Обручился с обречённым

Едва Слава оказался на улице, как сильный, промозглый ветер мгновенно иссушил его слёзы. От этого не стало легче, горечь никуда не делась — она начала накапливаться где-то в районе грудной клетки, потихоньку поднимаясь выше, к горлу. Слава все ещё дышал через раз, пытался не думать, оставить голову совершенно пустой, но чем больше он старался, тем яростнее рикошетом прилетали флешбеки. Он не смог бы посчитать — это было бы огромное число — сколько раз Глеб исчезал, пропадал, не отвечал на звонки и сообщения, и теперь стало понятно, чем он был так сильно занят. Разрозненная мозаика легко начала складываться в стройную картину, и Славу передернуло, когда он вспомнил, как он как-то, ещё в самом начале, кинулся на Глеба, который только вернулся с улицы, с поцелуями, а тот резко отвернулся — испугался, что Слава что-то поймёт, почувствует, поспешно скрылся в душе, и только потом сам потянулся к нему с нежностями. И на самом деле так было далеко не один раз, и сейчас Слава, шатаясь в одиночестве по улицам, вспомнил каждый из них. И каждый отметился у него на сердце глубоком рубцом, типа таких, которые сейчас украшали руку Глеба. Эти порезы тоже не выходили из головы — и теперь стало понятно, почему с момента завязки они занимались сексом исключительно в полной темноте и под одеялом. И Глеб, несмотря на всю их якобы близость и якобы доверие, ни слова ему не сказал о том, что без наркотиков мучается настолько сильно, что начинает себя резать. И в этот момент Славе начинает казаться, что он обязан был понять это сам. Но так было проще — что-то не замечать, где-то смотреть сквозь пальцы, делать вид, что всё ажурно, что все трудности позади. Он не желал осложнять их и без того дохуя сложную жизнь, не хотел делать себе больно. Постепенно злость Славы на Глеба перекинулась на него самого. Слава начал обвинять себя в том, что был слишком слеп, что если бы он хоть немного мозг включил, он бы заметил, что что-то ужасное происходит прямо у него под носом. Хоть раз нужно было устроить допрос с пристрастием на тему откуда Глеб берет деньги, но в начале ему было проще утешить себя тем, что Глеб торгует наркотой (хотя он сам потреблял в день наркоты больше, чем мог бы наработать), а в конце Слава уже был ослеплён достаточно для того, чтобы вообще ничего не замечать. Конечно, он не закрывал глаза полностью, просил Глеба не работать, добился вроде как своего, но сейчас ему казалось, что он всё равно сделал недостаточно. Новое воспоминание обожгло словно лезвием по коже. Он почти застукал Глеба тогда, считай поймал с поличным, когда следил и обнаружил его в парке, где среди деревьев скользили молчаливые таинственные тени, а к нему самому доебался какой-то мужик. Будь он чуть подогадливей, он был сложил дважды два. Но Глеб на него тогда так сильно наехал, они так ужасно поссорились, что Славу могло волновать только одно — вернётся ли Глеб вообще к нему или нет. А потом был передоз, потом была совместная борьба с ломкой, ежедневная борьба за трезвость, и Слава и думать забыл о том происшествии. А Глеб между тем тогда сильно испугался. Слава и сейчас видел перед собой его растерянное лицо, его до жути испуганный взгляд, и то, как умело он всё это маскировал грубостью, злостью, как жестко он отругал Славу за слежку, как талантливо сыграл в оскорбленную невинность, как потом обвинил его в том, что он флиртует с клиентами, как якобы заподозрил в измене, как бросил эти обвинения ему в лицо, как вынудил его два дня и две ночи мучаться, переживать, извиняться. В то время как сам… Обида снова всколыхнула в Славе всё нутро, перемешала мысли в голове, спутала карты. Своим поступком, своим долгим обманом Глеб просто вытащил из него всё, что было, сломал, смял и уничтожил, и Слава сейчас чувствовал себя как оплёванное мусорное ведро. Все самые нежные и трепетные чувства — первая влюбленность, первая любовь, первая близость, всё оказалось вывалено в грязи, от которой никогда теперь не отмыться. Всё это время Слава шел куда глаза глядят, вырулил на какой-то пешеходный бульвар, где у него так закружилась голова, что он был вынужден присесть, придерживаясь за каменные перила ограждения. До этого он не замечал косых взглядов, а сейчас заметил — не удивительно, если учесть, что вид у него, скорее всего, был совершенно безумный. Растрепанный, с синяком, кровь на рубашке — всё это сильно контрастировало с по большей части радостной и праздничной толпой. Всё-таки первое сентября — по улице шатались и нарядные младшеклассники с родителями и поддатые старшеклассники и студенты. И только Славе не было места на этом празднике жизни. Ему вообще нигде места не было. В кармане, ни останавливаясь ни на минуту, жужжал телефон — за одним звонком сразу без перерыва шел следующий, но Слава и не думал брать трубку. Ему хватило — он не хотел Глеба ни видеть, ни слышать. Ответить — значило бы снова погрузиться в пучину вранья вперемежку с крупицами правды, где невозможно отличить одно от другое, да и не нужно уже вовсе. Слава теперь во всем сомневался — в каждом слове и жесте, в каждом обещании. Любил ли Глеб его вообще когда-нибудь или ему просто нужен был рядом кто-то, чтобы не чувствовать одиночества, чтобы разделить с кем-то свой нелёгкий путь, чтобы, если что, его могли откачать от передоза и составить ему компанию на отходняках? То, что все это время было для Славы основой его существования, фундаментом, базой: вера в то, что то, что происходит между ними — это нечто вечное, непреходящее, особенное, чистое, было разрушено до основания. Все оказалось враньем. Один большой мыльный пузырь. Потеряв последнюю опору в этом мире, Слава не знал, что делать. Он снова оказался на улице — на этот раз один. И путь обратно, в отчий дом, ему теперь был по-любому заказан. Он ни за что не покажется там, где его считают уличной шлюхой. Идти было совершенно некуда. В какой-то момент Слава спустился в метро, сел на первую попавшуюся ветку — ему хотелось затеряться в толпе, где его никто не знает, никто не смотрит с презрением или сочувствием, которое ничем не лучше. Он был в толпе, но совершенно один — тупо смотрел в мелькающую за окном стертое нечто, чувствуя себя самым несчастным и потерянным человеком на земле. Было больно дышать, больно думать, больно существовать — хотелось исчезнуть, быть удалённым, стёртым. Что угодно, чтобы перестать чувствовать эту боль. Телефон от бесконечных звонков, которые доставали Славу даже здесь, под землей, и шквала непрекращающихся смсок, которые он даже не читал, потерял большую часть батареи. Зарядки у Славы с собой не было, у него вообще с собой не было ничего, поэтому он решил телефон вырубить. Через пару часов таких бездумных поездок по метрополитену, Слава обнаружил себя неподалёку от того места, где они жили с матерью раньше, ещё до того, как в их жизни появился отчим и вся эта чехарда. Жили они тогда не намного лучше и ещё более бедно, но никто, по крайней мере, им нервы не трепал. Слава ходил в школу, после школы каждый день гулял до позднего вечера, первый раз попробовал травку, напился первый раз и первый раз целовался с одноклассницей возле шлюза на канале. Вел обычную жизнь беззаботного подростка и представить себе не мог, что через два с половиной года окажется в эпицентре пиздеца. Он вышел на Щукинской, долго шел вниз знакомыми дворами. У него было с собой немного денег и острая необходимость напиться. Настолько, что даже в горле жгло. На набережной, на их привычном месте, сидела привычная компания — больше двух лет прошло, а здесь всё те же. Он узнал их и надеялся, что они его тоже узнают — всё-таки они гуляли вместе почти каждый вечер на протяжении полутора лет, а с некоторыми из них Слава даже вместе учился и какое-то время после переезда в другой район переписывался. Их многое связывало: сколько раз они убегали вместе от ментов (местное отделение полиции находилось совсем рядом, в соседнем дворе, и ментовской бобик частенько проезжал вдоль по набережной, чтобы разогнать бухающие компашки), сколько вместе выпили, сколько травы скурили, сколько перелапали девок, сколько устроили драк. Каждый вечер здесь собирались подростковые отбитые компашки, на набережной часто случались драки, кого-то обязательно увозили в обезьянник, наутро ветер гонял между лавками оставленные ими груды мусора. Здесь никто не знал то, что со Славой случилось. Тут можно было передохнуть. — Здорово, — когда Слава подошёл к ним, он уже не вполне твердо стоял на ногах — по пути зарулил в маленький магазинчик, где хозяин по-прежнему продавал алкоголь демократично, не взирая на возраст и степень алкогольного опьянения и благодаря этому процветал, и уже успел отпить прямо из бутылки. Он продемонстрировал её, приоткрыв полы олимпийки: — Хотите бухнуть? Уже через минуту Слава сидел вместе со всеми на скамейке. Мало-помалу его все вспомнили и признали и теперь рассказывали Славе новости из его прошлой жизни, которые совершенно его не волновали, но зато помогали хоть немного отвлечься. Мысли перестали бегать по кругу, застыли как мухи в янтаре, пока он слушал про то, как кто-то из бывших одноклассников загремел в тюрьму, кто-то в больницу, кто-то залетел, кто-то вылетел из школы. Слава пил клюквенную водку «Мягков» из горла, курил и пялился на рябую поверхность реки прямо перед ним. Река совершенно не изменилась — и два года назад, и сейчас она одна и та же. На людские страдания водной стихии совершенно наплевать. Он заливал свое горе водкой, пацаны рядом, отмечая первое сентября, пили тоже, и скоро все вместе добрались до того блаженного состояния, когда звёзды на небе светят ярче, фонари вдоль улицы сливаются в одно смазанное пятно, в голове тяжесть, а во всем теле наоборот — странная лёгкость, словно ты в невесомости. Это значит, что самое время пойти курнуть. Они отошли к шлюзу, который как раз в этот момент с шумом открывался, разместились там за деревьями и, достав из кустов припрятанное ведро, организовали водный. Потом дошли, доползли, вернее, снова до того магазина, где свободно продавали алкоголь. Славе пришлось вывернуть карманы, наскрести последние деньги — он понятия не имел, где ему сегодня ночевать и куда ехать, да его это и не волновало. Он знал только, что ему необходимо поддерживать себя в этом состоянии — иначе не выжить. Он всё время молчал — окружающий шум позволял ему это делать. По началу ему ещё задавали какие-то вопросы, но, подбухав, компания потеряла интерес к хмурому, молчаливому чуваку с подбитым глазом, а тому только того и надо было. Чтобы рядом были люди, чтобы что-то говорили, что-то делали, смеялись, суетились, орали — главное не оставаться наедине со своими мыслями, чтобы, задумавшись, не быть утянутым в тёмный омут расстилающейся за оградой реки. Ему было по большому счёту похуй — остаться ночевать здесь, на улице, напроситься к кому-нибудь или пойти утопиться в канале. После невыносимой боли наступила фаза полного опустошения. Устав к ночи от пустой болтовни, которая становилась все громче и агрессивнее, Слава отсел подальше — на каменные ступеньки, свесив ноги к воде. Он продолжал пить, но алкоголь больше не дарил утешения, даже самого маленького. Залить горе не получалось — чтобы залить эту бездну не хватило бы всей воды мира. Слава уронил бутылку, его повело, и он лёг на ступеньки, чтобы не упасть. Поджег сигарету, начал курить, глядя в звездное небо — он не заметил, как успело стемнеть, как стало совсем холодно, как усилился ветер. Ему вспомнилась ночь, когда они вот так гуляли с Глебом и тоже смотрели на небо — легли прямо на газон где-то в центре (кажется, напротив отеля «Four seasons»), держались за руки, над чем-то смеялись. Тёплая летняя ночь, короткая и волшебная, и они, полные надежд и счастья. Интересно, та ночь была в числе трезвых? После их прогулки, вернувшись домой, Глеб заперся в ванной и отметил этот день как очередное мучение без наркотиков? Возможно, каждый такой день был для Глеба пыткой, и, лёжа рядом с довольным и счастливым до одури Славой, он думал лишь о том моменте, когда снова сможет принять. А может он думал и прикидывал, когда ему пойти на плешку и что Славе сказать, чтобы он не выяснял и не доебывался. Ещё секунду назад Слава улыбался, потому что вспоминать ту прекрасную ночь было невозможно без улыбки, но почти сразу снова уплыл в беспросветность. Внутри холод, отчаяние и боль — все хорошее навеки перечеркнуто, любая мысль об их прошлом отравлена вопросами и предположениями о том, как все было на самом деле. Что происходило пока Слава был так глуп и слеп. Ему показалось, что по щеке снова покатились слёзы, хотя они уже давно высохли и окаменели внутри, превратившись в неподъёмный груз, но, когда поток усилился, он понял, что это дождь. С трудом поднявшись он увидел, что все гуляющие на набережной убегают. Кто-то из его компании махнул ему рукой, приглашая идти следом, но Слава покачал головой. Он мог двигаться только очень медленно и вообще-то никуда не спешил — дождь так дождь, ему всё равно. Водная гладь вскипела под ударами дождевых капель, набережная опустела, а Слава решил, что ему нужно ещё выпить. Опьянение отпускает, а в голову лезет всякое — то хорошее, что у них всё-таки было, и от этих мыслей только хуже, намного, намного хуже, от этого просто невыносимо. В голове мозаика из громких, красивых фраз, из нежных поцелуев, из тёплых взглядов и объятий. Из тысячи часов, что они провели вместе. Все это настолько вросло ему в мозг, никаким алкоголем не вытравить. Но придётся постараться. Потому что ничто из этого невозможно вернуть. Потому что они никогда больше не будут счастливы. Слава всегда будет его подозревать, Глеб всё равно рано или поздно захочет продолжить. С чего Слава вообще решил, что если с Глебом не справились ни родители, ни врачи, он со своей любовью сможет? Бред. Глебу это все нравится, он любит торчать и не перестанет это делать. И права была Катя, во всем права, она Глеба хорошо знала и насквозь видела, а Славе так хотелось, чтобы его любили, что он готов был увидеть прекрасного принца в обычном, пустом, дешевом наркомане. Каким же он был дураком. Слава думает об этом всем, пока отчаянно роется в карманах. Ему не хватает даже на бутылку самого дешёвого пива или коктейля. Он уже все карманы наизнанку вывернул, все на витрине разложил. Он еле стоит на ногах, еле языком шевелит, просит продать в долг, но продавец ему, разумеется, не верит. Среди фантиков, смятых купюр, каких-то огрызков Слава замечает смятую чёрную карточку, которая стерлась до белого на сгибах. Она, кажется, пережила пару стирок точно, но, благодаря хорошей бумаге, выжила. Слава потянулся за ней, раскрыл. Выбитые цифры — какие-то четко видны, какие-то еле различимы. Он вспомнил обстоятельства, при которых эта визитка попала к нему, вспомнил настойчивого клиента, которого он, по его ярому настоянию, каждый день обслуживал, который совал ему деньги, называл Славиком и смотрел так, словно представлял голым. На какое-то время он завис над куском чёрного картона — у него словно вся жизнь перед глазами промелькнула — но продавец потерял терпение и потребовал от Славы, чтобы он убирался из его магазина со своим мусором и фантиками. Тот, пошатываясь, вышел, все ещё сжимая визитку в руке. У него не осталось в городе ни одного близкого человека, он не мог вернуться домой и помощи было просить не у кого. Денег нет, крыши над головой нет, на улице хлещет дождь. Все, что у него есть — телефон с почти севшей батареей и одна-единственная возможность. Но он набрал Арсену. Надеялся, что тот спасёт его от неминуемого грехопадения, позволит, по старой дружбе, переночевать в подсобке в кафе. На утро Слава мог бы выйти на смену, перебиться пока так. Это был бы его шанс на жизнь, хотя он пока не понимал зачем вообще такая жизнь нужна. Но пока он живой, ему нужно что-то есть и где-то спать. Пока он, по крайней мере, не решит что со всем этим делать. Пока не наберёт денег на билет. В один конец, куда угодно. — Даже не думай здесь появляться, умник! — Арсен сразу же начал на него орать. — Чтоб я тебя рядом с кафе и на километр не видел! — Но что… — коммуникация пьяному в стельку Славе давалась нелегко. — Что я такого сделал? — Ты соврал, — взорвался Арсен, — во-первых, то, что ты малолетка, а во-вторых… — А во-вторых? — переспросил непонимающий Слава. — А во-вторых, что ты клиентов обслуживаешь! Уж не знаю, как ты успевал… И где… — Но это и была моя работа, — возразил Слава. — И я вроде бы неплохо справлялся… — Слышать не хочу, с чем ты там справлялся! Сегодня в кафе заявилась твоя мать, искала тебя и устроила скандал! Заявила мне, что я тут устроил притон и торгую не шашлыками, а несовершеннолетними мальчиками! — прошептал Арсен испуганно. — Если об этом узнаёт хозяин, я…. В общем, чтоб я тебя никогда больше не видел, Михайлов, увижу, собственноручно придушу! Этот звонок окончательно решил судьбу Славы. На опустевшей шахматной доске ему оставалось сделать последний возможный ход. Он подумал про себя — если угадает цифры с первого раза, значит это знак свыше, и он поступает правильно. Но испытывать судьбу ему пришлось трижды — первый был недозвон, второй раз трубку подняла какая-то женщина, в третий вообще не подняли. Подойдя к фонарю, подняв вверх руки с зажатой в них бумажкой, Слава вертел её и так, и эдак, пытаясь угадать стёртые цифры, прислушиваясь к интуиции. В следующий раз повезло. — Привет, — раздался в трубке мягкий голос. — Да, да, я понял кто это. У меня записан твой телефон. Я просто ждал, когда ты сам мне позвонишь. Промёрзший до костей и вымокший Слава больше часа простоял под козырьком магазина — увидев, как на пешеходную улочку свернул чёрный, тонированный автомобиль, побежал к нему под дождём. Машина приветливо моргнула фарами. — Долго же ты меня мурыжил, — мужчина улыбнулся, когда Слава запрыгнул на сидение. На нем чёрная джинсовая куртка, кепка, спортивные штаны. Явно хорошее настроение, очевидно рад Славу видеть. — Ты весь мокрый, — сказал Гриша, оглядев его. Сразу же нажал что-то на приборной панели, и того обдало мягким, тёплым воздухом. — Извини…те, — промямлил Слава, пытаясь унять дрожь, но начал дрожать почему-то сильнее, хотя в салоне было тепло. — Ничего. И давай сразу на ты, — сказал Гриша безапелляционный тоном. Он уже не просил, он спокойно устанавливал правила, по которым будет происходить их дальнейшее взаимодействие. После того, как Слава сам позвонил, он словно автоматически своим согласием под всем подписался. — - Плохой день? — спросил мужчина, заметив и синяк, и грязную, мокрую рубашку с кровавым пятном. — Ну да, не очень, — выдавил Слава и зачем-то добавил: — Самый плохой. Худший в мире. — Бывает, — усмехнулся мужчина. — Куда ты хочешь, чтобы я тебя отвёз? — Мне всё равно, — Слава устало откинул голову на сиденье, уставился пустым, невидящим взглядом на стекло, по которому бежали дорожки падающей с неба воды, и замолк. — Домой? — машина почти бесшумно тронулась, заскользила по дороге вперёд. — Нет, — попросил Слава. — Только не домой. — Тогда ко мне домой? — предложил Гриша. — Давай, — обронил Слава. — Можно. Какое-то время они ехали по ночному городу в полной тишине, не считая тихой музыки, пока Слава не прервал это молчание. — А у вас… У тебя есть что-нибудь выпить? — ему казалось, что от часового стояния под дождём он окончательно протрезвел. Реальность снова сделалась невыносимой, несмотря на то, что физически он явно находился сейчас в лучшем месте. — Возьми в бардачке, там есть что-то, — предложил Гриша. Там нашлась початая бутылка «Хэнесси», и Слава, задрав голову, присосался к горлышку. Благородная жидкость начала быстро исчезать. — Эй, полегче, — усмехнулся мужчина, но, увидев, что Слава останавливаться не собирается, пока не выпьет всё, отнял у него бутылку. Удалось ему это с трудом, потому что Слава вцепился намертво, надеясь успеть напиться до того, как они доедут до места назначения. Немного виски пролилось Славе на колени и на скользкое, кожаное сидение, а саму бутылку Гриша откинул на заднее. — А может что-то покрепче есть? — не сдавался Слава. Он вытер губы и подбородок и с надеждой, даже мольбой, посмотрел на мужчину. — Покрепче? — Гриша нахмурился. — Ты наркотики имеешь в виду? Даже не думай это дерьмо употреблять. Я сам никогда и тебе не позволю. И самый худший в мире день не повод предаваться слабостям и рушить свою жизнь. — И это мне говорит барыга, — хмыкнул Слава. — Может, я твой потенциальный клиент? Зачем так сразу отговаривать? — Во-первых, не барыга, а бизнесмен, — поправил Гриша, усмехнувшись про себя на ту наглость с которой Слава мог позволить себе с ним говорить. — А во-вторых, что с тебя взять, «клиент»? Чем ты можешь расплатиться? Меня интересуют клиенты куда более платёжеспособные. — Типа мальчиков из богатых семей, которые первый раз попробовали на школьной вечеринке, а после, подсев, понесли тебе деньги родителей? — язвительно спросил Слава, вспомнив то, как у Глеба всё начиналось. — Это не единственный мой бизнес, если хочешь знать, и давай больше не будем о работе? — твёрдо прервал его Гриша. — Хорошо, — Слава утопал в кресле, глядя на мелькающую за передним стёклом дорогу. — Куда ты меня везёшь? В гарем? — Гарем, — засмеялся мужчина. — Нет у меня никакого гарема. Везу тебя туда, где ты сможешь привести себя в порядок и отдохнуть. — Там будет ещё кто-нибудь? — в глубине души у Славы мелькнуло опасение, что его могут привести в какой-нибудь загородный дом, где собралась толпа любителей поразвлечься, где его пустят по кругу и будут мучить до утра. — Может твои друзья или какая-то компания? — Никого там нет, что за фантазии? — Гриша бросил на него удивлённый взгляд. — Раньше там жил мой бывший, но теперь там никого нет. — Вы расстались? — вырвалось у Славы. — Давно? — Где-то полгода, — спокойно ответил Гриша. — Он стал… Как бы это объяснить… Слишком взрослым что ли. Мне нравится мальчики вроде тебя. Тебе же сколько? Шестнадцать? — Шестнадцать с половиной, — поправил Слава. — Ну вот. Ещё год, два — а дальше мне уже не так интересно. Нравятся мне такие вот маленькие беспризорники, такой уж у меня вкус, — Гриша снова бросил быстрый взгляд на Славу, оглядел его с головы до ног. — Я не беспризорник, — обиделся Слава. — У меня мама есть. — Знаю, я уже кое-какие справки навёл. Мама есть, но возвращаться домой ты не хочешь, правильно? — Да, — Слава пьяно мотнул головой. — Значит ты его бросил? Бывшего своего? Когда ему исполнилось — сколько? восемнадцать? — Что-то вроде того. Побольше. Мы долго были вместе. Ему двадцать почти, — на миг смешался Гриша, но тут же добавил более уверенно: — Мы изначально так договаривались. Я бизнесмен, поэтому мыслю в категориях договора. Я сразу изложил ему все условия, потому что терпеть не могу обман — я за чистую сделку. Он получил то, что должен был — я оплатил ему нормальный универ, подарил тачку, квартиру. В минусе он не остался. Не моя проблема, что он успел влюбиться. Я его предупреждал. — Грустная история, — сказал Слава тихо. — Совсем нет. У него же ничего не было, я его буквально на улице подобрал. А теперь… — А теперь у него нет тебя. — Давай не будет об этом, — отсек Гриша очередную тему. — Я просто хотел, чтобы ты знал, что я и тебя в этом смысле не обижу. Я могу позаботится о тебе. Ты только не влюбляйся, — мужчина засмеялся и уже совершенно по-хозяйски провёл Славе ладонью по бедру. Тот внутреннее содрогнулся от этого прикосновения, но вида не подал. — Да уж постараюсь, — процедил Слава сквозь зубы. Когда они въехали на подземный паркинг, Гриша кивнул в сторону стоящей напротив его парковки новенькой белоснежной «BMW» и спросил горделиво: — Нравится? — Угу, — буркнул Слава, едва на неё взглянув. — Твоя будет, — пообещал Гриша. — Если мы, конечно, понравимся друг другу. Квартиру сейчас посмотришь, думаю тоже зайдет. Ну и деньги, разумеется, на всякие мелкие расходы — это само собой разумеющееся. Он вышел из машины, Слава выполз следом. Он сильно недооценивал свое опьянение — если на улице, в холоде и под дождём, он ещё как-то держался, то в салоне его совершенно развезло, и сейчас Слава еле стоял на ногах. Держался за ручку двери и смотрел на тачку напротив, возле которой крутился Гриша, рассчитывающий его впечатлить своей щедрости. Наверное, он полагал, что, Слава, услышав сколько всего ему сулят, сразу же потечёт и с него трусы слетят автоматом. Что же, не стоит потенциального спонсора разочаровывать, надо дать ему такую реакцию, которую он хочет. Но Слава, у которого в данный момент эмоциональный диапазон чувств был не шире, чем у зубочистки, смог только промямлить что-то вроде: — Вау, охуенная машина. Ты такой… Богатый. Гриша внимательно посмотрел на него, оценил его состояние. — Пойдём, — холодно сказал он. — Поднимайся. И Славе, который только присел на корточки возле машины, пришлось сгрести себя в кучу и снова принять горизонтальное положение, что далось ему с огромным трудом. Пошатываясь, он зашёл в лифт — Гриша пропустил его вперёд себя — и там облокотился на стеночку. Лифт был зеркальный, все четыре стены — везде зеркала, и Слава зажмурился, чтобы не видеть то, какие у него глаза — заплаканные, несчастные, бездонное горе, и то, какой похотливый взгляд у Гриши — желание, нетерпение, интерес. — И часто ты так покупаешь парней? — спросил Слава. — Гораздо реже, чем мне того хотелось бы, — признался Гриша. — Я слишком долго тебя ждал. Но я был уверен, что ты позвонишь, котёнок. Слава прикусил губы, чтобы не потребовать никогда, никогда и ни за что его так не называть — какая уже разница? Глеб его так называл — и что с того? Называл и тут же врал ему, говорил, что любит больше жизни, говорил, что трезвый. Да много чего ещё говорил. Когда они переступили порог квартиры, Слава решил, что не стоит тянуть — тем более, что Гриша не включил свет, а просто прикрыл входную дверь за ними. Слава повернулся, замялся, не зная, что в таких случаях делать, качнулся вперёд, уткнувшись мужчине носом куда-то в шею, и начал суетливо шарить, пытаясь расстегнуть ему ремень. — Что, так сразу? — усмехнулся Гриша, отцепляя от себя его руки. — Прямо на пороге? Нет. Ты очень сильно пьяный, малыш, — мужчина погладил его пальцами по щеке и вниз, по подбородку. Кожа у Славы была влажная, но уже не от дождя, а от пота, и горячая, словно у него температура и лихорадка. — Нет, — Слава мотнул головой в сторону, уходя от этой ласки, и подумал — «недостаточно пьян, к сожалению». — Я осознаю все, что происходит. Я хорошо обдумал и решил. Я не буду потом жалеть и всё такое. — Похвально, что ты там что-то решил, но меня совершенно не возбуждают чужие страдания, чтоб ты понимал. А ты сейчас страдаешь, очень. Это видно, малыш. — А у тебя есть ещё выпить? — спросил Слава. Он совершенно не собирался обсуждать свои страдания с Гришей, не хотел об этом говорить. Отцепился от мужчины и направился в комнату, которая, судя по всему, служила гостиной. Он бы направился сразу в спальню, но боялся заблудиться в незнакомой квартире. — Слушай, у меня нет ни малейшего желания ебать пьяное полумёртвое тело, если что, — Гриша прошёл вслед за ним, включил нижний, приглушённый свет. — Это не по моей части и не мой вкус. — Да мы немножко, я с тобой за компанию, — Слава попытался улыбнуться, а сам про себя уже бесился с того, сколько у Гриши условий и нюансов. Ему надо было срочно выпить, потому что на трезвую голову осуществить то, что запланировано — лечь в постель с вот этим вот, совершенно чужим ему человеком — было невозможно. — Только если немного, — Гриша быстро намешал ему какой-то коктейль из содержимого шикарного бара, который занимал целый шкаф — что-то крепкое, что-то сладкое, содовая, лёд. Налил себе чистый виски в высокий стакан, сел на диван и похлопал по месту рядом с собой. — Присаживайся. Слава уже заметил, как Гриша говорит — он не предлагает, он раздаёт распоряжения. Игра возможно только по его правилам. Но Слава и не собирался сопротивляться. Снял с себя промокшую олимпийку, взял свой коктейль, присел рядом. — Поближе, — скомандовал мужчина и махнул в его сторону рукой. Слава придвинулся. Рука с крупным, тяжёлым браслетом и широким кольцом опустилась на его плечо, легонько сжала. — Давай за твоё будущее? — предложил Гриша, поднося к его бокалу свой. — Квартира тебе понравилась? Понравится, я уверен. Тут очень красивый вид из окна — из спальни. Панорамное окно, весь город у твоих ног… — Зачем ты это делаешь? — перебил его Слава. — Я имею в виду… Это же столько не стоит. Можно было гораздо дешевле купить. А ты все это… Машина, хата… Образование. Зачем? — Ну мне нравится помогать, — самодовольно улыбнулся Гриша. — Нравится влиять на чужую жизнь, рулить чужой судьбой. Нравится, что так ты меня никогда не забудешь… — А если тебе нравится помогать, то, — Слава опрокинул свой стакан залпом и решительно продолжил, — ты мог бы лучше помочь не мне, а… Одному человеку? Мне вообще-то ничего не надо, ну только, — Слава вдруг вспомнил, что ему по-прежнему негде жить, — типа крыши над головой, но я могу жить где угодно, я совершенно не привередливый. Гриша, который до этого улыбался и вообще выглядел более-менее приветливым и милым, внезапно посерьёзнел, а взгляд его вдруг сделался холодным. — Кому это помощь нужна? Твоему парню? — Откуда ты знаешь? — растерялся Слава. — Я ж видел как тебя кто-то каждую ночь после работы встречает, так и узнал. — Ты следил за мной? — переспросил Слава ошарашено. — Да просто проезжал мимо, — Гриша снова улыбнулся, демонстрируя ровные, белые зубы. — Хотел тебя после работы подобрать, но ты был каждый раз не один. Славик, он наркоман. Ты же, надеюсь, в курсе всего? Он сделал такой акцент на слове «всего», что Слава понял, что и Гриша в курсе этих дел. Все в курсе, наверное, целый свет, последняя собака на районе — кроме, разумеется, Славы. Ему на секунду даже стало смешно с того, насколько он был глупый и слепой, с того, насколько глупо эта их чистая любовь, наверное, смотрелась со стороны, но это только на мгновение. Почти сразу же на него снова обрушился мрак — уже привычный, но от того не менее страшный. Все чувства сковало отупляющее равнодушие — какая разница кто и что думал? Он уже опустился на самое дно, ему тут нечего терять. — Да, я в курсе всего, и ему нужна помощь, но только он мне больше не парень, — с вызовом сообщил Слава. — Сочувствую. — Не стоит. — Тогда зачем тебе ему помогать? — резонно спросил Гриша. — Просто… Я не знаю. Я… Не хочу, чтобы с ним что-то случилось. Я очень боюсь этого, — выпалил Слава. Даже в этой тёплой квартире на мягком диване ему было так холодно, что он с трудом мог говорить, не клацая при этом зубами. При одной мысли, что с Глебом что-то может случиться, в голове сразу начали вспыхивать какие-то жуткие картинки, а ужас от того, что его до безумия любимый человек может сгинуть, а он даже не будет знать когда это случилось и где, не сможет ничего сделать, как-то помочь и повлиять, заставил сердце болезненно сжаться. Что бы он ни сделал, кем бы он ни был, как бы хуево с ним не поступил, Слава просто не может допустить, чтобы с ним произошла какая-то беда. — Малыш, я сам занимаюсь этой хуйней, торгую, но по-крупному, ты же знаешь, — начал говорить Гриша, и в голосе его послышались нотки жалости. — Я слишком хорошо знаю, кто такие наркоманы. Это не люди вообще. Они мать родную продадут как нехуй делать. Ты за него просишь, а он при первой возможности продаст и тебя. И ещё, малыш… Мне не особо приятно это говорить, да и тебе, наверное, неприятно такое слышать, но тебе достался какой-то совершенно конченный. — Ну и что, — упрямо ответил Слава. — Какая разница. Мы не вместе и никогда больше не будем, но ему все равно нужна помощь. И ему больше некому помочь, кроме меня. У него никого нет на целом свете. — Давай потом об этом поговорим, котенок, — Гриша взял из его трясущихся рук почти пустой стакан и отставил в сторону. — Когда ты будешь в адеквате, трезвый, когда ты успокоишься, хорошенько над всем подумаешь, освоишься в новой жизни, тогда и поговорим. А сейчас сходи в душ, погрейся. Ты весь дрожишь. Слава кивнул и послушно встал. Он расценил эти слова Гриши по-своему — решил, что тот дал ему понять, что настало время заняться тем, ради чего его сюда привезли. Это казалось логичным — сначала Славе нужно выполнить свою часть сделки, а потом уже просить о чем-то. Наверное, так и это обычно и происходит. Он понимал, чего от него ждут, трезво расценивал, вроде бы и сам хотел, но всё равно стоял под душем целую вечность. Ему не нравилось, что он с этого явно трезвеет, но продолжал оттягивать время, откладывая неизбежное. Слава старался не думать ни о чем, держать голову пустой максимально, какой она бывает сразу после того, как что-то употребишь. Ему сейчас нужно было превратиться в бездушную куклу, ни за что не переживать, ничего не чувствовать, не понимать, что будут с ним делать. «Я привыкну, — говорил он, глядя в проблеск собственного отражения в запотевшем зеркале. — В этом ничего такого нет, ничего ужасного. Всё равно лучше, чем… Чем что угодно». Вернуться домой он не мог, быть с Глебом тоже. Жить на улице и стать кем-то вроде Глеба? Нет, лучше уж продаваться с одним. Тем более Гриша уж точно не худший из любых вариантов, он может быть милым и в постели, наверное, довольно ласковый. Слава снова провёл ладонью по стремительно запотевшему от кипятка зеркалу. Посмотрел в свои остекленевшие глаза, в которых, казалось, навсегда застыли слёзы, и, прежде чем идти, решил, что должен попрощаться с собою прежним. Открыл дверцу зеркального шкафа, нашел там ножницы и, взявшись за прядь (волосы сильно отросли за лето и теперь легко собирались в хвостик), безжалостно её отрезал. Когда он вышел в гостиную, там по-прежнему царил уютный, интимный полумрак, но теперь ещё тихо играла музыка. Гриша сидел, развалившись на диване, попивая свой виски и копаясь в телефоне. При виде Славы, на котором из одежды было только полотенце на бёдрах, он телефон сразу же отложил и стакан отставил. Слава смотрел куда-то в пол, лицо его закрывали обстриженные волосы, которые теперь превратились в густую чёлку. Переминался с ноги на ногу в нетерпении, надеясь, что все случится как можно быстрее и как можно быстрее же закончится, но Гриша как назло медлил. «Чего он ждёт, чего ему ещё надо?» — возмутился про себя Слава и, чтобы развеять последние сомнения, если таковые у Гриши имелись, касательно его появления в костюме Адама, он развёл полы полотенца, и оно упало к его ногам. На этот раз Гриша среагировал — он подошёл близко, почти вплотную, присел, поднял с пола полотенце и прикрыл им Славу. — Все это, конечно, прекрасно, малыш, — сказал Гриша, плотоядно оглядывая его обнаженный торс, на котором поблескивали в свете ночника капельки воды. — Да вот только ты сейчас не в том состоянии, чтобы тебя трахать. Я мог бы этим воспользоваться, но не хочу. У меня, знаешь, тоже есть принципы. — Я в нормальном… — прошептал Слава дрожащими губами. — Нормальном состоянии. Давай. Я согласен. Я готов. Все же хорошо. Ему хотелось покончить с прошлым, окончательно с Глебом порвать, сжечь все мосты. А это можно было сделать, как он считал, только изменой. — Ты волосы себе резал, малой, ты сейчас явно не в адеквате, — усмехнулся Гриша, ероша его все ещё мокрые пряди. — Ну не вены же, — буркнул Слава. Он слегка оттолкнут Гришу от себя, вытащил из его ослабевших от хоть и скрываемого, но очень сильного возбуждения, пальцев, полотенце, и, снова оказавшись полностью обнаженным, взял руку мужчины и уверенным жестом положил себе на грудь. Он видел, как у Гриши загорелись глаза, как он кусает губы, разглядывая его, и своего взгляда не отвёл. Взгляда, который пытался красноречивее слов убедить мужчину в том, что ему сейчас это необходимо. Не в силах дольше игнорировать такой явный призыв, Гриша слегка наклонился, желая коснуться губами его лица, а Слава не выдержал, вздрогнул, отстранился. В последнюю секунду решительность его подвела, он явно переоценил свои возможности. Но все-таки он не собирался отступать. Положил руки Грише на плечи, встал на цыпочки и сам поцеловал его в губы. И почти сразу после этого опустился вниз, на колени.