твоя кровь

На Юнги не было лица. Некогда розоватые щёчки приобрели неестественную призрачную блеклость, а лисьи глаза уже не украшали десятки мелких морщинок от счастливых улыбок и смеха, ненавязчиво окутывающих теплотой всех вокруг. Сейчас не его бледном лице отчетливо виднелось чистое разочарование, приправленное острым соусом боли. Вчерашнее заявление Чонгука выбило его из колеи, от чего мысли, не переставая, бродили по бесконечному кругу в поисках эфемерного выхода. Ко всему прочему, весть о том, что Ынхын навсегда покинул поместье, переезжая в другое королевство, словно отрезвляющая пощёчина, вернула в реалии несправедливого мира. Юнги не помнит как долго он плакал, но опустошенные слёзные каналы говорили сами за себя. Глаза сильно воспалились, паутинкой мелких капилляров покрывая белки глаз, а сухие от солёной влаги щёки больно саднили, мелкой болью отдаваясь в лице. Пусто. Сейчас омегу переполняло абсолютное ничего. Отец покинул его, даже не попрощавшись, а тот, к кому только начали зарождаться какие-то чувства, втоптал их в сырую землю с особой, только ему присущей изощрённостью. У Юнги больше никого нет. Он остался совсем один, брошенный, словно беззащитная овца в клетку изголодавшимся хищникам. Прислуга постоянно поправляет свежий макияж, который то и дело размазывает Юнги в попытках собрать невидимые слезы, раздражающие своей горечью нежную кожу. Омега не в состоянии даже одеться, но прислуга быстро с этим справляется, натянув на него дорогой костюм, что неприятно сдавливал шею, лишая кислорода. Он не помнит, как оказался на заднем дворе особняка Чон, как один из управляющих повел его под руку к алтарю, как священник твердо произносил клятвы, и как Чонгук больно сжимал его руку, требуя ответа. — Ты восхитителен, — набатом бьёт по вискам фраза, брошенная Чонгуком, когда он увидел омегу. — А все самое прекрасное принадлежит мне, — склоняется он к маленькому уху, горячим дыханием плавя ледяную корку, которой за сутки успел покрыться Юнги. — Вы можете поцеловать вашего омегу, — торжественно оглашает священник, а Чонгук протягивает руки к полупрозрачной фате, скрывающей заплаканное лицо, с которого читалась лишь одна эмоция — пустота. Чонгук мягким касанием дотрагивается до хрупкой ткани, что изящностью не сравнится с омегой, стоящим перед ним. Воздушное кружево опускается на уложенные волосы, открывая виду кукольное лицо, что сейчас и вправду походило на ненастоящее. Слипшиеся от слез ресницы, розоватые щеки на мертво-бледном лице и тонкие вены, что мелкими нитями соединялись в одно целое. Чонгук поражается. Не может же тот быть настолько красивым, на столько не Чонгука. Альфа грубой костяшкой касается мягкой кожи на впалой щеке, мысленно обещая себе, что закормит этого малыша до отвала, ведёт до острого подбородка, аккуратно подцепляет, ближе приближается, последние сантиметры между ними стирает, последние клетки здравого смысла предает, стремительно падая в эту бездонно-глубокую бездну — Мин Юнги. Юнги закрывает глаза, мысленно успокаивая себя, молит о скором конце. Ещё немного, и он на холодный пол тряпичной безжизненной куклой осядет, явственно ощутив, как мельчайшие осколки разбитого сердца, вгрызаясь в израненную душу, словно ядовитая гадюка, смертельный яд по венам пускают. — Господин Чон, это очень срочно, — громким голосом произносит альфа, ожидая Чонгука. — Настолько срочно, что я должен уйти с собственной свадебной церемонии? Юнги кажется, что глаза того наполняются кровью, когда как его собственная темп набирает, пробуждая неясное волнение. Пульсирующая жилка на шее вздулась, ритмично пульсируя, а дыхание замедлилось, будто зверь рассчитывает лучшую траекторию для нападения. Юнги страшно. Чонгук отрывается от омеги, так и не коснувшись желанных губ, и твердой походкой идёт к альфе. — Я скоро вернусь и мы закончим. Не скучай, детка, — бросает тяжёлый взгляд на Мина, удаляясь со двора. Юнги облегчённо выдыхает, камнем оседая на холодную землю, дышит полной грудью, не верит своей удачи. Хоть когда-то она к нему лицом встала.

***

— Выкладывай, быстро, — пытается остудить свой пламенный пыл, что сейчас будто извержение тысячелетнего вулкана. — Восточная армия разбита. Половина вампиров взяли в заложники, остальных убили. Генерал Шин и Хан у них в плену. Неизвестно, где они их держат: чипы отследить невозможно, сколько бы мы не пытались, — по мере того, как тот говорит, Чонгук всё больше мрачнеет, крепче сжимая кулаки. — Сука, — с силой бьёт альфа о стену рядом с головой вампира, разбивая костяшки о прочный мрамор, пачкая его густой кровью. — Как они, блять, узнали, что это наша сильнейшая армия. Обсудим все на совете через час, — скрипит зубами Гук, покидая задний двор. В воздухе запахло кровью. /flashbасk/ Чау сидел в апельсиновом саду, сквозь раскидистые ветки которого падали теплые лучи золотого солнца, освещая собой всё вокруг. В руках омеги мирно посапывал младенец, своим маленьким розоватым носиком морщась от ярких лучей весеннего солнца. Чау слегка покачивает маленького омегу из стороны в сторону, напевая тихую колыбель, лаская уши бархатным голосом. — Так люблю наблюдать за тобой и Чимином, — тепло улыбается вошедший в сад альфа, своей улыбкой, кажется, затмевая величественное солнце. Мужчина тихо доходит до омеги, укладывая свои ладони ему на хрупкие, словно хрусталь, плечи и мягко целует его в теплую щеку, вызывая милую усмешку. Пак Хунг долго смотрит на Чимина, задерживая взгляд на пухлых губах, которые мелко подрагивают во сне, и шепотом говорит мужу: — Никого прекраснее вас двоих за всю свою жизнь не встречал, — крепко обнимает омегу, стараясь на разбудить копошащегося во сне сына, погруженного в события сна. — Моя любовь к вам останется в веках, не забудется никем и ничем, пока мой сын будет жить. Чау на слова альфы лишь тепло улыбается, согревая того в своих объятиях. Большие глаза были одеты в счастливые от частых улыбок морщинки, а пухлые губы раскрывались в прекрасном их выражении. — Не хочу, чтобы ты уходил на войну, — грустно изрекает омега, равнодушно оглядывая выцветшую в саду траву. — Свет мой, — грустно начинает альфа, зная, что оправдаться не сможет. — Я вскоре вернусь. Прошу не измывайся над собой долгими ожиданиями. Я вернусь, и мы вместе вырасти нашего сына, что красотой и умом затмит любого в этом королевстве, — Хунг целует Чау в костлявое плече, передавая изумрудный перстень. — Только тогда, когда этот камень перестанет быть драгоценным, тогда моя любовь к тебе потухнет, словно майский костер, разведённый по утру, — Пак выходит из сада, оставляя омегу с младенцем одних. Оба знают, что он уже не вернётся, а в саду так и витает запах чайного дерева, что навечно переплетен с жасминовым.

/end flashback/

Полусонный Чимин лежит на мягкой кровати, греясь в редких лучах солнца, умело пробравшихся сюда сквозь плотно задернутые шторы. Звенящую тишину развеивает внезапный звонок мобильного. Пак переводит взгляд на экран, удивляясь, увидев незнакомый номер, но трубку поднимает. — Здравствуйте, — сразу же начинает человек на другом конце провода. — Пак Чимин, верно? — Д.Да, — не сразу ориентируется омега, но быстро собирается. — Вашего отца — Пак Хунга убил Ким Мин Хек — предыдущий предводитель оборотней, отец Ким Намджуна, — секундное молчание на том конце трубки, а после короткие гудки, знаменующий обрыв звонка. Чимин с минуту смотрит в стену, норовя пробуравить в ней дыру. В голове каша, а в горле неприятно горчит то ли от сомнения в сказанных словах, то ли от того, что все это очень похоже на правду. На разговоры о смерти отца было наложено строгое табу, которое омега не решался нарушить. Пак однажды пытался расспросить Чау об этом, но в ответ его лишь прогнили из комнаты под громкие крики, грозящиеся перерасти в немалых размеров скандал. С тех пор эта тема не поднималась. В квартире раздается до боли привычный звук открывающейся защёлки, означающий приход Намджуна домой. Почему-то сейчас было особенно мерзко, не взирая на то, что каждая секунда прежде была посвящена ожиданию сего момента. Не хотелось бросаться на альфу, Грея своими объятиями, не хотелось подставлять лицо под очередной град поцелуев. Хотелось побыть одному. — Малыш, — входит альфа в их спальню. — Ты чего сидишь, будто призрака увидел, — подходит к нему Намджун, опускаясь на колени. — Ничего, — не смотрит тому в глаза, знает, что не сдержится. Намджун лишь укладывает голову, что страшно гудит после долгого дня, на сведённые колени, заглядывая в чужие глаза. — Люблю тебя, — тихо говорит альфа, прикрывая глаза. — И я тебя, — выходит слабым шепотом, когда как внутри орудует рапира.

***

Янтарная жидкость в прозрачном стакане коричневатыми бликами играет на темно-бардовой стене, разбавляя свои светом причудливые узоры. Через открытое окно попадает струйка свежего воздуха, не давая воздуху застояться, погрузить во мрак картины. Чонгук сидит в широком кресле, носком дорогих туфель отбивая знакомую с детства мелодию, несущую в себе былую безмятежность. Пальцы стучат по гравированному стакану, лёгким шумом рассеиваясь в комнате. Пустой взгляд направлен в стену, а рука тянется к любимому семнадцатому глоку, не раз сберегшему своему обладателю жизнь. Хочется выпустить пар. В момент Чон достает оружие, направляя его на самую дальнюю статуэтку, намереваясь спустить обойму, как в комнате раздается телефонный звонок, прерывающий мёртвое безмолвие мрачной комнаты, рассеивая его знакомой мелодией. Гук раздражительно тянется за телефоном, пытаясь отключить вызов, однако взглядом цепляет знакомый номер. Он коротким нажатием снимает трубку, поднося к уху. — Не ожидал тебя услышать, братик, — кривит губы в хищной ухмылке альфа, залпом осушая стакан.