Любитель книг

Этой ночью подморозило. Миша царапал ногтем белый иней на заборном столбике и смотрел на окна злополучной квартиры, в которую влез пару недель назад. Сегодня в них горел свет. Мягкий, рассеянный, жёлтый. Миша шевелил замерзшими пальцами ног, поправлял книгу, которую держал подмышкой, и с завистью думал, что в квартире точно тепло. Сквозь лёгкую струящуюся ткань кухонных занавесок Миша видел силуэт того мужчины. Он, наверное, готовил ужин: ходил от плиты к столу, от холодильника к раковине. А потом ушёл в комнаты, где шторы были другими: плотными, совершенно ничего не пропускающими. Ещё бы, ведь там наверняка такое творится... Миша потряс башкой, показал окошку фак и пошёл прочь. Холод сковывал плечи, ледяной северный ветер продувал тонкую, почти летнюю курточку и пробирался под клетчатую рубашку. Косуху, свою панковскую радость и гордость, Миша не нашёл поутру на одной из хат, и не сомневался, что её спиздил кто-то из бывших приятелей. Уроды. Он разосрался с ними, когда вернулся с книжкой вместо добычи, и не жалел. Воровская романтика ему никогда не нравилась, он просто хотел играть свою музыку, жить и радоваться, но дружкам надо было где-то брать деньги на всякую дрянь, а Миша не мог оказаться в их глазах наивным лохом. Вот только совесть иногда очень больно кусалась, будто он держал руку в улее с неправильными пчёлами. Хотя и в этом была своя прелесть. Остаток ночи Миша провёл на стрёмной хате среди угашенных полузнакомых чуваков, потому что идти ему было больше некуда. Лежал без сна в уголке на полу, откисая, и опять думал о той странной квартире и её хозяине. Увиденная картина не давала покоя, в воспаленном сознании что-то щёлкало и коротило, как в неисправном трансформаторе, и Мишу снова тянуло туда. Сначала он сопротивлялся, а потом стал ходить к кирпичному дому каждый день, якобы для того, чтобы отдать книгу, но на деле стоял соляным столбом, глупо всматривался в окна и фантазировал, представляя себя на месте парня с картины. Было противно и сладко одновременно, словно жуёшь кем-то обслюнявленную конфету. За окном светало, в противоположном углу комнаты кто-то трахался, а в туалете — блевал. У Михи свело от голода живот. Он пошарился на кухне, запинаясь о мусор и спящих, и нашёл лишь прокисший сто лет назад суп. Судя по слою плесени на его поверхности, здесь уже завелась разумная жизнь. Миха попил воды из-под крана, с тоской глянул на раздолбанную гитару, которую оставлял здесь, и ушёл. Проводил Шурика до работы, стащил пару пирожков в столовке, поглазел на туристов на Невском, а вечером в клубе попался омоновцам во время рейда. В ментовском бобике было тесно и душно. Запястья натирал металл наручников. Миха на мгновение прикрыл глаза и... Вдруг почувствовал то же самое, что ощущал в своих фантазиях. Невозможнось пошевелиться и требование подчиняться отключили что-то в голове, и всё вокруг стало простым и понятным. Вот бы вместо мента был тот мужик... Миша вздрогнул, распахнул глаза и чертыхнулся. Он боролся с собой ещё с неделю, всё-таки не выдержал и теперь ругался с новой консьержкой, которая ни в какую не хотела пропускать Мишу в подъезд, а потом взялась сопровождать до самой двери. — Ваш гость? Мужчина, приоткрывший дверь, посмотрел на Мишу так странно, что душа ушла в пятки и свернулась там в улитку, а в голове застучал один назойливый вопрос: зачем я сюда вернулся? — Мой, — он распахнул дверь шире, впуская Мишу, и с нажимом сказал консьержке, которая любопытной жирафихой вытягивала им вслед длинную шею: — Вы можете идти дальше охранять покой жильцов, Алевтина Петровна. Миша хихикнул про себя, тётка, вздёрнув нос, удалилась, а мужчина защёлкнул замок, кажется, новый, и кивнул: — Разувайся, я полы недавно вымыл. Удивительно, не спросил даже, зачем пришёл. Неужели у Миши всё на лице написано? Он присел на корточки и засопел, расшнуровывая драные берцы с треснувшей подошвой. Подумал немного, стянул их вместе с дырявыми носками и решительно попросил: — Можно мне одеколона или чё-то в этом духе? Воняют, ё-моё. — Не наворовал ещё на хорошую обувь? — усмехнулся мужик, скрестив руки на груди. Мишу колотнуло от его взгляда, он вспыхнул: — Я не вор, на самом деле. — А залез ты ко мне исключительно для того, чтобы почитать книжку. — Да. Держи, возвращаю. А цепочка просто валялась на полу, я прибрал к себе в карман, чтобы не потерялась, — парировал Миша, подхватывая волну взаимных подколок, и почесал левую ступню правым большим пальцем. — Да ты не только вор, но и лгунишка, — мужчина рассмеялся, оторвался от стенки, которую подпирал. — Нехорошо. Иди, мой свои лапы. За закрывшейся дверью ванной комнаты Миша судорожно переглотнул, вымыл грязные мокрые ноги, хорошенько потерев их куском душистого мыла, и пошлёпал на кухню, где шумел хозяин. — Как тебя зовут? — Горшок. — А по-человечески? — Горшок, — упрямо повторил Миша и сел на стул, пряча под него босые ступни. Прутья спинки твёрдо упёрлись в лопатки. — Хорошо. Тогда я буду для тебя Князем, — он поставил на стол парящую чашку, и Миша успел заметить на его правой руке глубокий зарубцевавшийся шрам. Отчего-то очень впечатлившись и взволновавшись, Миша поскорее отвёл взгляд, а пустой желудок громко заурчал: во рту с утра не было маковой росинки. Князь никак не отреагировал, но достал из холодильника сливочное масло, сыр и ветчину, сел напротив Миши и наконец спросил: — Зачем же ты пришёл? — Поесть, — снова не сдержал язык за зубами Миша, набил рот ветчиной и некультурно прочавкал, окончательно наглея: — Я готов позировать тебе. Только, я слышал, натурщикам платят деньги за их труд. Мне нужна работа с это... Со свободным графиком, во. Князь почесал согнутым пальцем бровь и покачал головой: — Сейчас ты решил, что у меня биржа труда? Я не предлагал тебе работу. У меня другие условия. — Да?.. — слегка растерялся Миша, но продолжил сооружать себе бутерброды. Мужчина помолчал, грея руки о свою кружку, и наконец сказал: — Я ищу себе нижнего. На постоянной основе. Ты понимаешь, что это значит? Миша прикусил губу. Об этом он думал тоже, и... Нет, это полная хуйня. Ложиться под этого мужика за деньги он не будет. — Я понял, — он со скрипом отодвинул стул, запихивая в рот остатки батона. — Я пойду лучше. — Стой. Ничего ты не понял. Ты знаешь что-то о БДСМ? — Ну... Это когда тебя трахают в коже и с плеткой, вся вот эта хуета. Князь мягко усмехнулся и покачал головой. — Нет, не так. Доедай, и пойдём в комнату. Да не в ту, в гостиную, — он опять рассмеялся, перехватив видимо лихорадочный Мишин взгляд, — трусишка. — Я?! — изумился Миша, подобрал выпавшую изо рта сырную крошку и показал на синяк у себя на скуле: — Видал, чё? Трое на одного. И я всех уработал. Я не трус. — Ну вот и хорошо, — неожиданно покладисто согласился Князь и, когда переместились в комнату, предложил: — Садись в кресло. Ты ведь его ещё тогда облюбовал? Выпить хочешь? Хороший вискарик. Кола, лёд? Миха кивнул и, чтобы скрыть неловкость и дурацкий тремор в пальцах, жадно вцепился в стакан, который наполнил ему Князь. Горло обожгло приятной волной качественного алкоголя, голова слегка затуманилась, — БДСМ — это не про секс. Ну, то есть не совсем про секс. Это, понимаешь, такая тема, которую надо понимать, и... Он говорил и говорил, много, но как-то размазанно, посвящая Мишу в азы всей этой своей темы, а Миша пялился на него и выхватывал мелочи: крупная серёжка в ухе, браслет на руке, кулон с молотом Тора на груди, дырка на месте верхнего жевательного зуба, осветлённые уже давненько волосы, подвижная бровь, лисий прищур, крепкая сбитость и сложенность. Красиво, чёрт возьми. — Ты слышишь, Горшок? — А? Чё? — Миша попытался вернуться к диалогу. — Ты... Хочешь, чтобы я... — Чтобы ты был моим сабом, — выдохнул чётко Князь, склоняясь ближе, но контролируя расстояние. У Миши потемнело в глазах, а Князь легко продолжил: — И делал всё, что я захочу, в рамках сессии. Естественно, за исключением того, что мы обговорим заранее. И вот тут Миху порвало. Он вскочил и заорал так, что в ушах что-то щёлкнуло: — Да иди ты нахуй! Я панк! Я анархист! Я, сука, сбежал от отца, который меня душил, и моя свобода — это единственное, что у меня есть. И ты предлагаешь отдать её тебе?! Князь молча, не моргнув даже глазом, выслушал эту тираду и сказал: — А я и не забираю твою свободу насовсем. Мне не нужен раб, мне нужен нижний. Сессия заканчивается — и ты снова свободен, как ветер. Миша крупно сглотнул. — Кстати, не знаешь, Горшок, почему ветер называют свободным? Он вроде законам физики подчиняется, — вдруг прибавил Князь, подливая ему виски. — Ты знаешь физику? Я вот нихуя. — Так и я не знаю. Но, если мы не знаем её законов, это же не значит, что их нет. Так и с анархией твоей, кстати. Я вот слышал, что свобода одного... — Да знаю я эту всю философию лучше тебя. Прекрасно всё знаю, ты чё. Они немножко поспорили о правах и свободах. Миха подуспокоился, почувствовав себя в своей тарелке, и снова набрался наглой уверенности. По-другому вести себя с Князем почему-то не получалось, словно кто-то изнутри подзуживал дерзить и выпендриваться. — Хочешь ещё раз увидеть картину? Я почти дописал её, — предложил Князь, отставив бутылку. — Хочу, — сказал Миша, не успев хорошенько подумать. Князь пропустил его вперёд приглашающим жестом. Картина стала ещё краше и выразительнее, а Миша снова не мог отвести от неё глаз. Князь встал рядом, тихо задышав рядом с ухом, и обнял Мишу за плечи. Небывалая искра электрической дуги прошила всё его тело насквозь. Руки Князя... были чудесными. — Сколько тебе лет? — негромко спросил он. Миша гордо покосился на него и честно ответил: — Восемнадцать. — В армию идёшь? — Не берут. — Повезло, — он, кажется, вздохнул и спросил снова: — Ты уже занимался сексом? — К-конечно. — С женщинами или с мужчинами? — С парнями, — Миша потупился, дерзость и гордость слегка притушились: тема была щекотливой. — Ты мне нравишься. Я бы хотел написать подобную картину с тобой. — А... Этот парень? Чё с ним? — Он влюбился, и я его отпустил. — В кого? — Не знаю. Миша мелко задрожал, чувствуя, как пальцы Князя отгибают воротник рубашки и трогают шею. А ещё картина эта разжигала огонь... В брюках стало тесновато, а Князь легонько сжал пальцы, придушивая, и Миха потерял голову. — Я прикую твои руки вот к тем кольцам у потолка, видишь? — он заговорил ровно и спокойно, но у Миши ёкнуло где-то в яйцах. — На глаза надену плотную повязку. Знаешь, как меняется мир, когда тебя лишают зрения? Миха еле смог выдохнуть. Он смазанно, но весьма подробно представил то, что сказал сейчас Князь, и возбудился ещё сильнее. — Ноги поставишь вот сюда. Эти штуки будут разъезжаться всё шире и шире, пока ты полностью не сядешь на шпагат. Офигенные ощущения в паху гарантированы, — Князь улыбнулся и убрал ладони, Миша жадно глотнул воздух. — С членом я тоже что-нибудь придумаю: груз на яички, прищепки, помпа. Ты не сможешь пошевелить ни одним мускулом, а я буду смотреть на твои сладкие мучения и долго-долго рисовать, а потом... возьму кнут и отстегаю негодного воришку. Ты будешь считать удары и скулить, спина покраснеет, задница превратится в сплошной синяк. Но ты не будешь чувствовать боли, потому что я знаю, что и как надо делать. Она переродится в охуенное наслаждение, и ты готов будешь кончить от одного прикосновения к твоему изнывающему перевязанному члену, но... Миха, совсем сбившись с ритма дыхания, резко двинул бёдрами и попытался потереться об руку Князя, которую тот опустил на пряжку его ремня. — Нет, сейчас нельзя. Подумай над моим предложением, ладненько? Реши, чего ты хочешь, на что согласен, на что нет. Вот она, эт самое, свобода выбора-то. Слышь, анархист? Князь резко отстранился, и Миша едва не упал на колени, поражённый контрастами в самое сердце. — Я подумаю, — кое-как ответил он и, шатнувшись, поспешил выползти из комнаты. — Подожди, не убегай. Может, сходишь в ванную или в туалет? — поинтересовался Князь, включая в прихожей свет и с интересом глядя на контуры вставшего члена, который отлично вычерчивался сквозь ткань Мишиных штанов. — Не, — Миша часто-часто затряс головой, впрыгнул обратно в дырявые носки, затянул берцы. Стояк мешал быстрым движениям, но Миша его старательно игнорировал. — Мне пора.