твоя кровь

Тэхён подливает горячий кофе Чимину, открывая новую коробку сочных эклеров. Горьковато-сладкий запах заполняет светлую кухню, навевая атмосферу маленькой уютной кофейни — крохотный островок посреди моря повседневной рутины. — Ты в последнее время так много ешь, — посмеивается Ким, прикрывая ладошкой рот. — Ты часом не беременный? — Ты чего, рехнулся? — быстро обрывает его Чимин, округляя и так большие глаза. — Нельзя мне. Рано ведь ещё совсем, да и встречаемся мы всего два месяца. На пороге война, некогда детей заводить. Ты вот лучше сам о детках задумайся, — переводит разговор на оторопевшего Тэхёна. — Глядишь вон, Хосок папой стать захочет, — встречается с непонимающим взглядом. — Или у вас что, ещё не было? — игриво двигает бровями Чимин, смущая младшего. — Айщ. Чего ты такой несносный. Ну не беременный, так не беременный, — демонстративно фыркает омега, запивая сладость кофе. — У вас что, и вправду ещё ничего не было? — округляет глаза Чимин, поражаясь своему брату, который даже не притрагивался к Тэхёну. — Воу, ну я конечно в шоке от Хосока. Тебе то самого его не жалко? Альфа всё-таки. — Ну, — как-то неловко тянет младший. — Он сказал, что будет ждать сколько потребуется, — улыбается Тэхён, пытаясь скрыть яркий румянец, что вспыхнул, словно пожар в сухом лесу, на апельсиновых щеках. — Ну-ну, гляди как бы не треснуло терпение у твоего альфы, — заканчивает разговор Чимин, переключаясь на другую тему.

***

— Намджун, — холодно говорит альфа, присаживаясь на кресло напротив оборотня. — Я знаю, что мы хотим одного и того же — мира без войны. В комнате витает лёгкое напряжение, что никак не улетучится, застревая комом в горле у обоих.Тиканье стрелок наручных часов Хосока, сопровождающееся чредой тяжелых вздохов, только сбавляло градусы в мрачном помещении, пока несмелый лучик полуденного солнца все норовил протиснуться внутрь. — Знаю. Мои цели мало отличаются от твоих. Единственное, что меня здесь держит, — лёгким кивком головы указывает на кухню. — Так это омега, что сидит сейчас за стенкой. — Я догадываюсь о твоих планах, — слегка откидывает тяжёлую голову на удобную спинку кресла, носком дорогих туфель отстукивая мелодию по кафелю. — Так позволь же мне забрать своего омегу и покинуть королевство. С Чонгуком позже разберемся, — от недовольства рычит Намджун, тотчас представляя перед собой надменное выражения лица альфы. В своем королевстве он сейчас нужен как никто другой, однако вернуться без него не может. Омега, что своими пухлыми пальчиками сжал его сердце в стальных тисках, не отпускает, со своим сердцем воедино соединяет. — Я могу помочь тебе, — после недолгой паузы говорит тот. — Но есть одно условие. Ты не тронешь Тэхёна не при каких обстоятельствах, — заканчивает Чон, взглядом впиваясь в широкую спину. — Договорились, — крепко пожимает руки в знак договоренности. — Как поживает Дуонг? — Херово, честно говоря. Да ты и сам об этом знаешь. Отец держится на волоске от смерти, но его силы на исходе, а если он погибнет — Чонгук официально станет королем вампиров, — мрачнеет Хосок, понимая, на что тот обретёт их королевство. — Да, — коротко отвечает Намджун, подливая себе холодный виски. — Войны не избежать.

***

Чонгук спускается в холодное мрачное помещение, в котором эхо от каждого шага ударяется об стены, гулко отдаваясь в ушах. Он находится в месте, где живёт вся прислуга поместья. На самом деле, Чон уже выучил, где находится комната Шуги. За последние два месяца донимать младшего было самым интересным занятием, что только подогревало интерес Чонгука к нему. Сейчас же он ничего не боялся, часто зажимая того у холодной стены или крадя очередной поцелуй. Омега почему-то не перестает сопротивляться, но с каждым разом толчки и удары становились все слабее, а поцелуи глубже. Хоть Шуга и не перестал бояться Чонгука, по крайней мере, он уже свыкся с этим, бросая все на самотёк. Чонгук минует узкий коридор, в котором застыла гробовая тишина. Он диким бесшумным тигром пробирается к знакомой двери, застывая около нее, так и не войдя внутрь. — Почему ты перестал пить подавители? — сразу различает грубый голос Ынхына Чонгук. — Отец, я не понимаю для чего это. В последнее время я чувствую себя только хуже. У меня даже не было первой течки, хотя мне уже почти семнадцать, — не сдерживает ярость Юнги. Вся эта недосказанность, ложь и притворство медленно подводили его к эшафоту, накидывая на шею толстую петлю. — Юнги, ты не понимаешь, — случайно вырывается у Ынхына, после чего он сразу замолкает, прикрывая рот рукой. Чонгук у двери цепенеет ещё больше. Мысли смешались в один снежный ком, что со стремительной скоростью набирал обороты, снося все на своем пути, чтобы в конце обратить в пыль несмелые предположения. Ему послышалось. Это точно галлюцинации от недосыпа. — Какой нахрен Юнги? — кричит Шуга, думая, что так отец хочет перевести тему. Чонгук, кажется, забывает как дышать. Волосы на затылке встают дыбом, а неприятный ветерок проходит по крепкой спине. Ему не послышалось. Все это время он догадывался, в себе копался, думал, почему его так тянет к мальчишке. Вот оно что оказалось. — Если ты перестанет пить таблетки, у нас будут огромные проблемы, — оседает на кровать мужчина, хватаясь за сердце. Вечные скандалы все же доводят его, оставляя свой след. Дальше диалога Чонгук не слышит, просто не воспринимает слова, так и оседая на пол тряпичной куклой. Страшно? Нет. Больно? Определенно. Все эти годы он жил с мыслью о том, что тот давно мертв, а он все это время жил с ним под одной крышей. Альфа отшатывается от стены, кое-как приподнимаясь с пригретого им места и на негнущихся ногах направляется прочь. Хочется выпить, а ещё больше напиться. Ему жизненно необходимо вытеснить ненавистный ком из легких, после случайно оброненного Юнги. Расслабиться не даёт внезапно представший перед ним бета. — Дуонг умирает, — бесцветно оповещает прислуга. Фраза повисает в воздухе, ледяными осколками впиваясь в израненное сердце. Больно? Вдвойне. Альфа не помнит, как оказался у кровати отца, который вот-вот испустит свое последнее дыхание. Дрожащими руками тот берет руку своего сына, заглядывая в глаза, в которых вся человечность давно прослыла пеплом. В комнате нет никого кроме двух альф. В глазах Дуонга сейчас любовь, перемешанная с горьким сожалением, неприятно оседающем на языке: сожаление о том, что его мальчик так рано позабыл, что же такое детство. Дуонг ведь сам из этих глаз всю человечность искоренил, вытравил дикими псами, ураганами прошёлся, после которого лишь пустошь остаётся. — Сынок, не допусти войны, прошу, — слабо на одном дыхании говорит тот, а Чонгук чувствует, как чужая ладонь обмякает в своей собственной. Это конец. Альфа злится, кричит, разбивает и так сбитые в кровь кулаки ещё сильнее о прочные стены, орёт так, что все внутренности наружу просится, а сердце в топку, чтобы больше не терпеть этой боли. Чонгук, что все человечное в себе похоронил, нет, оказалось. Он с силой прикусывает собственный язык, чуть ли не проглатывая его, лишь бы заглушить эту боль, что смертоносным смерчем проходится внутри.

/в это же время/

Чимин знает, что произошло, омега только зажимает во рту кусочек одеяла, стараясь не кричать от пронзающей тело боли. Он все ещё в особняке. Но с отцом проститься не может. Омега сквозь пелену слез забирает немного своих вещей, быстро спускаясь по крутым ступенькам. Пока все собрались в комнате в другом конце особняка, проститься с великим лидером, Чимин бежит к выходу. Пак несколько раз чуть не спотыкается, ничего толком не видя сквозь пелену застывших слез, коленями проезжая по персидском ковру, но все же встаёт, пытаясь закончить начатое. У самого порога он натыкается на обескураженного Юнги. Тот не порицает, взглядом сочувствие высказывает, видно, что хоть часть боли с собой забрать хочет. Омега взглядом провожает Чимина к выходу, осматриваясь: никто ли не стал случайным свидетелем. Массивная дверь захлопывается, оставляя омегу одного посредине огромной гостиной. Никто ничего не видел.

***

Чимин отца оплакивает уже в машине Намджуна. Омега не сдерживается, плачет так, что зверь внутри Кима разрывается, убить тех, кто причинил его малышу боль порывается. Невозможно. Тот уже мертв. Они едут четыре часа, и все это время Намджун ни разу не выпустил омегу из своих объятий. Понимает, что тот теперь не вернётся, ведь пути назад нет. Его сожгли, взорвали, будто Мост над рекой Хан: без шанса на возвращение. Альфа с дрожащей спины руку не убирает, лишь к себе крепче прижимает, позволяет мочить свою рубашку солёными, словно океан, слезами, ведь это меньшее, чем он может помочь. Они пересекают границу, и машина сразу направляется к огромному небоскребу. Лидер вернулся. Намджун на руках выносит изможденного потерей омегу, истерика которого отняла у него все силы, заставляя безвольной игрушкой провалиться в объятия Морфея. Так оно и лучше. Альфа на лифте поднимается на самый последний этаж, не может оторваться от омеги, чье лицо распухло и сильно покраснело от слез. «За что же тебе это все?» — мелькает в голове Кима, когда тот слышит тихие всхлипы все ещё спящего омеги. Он аккуратно укладывает его на кровать прямо в одежде. Бережно укрывает самым теплым одеялом, но даже оно не способно растопить айсберги, что внутри хрупкого нутра образовались. Ким аккуратно притягивает к себе нежное тело, которое сейчас ничто не в состоянии разбудить. Альфа обнимает его со спины, носом зарываясь в пшеничные волосы, целуя в макушку, родной аромат лаванды вдыхает, себе забыться позволяет. Чимин сейчас такой хрупкий, беззащитный, а альфа готов к его ногам города, цивилизации бросать, потому что это зовется любовью.