Обручился с обречённым

Дом встретил Славу пугающей, непривычной тишиной. На пороге он остановился — прямо напротив входа располагалась кухня, на которой, развалясь, восседал отчим. В майке-алкоголичке, за столом, заваленным таранкой, он пил безалкогольное пиво и курил ядреные сиги «Ява золотая», от дыма которых щипало в глазах. — Ну что, вернулся, блудный сын, — поприветствовал он Славу, который завис на порожке — ему пиздец как не хотелось делать следующий шаг, не хотелось входить в эту квартиру, не хотелось возвращаться в прошлую жизнь, с которой он уже окончательно распрощался. Он не сказал отчиму ни слова — молча прошёл по тёмному коридору в самую дальнюю комнату, свою коморку, которая за время его отсутствия стала ещё менее уютной. В ней царил кое-как убранный бардак, всё ещё валялись вещи Веры — его так называемой сводной сестры, а ещё незнакомые мужские. Несложно было догадаться, что во время его отсутствия в этой комнате проживала родная дочь отчима со своим мужиком, и, очевидно, они тоже с отчимом общий язык не нашли, не выдержали и свалили. И только лишь по этой причине Слава здесь — если бы они остались, мать не привела бы его домой, даже после того, что рассказала ей Соня. Кстати, о Соне — Слава бы очень хотел высказать ей пару ласковых насчёт этого всего и с нетерпением ждал первого дня в колледже. Уж там-то он поговорит с ней и объяснит доходчиво, что в его жизнь лучше не лезть. Вообще никому. Ни с добрыми намерениями, ни с какими. Слава как зашёл в комнату, как сел на криво застеленную кровать, так и сидел, не чувствуя в себе сил для того, чтобы хоть что-то делать, чтобы хотя бы вещи разобрать. Он просидел так час, может больше, глядя на небо за окном, думая, что очень скоро его жизнь круто изменится. А если твердо знаешь, что перемены грядут, что все, что тебя сейчас окружает, временное, то выдержать можно многое. Даже вынужденное пребывание в родной семье. Мысленно Слава снова и снова возвращался к Глебу. Это была и тревога — где он, с кем, как устроился, где будет ночевать, и нежность — при воспоминаниях о том, как они прощались, и тоска. Без него было ужасно непривычно. Все лето Слава был либо на работе, либо с Глебом, а теперь он даже не знал куда себя деть и чем заняться. Хорошо ещё, что он не порвал полностью с работой и не сказал, что хочет уйти — припас запасной вариант на тот случай, если деньги все-таки понадобятся. Отработать ещё хотя бы пару смен — с него точно не убудет. За размышлениями о планах Слава вдруг вспомнил, что обещал Глебу спрятать деньги, достал рюкзак и принялся в нем копаться. Банка с заначкой нашлась на самом дне, завернутая в тёплую кофту. Но только Слава взялся за неё, как на пороге комнаты возникла мать. — Пойдём обедать, — позвала она. — Я приготовила суп. Тебе надо горячего, ты совсем отощал. Слава оставил руку с зажатой в ней банкой в рюкзаке. — А нельзя сначала постучать? — буркнул он. — Прежде, чем влетать в мою комнату? — Ещё чего, — возмутилась мать. — Есть иди. — Слушай, ты меня сама сюда притащила, я не просился обратно, — напомнил Слава. — Если ли уж ты заставила меня вернуться путём угроз и шантажа, то можно хотя бы немного уважения к личному пространству? — Ты посмотри на него, как разговорился, — женщина сложила руки на груди в воинственной позе. — Ты сейчас дома, забудь чего понабрался на этой улице. — И лучше нам сразу, на берегу, договориться, чтобы не было недопониманий, — продолжил Слава. Он понимал, что сейчас самое время отжимать территорию, чтобы его пребывание здесь не стало совсем уж невыносимым. — К бабке я и на пушечный выстрел не подойду — она меня терпеть не может и каждый раз хуями крыла, когда видела, так что избавьте от такого удовольствия. Следующее — если Толик мне хоть слово скажет, я сваливаю, и во второй раз ты меня не найдёшь уже точно и больше не увидишь. И третьих — стучитесь, прежде, чем в мою комнату входить. — Все высказал? — перебила его мать. — Ты невыносимый стал просто. Иди есть! Она грохнула дверью, а Слава мог в спокойной обстановке заняться перепрятыванием добра. Раздумывал он недолго, поскольку выбор был невелик — спрятать можно было либо на балконе, в дырке между стеной и полом, либо в шкафу среди вещей. Но в этих местах Слава раньше прятал сигареты, и отчим частенько находил. Взгляд Славы облетел комнату и остановился на стеллаже с книгами — вот там его нычку точно не найдут. Отчим в жизни ни одной книги в руки не взял, так что там деньги в полной безопасности. Слава отодвинул вперёд ряд толстых, покрытых вековой пылью томов, и засунул туда коробочку, надёжно прикрыв книжками. Вот так, со стороны даже не догадаешься, что их кто-то переставлял или трогал. Но для надёжности он ещё сверху несколько книг положил, чтобы уж точно не было видно. И только после этого направился на кухню. Он ел молча, не поднимая глаз, но все это время чувствовал на себе пронизывающий, изучающий, просвечивающий до костей взгляд сидящего напротив отчима, и ему каждый кусок вставал поперёк горло. Скандал разводить Слава не собирался, ему это было не с руки — он помнил, что обещал Глебу, понимал, что надо просто переждать, но в конце концов всё-таки не выдержал. — Что? — он швырнул ложку, откинулся на спинку стула. — Что не так? Чего ты на меня так пялишься? На мне что, картина? Отчим медленно отложил ложку. — Да вот думаю, может тебя врачу показать? Ты что-то выглядишь болезненно. — Толик, хватит, — одернула его мать. — Оставь его в покое, не говори ему ничего. — С каких пор тебе есть дело до моего здоровья? — хмыкнул Слава. — С тех пор, как ты живешь здесь, под одной крышей с моим маленьким сыном, — глаза у мужчины налились кровью, как и все лицо. Трезвым он был не намного лучше, чем пьяным — в любом состоянии оставался жестоким и злым. — Так что лучше держись от него подальше. — Да я вообще мог бы не приходить, — Слава встал из-за стола, так и не доев суп, и направился в свою комнату, не обращая внимания на окрики матери, призывающие его вернуться. Позднее она сама подошла к его двери, постучала, не заходя внутрь, предложила доесть, но Слава крикнул только, что он не голоден. Ему хотелось, чтобы его просто оставили в покое и чтобы Глеб ему, наконец, написал. «Где ты? Почему не отвечаешь?» — он набрал сообщение и уставился на экран телефона, ожидая оповещения об ответе, но так и не дождался. Весь день он провёл в полусоннном, сомнамбулическом состоянии. Не мог ничего читать или смотреть, только напряжённо думал. Ходил туда-сюда, меряя шагами комнату, валялся на кровати, сжимая в руке телефон. На улице было пасмурно, а в комнате прохладно, сыро и неуютно. Всё чужое. Даже вроде бы свои вещи — уже бесконечно далеки от него. Когда Глеб не дал о себе знать к вечеру, Слава решил, что скорее всего он мог вернуться. Проводить его и пойти к Кате, чтобы воспользоваться её щедростью и разделить с ней не только дозу, но и постель. И в тот момент, когда Слава принял решение идти к ней, забить на обещание дождаться новостей от Глеба, долгожданное сообщение подоспело. Ничего конкретного, только общие фразы типа я в порядке, все хорошо, как ты. Этого, разумеется, было мало, чтобы заглушить всё нарастающую тревогу в душе у Славы, но в этой ситуации в любом случае было недостаточно слов. Нужно было увидеться, нужно, чтобы Глеб сам эти слова ему сказал, прижал к груди и успокоил. Приближающаяся холодная, одинокая ночь казалась невыносимой — Слава совершенно отвык спать один, и, когда он всё же лёг, то долго вертелся с одного бока на другой, пытался обнимать скомканное одеяло и тощую подушку, но всё это, разумеется, вообще не помогало. «Я скучаю по тебе пиздец как» — написал он Глебу. — «Не могу без тебя заснуть» Глеб на это уже ничего не ответил, а Слава всё же задремал — сказалась предыдущая, почти бессонная ночь — так и не раздевшись, в одежде, под двумя тонкими одеялами, которые больше напоминали плед. К ночи ещё больше похолодало, а дождь усилился, и как бы ни было Славе холодно и одиноко, он понимал, что Глебу сейчас намного хуже, и много раз корил себя за то, что согласился уйти и его оставить. Расставаться — это самая большая ошибка. Они должны быть вместе при любых обстоятельствах — вот их единственный шанс сберечь то, что им так дорого. За этими размышлениями Слава и заснул, успев перед этим пообещать себе, что это их последняя ночь в разлуке, но очень скоро был разбужен странными звуками на балконе. Как будто снаружи кто-то настойчиво скребется, а потом и вовсе осторожно стучит. Спросонья Слава среагировал не сразу, поднялся с кровати только тогда, когда в окно начали ощутимо громко стучать. Приглядевшись, Слава увидел снаружи силуэт, но не сразу поверил своим глазам. В мистику он не верил, поэтому не особо испугался, просто никак не мог взять в толк откуда на его балконе нечто, и почему оно пытается проникнуть к нему в комнату. Тут это нечто, заметив снаружи, что он встал, прижало ладонь к стеклу и приблизило лицо, которое до этого было скрыто под чем-то вроде капюшона. Сердце у Славы вздрогнуло, узнало, ещё раньше, чем он сам узнал, и он бросился к балконной двери и начал судорожно дёргать за ручки, которые не поддавались. — Ты… Ты пришёл! — перво-наперво Слава заключил продрогшего и мокрого до нитки Глеба в свои объятия, а уже потом кинулся с расспросами: — Ты как сюда попал? Как это вообще… Возможно? — По пожарным лестницам, — произнёс Глеб хрипло. — Ты разве так не спускался никогда? Слава покачал головой, глядя на Глеба широко раскрытыми глазами, все ещё не веря, что он преодолел столько опасностей, чтобы быть сейчас рядом с ним. Выпустив парня из рук, Слава перегнулся через перила и посмотрел вниз. От одного только вида с такой высоты закружилась голова. — Да ты чокнутый, — он снова повернулся к Глебу. — Как ты умудрился по ним залезть? — Просто очень хотел тебя увидеть, — теперь уже Глеб притянул его в объятия и сжал так крепко, что у Славы сбилось дыхание. — А ещё я понял, что сам не смогу без тебя заснуть. Он чуть отстранится, заглянул Славе в глаза: — Пустишь? — Ты ещё спрашиваешь? — возмутился Слава. — Конечно! Проходи. Он сам подпихнул Глеба к комнате, и тот чуть не свалился, задев порожек. — Как ты до моего балкона долез, если еле стоишь на ногах, — усмехнулся Слава и тут же его немного повело от неприятной догадки: — А ты вообще как…? Или под чем ты? Он замер в ожидании ответа, и секунды, пока они продвигались в глубь комнаты, показались ему тягуче-бесконечными. — Ничего я не принимал, — Глеб повернулся и с серьёзным и собранным видом обнял Славу. — Ну может выпили немного, но ничего большего не было. Слава продолжал вглядываться в него, пытаясь заметить следы употребления и одновременно надеясь их не найти, но Глеб резко притянул его к себе. — Ну чего ты? Как ты можешь мне не верить, котёнок? Ты что, совсем не рад меня видеть, и я только зря рисковал жизнью, когда к тебе лез? — Нет, извини, — Слава обнял его снова. — Я тебе верю. — Если ты так и дальше будешь меня на каждом шагу подозревать, когда мы расстаёмся больше чем на минуту, то это вообще ни в какие ворота, малыш, — Глеб говорил это и немного его из стороны в сторону покачивал, успокаивая. — Не буду больше, прости, — испугался Слава. — Да, ты прав, у меня нет причин тебе не верить, ты ж меня никогда не обманывал. Вначале он ещё хотел предъявить, что от Глеба алкоголем совсем не пахнет, но теперь это вылетело из головы, и важным казалось лишь то, что он сейчас в принципе рядом, стоит ночью в его комнате. — Дашь мне переодеться во что-нибудь сухое? — попросил Глеб, отодвинувшись. — Я под этим ебанным дождем промок, кажется, до трусов, пока лез. — Да, да, конечно, — Слава рванул к шкафу, сетуя на свою негостеприимность. Это должно было быть первое, о чем следовало позаботиться, а не устраивать Глебу допрос. Выбрать ему вещи, которые были уже и самому Славе, который все-таки за лето чуток подрос, малы, оказалось почти невозможной задачей. Глебу подошло бы что-нибудь из гардероба съехавшего из комнаты жениха сводной сестры, но чужие шмотки трогать не хотелось. В процессе примерки они то и дело срывались на смех, потому что спокойно смотреть на Глеба в коротких штанах и донельзя обтягивающей футболке было невозможно. В этой радостной суматохе они и забыли, что в квартире не одни, говорили все громче и громче смеялись, пока их возню не прервал стук в дверь. Они замерли, и Слава подтолкнул Глеба: — Полезай в шкаф! — Вот ещё, — усмехнулся Глеб. — Я тебе что, герой-любовник? — Тогда на балкон! — Но там дождь! — Слава, с кем ты там разговариваешь? — послышался за дверью встревоженный голос матери. — Ни с кем! То есть… По телефону! — ответил Слава, пытаясь всё-таки засунуть сопротивляющегося и еле сдерживающего смех Глеба в шкаф. Славе в этом момент было уже совершенно не смешно, и его насторожило то, каким радостным и оживлённым выглядел Глеб в довольно напряжённой обстановке — таким он не был уже давно. Большую часть времени он был мрачным, зажатым, скованным и потерянным — по крайне мере, с тех пор, как завязал. И Славе бы радоваться, что его парень веселится и не теряет присутствия духа на фоне жизненных перипетий, но ему отчего-то стало тревожно. Он зажал Глебу рот ладонью. — Тихо, — прошептал он. — Молчи. Пожалуйста, молчи. Тот замолк, а мать снова постучала. — У тебя всё хорошо? — Да! Просто говорю по телефону! — Ложись спать, — холодно сказала она. Переминалась за дверью, но все-таки не решалась зайти, помня утренний разговор. — Ты своими разговорами мешаешь, твой брат уже спит. И тебе завтра рано вставать, первый день в колледже. — Хорошо, — откликнулся Слава. — Я уже ложусь. Только когда женщина, тяжело вздохнув, отошла, Слава убрал руку от чужих губ, а Глеб сразу же приник к нему поцелуем. — Без этого я не засну, сразу предупреждаю, — прошептал он жарко, на миг оторвавшись от губ и торопливо развязывая шнурки на спортивный штанах своего парня. — Ты за этим, значит, и пришёл? — Слава как мог уворачивался, но Глеб был непривычно настойчив. Таким настойчивым и наглым он был, когда у них все начиналось. Когда он ещё вовсю употреблял. — Глеб, мы не можем… — Слава пятился назад, убирая его руки с себя. — Нас услышат. — Включи телек, — Глеб подталкивал его к кровати и с поцелуями теперь переключился на шею — проводил языком и довольно ощутимо прикусывал. — Телека нет. — Включи комп. — И компа тоже. — Да ладно тебе, — Глеб просунул ему колено между ног, потянул за бедра на себя и заставил опуститься спиной на кровать. Тут же полез, укладываясь, сверху. — Ну давай музыку на телефоне включим или, блять, ебаный ютуб. Ты же тоже хочешь, я чувствую. — Глеб, тут пиздец какие тонкие стены, — прошептал Слава, отворачиваясь. — Ты же слышал, что сказала мать. Но возбуждение уже охватило и его, оно передалось касаниями любимых рук, которые с лёгкостью каждый раз разводили в нем пожар, устраивали в его теле вспышки, взрывы, крушения. И уже казалось совершенно не важным то, что от их движений старая койка скрипит как подыхающая кобыла. — Что там у тебя происходит? — за дверью послышался теперь уже голос отчима. — Ничего, — Слава с силой оттолкнул Глеба от себя. — Ничего не происходит! — Я захожу, — хмуро предупредил отчим. Ручка скрипнула, и Глеб в ту же секунду скатился вниз и юркнул в мгновение ока под кровать. Слава, который остался лежать в напряжённой, неестественной позе, встретил появление отчима невозмутимым видом, несмотря на то, что щеки у него горели. Он надеялся только, что этого не заметно в темноте. — Завтра я замок врежу, — буркнул Слава, прикрывая себя ниже пояса одеялом. — Какого хрена ты вламываешься ко мне посреди ночи? Мужчина оглядел комнату, вошёл, ещё раз огляделся, уже внимательнее. Он, как собака-ищейка, принюхивался — разумеется, он почувствовал духи, которые своим чарующим, головокружительным ароматом наполняли комнату. Глеб, несмотря на своё шаткое финансовое положение, всегда пользовался дорогими. — Ну чего? — возмутился Слава, глядя как отчим осматривает комнату и прислушивается. — Дай поспать уже, заебал. — Ты меня когда-нибудь выведешь, щенок, — процедил мужчина сквозь зубы. — Ты меня выведешь… — И что ты мне сделаешь? Из дома выгонишь? Да давай, я готов, хоть сейчас. Отчиму было больше нечем крыть. Он посмотрел на Славу так, словно хотел прожечь в нем дыру, с презрением и ненавистью, и вышел, но вид у него при этом был такой, словно он хотел дать понять, что разговор ещё не закончен. — Совсем уже обнаглел, шавка мелкая, из какого-то притона вылез, и окончательно потерял совесть, — прошипел мужчина, удаляясь в темноту. — Если бы твоя мать за тебя не просила, я бы и на порог не пустил такую дрянь. — Давай уже, спокойной ночи, — Слава ещё ему и помахал. — Не задерживайся. Когда он закрыл дверь, и шаги его стихли в коридоре, из-под кровати, весь в пыли, выкатился Глеб, который с трудом сдерживал смех и тоже покраснел от этих попыток. — Ну ты реально наглый, малой, я б на его месте тебе точно врезал, — он снова залез на кровать, бесцеремонно подвинув Славу. — Тихо, — тот приложил палец к его губам. — Молчи. Лежи молча. — Могу молча сосать, — предложил Глеб, прижавшись губами к его уху, запуская этим прикосновением миллионы мурашек по телу. — Заставь меня замолчать, котёнок. — Пожалуйста, — взмолился Слава. — Я не хочу, чтоб он нас ночью, в дождь, на улицу вышвырнул. Давай сегодня просто полежим, а? — Хорошо, — Глеб успокоился, устроившись на его груди. — Как скажешь. Я люблю тебя. — И я, — Слава провел рукой по все ещё влажным волосам, чувствуя себя необыкновенно счастливым от того, что все вокруг — и неуютная комната, и мерзкая погода, и невыносимая семья — в присутствии одного человека мигом перестало его волновать. На следующее утро, когда он открыл глаза, Глеба уже рядом не было, и даже начало казаться, что ему это ночное посещение просто привиделось. Но в воздухе все ещё витал аромат его парфюма, подушка все ещё хранила на себе запах его волос, что сделало это утро определенно не самым мрачным на свете. Слава даже подумал, что они могли бы перебиться так на некоторое время — осталось только врезать в дверь замок, и они могли бы спокойно вместе ночевать. Путь сюда по пожарным лестницам был, конечно, ужасным, но раз Глеб один раз смог с лёгкостью его преодолеть, очевидно, что сможет ещё. Погруженный в свои довольно оптимистичные мысли и воспоминания, Слава направился в колледж. На нем была новая рубашка, которую с утра погладила мать, и джинсы, которые ещё летом купил ему Глеб. Он пребывал в приподнятом настроении и очень долго не замечал странных взглядов и перешёптываний у себя за спиной во дворе перед ступеньками входа в колледж. Там должно было быть что-то вроде линейки, но без особой торжественности — их просто выстроили слушать речь директора. Слава стоял и слушал, бездумно скользя взглядом по стоящим в ряд будущим одногруппникам. Большая часть из них была ему хорошо знакома — его бывшие одноклассники, пацаны с его двора и соседних. Все пришли поступать в ближайшую шарагу, поскольку больше идти им было особо некуда. Поймав взгляд одно из них, Слава приветственно кивнул, но ему не ответили. Вместо этого пацан и все стоящие рядом с ним начали переглядываться и усмехаться между собой, как будто он сказал или сделал что-то смешное или нелепое. Это было странно, и Слава запарился бы над этим, если бы в этот момент не заметил Соню. Она опоздала и теперь торопливо подходила, оглядываясь и поправляя юбку. Почувствовав его взгляд, она свой отвела — будто бы сразу почувствовала себя неуютно. И Слава про себя решил, что должен обязательно с ней поговорить. Хотел подойти сам, но не успел. Смешки за спиной в коридоре, когда все разбредались по кабинетам, стали настолько очевидными, что игнорировать их дольше было бы невозможно. Слава притормозил, обернулся. — Что, че-то сказать мне хочешь? — спросил он, переводя взгляд с одного на другого — трое пацанов шли за ним и не стеснялись за спиной откровенно хихикать. — Да, — с усмешкой ответил один, как будто бы ждал этого вопроса. — Хотел спросить, сколько за отсос берёшь? — Чего, блять? — Слава замер, как вкопанный. Такого вопроса он точно не ожидал. — Много за лето на трассе заработал? Сколько отсосал хуев? — продолжил второй парень. — Вы че, ебнулись нахуй? — Слава двинулся к ним, но они отшатнулись. — Держись подальше, чувак, хуесосам тут не рады. Нахуй ты вообще сюда пришёл, продолжал бы свою карьеру на плешке. — Вы, блять, чего несёте, вы охуели вконец? — Слава не знал, как объяснить эту внезапную атаку, он вообще не понимал, чем заслужил такие слова в свой адрес. Полный шок, ступор и непонимание. — Ты же со своим дружком на пару работаешь теперь? Вот и пиздуй отсюда нахуй, пидор, — но в ответ не было никаких объяснений, одни оскорбления и мат, а когда Слава набросился на них, те сразу же рванули в сторону. — Чувак, да с тобой даже драться западло, — брезгливо сморщился один из парней. — Никто со шлюхой драться не будет. — Что тут происходит? — сзади подбежала Соня и положила руку Славе на плечо. — Ты же обещал, что не расскажешь никому! — обратилась она к одному из троицы. — Так какого хуя об этом трепется весь колледж и весь двор? — Я молчал, нахуй мне в этой грязи ковыряться, — возразил тот. — Кто-то другой, может, Даня, может, Максим, я хуй знает. Ну кто-то из тех, кто был, когда ты подходила. — Что, блять, это все значит, — оборвал их диалог Слава. — Что он несёт? — Слушай, Слав, я не знала, что так все повернётся, в моменте всё вышло из-под контроля, но я, клянусь тебе, никогда не говорила, что ты тоже этим занимаешься, я и сейчас не верю в это! — затараторила Соня. — Чем? Чем я занимаюсь по твоему? — выкрикнул Слава, который уже был на гране истерики. Раздался звонок, и после него странная, гнетущая тишина. Казалось, глаза всех, кто был в коридоре, смотрели на них. — Ясно чем, — раздался спокойный, слегка насмешливый голос самого задиристого паренька. — Собой на плешке торгуешь. Как и твой дружочек-наркоман, с которым ты протусил всё лето. На этом все трое повернулись и поспешили дальше по коридору искать свой кабинет, остальные постепенно разбрелись тоже, а Слава так и остался, прикованный этими словами. — Что за хуйня? — он поднял голову, посмотрел на Соню. — Слав, даже если это правда, то… Короче, в любом случае тебе нужна помощь. Ты правильно сделал, что вернулся домой, тебе нужно покончить с этим, оставить эту жизнь позади… — Что ты, блять, несёшь? — снова взорвался Слава. — Какая помощь, какая нахрен жизнь? Ты что моей матери напела? И им? Что ты им такое несла? — Я всего лишь спросила у них о том парне, с которым я тебя видела, с которым ты жил, — спокойно ответила Соня. — Я кое-что о нем уже знала, знала, что он наркоман, но не была уверена в том, что слухи о том, что он торгует собой на плешке, правда. — Это неправда, — Слава усмехнулся. — Ты ебнулась? Это хуйня. Он, блять, не наркоман. То есть… Он больше не употребляет. И вот то, что ты ещё сказала — это какая-то дичь вообще, откуда ты, блять, это взяла? — Об этом знали все, Слав. Абсолютно все, — Соня посмотрела на него с нескрываемым сочувствием. — И ты реально думаешь, что он завязал? Серьезно? Я не знаю в каких облаках ты витаешь, о чем думал, когда с ним связывался и как ты с ним жил… Я, честно, даже думать об этом не хочу. Но это факты, понимаешь, а факты вещь упрямая. Знал бы ты, что он мог делать за дозу… — Заткнись. Замолчи просто, — Слава нервно сжал кулаки. — Это о ком-то другом. — Ты, с тех пор, как с ним связался, постоянно не в адеквате, он и тебя на наркоту подсадил? — возмутилась его упрямству Соня. — Дальше своего носа не видишь. Да ты не в себе просто, посмотри, что он с тобой сделал! Проснись, опомнись, Слава! То, что я сказала — правда, ты должен прийти в себя! Проснуться? Но Слава никогда не чувствовал себя более живым и настоящим, чем рядом с Глебом, за всю свою жизнь. Он считал, что находится в полном адеквате, и в здравом уме и твёрдой памяти не мог поверить в то, что ему сказала Соня. — Оставь меня в покое, — Слава отдёрнул руку, когда Соня взялась за неё и попросила не уходить. — Это всё хуйня ебаная. Отвали. Он бросился во двор, оттуда сразу же к дому. Его трясло и било ознобом, мерзким, липким страхом, который пробивался из подсознания, чтобы шепнуть Славе о том, что это может быть правдой. Сотни мелких деталей всплывало в памяти, всякие сцены и ситуации, которые виделись теперь в новом свете, и это, как ни странно, объясняло многое. К тому моменту как Слава добрался до дома, его мозг уже разрывался от догадок, но он не позволял себе думать. Лучше вообще не думать до встречи с Глебом. Вот Глеб ему быстро всё объяснит. Вот только он, как обычно, когда был очень нужен, не брал трубку. И Слава сам принял решение, за них обоих. Они просто уедут, сегодня. Откладывать больше смысла нет, он не останется. — Прогуливаешь колледж? — ухмыльнулся отчим, увидев, как Слава влетел в квартиру. Он сидел на кухне, снова в своей грязной майке алкогличке и снова пил безалкогольное пиво. На работу он, судя по всему, не собирался. — В первый же день? Похвально. Жаль мать не видит, кого она так старательно защищает. Слава пропустил сказанное мимо ушей. Он даже не услышал. Потому что когда вбежал в комнату, замер от ужаса — все его вещи, все содержимое шкафа и стеллажа валялось в страшном беспорядке на полу. Трясущимися руками Слава отодвинул книги, которые вроде как все ещё стояли на полке, но банки там не было. Отчим искал его деньги и, конечно же, нашел, хоть ему и пришлось изрядно потрудиться. Он даже устал и сильно вспотел. Вот он стоит в дверном проёме, дымит сигареткой и смотрит на него издевательски. — Думал, я позволю тебе оставить эти грязные деньги? — Где они? — Слава обернулся, уставился на мужчину с такой волчьей злостью во взгляде, что тому на секундочку стало не по себе. — То, как ты их заработал, малой, — мужчина смотрел устало-презрительно. — Честно сказать, я не ожидал, что ты опустишься до панели. Но раз уж на то пошло, мог бы и побольше заработать своим ртом. — Деньги мои отдай! — разум у Славы окончательно помутился при мысли, что и отчим знает, и мать знает, вернее, не знают, а думают, что он заработал их на улице. Его охватила такая ярость, что он не раздумывая, в мгновение ока оказался возле мужчины и, размахнувшись, ударил его кулаком изо всех ебаных сил. Все происходящее потом Слава помнил смутно. Преодолев первый шок, отчим в ответ ударил его, они начали драться, в какой-то момент вернулась мать, которая их разнимать бросилась. Мелкий брат орал, как резаный в своей коляске, бабка выбралась из своей комнаты и тоже орала, мать плакала, отчим материл его на чем свет стоит. Воспользовавшись суматохой, Слава выскочил из квартиры и помчался к метро — он должен был во что бы то ни стало найти Глеба, даже если ради этого ему придётся объехать все притоны, в которых им когда-либо довелось побывать. Глеб сидел на кухне в компании незнакомых, сомнительных типов, судя по всему, неплохо проводил время и пребывал в благодушном настроении. Славе удалось дозвониться, только когда он Глебу весь телефон оборвал. Но сейчас не время было предъявлять претензии за не во время взятую трубку, хотя этим он довёл Славу буквально до истерики. Впрочем, увидев, в каком Слава состоянии, Глеб сразу же посерьёзнел и встал. — Что случилось? — спросил он, потому что у Славы на лице было написано, что произошло что-то ужасное. А сам Слава и слова не мог из себя выдавить. Просто стоял и пялился на Глеба — на бледной коже горят алые пятна, руки трясутся, глаза широко раскрыты и испуганны. Глеб подошел совсем близко, коснулся безжизненно повисшей руки, спросил тихо: — Что с тобой? У тебя что, синяк? На рубашке твоя кровь? Слава неопределённо покачал головой — губы у него были бледные и заметно дрожали. Тогда Глеб молча взял его за руку, повел на балкон, плотно прикрыл за ними дверь. Там прикурил две сигареты, одну протянул ему. Слава опустился на пол, сел там, скрестив ноги по-турецки, дрожащими пальцами взял сигарету, затянулся. — Он… Он такой идиот, блять, я его просто ненавижу, — прошептал он, когда с первой затяжкой к нему вернулся дар речи. — Я знал, что он мразь еще та, но сейчас… Он просто ебанутый. Он забрал деньги и сказал… Он… Он сказал, что… И не только он. Ещё в колледже. Слава едва не начал задыхаться — сигаретный дым обжег легкие, он закашлялся, зажал рот ладонью. — Успокойся, маленький, ну ты чего, — Глеб наклонился к нему ближе, погладил ладонью по предплечью. — Он что, тебя ударил? Слава помотал головой из стороны в сторону — сейчас это было совершено не важно. — Нет, он… Сказал! — И что же он такого тебе сказал? — спросил Глеб. Голос вроде спокойный, но чувствуется напряжение. Слава поднял на него глаза, в которых ужас смешался с отвращением. — Не только он и… Я даже произнести вслух этого не могу, — признался он. Выдохнул обессиленно и отвёл глаза. Он знал, что ему нужно это сказать — иначе яд, который заронили слова других людей, просто его отравит. Конечно, следовало просто забить на этот бред и не обращать внимания — и уж точно не стоит это все Глебу передавать, чтобы ему не портить настроение этой брехней. Но он знал, что ничего не сможет утаивать. Нет, нужно рассказать всё как есть — тогда Глеб сможет развеять охвативший его ужас. Сначала он насмешливо улыбнется, потом просто рассмеется и скажет, что это бред сумасшедшего. И Слава сразу же успокоится, выдохнет. Поверит. И засмеется тоже. Запинаясь на каждом слове, краснея, Слава начал говорить. Так и не смог поднять на Глеба глаза — стремно даже говорить такое. Глядя куда-то в пол, он ждал, что Глеб перебьёт его и что-то скажет, но тот молчал. Слава закончил говорить и продолжил ждать — сигарета в его руках полностью стлела. Он больше ни разу не затянулся — застыл, не смея даже пошевелиться. Глеб молчит — и Слава, несмотря на все своё отрицание, несмотря на плотную стену защиты, понимает, что это плохой знак. — Ну скажи что-нибудь, — он неловко усмехнулся. — Что? — от голоса Глеба обдало холодом, резко, до самых костей. — Ну скажи, что это неправда, — тихо попросил Слава. Он отложил потухшую сигарету в стоящую на полу пепельницу и посмотрел на сложённые на коленях руки Глеба. Ему даже отсюда было видно, как они дрожат. — Это неправда, — сказал Глеб, и Слава впервые осмелился на него посмотреть. Этот остановившийся, странный взгляд, с широкими зрачками — как расплывающееся, гибельное, нефтяное пятно на поверхности чистого, лесного озера. — Ты принял что-то, да, — посмотрев один раз, Слава больше не мог оторваться от его глаз, в которых чёрным по белому было написано всё, что их обладатель так неумело пытался скрыть. — Ты всё это время принимал. — Блять, — Глеб опустил голову, запустил руки в упавшие на лицо пряди. — Я правда… Я очень… Я… — Так принимал или нет? — впервые Слава повысил голос и резко дёрнул Глеба за рукав олимпийки, чтобы он перестал закрываться. — Скажи честно, посмотри мне в глаза! В ответ Глеб задрал рукав и продемонстрировал поджившие порезы на внутренней стороне руки. — Вот сколько у меня было трезвых дней, видишь! Я каждый отмечал, — он сунул эти порезы буквально Славе под нос, чтобы он мог хорошенько разглядеть эти глубокие красные полосы — следы от лезвия — по бледной коже. Он не стал их считать. И смотреть на них Слава не хотел. Теперь уже он закрыл лицо ладонями, сжался в комок, отодвинулся от Глеба подальше — но дальше было некуда, позади холодная, балконная стена. — Это всё правда или нет, — глухо спросил он, спустя несколько минут убивающего, выворачивающего наизнанку душу, молчания. — То, что говорят. — Неправда. — Так скажи, блять, так, чтобы я поверил! — голос у Славы сорвался, и этот окрик получился каким-то совсем жалобным. — Хотя бы соври нормально. — Мне… Я даже не знаю, что сказать, правда. Мне очень-очень жаль, — Глеб запнулся, втянул воздух в себя. — Что тебе пришлось этого коснуться. Слава так и остался сидеть — уставившись вниз, в пол, закрыв лицо руками. Ему начало казаться, что у него внезапно съехала крыша, настолько все происходящее было безумным. — Я, если честно, хуй знает, что еще сказать, — добавил Глеб. — Было и было. Этому нет никаких оправданий. Ресницы у Славы дрогнули, глаза защипало, словно в них сыпанули песка. — Это неправда, — прошептал Слава. Он бы поверил сейчас во все, что угодно. В то, что это какой-то дерьмовый прикол или дурацкий сон — потому что его сознание отказывалось пропускать эту боль в себя. — Прости, — произнес Глеб, и голос его дрогнул. — Ты же сейчас несерьзно, да? — но Слава всё ещё держался за последнюю соломинку и отказывался её отпускать — это значило бы для него улететь в бездну, погибнуть, захлебнуться. — Ты же не мог… Не мог и правда заниматься этим. Не мог же? Да? Глеб, скажи, что да. Глеб, посмотри на меня, пожалуйста! Скажи, что это все неправда, — Слава протянул руку, коснулся его пальцев, крепко сжал. Они была ледяными. Глеб сидел перед ним, не поднимая глаз. Он твердо знал, что если Глеб сейчас скажет всего лишь одно слово, одно-единственное «нет» — он поверит. Поверит в какую угодно дичь, в любое оправдание, но только не в эту «правду». — Прости, — повторил Глеб помертвевшими губами. — Мне правда очень жаль. — Но… Но, по крайней мере, этого… — Слава снова запнулся, но заставил себя продолжить — чтобы выжить, ему нужен был хотя бы компромисс. — Этого же не было, когда мы… Когда мы были с тобой. Это же все до меня было, верно? Он не закончил фразу — увидел, как Глеб словно ещё сильнее помрачнел, и всё понял сам — было. Было и когда они каждый день целовались, как Слава в первый день загадал, и когда занимались любовью в пустой квартире его родителей, и когда жили вместе, и когда Глеб говорил, что любит — в это же самое время он всегда спал с кем-то ещё. И больше некуда от этого спрятаться. Осознание правды, как лавина, погребла Славу под собой. Перед глазами все поплыло, он зажал себе рот, потому что к горлу вдруг подкатил резкий приступ тошноты. И будто острой спицей грудную клетку проткнуло — он пытался дышать, силился сделать вдох, но от этих попыток по телу растекались только новые волны боли. Глеб что-то говорил, но Слава уже не слышал — гул в ушах, бьющий по вискам пульс и слёзы, которые вдруг покатились сами собой, и никакая сила воли не смогла бы их сейчас удержать. Слава до боли стиснул зубы, прикусил губу так, что во рту разлился солоноватый привкус крови, но это не помогало — его крушение сейчас могло найти только такой выход, в отчаянно-горьких слезах. — Я не хотел, чтобы тебя это коснулось, — говорил Глеб. — Поэтому мы и должны были уехать. Ты бы никогда не узнал. — И ты бы врал мне и дальше? Как ты мог? — Слава откинулся на стену, поджал колени ближе к груди и снова закрыл лицо руками, проведя по нему ладонью быстрым движением, пытаясь вытереть слёзы. — Как ты мог вообще так со мной поступить? — Я не мог… Мне очень тяжело было, — ответил убитым тоном Глеб. — Поэтому я и не мог перестать торчать. Это замкнутый круг — я начал, чтобы были деньги на наркоту, а чтоб заниматься этим, мне нужно было постоянно находиться в бессознательном состоянии. На трезвую я бы вывез. Сам Слава сейчас мог думать только о том, что он многое бы отдал за то, чтобы нашлось какое-то средство, которое помогло бы ему забыться, забыть правду. Хоть на минуту, хотя бы чтобы хватило вздохнуть. Но он не мог выговорить ни слова, не мог попросить Глеба дать что-то и ему — он только плакал отчаянно и горько, как плачет маленький ребёнок, у которого отняли целый мир. Он думал, что никогда уже не успокоится, что будет вечность так рыдать, оплакивая свою рухнувшую вселенную, и только старался не всхлипывать, не причитать и спрятать лицо, чтоб не демонстрировать глубину своего отчаяния. В голове крутилось как заводная пластинка — не мог, он не мог так со мной поступить. И тут же осознание, что мог — и так, и как угодно ещё. Вся их совместная жизнь была одним сплошным обманом, с момента встречи и до конца, а сам он — наивным, глупым, слепым дураком. Сам себя обманывал и Глебу позволял это делать. — Не трогай меня, — он с силой отдёрнул руку, когда почувствовал как Глеб коснулся её своими ледяными пальцами. — Никогда больше… Он резко вскочил, так резко, что перед глазами всё поплыло и добавил безжалостно: — Видеть тебя не хочу. Ненавижу. И тут же толкнул балконную дверь, которая с таким грохотом ударилась об стену, что, казалось, стекло вылетит и разобьётся в щепки, но она устояла. А Слава, утирая слезы с лица, выскочил в коридор и выбежал на улицу.