Осколки твоих мыслей

Мёнджи закрывает уши руками, опустив голову вниз и медленно покачиваясь туда-сюда. За окном слышен беспрерывный лай дворовых собак, а из-за чуть приоткрытого окна звук доносится в комнату намного лучше и отчётливее. Отброшенные какое-то время назад наушники на поверхность стола, до сих пор продолжают озвучивать какую-то композицию, но Ван не обращает на это внимание. У неё дико болит голова. Раскалывается. Ужасная мигрень одолела её ещё с пяти часов и даже сейчас, когда на часах показывает ровно семь вечера, Мён всё ещё страдает этой невыносимой болью. Приняла таблетку, что уже через десять-пятнадцать минут после применения должна была подействовать, но облегчение никак не приходило, а боль, кажется, только усиливалась, словно кто-то там в черепной коробке стучал по нервам молотком, намереваясь пробить стенку окончательно. Ван и не догадывается даже, в чём проблема, ведь она соблюдает почти что все пункты бодрого состояния на весь день. Спит по семь-восемь часов, старается ограничивать времяпровождение за гаджетом и в последнее время совсем не нервничает. Чего ещё организму не нравится? Мёнджи на секунду кажется, что это из-за Чонвона. Скорее всего у него какие-то проблемы с частой головной болью, поэтому Ван и ощущает себя так плохо. Но почему? Почему Ян так часто страдает мигренью? Совсем как в прошлый раз. Это ведь ненормально. Внезапно девушка замирает. В ушах щёлкает, оглушительно так, отчего Мёнджи кажется, что её лишили слуха на мгновение. Сердцебиение учащается, а дыхание постепенно тяжелеет. Девушка не может больше терпеть этого странного самочувствия, отбросив ручку в сторону и наплевав на уроки, которых выполняла в процессе двух часов. Ван кое-как встаёт, шаркает тапками до своей кровати и замертво плюхается на мягкий матрац, даже не удосужившись перевернуться, а только лишь продолжая сопеть в подушку, почти что задыхаясь. Но ей всё равно на это. Задохнётся она, или же нет. Почему-то так плевать. Мён вовсе пугается от самой себя, когда чувствует на щеках горячие слёзы, разом выплеснувшие из глаз. Слёзы жгучие и сильные. Такие горькие, хотя Ван вроде бы не вспоминала ни о чём грустном. Девушка думает о том, что это из-за головной боли, которая, кстати, постепенно уходила, оставляя после себя лишь еле ощутимое вибрирование и пуще прежнего начинает реветь в подушку, моча слезами розовую наволочку и оставляя на ней мокрый след.       — Мама… — неожиданно для себя выдаёт Мён, захлёбываясь в солёных слезах и хлюпая носом. Истерика потихоньку подкрадывалась к горлу, а Ван уже совсем ничего не понимала, продолжая изнывать от страшной боли внутри. — Папа… — шепчет девушка, крепко сжимая в руках покрывало. — Чонхи… Моя маленькая сестрёнка Чонхи… Мёнджи в ту же секунду распахивает мокрые ресницы, соскочив с места и ошарашенно смотря в стенку напротив. Из-за пролитых слёз глаза стали стеклянными и заметно покраснели, а нос продолжал беспрерывно шмыгать. Желание заплакать вновь усиливалось с новой волной, но Мёнджи усердно старалась предотвратить этот непонятный ей всплеск эмоций. То есть, ровно до этого момента не понимала, пока не назвала вслух знакомое имя. Чонхи, она… младшая сестра Чонвона. Так значит, мама, папа, это… Ван поднесла руку ко рту, шокировано распахнув глаза. Они вновь накапливаются слезами, а ладонь просто начинает дрожать. Мён болезненно скулит на выдохе, плача как в последний раз. Настолько грустная боль поразила её изнутри, сжав сердце в кулак и сжимая до той самой секунды, пока оно вовсе не лопнет. И лучше бы лопнуло поскорее, ибо терпеть такую боль просто невозможно       — Наверное… совсем скоро я покину это место. Мёнджи отсчитывает секунды, чтобы успокоиться, ведь Лон находится совсем поблизости и в любой момент может зайти к ней в комнату, застав в таком состоянии. Тогда, расспросов и сильного переживания за свою подопечную, будет не избежать. Но Ван упёрто плачет, вытирая глаза рукавом свободной кофты и периодически сглатывая. В каком таком смысле «покину это место»? Совсем с ума сошёл? Можно Мён ударить его чем-нибудь твёрдым и тяжёлым, чтобы выбить из Яна всю эту дурь? Можно схватить так крепко и никогда не отпускать? Можно прямо сейчас оказаться рядом, чтобы обнять и успокоить? Ему ведь больно, поэтому она и плачет. Он тоскует по родным, от того-то ему и грустно так, что потерял их до одного, безвозвратно. Он теперь совсем один, поэтому и хочет поскорее покинуть это место. Ван догадывалась, но не хотела принимать эти догадки как за правду. Она прекрасно знала о том, что родителей и сестры Чонвона больше нет в живых, но старалась не думать об этом, а наоборот же, мыслить позитивно, так отчаянно отыскивая весомую причину их отсутствия в их семейном доме. Девушка просто не смогла смириться с этим, всё ещё надеясь на лучшее, но уже тогда, в тот день, когда она осталась у парня на ночёвку, поняла, что их уже нет рядом с ним. А Чонвон… ему грустно и тоскливо… Он так сильно по ним скучает, из-за чего готов поступить с собой таким страшным образом. Самым ужасным и безрассудным.       — Думаю, тебе было бы больно после моего ухода, люби ты меня по-настоящему. Ей будет больно. Обязательно. А знаешь, почему? Потому что она так сильно и крепко в тебя влюблена, что, кажется, готова жизнь свою отдать, лишь бы ты был счастлив. Мёнджи правда не хотела этого делать. Не хотела обременять себя и его, этими, никому ненужными чувствами. Это последнее, что девушка хотела бы воспроизвести в жизнь, пусть и знала, насколько велик её риск ошибиться однажды. Ошибиться, отступиться, в итоге упасть и влюбиться. Так глупо и… Точно также безрассудно. Поэтому хорошо, Ван Мёнджи. Очень даже хорошо, что ты не любишь меня. Для чего он улыбался, говорят ей об этом? Почему он светился своей прекрасной улыбкой, хотя в душе изнывал от боли? Ян Чонвон, Ван Мёнджи существует в этом мире, чтобы облегчить твою ношу, так какого чёрта ты всё ещё не открылся ей? Почему на тебе до сих пор эта маска яркого мальчика? Тебе ведь больно… Каждый день приносит тебе неимоверную боль. Душит. Давит изнутри, но ты терпишь. Всё ещё ждёшь того момента, когда жизнь покажется чуточку лучше и ты найдёшь в себе силы продолжить двигаться дальше. Я готов покинуть это место. Оно причинило мне слишком много боли. Я долго боролся и долго жил в отчаянных надеждах увидеть наконец солнце. Я… натерпелся. С меня хватит. Это слишком больно. Дверь в комнату медленно открывается. Мёнджи поспешно падает головой на мокрую подушку, расположившись спиной к Лон и осторожно вытирая слезы рукой.       — Мёнджи-а? — зовёт женщина, заглядывая в комнату. — Ты уже закончила? — в ответ игнорирование, из-за чего аджумма виновато поджимает губы. — Я тут фруктов тебе принесла и налила горячего чая с молоком, как ты любишь, — по звукам слышно, как Лон проходит в комнату и кладёт на стол обещанный поднос. Женщина складывает руки вместе, обеспокоенно задав вопрос: — С тобой всё хорошо, Мёнджи-а? И в этот раз в ответ молчание. Женщина пожимает плечами, но не решается подойти, ибо в такие моменты девушка не любит чьё-то присутствие рядом. Это её больше расстраивает, поэтому Лон огорчённо опускает плечи, намереваясь покинуть комнату, как вспоминает о кое-чём, не менее важном.       — Ох, чуть не забыла… Мёнджи, к тебе кое-кто пожаловал и ждёт тебя в гостиной сейчас. Мне сказать, что ты спустишься, или…       — Кто? — осипшим и слабым голосом спрашивает девушка. Это не Чонвон. Она бы его почувствовала. Да и с чего вдруг ему тут быть?       — Один очень важный человек, — пытается съехидничать аджумма, заинтриговав Ван и тут же закрывает за собой дверь, успев перед этим крикнуть: — Я буду в кладовой, нужно разобраться с некоторыми вещами, так что вы будете полностью наедине. Потропи-ись. И да, мама с папой приедут не скоро. После этого Мёнджи нехотя поднимает своё озябшее тело с кровати, подходит к зеркалу и оценивает опухшие от слёз глаза. М-да. Если бы ей не было всё равно на того, кто стоит и ждёт её внизу, девушка непременно привела себя в порядок, но ей так плевать как она сейчас выглядит, что Ван просто сразу же устремляется к двери и покидает комнату. Это не Чонвон. Ей хочется закончить со всем быстро. Мёнджи уверена в этом на все сто процентов. Да и гостей неприлично заставлять ждать, будь там хоть самый заклятый враг. Мён остервенело оттягивает зубами нижнюю губу, сопротивляясь желанию развернуться и уйти, не сказав даже привет. Сонхун встречает её неловким взглядом. Сначала удивляется её внешнему виду, затем понимает, что смотрит на девушку негодующе слишком долго, резко отворачиваясь в другую сторону и смотрясь при этом слишком странно и глупо. Но Пака надолго не хватает. Уже спустя секунды три-пять, брюнет снова глядит на Ван, пугаясь красноте её лица и опухшим глазам. Щёчки горят огнём и выглядят как два спелых помидора, а глаза сузились от беспрерывных слёз, придавая ей не самый привлекательный вид, но… Но как же ему безразлично это сейчас. На самом деле, Сонхуна беспокоит совсем другое.       — Что с тобой? Почему ты… такая зарёванная? — этот парень никогда не отличался своей этичностью, поэтому Ван даже не удивилась, услышав в первую очередь именно это. Мёнджи ещё раз подтирает мокрые глаза ладонью, неторопливо проходя вперёд и всё ещё осевшим голосом бурча такое недовольное, но до боли знакомое:       — Здороваться не учили? Пак тут же тупит взгляд, наигранно откашлянувшись.       — Я вообще-то хотел… просто ты… — брюнет запнулся на полуслове, затем томно выдохнул, остановив свои жалкие попытки оправдаться. — Добрый вечер… Кхм.       — Привет, — Ван кое-как усаживается на высокий стул напротив, который всегда бесил её своей высотой, из-за чего у девушки никогда не получалось забраться на него с первого раза, как вышло и в этом случае. Мён чуть не полетела вниз, но в последний момент успела ухватиться за край стола, после, невозмутимо принимая позу поудобнее. Сонхун сам не понял, когда успел соскочить с места и протянуть к ней руки, дабы ухватиться за девушку покрепче и не позволить свалиться вниз, но всё это напрасно, ибо Мёнджи сама прекрасно справилась, сейчас же, смотря на него как на болвана и вместе с этим, чуть изогнув бровь.       — Что? Мне уже помочь нельзя? Настолько меня ненавидишь? — мгновенно язвит брюнет, отчего-то снова ведя себя раздражённо. — Я не мог позволить тебе упасть, коротышка. Ты и так сегодня не ангельски выглядишь, а если бы ещё нос разбила — так вообще ужас!       — Спасибо, — сдержанно отвечает на открытое оскорбление Мён, скрестив руки на груди и смотря в одну точку. От этого Сонхуну, кажется, становится не по себе и он жалеет о сказанном, но не говорит об этом ей. Ещё бы ему сказать об этом вслух… На идиота что ли похож? Ему спокойно, когда коротышка Мён ни о чём не знает, а на остальное можно махнуть рукой.       — А где тётя с дядей? Где Лон? — начинает издалека темноволосый, осматриваясь по сторонам. Мёнджи звучно цокает. Сонхун тут же прекращает вертеться в разные стороны и даже вздрагивает от неожиданности. С каких пор его это волнует?       — Говори давай, чего надо и зачем пришёл? У меня нет настроения и желания разговаривать с тобой о лишнем, — резко и неприятно даже по мнению Мёнджи. Но ей правда хреново сейчас сидеть на пару с этим парнем и молча глазеть друг на друга, когда можно поскорее со всем закончить.       — Какая же всё-таки грубиянка, — отчеканил темноволосый, покачав головой и выдав такое пафосно-осуждающее «фу». — Даже чай мне не предложишь? На улице холодно, я довольно-таки замёрз.       — Одеваться теплее надо, на дворе не лето, — фыркнула Ван, благодаря чему Пак скривил лицо в возмущении пуще прежнего. Сонхун готов был выплеснуть всё своё недовольство девчонке, сказать, что наябедничает о столь милом гостеприимстве Мён её родителям и та непременно ответит за свои слова, но, в один момент парень в буквальном смысле каменеет, наблюдая за тем, как Ван скрещивает руки на груди, слегка сгорбившись и хлюпает носом, смотря в пол слишком озадаченно и грустно. Кажется, что даже её опухшие губы периодически подрагивают, а из глаз вот-вот снова побегут слезы. Пак завороженно рассматривает её лицо и невольно хмурится. Почему вдруг она плакала? Что могло случиться, чтобы эта коротышка вылила аж столько слёз? Сонхун хорошо знает Мёнджи. Знает и то, что она редко плачет. В последний раз, скорее всего, рыдала только в детстве, и что же, спрашивается, заставило ледышку Ван дать волю эмоциям?       — На что уставился? — всё также враждебно говорит Мён, своим хриплым голосом и взглядом исподлобья, пугая Пака и наконец приводя в чувство. — Я знаю, что не красотка, но не пялься так очевидно! Совсем совести нет? И без того тошно… Посмеяться надо мной пришёл? А после снова спустила печальный взгляд вниз, покрепче обхватив себя руками. Пак сам не понял, в какой момент тоже взгрустнул, слегка склонив голову вбок. Если бы это было возможно, он бы обязательно и сию же секунду, подскочил к коротышке и сгрёб её в свои тёплые объятия, ибо видеть эту кислую и разочарованную моську на её милом лице, вероятно, худшее для Сонхуна. И если парень всё же постарается попытать удачу, то в конечном итоге будет валяться тут с фингалом под глазом, потому что Ван Мёнджи слишком сильна и страшна в гневе. Вместо этого, брюнет опускает руку вниз, под стол, хватая бумажный пакет за обе лямки и кладя его себе на колени. Пак зарывается туда рукой и достаёт сначала целлофановый пакетик с лекарствами и таблетками, затем небольшую, но безумно милую баночку мёда и, когда Сонхун достаёт последнее из пакета, Мёнджи распахивает ресницы, а уголки её губ невольно тянутся вверх. Парень держал в одной руке прозрачную упаковку с пресными булочками, а в другой — две бутылочки бананового сиропа. Мёнджи облизнулась, смотря на вкусности как пират на золото и понимала, что вечер хоть на чуточку стал лучше. Очень странно, что это всё благодаря Паку.       — Как твоё здоровье? Температуры нет? — открывая пакет с лекарствами, словно врач интересуется темноволосый, без капельки насмешки в голосе. Он действительно серьёзен и обеспокоен, что, не может не удивлять. — Принимай их, если всё ещё есть признаки заболевания. Поняла? И чай с мёдом пей. А булочки за раз все не съедай, — как заботливая мамочка щебечет Сонхун, смотря настырно и твёрдо. — Желудку худо будет. Ван с влюблённым взглядом охотно принимает в руки булочки, удачно игнорируя лекарства и таблетки в пакете, также мило предложенные парнем, на что он недовольно качает головой.       — Спасибо, — искренне шепчет девушка, рассматривая знакомую упаковку и поглаживая пальцем наклейку поверх неё, где был изображён породнившейся ей медвежонок, показывающий палец вверх, а Сонхун смотрит на неё с непониманием и едва проскакивало в его взгляде умиление над девчонкой. Кто вообще так радуется каким-то булочкам, которые, к тому же, без какого-нибудь сладкого напитка даже не вкусные? Определённо Ван Мёнджи.       — Я… Очень давно их не покупала, поэтому… — заметив настороженный взор Пака на себе, Ван стало до ужаса неловко, из-за чего кровь мгновенно примкнула к лицу, придавая ему ещё более красный оттенок. Девушка осторожно отодвинула от себя любимые булочки и потихоньку потянулась к пакету с лекарствами, при этом неотрывно смотря брюнету в глаза. — Д-да, ты прав, здоровье превыше всего. Спасибо. Ван прижала пакетик с медикаментами к груди, нарочито прочистив горло. А Пак как смотрел на неё пристально, так и продолжил дальше глазеть на девушку напротив, доводя ту до самой крайней нервной точки. Он иногда прищуривал глаза и поджимал губы, смущая её и одновременно выбешивая.       — Да чего ты снова глазёнки вылупил? — в один момент взорвалась Мён, поддавшись вперёд и гневно смотря на Сонхуна. — В первый раз меня видишь, что ли? Или я в костюме пришельца сижу? Пак ещё раз вздрогнул, слегка отстранившись назад и поначалу не догоняя, что это вообще было.       — Ты… — выдал брюнет, словно это единственное, что он мог найти сказать, так беспардонно указывая на девушку пальцем. — Обязательно быть такой грубой со мной?       — А обязательно быть таким странным?       — И в чём же заключается моя странность, прости?       — Спрашивается, что ты вообще здесь делаешь в такое время? И почему купил для меня всё это? Это странно!       — Но разве это не говорит о том, что я просто беспокоился о тебе? Молчание повисло в ту же секунду, стоило Паку выпалить эти слова.       — То есть, я хотел сказать… — опешил от своих же слов тёмноволосый, вмиг начиная нервничать и суматошно бегать взглядом в разные стороны. Сонхун вздохнул, на пару секунд закрыв глаза. Да к чёрту всё. — Да! — слишком внезапно гаркнул он, сглотнув. — Так и есть. Я сейчас здесь, потому что действительно волновался о тебе. И купил всё это, потому что думал, что тебе возможно нездоровится, так как ты вчера была в медпункте. Мёнджи словно язык проглотила, не смея что-нибудь сказать или ответить на такие слова. Ей непривычно и, опять же, странно слышать от этого парня такое. Он переживал за неё? Так сильно переживал, что в семь часов вечера прикатил к ней домой, даже не смотря на то, что живёт предельно далеко, да ещё и купил её любимую вкусняшку? Это правда реально?       — Я знаю тебя достаточно долгое время, и ты… очень дорога мне, — Сон горько усмехнулся. — Даже если я тебе не дорог. Ван сжимает пальцы на конце домашней кофты, зарываясь носом в широкий воротник и пряча свои взволнованные глаза перед ним. А Сонхун смотрит так, как никогда раньше. Словно в душу заглядывает. Делает это таким образом, совсем как в двенадцать лет и Мёнджи на мгновение кажется, что перед ней сидит тот самый мальчик Сонхун-и, милый и добрый, который и букашки не обидит. Но всё это лишь только кажется.       — Так что, хочешь ты этого или нет, но я продолжу беспокоиться о тебе, — Пак делает паузу, смотря на её реакцию на его самые искренние слова за последнее время, и ни черта не сожалеет о сказанном. Она должна об этом знать, как бы парень не сторонился этого раньше. А Мёнджи молчит. Ей просто нечего сказать, поэтому она только сверлит взглядом стол и умоляет кого только можно, чтобы этот неловкий момент наконец прекратился. — Поэтому ты должна сказать мне, из-за кого сейчас в таком состоянии. Я найду любого и заставлю пожалеть о сделанном. Только назови имя. Сонхун выглядел серьёзным, сосредоточенно нахмурив густые брови. Он вмиг стал твёрже в лице и подался вперёд, сжимая кулаки под столом. Он и правда безумно зол. Мёнджи от этого ещё больше съежилась, не желая воспринимать слова брюнета всерьёз, пусть они и задели её до глубины.       — Даже если и скажу, что ты сделаешь? Что ты сможешь сделать, кроме того, как безжалостно избить?       — Если потребуется, я пойду на это. Ты ведь знаешь, я могу. Ван тяжело выдохнула, смотря на того укоризненно и по-новой пытаясь привести Пака в чувство.       — Хватит уже махать кулаками, Сонхун… Прекрати держать всех в страхе и портить людям жизни. Это ужасные поступки… Твои действия не оправдать ничем! — вспоминая все те моменты, когда он выставлял напоказ свою жестокость и в открытую поднимал руку на беззащитных, Мён злилась сильнее. Она всё ещё надеется на то, что прошлый Сонхун вернётся и облагоразумит себя нынешнего, но, шансы на то, что Пак её послушает равны нулю. Это и грустно. Это просто не может не расстраивать Мёнджи. Ей всегда казалось, что Пак вырастет хорошим парнем. Понимающим и воспитанным. Но он словно на пути взросления завернул совсем не туда, благодаря чему сейчас такой.       — А если я исправлюсь? Если стану лучше, ты перестанешь меня ненавидеть? — с надеждой во взгляде и с взволнованным предвкушением задался вопросом брюнет, нервно сглатывая. — Тогда перестанешь меня избегать и смотреть так, словно я… монстр?       — А ты уверен, что сможешь измениться? Хватит ли тебе сил? Причинять людям боль — тебе ведь это нравится! — Ван до боли кусает губу, впиваясь ногтями во внутреннюю сторону ладоней. — Причинять боль Ян Чонвону! Ты и представить себе не можешь, как ему плохо и тяжело! Каждый день для него как испытание, которое он с трудом проходит, а ты… ты всё ему усложняешь и только лишь подталкиваешь его к ужасному поступку!       — Я не хочу, чтобы ты и дальше считала меня каким-то нелюдем, именно по этой причине готов измениться. Мёнджи, кажется, что только из-за тебя я смогу исправиться. Девушка замирает, прокручивая в голове сказанное парнем напротив и отрывисто дышит. Словно тяжёлый камень рухнул ей на сердце, не позволяя свободно вдохнуть воздуха. Теперь ей уже правда нечего сказать.       — Я так сильно стал зависим тобой, что сам не понимаю, что вообще творю. Ты говоришь — я монстр. Бесчувственный. Но это не так, Мёнджи. Я человек и мне тоже больно. Не одному Чонвону, поверь. Пак говорит спокойно, равномерно, но знала бы она какой ураган бушует внутри него, какой жуткий шторм надвигается и насколько холоден там ветер. Все его чувства вперемешку. Парень постепенно злится, но продолжает держать себя в руках. Сонхун на мгновение закрывает глаза, выдыхая. Он скажет всё, как есть. Здесь и сейчас.       — Я не монстр, Мёнджи. Монстры ничего не чувствуют, а я чувствую. Монстры не любят, а я… люблю. И очень сильно. Ван по какой-то причине качает головой и делает это осуждающе, не собираясь верить ни единому его слову. После всего того, что произошло, Мён вряд ли когда-то сможет взглянуть на Пака иначе. После всех его поступков и жестокости. Он смотрит на неё немного напугано, немного взволнованно, но так искренне и так честно. Ван не сдерживает на себе его тяжёлый взгляд и просто отворачивается, оставляя слова Сонхуна безответными.       — Я… — неуверенно начал Пак, сжав челюсть до болезненных ощущений и мысленно прозвав себя трусом последним, который не способен на признание в чувствах подруге детства, хотя с какой смелостью сюда явился. — Просто подумай над моими словами. И поправляйся. Сонхун встаёт со стула и берёт в руки портфель, перекидывая через плечо. Загруженный взгляд парня в последний раз устремляется на Мён, что продолжала смотреть в одну точку, шмыгая носом и ещё крепче сжимая пальцы на своих предплечьях.       — До завтра, Мёнджи.

***

Интересно, насколько она ледяная? Чонвон безэмоционально смотрит на шумную воду внизу, на её бешеное течение и понимает, что, если какой-нибудь человек вдруг решит покончить с собой, спрыгнув с моста, то никаких шансов на спасение не будет, даже если он передумает и захочет продолжить жить. Человек не способен осилить столь сильное течение. Он просто захлебнётся и в первые же минуты осядет на дно реки. Даже если хорошо постарается — ничего у него не выйдет. Ян внезапно хмыкнул. И почему он представляет себя на месте того самого человека? Сколько времени потребуется, чтобы в воде отняло ногу к чертям, благодаря чему он благополучно сможет уйти на дно? Вода — определённо стихия Чонвона. Он не боится её и даже уверен в том, что сможет спастись при погружении, поэтому единственный вариант — это онемение конечностей, тогда, когда шансы на спасение становятся равны нулю. Как-то иначе прощаться с этим миром Чонвон и не хотел. Это обязательно должен быть прыжок в воду. Умирать в собственном доме, повиснув на проводе прямо посередине комнаты — не самое приятное для Яна. Он лучше предпочтёт упасть с моста, или с какого-нибудь крутого склона, главное, не дома и не от собственной же руки. Особой разницы вроде как нет, но он всё равно не поменяет своё мнение. Парень жмёт в руке лямки пакета, в котором были сложены продукты, а если точнее — десять яиц, две пачки молока и три пачки острого рамёна. Он просто решил сходить в магазин вечерком, так как в холодильнике пусто уже который день подряд. Остановившись на небольшом мосту, Чонвон внезапно задумался. С этого мостика явно не получится совершить задуманное. Подойдёт только река Хан. Да и высота там в разы больше, чем здесь. Хотя бы будет возможность убиться об жёсткую поверхность воды. Чонвон вздымает голову вверх, глядя на луну и чувствуя себя ужасно. Как-то, виновато, что ли. Он так легко и просто думает о суициде, так рвётся к этому моменту, в то время когда кто-то другой отчаянно хочет жить, борясь до последнего. Ему стыдно за это, но и по-другому Ян поступить не может. Парень в очередной раз проплакал полдня, уткнувшись носом в мокрую наволочку. Он не сможет описать это душераздирающее чувство, да и не хочет. Ему и так, кое-как стало легче. Старшеклассник выдохнул, надув щёки и снова сопротивляясь желанию заплакать. Глаза слезятся, колят, а внутри невыносимо давит и душит. Просто прекрасное состояние. Мимо него проходят люди, один за другим, и никто из них понятия не имеет, что задумал этот странный паренёк у обочины. Чонвон, не задумываясь о боли, кусает губы чуть ли не до крови, а в голове моментами проносятся воспоминания о наболевшем…       — Чонвон, ты уверен, что не поедешь с нами? — мама заглядывает к нему в комнату, предварительно постучав в двери. — Не злись на отца. Он сказал это, не подумав… Ты слышишь, Чонвон? Ян яростно сдирает с ушей наушники, устремив в родного человека строгий взгляд и приподнявшись на локтях.       — Сказал же уже — не поеду! Сколько можно приставать ко мне с этим дебильным вопросом? Просто езжайте и оставьте меня наконец в покое! Мама разочарованно опускает брови, от обиды поджав губы.       — Хорошо, как скажешь, — она решила оставить всё как есть, пусть и яро желала того, чтобы их сын поехал с ними — со своей семьёй, но он оказался слишком упрямым и непреклонным. — Мы тогда поедем?.. Обещай, что будешь слушаться тётю, хорошо? На это Ян махнул рукой и снова воткнул наушники в уши, принимая прежнюю расслабленную позу. Как только за мамой закрылась дверь, Чонвон постепенно отходил от недавнего разговора с отцом и уже не так сильно переживал о случившемся, как тут в его комнату опять кто-то врывается, но уже без стука. Парень с шипением отбрасывает телефон в сторону, разъярённо смотря на застывшую девчонку в проёме дверей.       — Чего тебе, Чонхи? Иди к маме! — рявкнул брюнет, пусть и знал, что младшая его не послушает, ибо она никогда этого не делает. Как и ожидалось, сестра только лишь сердито поджимает губы и скрещивает руки на груди, наплевав на все претензии старшего брата.       — Оппа, ты правда не поедешь? — в её голосе еле проскакивает грусть, но она усердно старается делать вид, словно ей всё равно. — Ты ведь любишь море… Будет весело! — пытается уговорить Чонхи, надеясь зажечь в злом брате прежний огонёк, но все старания как об стенку горох. — Без тебя мне будет скучно, — всё же сдаётся мелкая, густо покраснев и умоляющими глазами глядя на старшего. — Ну поедем, оппа! Ты ведь нарушаешь нашу традицию! Мы каждый год всей семьёй ездим, и ты…       — Замолчи уже, Чонхи. Твой писклявый голос бьёт мне по ушам, — разгневанно закатил глаза Чонвон, ничуть не жалея о сказанном. — Иди к маме, я сказал! Всё, больше не хочу ничего слышать! С этими словами парень отвернулся к стенке, закрыв глаза и даже не думая о том, что сестре может быть неприятно и обидно. Он лишь только улавливает её тихий разочарованный вздох, и даже это его раздражает.       — Тогда… увидимся через неделю? — Чонхи хочет подойти, чтобы обнять брата на прощание, но вовремя понимает, что он не будет этому рад, а только лишь оттолкнёт. Девочка среднего роста сжимает конец своего летнего платья и поддельным радостным тоном говорит следующее: — Будь осторожен, оппа. И не скучай по нам!       — Уйди уже, — фыркает на это Чонвон, и спустя пару секунд слышит, как закрывается за мелкой дверь.       — Сволочь, сволочь, сволочь, — твердит Ян, опустив голову на перила моста и плача прямо в реку. — Какая же ты сволочь, Ян Чонвон. Если бы он только знал, что все его слова сестре в тот день станут последними… Если бы он только не был такой бесчувственной мразью. Он ведь мог обнять её, обнять маму и даже поговорить с отцом, попросив прощения. Он всё мог сделать, чёрт возьми! Всё, что не может сделать сейчас. Почему? Потому что поздно очнулся. Поздно понял, какая у него прекрасная мама, какой мудрый и заботливый отец и какая добрая, действительно любящая его младшая сестра. Он понятия не имел раньше о том, насколько сильно они ему нужны. Не ценил, что имел, а только лишь мог, что причинять им боль словами. Чонвон ненавидит себя за это. За это он и готов себя убить, ведь вина перед ними слишком дорого ему обходится. Он ведь даже не живёт. Это нельзя назвать жизнью. Парень без лишних слов готов обменять своё существование на их, лишь бы только они оказались живы, ведь папа, мама, Чонхи, они трое… правда этого заслуживают. Ян вздёрнул голову вверх, вытирая рукавом слёзы и не замечая ни одной звезды на небе. Он заставляет себя улыбнуться и прекратить беспрерывный поток горючих слёз.       — Чонхи, я… — только произнеся имя сестры, Чонвон не выдержал и продолжил плакать, виновато глядя в небо и из последних сил держась, чтобы не закричать от боли внутри. — Прости меня… Ты просила не скучать по вам, но оппа не может иначе. Уже как два года не может.       — Совсем скоро я окажусь рядом и… наконец попрошу у вас прощения лично. Ян, словно маленький ребёнок плачет в рукав, не в силах остановиться.       — Мы снова съездим на море, — дрожащим голосом так горестно шепчет Ян. Он закрывает глаза рукой, прячась от внешнего мира, как маленький напуганный зверёк, оставшийся совсем один. — Господи, как же я хочу с вами на море… И как он мог в тот день им отказать? Как посмел разговаривать так грубо и безразлично? Болван, придурок, настоящий идиот! Теперь, как же сильно ему их не хватает. Он соскучился по звонкому смеху прилипалы Чонхи, по излишней материнской заботе и по верным советам отца. Сейчас Чонвон всё бы отдал, чтобы хотя бы разочек услышать смех сестры. На всё пошёл бы, только лишь снова ощутить на своих плечах мамины добрые руки и её подбадривающий голос. Сделал бы всё, чтобы поговорить с отцом и извиниться за их последнюю ссору. Ян Чонвон, ты самый плохой старший брат и просто ужасный сын. Не ценил, что имел. Вот тебе и итог.