Любитель книг

Миша двигался резко и быстро, нависая над распластанным по кровати телом. Прямыми руками он упирался в мягкий скрипучий матрас и старательно ввинчивался в упругую тесноту. Теперь он всегда был сверху. — Миш, Миша, ещё, — захныкал парень под ним, тонкорукий, гибкий, хрупкий твинк, и выгнулся мостиком. Миша зажмурился, смачно выдохнул, сделал ещё несколько глубоких, теперь уже плавных толчков и кончил в аккурат под противный писк китайского электронного будильника. Миша шлёпнул по кнопке, вышел, снял презерватив и сосредоточенно принялся завязывать его в узел, не глядя на парня. — Доброе утро, Миш, — нежно чмокнули его в небритую щёку мягкие юные губы. Они все теперь были такими: чуть младше Миши. — Угу. Иди, Вань, приготовь нам чего-нибудь, как ты умеешь, там вроде пусто на кухне, — небрежно попросил Миша, прислушавшись. Из незашторенного окна общажной комнаты пробивались лучи восходящего зимнего солнца. А в Мурманске сейчас сплошная темень, вспомнил Миша, и в который раз подумал, что переезд, а, вернее, побег оттуда был, на самом деле, правильным решением, хотя бы из-за увеличившейся долготы дня. Миша встал у зеркала и включил электробритву, мрачно разглядывая припухшее лицо. Сердце неприятно сжалось: сегодня Мише предстояло пережить очередной непростой разговор. Через полчаса он уже торопливо ел вкусный омлет, который Ванька мог приготовить буквально из ничего. — Миша, до которого часа ты сегодня репетируешь? — Ваня с ногами устроился на кровати, зевая. — Может быть, сходим вечером в кино? А потом опять в клубе зависнем. — Нет, Вань, — Миша отставил в сторону чашку с отломанной ручкой, неудачно порезав об острый скол палец, и быстро сказал, поняв, что сейчас — самое время. — Мы сегодня никуда не пойдём. — А завтра? — беспечно спросил Ванька. — У меня пары до четырёх. — И завтра. Ё-моё... Нам... Расстаёмся мы, понимаешь, да? Это был кульминационный момент, и Миша, посасывая порезанный палец, с нетерпением и даже болезненным любопытством ждал развязки. Наблюдал, как социолог за экспериментом. Как поведёт себя этот представитель рода человеческого? Одни молчали, другие принимались сходу орать или бить морду, третьи удивлялись, четвёртые вопрошали, заламывая руки: «Ты меня больше не любишь?» Ванька оказался из таких, только произнёс эти слова спокойно и деловито. Любишь, не любишь. Миша давно выбросил из своей жизни это гадание на ромашке. Что вообще такое эта ваша любовь? Кофе в постель поутру или удар жгучей плёткой по спине? Миша поморщился. Он никого не любил, кроме... Влюблялся только. Стремительно, как быстро выяснилось, молниеносно, но краткосрочно. Проходили недели, и вот уже парень, казавшийся красавцем и лучшим партнёром на свете, начинал бесить Мишу одним своим видом. — Слышь, ты только не расстраивайся. Всё закончилось. Ну, бывает так, — он встал, обнял Ваню, подарил ему прощальный поцелуй в лоб. — Не обижайся. — Хорошо, — потерянно кивнул он, не притронувшись к еде. Миша, потоптавшись вокруг него, неловко похлопал по плечу и кашлянул: — Пошли, это... Мне пора. Комнату надо на ключ закрыть. — Да, конечно... На выходе они сразу же разошлись в разные стороны. Мише было немножко жаль Ваньку, прикольного и смешливого, и противно от самого себя, но облегчение, которое он чувствовал, перевешивало мнимые страдания. Он снова свободен, и снова принадлежит сам себе. Надоели эти романтические сопли ради потрахушек. Всё надоело. Миша докурил сигарету и свернул к служебному входу театра. — Евгений Анатольевич, — издалека заметив сутулую спину режиссёра, Миша помчался за ним, громко щёлкая подошвами новых крепких ботинок, — извините... Вы ведь помните, что у меня скоро начнётся сессия в институте? Отпустите? — Горшенёв, ну какие могут быть вопросы, — развёл руками тот, борясь с кофейным автоматом. Миша помог ему добыть желанный капучино и хмыкнул. Естественно, он же не на главных ролях. Его заменить — раз плюнуть. Но ничего-ничего, Миша ещё добьётся, Миша ещё им всем покажет! — Мишаня! — окликнули его по дороге к костюмерной. — Иди сюда. Давай, тяпнем за здоровье! Сообразим на троих. Двое актёров, взрослых уже, бывалых, поманили его в подсобку. Миша вроде и не хотел пить с утра, но... Позвали же. Отказываться было как-то неудобно, и Мише пришлось душить себя дешёвым коньяком и слушать трёп и стенания по поводу того, как им надоело играть в детских спектаклях. На его счастье, через час накрытую поляну обнаружила и разогнала ретивая помощница режиссёра, громкая и резкая. — Вы оба до сих пор прыгаете здесь в костюмах лешего и зайчика, потому что нет у вас никаких амбиций, лентяи! — выговаривала она актёрам, а потом взялась за Мишу: — А ты, Мишка, на них не равняйся. У тебя талант! Но даже так без тяжёлой работы ничего не выйдет. А у тебя большое будущее, помяни моё слово. Миша был с этим согласен, поэтому безропотно пошёл репетировать, стараясь дышать в сторону, чтобы не смущать партнёрш запахом коньяка. Он устроился в саранский ТЮЗ несколько лет назад почти что случайно. Во время одного из спектаклей в Мурманске с ужасом увидел в зале драмтеатра пьяного Андрея, а накануне к тому же разругался с худруком из-за военно-патриотического репертуара, и потому сорвался и уехал ночью куда глаза глядят. Сбежал. Познакомился в поезде с прикольной девчонкой, которая возвращалась с учёбы, вышел вместе с ней в Саранске, напросился в гости, да так тут и остался. Увидел на двери ТЮЗа объявление, пришёл пробоваться, а его неожиданно взяли с руками и ногами. Отыграл немножко, освоился, со второго раза поступил на заочку в московский университет культуры и искусства, сразив всех игрой, пением и, видимо, харизмой, и начал обживаться в Саранске уже основательно. Несомненным плюсом было то, что здесь Мишу не мог отыскать Князь. Миша очень боялся встретиться с ним. Потому что... Хотел забыть. Вычеркнуть из памяти, будто и не было. Но мозг забывать не хотел, подкидывал красочные воспоминания, и Миша давился ими, возбуждаясь. Он знал наверняка: если увидит Андрея вживую, тут же упадёт перед ним на колени. А так нельзя. Слишком унизительно. Ё-моё... Миша нарочно перестал смотреть на мужиков старше себя, заводил интрижки с ровесниками или парнями помладше и сразу же жёстко показывал, что будет только верхним, ведущим, главным. Миша твёрдо решил, что больше никому не доверит свои слабые места, и будет в постели сильным альфачом, а не грушей для битья. Но подсознание оказалось сильнее, и Миша до сих пор часто просыпался в поту, путаясь в обрывках снов: боль, кайф, Андрей, окружённый другими нижними, словно султан, дикая ревность и такое же по силе возбуждение. Миша никак не мог забыть блеск его сочных глаз, его крепкие руки и нежные пальцы, его приятное тело и, самое главное, его израненное сердце. Обида утихла, боль прошла, и Миша даже попытался понять Андрея, поставить себя на его место. Но так и не смог. Никак не укладывалось в голове: зачем нужны другие рабы, если есть Миша? А если Миша не нужен, если он лишь один из многих, зачем тогда было дарить надежду и говорить, мол, мой дом всегда открыт для тебя? Миша запомнил обидный урок, который преподала ему жизнь, и вёл себя по-другому: расставался открыто, никогда не встречался с несколькими парнями одновременно и держался подальше от всего, что было связано с бдсм.

***

Андрей кружил возле неподвижного, обмотанного в прозрачную плёнку тела, как коршун. Наслаждался красотой прижатого сплюснутого члена и пытался упиваться безграничной властью над телом другого человека. — Что же мне с тобой сделать? Электроды или порка? Саб молчал, хоть рот его и не был заткнут кляпом. Покорный. Слишком покорный. Андрей разочарованно выдохнул. Ему очень не хватало строптивости, наглой резкости, настоящего, а не наигранного непослушания. Но... Нижние вели себя как обычные нижние. И он тоже вёл себя, как профессиональный дом, цепляя к телу электроды. Но в душе Андрей хотел совсем-совсем другого. После сесий, злой, неудовлетворённый, он возвращался к своим картинам и продолжал с упорством маньяка писать на них Мишку. В самых изощрённых позах, при любых, даже самых унизительных пытках нарисованный Горшок оставался нахальным дерзким мальчишкой. Андрею это безумно нравилось, и он кончал на полотна, дрожа и скуля от облегчения, и потом продавал картины прямо так — с пятнами и потёками, о происхождении которых никто не догадывался. Это был его вызов. Его борьба. А когда кровь отливала от члена, и включалась голова, Андрей рисовал комиксы. Самые традиционные комиксы про вампира-подростка, живущего в интересном сказочном мире. У вампира был друг-художник, его ровесник, обычный деревенский пацан, случайно оказавшийся во время народного бунта в самой гуще событий. Рисуя взрывы пушек, Андрей вздрагивал, с каждым рисунком словно извергая из себя что-то очень ядовитое, и медленно осознавал, в какую же жуткую яму загнал себя за эти годы отрицаний. Ведь может быть по-другому! Может быть НЕ больно! Когда комиксов набралось достаточное количество, Князь отнёс их в то издательство, с которым активно сотрудничал. Выпускающий редактор посмотрел, пощёлкал пальцами и отказался публиковать. Андрей запил по-чёрному и едва не уничтожил все исходники, но в последний момент сдержался. До боли обострилось желание увидеть настоящего Мишку, погнало вперёд, стирая из памяти обиды, и Андрей наугад поехал в Мурманск, вспомнив, как Мишка писал о тамошнем театре. Он даже купил билет на спектакль и успел увидеть Мишу на сцене, путаясь сознанием в пьяной дымке, но за кулисы его во время спектакля никто не пустил, пригрозив милицей и вытрезвителем, а когда Андрей очухался на следующий день, выяснилось, что Миша уехал в неизвестном направлении. Стало совсем плохо. Сердце болело и разрывалось. Да, он сам оттолкнул Мишу. Да, наделал много глупостей, обидел, наверно, вот только не предавал и не обманывал. А Мишка тоже хорош: накинулся, едва не ударил, разорался. Из-за чего? Андрей не понимал этого до конца. Димка, взявшийся выхаживать совсем захандрившего Андрея, сиднем сидящего на вокзале Мурманска, кое-как уверил его, что это судьба, и призвал вернуться к нормальной жизни. Отыскал другое издательство, договорился о публикации комиксов и даже нашёл человека, который готов был организовать выставку картин Андрея. Князь оценил заботу, согласился, что в жизни началась светлая полоса, подобрал слюни и стал жить, почти как раньше. Только нижних больше совсем не искал. Жил с придуманным Мишей в голове и на картинах, и этого было достаточно.