, когда у тебя просто болит рука, а не фонтаном хлещет кровь из дыры в грудной клетке?), он начал делать себе уколы морфина, чтобы уменьшить собственные мучения. Вот только надолго боль не прекращалась, а умственная работа под действием препарата давалась очень тяжело. В последние несколько дней он уже не мог ни есть, ни спать и просто пытался не сойти с ума. А он уже и без того был на грани помешательства из-за постоянного морального напряжения и отсутствия нормального сна. Повреждённой руки он вообще старался не касаться: в последний раз, когда он пытался поменять повязку, бинты отошли вместе с мелкими лоскутами кожи из-за ожогов и корками полузаживших ран. Торд чуть снова не взвыл на весь штаб и быстро замотал их обратно, даже не заметив, что некоторые начинают гноиться. Раны на лице, напротив, заживали быстро, потому что были не такими глубокими. Торд не позволил их зашивать, так как считал, что широкие полоски шрамов будут выглядеть лучше, чем уродливые следы кривых швов. Даже повреждённый глаз практически не беспокоил после контузии, вот только зрение на нём заметно ухудшилось. Разумеется, у него осталось и множество других травм после падения, но на них не обращать внимания было намного проще, чем на израненную руку. Торд доковылял до кушетки и обессиленно рухнул на неё, тихо застонав. Больше всего ему сейчас хотелось забыться, чтобы хотя бы на время перестать испытывать страдания, но резкая пронзающая боль в руке не давала ему прикрыть глаза даже на минуту. Он то и дело вздрагивал, сдерживая крик, и из его груди вырывались лишь сдавленные хрипы. Из-за мучительных ощущений ему казалось, что кости внутри его руки расслаиваются, и от этого ему становилось ещё хуже. На его глаза уже начинали наворачиваться слёзы. Он пялился в потолок и дрожал в лихорадке не в состоянии думать ни о чём другом. Ему не нужно было мерить себе температуру, чтобы понять, что она, скорее всего, уже давно преодолела отметку в 38 градусов Цельсия. Последний раз Торд колол себе морфин незадолго до встречи с «друзьями», и теперь его действие практически закончилось, поэтому боли вскоре сделались такими адскими, что парень уже всерьёз начал задумываться о том, что отрезать её действительно было бы проще, чем терпеть всё это. Он уже жалел о том, что не позволил себя лечить, но почему-то продолжал надеяться, что справится сам, хоть в глубине души и осознавал крайне малую вероятность такого расклада. Попытки принять хоть сколько-нибудь удобное положение, чтобы уменьшить боль, оказались бесполезны — ничто от неё не спасало. Он не хотел вновь принимать морфин, потому что и так уже был на грани зависимости, но за кушеткой стояла бутылка водки, припасённая на чёрный день, и он потянулся за ней в надежде, что алкоголь поможет хоть немного ослабить чувствительность. Торд отхлебнул немного и даже не почувствовал в горле неприятного жжения на фоне остальной гаммы мучительных ощущений. Он опустился обратно, стараясь не налегать на спирт, но легче ему стало не намного. Алкоголь слегка затуманил разум, но боль противостояла его эффекту и бодрила, а много пить парень не хотел, потому что и без того чувствовал себя плохо. В какой-то момент Торду показалось, что хуже быть уже не может, и он принял решение всё-таки размотать старую повязку. Он расположил больную руку на тумбочке возле кушетки, зажал в зубах край шинели, чтобы не кричать, и принялся отдирать грязные бинты. После первого же движения он понял, что совать в рот кусок материи было, в общем-то, бесполезной идеей. Выпустив из зубов шинель, он не смог сдержать надрывного крика, в который наконец вложил всю боль, что почувствовал, и ему оставалось только надеяться, что никто из подчинённых этого не слышал. Стараясь даже не дышать, чтобы вдруг вновь не застонать, он освобождал кожу из-под бинтов сантиметр за сантиметром, и с каждой секундой всё больше приходил в ужас. При виде того, что стало с его рукой, его начало мутить. Почти по всей длине конечность стала желтовато-сизой за исключением тех участков, где концентрировалось воспаление. Вокруг многих ран, в том числе зашитых, кожа покраснела и вздулась, а изнутри они были покрыты светлой плёнкой гноя. На некоторых из них образовалась чёрная кровавая корка, и Торд не хотел даже думать, что могло накопиться под ней, но рано или поздно ему пришлось бы с этим столкнуться. В районе перелома рука сильно отекла и приобрела уже какой-то коричневатый с красными прожилками цвет. Кожа вокруг потрескалась, а кое-где будто лопнула. Вокруг небрежно зашитой раны в некоторых местах образовались отвратительные свищи, сочащиеся гноем. Торд огромными усилиями сдержал рвотный позыв и тут же приложился к бутылке, с трудом глотая алкоголь. Не в состоянии нормально соображать он полил им и руку, не ожидая, какая за этим последует боль. «Мне конец…» — впервые за долгое время подумал он, и его захлестнула паника. Ему приходилось лицезреть много мерзости в своей жизни, включая разлагающиеся трупы и гниющих заживо наркоманов, но видеть, как нечто подобное происходит с собственной рукой, которая по-прежнему присоединена к телу, было чудовищно страшно. Алкоголь ударил в голову, и, быстро утерев слёзы рукавом, Торд достал из кармана острый нож, облил его водкой и принялся вскрывать недавно зашитые раны. На тумбочку потёк гной вперемешку с кровью. Сочетание белого и красного цветов вызвало в воспалённом разуме парня ассоциацию с эмблемой проекта «Красная Звезда», и он, наверное, мог бы даже усмехнуться, если бы не был так напуган. По лицу Торда градом катился пот, у него в глазах периодически темнело, а от шока он даже забыл о боли. Один за другим он распарывал небрежно наложенные швы, вновь раскрывал светло-розовые изнутри раны, выпускал из них гной, а потом очищал их от его остатков, но и этого ему казалось мало, и он начинал отрезать даже здоровые участки кожи по краям. Хуже всего пришлось с плечом: невыносимую боль вызывало даже прикосновение к нему — судя по всему, воспаление проникло очень глубоко. Всё, что Торд смог сделать — это разрезать хирургические нити, соединяющие края самой крупной раны, но отёк был таким сильным, что это никак не помогло. На гнойные свищи он не мог даже смотреть. Ему не оставалось ничего иного, кроме как, сжав зубы, обильно облить руку водкой и нетуго замотать её чистым бинтом. Он не знал, сколько времени ушло на эту процедуру, но закончив её, он обессиленно распластался на койке. Торд понимал, чем чревато такое положение дел. Он уже почти не сомневался в том, что у него началось заражение крови, а это значило, что его шансы дожить до реализации проекта стремительно падали. Торд чувствовал, что ещё одного часа непрерывной мучительной боли не выдержит либо его тело, либо его психика. Он открыл ящик тумбочки, где заранее были припасены шприцы с морфином, взял один из них, выпустил из него пузырьки воздуха, а затем вколол препарат в место соединения плеча и лопатки. Сначала ничего не поменялось, но через некоторое время боль утихла, и он наконец смог расслабиться. Ему ещё долго мерещились гнойные раны, механизмы, символика Советского Союза и трактаты по философии перед тем, как он погрузился в наркотический сон. Очнувшись, Торд почувствовал на лбу прохладную мокрую тряпку. Кинув взгляд на руку, он обнаружил, что она забинтована намного аккуратнее, чем он пытался сделать это сам, но сильно лучше от этого не стало. Торд даже слегка возмутился тому, что кто-то прикасался к нему, пока он был в забытье, хотя он не просил помощи и не хотел, чтобы кто-то видел его в таком состоянии. Окинув взглядом зал, он никого не увидел, но через некоторое время дверь открылась, и в аппартамент вошли двое его самых верных последователей — Пол и Патрик. По мрачному выражению их лиц он догадался, что кто-то из подчинённых всё же услышал крик и передал эту информацию его помощниками. Во взгляде Пола — ровесника Торда, который выглядел при этом чуть ли не на десять лет старше и производил впечатление твёрдого, сурового мужчины — читалось напряжение, а Патрик — молодой человек, напротив, казавшийся более простодушным — смотрел на начальника взволнованно. Заметив, что лидер пришёл в себя, они переглянулись. Пол нахмурил густые брови, и его лицо приняло задумчивый вид, словно он хотел что-то сказать, но сомневался, стоит ли это делать. Наконец, поймав на себе вопросительный взгляд Торда, который в изнеможении распластался на кушетке, он заговорил. — Лидер, вы в плохом состоянии. — сказал он прямо, без лишних предисловий. — Ваша рука… — он запнулся, подбирая подходящие слова, но у него снова получилось слишком резко. — Выглядит ужасно. Я осмотрел её и могу с уверенностью сказать: то, что с ней происходит, угрожает вашей жизни. Вам стоит обратиться к врачу. — Пол, — произнёс Торд с заметным раздражением, слегка скривившись. — Я не просил, как ты выразился, меня «осматривать». Я сам разберусь, что мне стоит делать. Пожалуйста, оставьте меня в покое. Пол с досадой вздохнул, а на лице Патрика даже отразилось огорчение. — Есть… Покидая апартамент лидера, они по очереди взглянули на него с беспокойством, а затем дверь за ними закрылась. Торд знал, что ему нужна помощь, но он не хотел её принимать, а тем более просить. Тем временем его самочувствие ухудшилось. Парень чувствовал, что боль в руке, которая прежде притупилась, стала возвращаться, и она то и дело пронзала плечо в разных местах короткими, неприятными вспышками. Она будто напоминала, что скоро ему вновь придётся погрузиться в непрерывные мучения, и словно издевательски колола изувеченную конечность тонким кинжалом. Торд был настолько слаб, что ему тяжело было даже поднять голову — мышцы начинали гореть, а затем самопроизвольно расслаблялись. Тем не менее, ему время от времени приходилось напрягаться, чтобы сменить положение, потому что от жара у него ломило суставы. Внутри глазниц тоже поселилась боль, которая усиливалась при повороте головы. Торд почти не двигался, но ему казалось, что кушетку вместе с ним кружит, словно на центрифуге. Зал плыл перед глазами и как будто менял свои очертания, как только он отводил взгляд, но это ощущение пропадало, когда ему удавалось сфокусировать зрение. Его лицо было горячим, а пальцы, напротив, ледяными, и он прижимал их к щекам в попытке охладить кожу. Озноб пробирал Торда до костей и заставлял сперва мелко дрожать, а через некоторое время и вовсе трястись всем телом, пытаясь закутаться в шинель. Иногда ему становилось жарко и холодно одновременно, и он то сворачивался в позу эмбриона, то распрямлялся, прижимая ноги друг к другу. Это никак не помогало ему уменьшить болезненные ощущения, но лежать без движения Торд был больше не в состоянии и вскоре уже просто извивался на кушетке, впиваясь ногтями в её грубую материю. Порой он даже забывал дышать, и только чувствуя недостаток кислорода, начинал хватать ртом воздух. Его мутило, но в последние дни он испытывал дурноту так часто, что уже научился не обращать на неё внимания. И это не всегда играло ему на руку. Тем временем ему было всё хуже, и вскоре тошнота сделалась такой сильной, что он больше не мог терпеть. Торд хотел добраться до уборной и приложил огромные усилия, чтобы подняться, цепляясь за табуретку, но не успел сделать и шага, как его вывернуло на каменный пол. Тут же у него подкосились колени, и он рухнул на кушетку в предобморочном состоянии. В помещение, чтобы проверить начальника, как раз зашёл Пол. До этого он стерёг его аппартамент снаружи, а теперь застал лидера в весьма плачевном состоянии. Торд, согнувшись в три погибели, лежал лицом в кушетку и раздирал ногтями её поверхность, а его больная рука безвольно свисала вниз. Чтобы хоть как-то помочь парню, подчинённый решил вытереть пол и ушёл за ведром и тряпкой. Когда он вернулся и собирался уже убрать лужу, Торд приподнялся на локте и потребовал, чтобы он оставил это дело ему, а сам уходил прочь. Он отобрал у Пола тряпку, сполз с кушетки и принялся самостоятельно мыть пол, красный то ли от гиперемии, то ли от стыда. Гордость не давала ему позволить кому-то оттирать его рвоту, несмотря на то, что ему самому было очень плохо. К счастью, это не заняло много времени, и через минуту он забрался обратно и ненадолго отключился. Когда Торд открыл глаза, в голове у него ужасно звенело. Он распластался на кушетке в очень неудобной позе, полусидя, но из-за помутнения сознания толком не мог определить, в каком именно положении друг относительно друга находятся его конечности, туловище и голова, однако чувствовал, что что-то не так. То, что он придавил своим телом истерзанную руку, он понял только по отголоскам резкой боли — внутрь неё будто поместили стальной стержень с острыми шипами. Парень попытался вытащить её из-под себя, но у ничего не вышло: он будто совсем потерял координацию. Даже здоровая рука не слушалась его и совершала не те движения, какие он хотел произвести, словно была сделана из упругой резины. Торд сидел на кушетке с открытыми глазами, однако почти ничего не видел, потому что перед ними всё расплывалось. Он мог рассмотреть только то, что находилось прямо напротив него, и то нечётко, как будто лишился бокового зрения. Он был не в состоянии двигаться и почти не соображал, и всё же в его разуме колыхалось осознание, что дело совсем плохо. Несмотря на то, что его ощущения притупились, ему стало жутко. «Помогите!» — хотел крикнуть Торд, но из горла вырвался только неотчётливый стон, потому что язык его не слушался. И всё же через несколько минут (или секунд? — он не мог понять) в дверях появился расплывчатый мужской силуэт. — Лидер… — произнёс Пол и ужаснулся тому, как выглядит его начальник. Торд был бледен, как мертвец, и, казалось, с трудом дышал, уставившись на подчинённого блуждающим взглядом. Пол ощутил, насколько неестественно теперь звучало его обращение к человеку, которого он знал с начальных классов, и поспешил к нему. — Торд… — он немедленно помог парню освободить из-под тела больную руку, при этом хлопая его по щекам. — Ты слышишь меня? — Да… — произнёс тот с придыханием. — Пол… — подчинённый едва понимал, что говорит Торд, потому что его речь звучала так, будто тот был сильно пьян. — Мне нужна помощь… — наконец он выдохнул самые важные слова, а после этого сполз со спинки кушетки влево, уронив голову на подлокотник. Его глаза по-прежнему были открыты, но при этом он не моргал, а его взгляд сделался совсем пустым. Пол щёлкнул пальцами у него перед лицом, но тот никак не отреагировал на это. — Чёрт! — к счастью, он уловил едва заметные движения груди Торда и понял, что тот дышит. — Патрик, иди сюда сейчас же и помоги мне! Напарник вбежал в зал, и они вместе взвалили на себя тело полубессознательного лидера, а затем как можно быстрее потащили в лазарет.