Операция "БЕЛУГА"

Весь последующий день Валя думала о той неслыханной Стрельниковской чести, что вчера на неё свалилась. С какой это такой радости он вчера спустился к ней и решил провести индивидуальный инструктаж? Что это был за прилив тактильности и нежности? И почему синичка? Она так и не спросила этого у Гриши вчера, да и не хотелось. Скажет ещё что-нибудь в духе «так американцы называют своих американских бэйб». Её передёрнуло. Что-то подсказывало Вале, что Стрельников понятия не имел, как выглядят американские бэйбы, да и вообще тот вряд ли в Америке был. В любом случае после утренней репетиции, возвращаясь домой, думать о чём-то другом было сложно. Очень хотелось спать после ночи, проведённой за тренировками, а вечером уже ждало новое выступление, так что сейчас Валя планировала завалиться домой и отрубиться. Жаль, конечно, что это время она проводит не с Ричардом, Таней и сестрёнкой, а на работе и с бандой, но делать нечего. Ещё и выступление… Зачем вообще приходить на него? Стрельников же сам говорил, что чем меньше о них знают, тем лучше. А теперь они её открыто забирают от дома, на выступления к ней расхаживают. Нормально? –… И вот таким макаром мы, короче, блин, дочесали хрен пойми куда, ваще. Там, блин, бабуськи какие-то, дедуськи, а нормальных рокеров нихрена и не было, ю ноу? — Р-роз, б-блин, так это же м-мы с т-тобой туда ходили, ты н-нахрена мне это р-расказываешь? — Шершень, блин, всмысле нахрена, огурчик ты, блин, невдуплёный? Для освещения памяти, ю ноу? Ты же нихрена не помнишь обычно, не? — Так м-мы же не пьяные были, Р-роз. Из-за угла вырулили две фигуры неформального вида, от которого у Вали защемило сердце. Вот они, блин, самые трушные рокеры за всю историю! И спать, и жрать, и на трубе играть в кожанках и берцах! — Да блин, Шершень, какая, нахрен, разница? Предаться хорошим воспоминаниям, блин, никогда не поздно, ю ноу? И не рано тоже. О, блин, Белуга! — Роза, кажется, её заметил, схватил Яшу за руку и ещё быстрее потащил навстречу девушке. — Здорóво, блин, ты куда делась, айм э гоуст, нахрен? А как же чай с бутерами и песни нашей молодости, а? — Роз, наша молодость ещё во всю горит и заканчиваться пока не собирается, — она устало улыбнулась, затормозив перед ребятами. Ехидства на Яшу больше не оставалось, поэтому она просто кивнула рыжему, возвращаясь вниманием к давнему другу, который не умолкал ни на минуту. Лицо Шершанского тут же вытянулось в недоумении. Ничего? Он забавно похлопал глазами, и, кажется, они стали ещё больше. — Блин, а че с тобой, нахрен? Приболела? — Да нет, я не спала просто долго, — честно призналась Валя и, будто в доказательство тому, зевнула. Да, надо торопиться домой. — А, кипитярила всю ночь? Понимаю. А как ты у папки-то, у них же ребетёнок, блин? И чё, одна? Приходи к нам сегодня вечером, вместе полабаем. Заодно и песенки новые покажешь нам. И тут Сапогова поняла, что срочно нужно куда-то деваться и что-то сказать. Потому что ни песен, ни времени у неё не было. А ещё хуже, она работала в тех местах, которые сама же с Розой презирала. У них даже раньше поговорка была, что аллергии нет, только на попсятину всякую тухлую. И так стыдно стало, но пришлось врать самому близкому человеку. — Да нет, блин, я не могу сегодня. У меня что-то типа группы наклевывается, ю ноу? Не хочу вас теснить, вам и вдвоём нормально. Потом на фит, мейби, заскочу, окей? А щас побегу. Надо отоспаться, сам понимаешь. Нихрена сонным не исполнить. — А-а-а, ну да, — задумчиво протянул Роза. — Ну бывай, Белуг, мы с Шершнем тоже погнали. У нас сегодня запись на студии у твоего батяни, прикинь? Договорился по старой дружбе. Всё, давай-давай, пойдём, мы нахрен. И Роза обошёл её, хлопнув по плечу, а потом пошёл прочь. Только Шершанский остался на месте, внимательно глядя на Валю. Будто что-то понял или что-то знает. — Т-так у тебя же г-гитарки с собой нет, б-блин… — Шершень, ты где застрял? — раздался уже издалека голос Розы, и Яша сорвался с места, произнося что-то нечленораздельное, что, наверное, предназначалось Вальке. А дома Сапогова, как и планировала, сначала забежала в ванную, а потом сразу завалилась спать и, кажется, тут же уснула. Примерно через час вернулся Ричард. Обнаружив дочь в комнате, он осторожно прикрыл за собой дверь и подошёл к её кровати. Он сёл на краешек, натянул повыше одеяло и коснулся рукой Валиных волос. — Бедная моя девочка. Ты так устаёшь, малышка. И что-то тебя гложет внутrи, но ты молчишь. А мне бы так хотелось узнать и помочь тебе. Может, вместе мы смогли бы что-то пrидумать. Дома не ночуешь, с нами не rугаешься. Я ничеrта не понимаю, Валюша. Навerное, я очень плохой отец. И пока Тани не было дома, Ричард так и просидел у кровати дочери, неторопливо гладя её по пепельным волосам.

***

А Стрельников не обманул. За полчаса до вечернего выступления в гримёрку буквально влетела взволнованная Аграфена Ивановна. Она кинулась к Вале с небывалой скоростью, такой, что Сапогова снова засомневалась в том, что та вообще могла быть на такое способна, схватила со стола пудреницу и, быстрыми хлопками покрывая лицо девушки тонной косметики, принялась трещать: — Милочка, у нас небывалое событие! Сегодня в зале сам Григорий Константинович Стрельников, наш президент! Тебе так везёт, дорогая, так везёт. Нужно, чтобы ему обязательно всё понравилось, поэтому сегодня выложись на все сто. Не оплошай! — Аграфена Ивановна! — сквозь пудру Валя не могла не то, что говорить, даже дышать. — Вы меня сейчас запудрите до смерти и будете петь сами. Она ловко выхватила спонж из рук администратора и положила его не место. — Я знаю, меня уведомили. Не переживайте, всё будет в лучшем виде, обещаю. Программу мы отрепетировали ещё утром, так что да, президент не останется равнодушным. — Ну и слава богу. Ах да, и ещё, — она подскочила к вешалке и стала стремительно перебирать платья и костюмы. — Вот, надень это. В её руках было ярко-алое платье. Почти такое же, как на её первом выступлении, только без вычурных блёсток. — Не забудь мех и перчатки! Всё, начинаем через пятнадцать минут! — Аграфена скрылась в дверях, а Сапогова усмехнулась. Да, знала бы она, что это платье ей сам господин президент и подарил. Напоследок оглядывая себя в зеркало, Валя решила распустить волосы и подкрасить губы красной помадой. Выглядит богемно, зал будет в восторге. И… Стрельников, наверное, тоже. Да… Выходя на сцену, она снова широко и ослепительно улыбается. Пока не привыкнув к ослепительному свету прожекторов, Сапогова еще не видит зала, так что петь первую песню просто. — Светит незнакомая звезда, Снова мы оторваны от дома, Снова между нами города, Взлётные огни аэродромов. Здесь у нас туманы и дожди, Здесь у нас холодные рассветы. Здесь на неизведанном пути Ждут замысловатые сюжеты… Она помнит, как под эту песню часто засыпала в Америке. Старалась не плакать, быть сильной, иногда ей это даже удавалось. Однако все-таки с плеером под подушкой она часто пускалась в какой-то мир грез, где ей всё еще десять, они с мамой и папой ходят на аттракционы и гуляют по паркам, и всё хорошо. — Надежда — мой компас земной, А удача — награда за смелость. А песни… довольно одной, Чтоб только о доме в ней пелось. А в зале многие уже вставали на первые танцы. Трезвые, счастливые. Кто-то даже подпевал, правда из-за микрофона этого было почти не слышно. И в такие моменты Валя даже становилась на капельку счастливее. Она приносит радость людям, пусть и не в таком ключе, в каком хотела. Зато она сможет после плодотворно заняться нормальным роком, да и к Розе заскочит не на пять минут, а как минимум на недельку. Так и пролетела первая песня. А, как говорится, между первой и второй перерывчик небольшой. — С отечественной классики медленно перекочуем на зарубежную. «Somebody to love», Queen. Anybody find me somebody to love… Первая строка протяжная. Потом долгое вступление с легким мычанием. Глаза привыкают к рампам, и Валя видит зал. Сразу на глаза бросается стол по центру, за которым восседает вся банда в полном составе. И Стрельников, конечно. Он выглядит каким-то уж слишком довольным, даже сквозь очки понятно. Сквозь полумрак зала Сапогова различает его полуулыбку сквозь усы, и это, почему-то, придает уверенности. Ooh, each morning I get up I die a little Can barely stand on my feet Take a look at yourself in the mirror and crу Lord, what you're doin' to me? I have spent all my years in believin' you But I just can't get no relief, Lord Каждая строчка слетает с губ как-то по-особенному, а взгляд сам по себе возвращается к Стрельникову. Что там Аграфена говорила? Работать на зал? Ну, вот она и работает. Подходит время припева, и Валя делает короткий вдох. Somebody Ooh, somebody Can anybody find me Somebody to love? Чёрт бы побрал его чёртовы очки, которые не дают увидеть блестящих глаз, однако тут уж ничего не попишешь. И накой хрен ему тёмные очки в помещении? Тот же закидон, что и у Розки, бред сумасшедшего… Спать готов в этих очках, есть, мыться. Иногда снимает и ладно. Вон, даже сейчас выглядит как-то слишком уж контрастно по сравнению с остальным залом… Стоп. Роза? В очередном коротком перерыве она осознает, что точно видела Робота в зале. Бросает короткий взгляд. Вот черт. Да, так и есть. Это они. — С-сука, — тихо шипит она у кулисы, делая глоток воды. Но нужно возвращаться. Ещё пара песен. Ещё совсем чуть-чуть. Так нужно. Музыка снова льётся тихой рекой, а она так далеко в своих мыслях, что даже не сразу узнает то, что репетировала сегодня утром. И в результате чуть не пропускает вступление. Верю я: ночь пройдет, сгинет страх. Верю я: день придет, весь в лучах. Он пропоет мне новую песню о главном, Он не пройдет, нет, лучистый, зовущий и славный, Мой белый день! Голос не дрожит, и это радует. И обнадёживает, если честно. Чтобы уж точно ничего не отвлекало от музыки, Валя подключает свои актерские и танцевальные навыки на максимум. Бедра и руки сами начинают воспроизводить медленные и плавные движения. В зале всё стабильно, но взгляд так и кочует от Гриши к Розе и обратно. Только вот Стрельников качает головой в такт, а Робот сидит мрачнее тучи. Я войду в радость дня, «блудный сын». И скажу: «Вот и я, здравствуй, мир!» Он пропоет мне новую песню о главном, Он не пройдет, нет, лучистый, зовущий и славный. Мой чудный мир! Остальные песни тоже проходят неплохо. Учитывая консистенцию зала к концу выступления, даже если бы были какие-то огрехи, никто бы не заметил. Или бы все было попросту всё равно. Заканчивать страшно. Сейчас непременно подойдет Роза или Гриша, и в этот раз Валя не знает, что из этих зол хуже. Прощаясь с залом, она надеется как можно скорее сбежать в свою гримерку. Отдохнет, вечер-то еще не закончился, и после ее выступления вряд ли кто уйдет. А потом выйдет еще на полчасика, авось кто коктейлем угостит? Только вот перед гримеркой обеспокоенная Грушенька, которая нервно объедает свои и без того тонкие губки. — Валя, Валюша, там какой-то патлатик тебя ждет, я никак удержать не могла, извини, дуру старую. А рядом Шершняга нервно мнется. Очки на нос надвинул и смотрит в пол. Ждёт и понимает, что дальше будет. — Б-блин, с-сорян. С-сама понимаешь. — Понимаю, — выдыхает Валя, стаскивает с плеч меховую накидку и набрасывает на Шершня. — Ничего, Аграфена Ивановна. Вам его было бы не остановить. И шагает в гримерку. Еще с порога чувствует, как накаляется воздух. Видит хмурого Розу, который пытается подавить свою агрессию чтением модного журнала. Только не получится нихрена, кому, если не Вале знать? — Роз, давай только без истерик, ок? О нет. Зря она это, очень зря. Роза поднимается слишком медленно, откладывает свои очки, и Валя знает это его лицо. Лицо ярости и абсолютного разочарования. — Без истерик, блин? Да, нахрен? Правда? Я, блин, ждал тебя все эти грёбаные пять лет, блин, не получая писем месяцами, нахрен, единственную, блин, мою подругу, моего кореша и брательника форевер энд невер, ю ноу. И ты, блин, сейчас, нахрен, приезжаешь, как ни в чём не бывало заваливаешься в нашу хату, оскорбляешь Шершнягу, моего Шершнягу, нахрен, который хоть и косячил, но рядом был, а потом, блин, опять пропадаешь, еще и врёшь. И где пропадаешь, нахрен? В этом баре поёшь тухлую попсу, на которую у нас с тобой, блин, аллергия была испокон веков, нахрен. Ты, блин, соврем охренела, Белуга? Хотя нет, блин, ты нихрена не Белуга, ты теперь Валька Сапогова, звезда отечественной попсы. Трясогузка ты тухлая, селедка, блин, подберёзовая, чё ты молчишь, нахрен, я с кем разговариваю? — Роз, — Сапогова обошла друга и села за туалетный столик, опуская глаза. — Мне сейчас нечего тебе сказать. Понимаешь, бывают такие ситуации, когда приходится идти на жертвы. — Чё ты несёшь, блин? — глаза Розы наполняются слезами. Валя жмурится. Она не может сказать, даже ему. Не сейчас. — Какое, нахрен, нечего сказать? Мы же, блин, лучшие друзья-кореша. — Так и есть. — Нихрена не так! Верни мне мою Белугу из Америки, слышь? Тебе чё, бабки голову вскружили? А как же наши богемные цели, а? — Роза. Я не могу тебе пока ничего рассказать. Ты поймёшь после. — А после мне уже ничё нихрена от тебя не надо будет. Знаешь чё, катись ты к чертям со своей попсой, понятно? Я, блин, никогда подумать не мог, нахрен, что ты такой окажешься. Всё, блин, финита ля комедия, гудбай и аривидерчи. Роза хлопает дверью, и Валя сжимает в ладонях подлокотник. Больно. Однако, этого стоило ожидать, только вот что делали Фантомасы в этой дыре сегодня? Как назло, блин. С Розкиным характером другой реакции ждать не следовало. Ей срочно нужно выпить. Не переодеваясь, Валя спускается в зал и встречает у барной стойки Стрельникова вместе с ребятами. Отлично, может с ними отвлечётся от дурных мыслей. — Вот и ты, синичка. Куда же убежала, мы даже не успели поблагодарить тебя за прекрасный вечер, — Стрельников по-хозяйски приобнял ее одной рукой. — Бармен. Налейте прекрасной даме коктейль за наш счет. И снова эта излишняя близость, которой можно было бы избежать. Сапогова, конечно, не против, особенно когда это такой мужчина, однако их отношения очень уж быстро перешли на новый уровень. — Аккуратно поверни свою прелестную головку направо, — горячее дыхание щекочет ухо, и Валя пока не торопится выполнять сказанное. — Молодец, соображаешь. Там братец мой, Захар. За дальним столиком. — Окей, тогда почему мы в обнимку? Ему разве нужно знать, что мы знакомы? — Планы поменялись, синичка, — Стрельников усмехается. Похоже, ему нравится. Больной ублюдок. — Пистолет с собой? — Так точно, шеф, — Валя принимает правила игры. Она поворачивает голову к Грише, смотрит долго-долго, улыбается кокетливо. Хотелось бы в глаза, но пока такой возможности нет. А тут Артем заботливо коктейль подает, и Сапогова салютует им Стрельникову. — За вас. Это своего рода знак, что всё хорошо. Гриша поправляет ее волосы и отстраняется. — Будь осторожней, — а потом уже громче. — До связи, детка. Железные рукава уходят, и она поднимает глаза выше, на зал, за тот самый столик. Но там уже никого нет.