Ничто не проходит бесследно

Шрамы

Шрамы — это всего лишь другие формы памяти.

      Голд достаточно крепко спал, как вдруг в его сознание ворвался крик, сделав его мирный сон кошмаром. Женский истошный крик словно вернул его в те времена, когда болела жена. Мужчина встрепенулся, включил светильник, огляделся. Это Реджина кричала во сне. Голд даже не сразу взял себя в руки. Кошмары уже давно не возвращались.       — Реджина, Реджина, проснись…       Подтянувшись на локтях, она полусидела на подушках и делала небольшие глотки из стакана, заботливо принесённого мужем из кухни.       — Я разбудила детей? — обеспокоенно спросила она, словно чувствуя вину.       — Нет, они спят, я проверил. Опять?       Реджина кивнула, а Кристиан забрался в постель и обнял жену.       — Я никогда не смогу забыть его лицо, — произнесла Реджина дрожащим голосом, — я забуду боль, и всё, что мне пришлось пережить, возможно, со временем тоже поблекнет, но его лицо…       — Я знаю. Бут помнит лица всех, на кого смотрел сквозь прицел винтовки, я — лицо человека, которого впервые убил на первом из дел. Такие вещи не стираются из памяти, просто однажды перестают ввергать нас в ужас, — тихо произнёс Голд, крепче прижимая её к себе. — И я не знаю, хорошо это или плохо.       Кристиан Голд и вправду не знал, где та тонкая грань, когда из борца с монстрами ты превращаешься в монстра. Когда те, чьи жизни ты отнял, больше не приходят к тебе во сне, и нажать на курок становится слишком просто, что это значит — что ты приобрёл профессионализм и научился «не пропускать через себя», или что утратил последнюю толику человечности? Главное — суметь остаться человеком, ради своей семьи.       Реджина вернула почти пустой стакан на прикроватную тумбочку и кончиком пальца тронула еле заметный шрам над губой.       — Болит? — спрашивает Голд, прикасаясь лёгким поцелуем.       — Ноет каждый раз, когда вспоминаю Стефана Сальваторе.       

***

      Реджина была не единственной, чей сон нарушил Стефан Сальваторе. Закутавшись в белый пушистый плед, Ребекка бродила по особняку, словно фамильное привидение. Над городом вновь бушевала буря — не таких разрушительных масштабов, конечно, но обитатели города, чьи воспоминания об урагане были ещё свежи, были в большинстве своём разбужены. Ребекку разбудил не раскат грома, а голос Стефана во сне, но после заснуть она уже не смогла. Где-то совсем тихо звучал голос Камиллы, она напевала Хоуп детскую колыбельную; даже спустя полгода после урагана малышка просыпалась по ночам, если за окном была непогода.       С кухни послышались шаги. В тусклом полумраке свечей, зажжённых в холле, она увидела брата. Тот со стаканом молока поднимался наверх и почти уже прошёл мимо.       — Сестра? Тебя тоже буря разбудила?       — Я думала, ты не заметишь, — она стояла, облокотившись спиной на одну из колонн.       — Что-то случилось?       — Ты же знаешь, я боюсь грозы с детства, ещё и Стефан приснился, — дёрнула она плечом, словно сообщая нечто обыденное.       — Понятно, — кивнул Клаус, тоже восприняв эту новость, как заурядную, — хотя подожди. — Он спустился со ступеньки. — С чего бы?       Ребекка пожала плечом, улыбнувшись той самой немного растерянной детской улыбкой, узрев которую, Клаус был согласен на всё.       — Идём-ка, — он махнул рукой, призывая её к себе и вспоминая, как давно они не говорили друг с другом. — Я отнесу молоко дочери и побуду с тобой, как в детстве. Буду держать тебя за руку.       — Ник, мне двадцать пять, — усмехнулась она, поднимаясь по лестнице.       — Для меня тебе всегда шесть.       

***

      Ребекка забралась под одеяло, а брат сел рядом и обнял её. И здесь, у него на груди, она нашла покой и защиту от грозы, от пугающего мира за окном и от монстра, что приходил во снах. Брат снова рядом, и ей будто снова шесть лет.       — Может, сказку мне расскажешь? — усмехнулась блондинка.       — Серьёзно? — брови Клауса стремительно взлетели вверх. Он, усмехнувшись, поцеловал её в висок и спросил уже серьёзным тоном: — Может, ты мне расскажешь?       — Что?       — Ты скучаешь по нему?       — Кому? — произнесла Майклсон, поймав себя на мысли, что до сих пор их диалог состоял из одних вопросов и не было дано ни одного ответа.       — Может, хотела бы его найти?       — Да. Чтобы спросить, что он чувствовал, когда Реджина просила пощады. Что чувствуют палачи, когда слышат мольбы своих жертв, Ник?       Клаус внимательно посмотрел на сестру, пытаясь разглядеть в ночном полумраке самые мелкие детали. Круглые щёки, очаровательный носик — воистину кукольная внешность, но вот глаза… Большие зелёные глаза, они никогда не были пустыми и стеклянными, как у куклы, в них всегда бушевали искры пламени, загасить которое никто не сможет — он не позволит. И вот сейчас она смотрела прямо ему в глаза, во взгляде горел огонь, и нужен был немедленный ответ, совсем как в детстве, когда в пять лет она всё спрашивала: «Почему трава зелёная?» Тогда у него не было вразумительного ответа, и теперь тоже, поэтому Клаус ограничился простым:       — Не знаю, можно было бы спросить отца, но увы, — мужчина погладил сестру по голове. — Я знаю, ты любила его. И я всегда хотел, чтобы ты была счастлива, так же сильно, как и боялся, что кто-то станет важнее меня. Я забрал тебя из Чикаго и увёз от него, потому что мне было страшно, что он навредит тебе, а я просто не успею на помощь.       — Знаешь, я и вправду любила Стефана, и сначала я ужасно злилась на тебя. Когда ты выгнал меня, я поехала за ним и застала с его Кэтрин, а позже и вовсе выяснилось, что ты был прав.       — Я хотел бы ошибаться.       — Ладно, иди, — произнесла она, нехотя выбираясь из братских объятий.       — Я сегодня никуда не пойду, ты будешь спать, а я — охранять твой сон. Ты должна знать, Ребекка: сколько бы тебе ни было лет, сколько бы у меня ни было детей и женщин, ты всегда будешь важна для меня, и в моей жизни никто не займёт твоё место.       Ребекка снова положила ему голову на грудь, устраиваясь поудобней, и протянула правую руку, чтобы выключить свет. Из-под рукава выглянул шрам, что остался после перелома руки.       — Главное, что он не сломал тебя, — произнесла Ребекка, погружая комнату в темноту.       Сестра уснёт, и Клаус, положив её голову на подушку, всю ночь проведёт в кресле у кровати, думая о том, что за один только шрам на её теле и тысячи смертей для Эстер и Майкла было бы мало.       

***

      Они все считали его чудовищем, но он был такой же жертвой, просто, в отличие от них, он не сумел остановиться на грани. Ему не для кого было становиться лучше. Сегодня, как и те, кто увидел его во сне, Стефан Сальваторе проснулся от кошмара.       Маленький мальчик со светлыми глазами бежит за своей матерью.       — Мама, не уходи!       Малыш падает и успевает ухватиться за подол её юбки. Женщина брезгливо вырывает его из рук сына, обещая вернуться, но уже тогда что-то подсказывало шестилетнему Стефану, что мама лжёт. Лили Сальваторе ушла с гордо поднятой головой. В те времена редко кто осмеливался уйти от мужа, тем более от влиятельного тирана, и Лили была в высшей степени довольна собой.       Тот момент, когда он пытался остановить маму всеми доступными шестилетнему мальчику способами, и её гордый взгляд навсегда застыли в памяти Стефана и возвращались в кошмарах.       Вот только если Ребекка и Реджина находили покой в объятиях любимых, Стефана после пробуждения среди ночи ждали только темнота и пустота — ведь даже Деймон покинул его.       В тот день, когда мать навсегда скрылась из виду, и Стефан остался один на один с огромным миром, кто-то вдруг обнял его за плечи. Сальваторе обернулся и увидел старшего брата.       Одиннадцатилетний Деймон был выше брата. Присев на корточки, он обнял его. Стефан, уткнувшись носом в плечо, всхлипнул и прошептал:       — Я не буду плакать, я же мужчина…       — Тебе всего шесть. Можешь плакать, если хочется.       — Ты никуда не уйдёшь? — спросил мальчик, ещё раз всхлипнув.       — Никуда, — Деймон отрицательно покачал головой, — я смогу тебя защитить, обещаю.       И Деймон честно выполнял своё обещание целых пятнадцать лет. Он отвечал за все проделки Стефана, которые привели бы отца в бешенство. Он всегда принимал удар на себя. Отец бил его, тушил об его тело сигары и каждый раз выдумывал новый способ изощрённых издевательств.       Деймон сносил всё стойко, пытаясь защитить Стефана от тьмы. Он сам погряз в ней, и ладно бы жертва была не напрасной, только это не помогло, и однажды Сальваторе-старший принял самое сложное в жизни решение.       — Как ты решился бросить его? — спросила Ребекка той ночью, когда они оба вернулись за возлюбленными, но остались не у дел.       — Я не бросал его, просто принял решение не тонуть вместе с ним, — пожал плечом Деймон.       Деймон выплыл — Стефан пошёл ко дну. Он ненавидел женщин с тех пор, как его бросила мать, а после того, как его покинул тот, кто обещал, что не уйдёт, ради блондинки из Мистик-Фоллс, ненависть усилилась в разы.       

***

      Кэролайн осторожно и нежно прикасалась к обнажённой груди мужа губами, как раз там, где отец-тиран оставил шрамы.       — Они уже не болят, ты залечила их, — он поднёс её руку к своим губам.       Кэролайн лежала на животе, положив подбородок на грудь мужа. Он запустил пальцы в её волосы и просто любовался. Её щёки ещё пылали жаром недавнего наслаждения, она ещё пахла любовью, сексом, им…       Сальваторе был тем, кто полностью опровергал теорию о правильности ожидаемого выбора. В его случае самым верным из всего многообразия оказался самый неожиданный выбор. Отчасти из-за неё он тогда решил навсегда разорвать кровные узы, что казались ему нерушимыми, и не ошибся. Нет, дело даже не в том, что он любил её сильнее своего брата, а в том, что из них двоих её ещё можно спасти.       Сальваторе навсегда усвоил урок, оставленный ему предательницей-матерью: если нельзя спасти всех, выбери того, с кем спасение ещё возможно.       

***

      Шрамы, оставленные близкими людьми, остаются с нами, даже когда их авторы исчезают из нашей жизни, но со временем мы забываем и о них. Они затягиваются, их залечивают те, кто рядом. Но спустя много лет они снова начнут зудеть болью, стоит тем, кого бы мы предпочли никогда не видеть, явиться из наших кошмаров в нашу реальность…