Цветок папоротника

***

      Ещё не так давно можно было встретить на Руси обычай, что соблюдался на протяжении тысячелетий и уходил глубоко корнями в прошлое. Люди в то время жили на стыке язычества и христианства, когда одна вера еще не ушла из сердец людей, как нечто родное, привычное, а другая уже успела покорить своим величием и простотой исполнения обрядов. Перенимали из обоих самые близкие душе мотивы и обряды с ритуалами, создав свою веру, которая была величественна, но крайне жестока. Люди верили, что именно таким сочетанием смогут расположить по отношению к себе как нечисть, так и светлых созданий, самого Бога. Или богов. Тут уж опять-таки каждый человек выбирал для себя сам, это не имело особого значения, так как в каждой, даже самой маленькой деревушке можно было найти своих единомышленников, а в области уже церкви или же места для проведения тех ритуалов, которые вписывались в видение самой религии в целом. Словом, своего рода анархия, которая приводила к зачастую непоправимым последствиям.       Но они всегда сходились в одном — в самом главном ритуале года, в ходе которого решалась судьба всего простого люда. Ведь всю знать, живущую в достатке, совершенно не волновали проблемы тех, кто стоял в подчинении. Более того, они же и до того непростую жизнь крестьян и мелких чинов усложняли еще больше в угоду себе.       Сам же Ритуал заключался в том, что в ночь перед праздником, что ныне зовётся ночью Ивана Купалы, простой народ собирался со всех селений области, а то и того больше, к озеру и свершал последовательную чреду действий.       Чаще всего выбирали то озеро, что считалось волшебным — легенды и поверья накладывались на местность, открывая врата в Навь. Тогда-то нечисть выходила на берег в виде большого скопления мавок, и утаскивали они всех девок и юнцов, что осмелились окунуться в их воды или хотя бы пройти мимо. Завлекали по-разному: голоском своим, песнями, сотнями обещаний и прочим, что могло бы заставить человека взглянуть на них, а дальше уж дело за малым было. Люди, что смотрели мавкам в глаза вмиг теряли всякую волю и слепо заходили в воду, откуда выбраться уже не могли, становясь бесцельно бродящими душами, забывавшими свое прошлое и не имевшие никакого будущего. И так продолжалось до определенного момента.       Но со временем люди поумнели и стали отправлять к этим вратам девушку или юношу пригодного возраста, который, к слову, также выяснили опытным путем. Говорили, что таким образом они уважают всех жителей иных миров и хотят жить в мире. Иногда даже записки к шее или запястью жертвы прикрепляли с ласковыми, правильными словами, чтобы умаслить еще лучше. Только вот и темные божества, а проще — нечисть, стали хитрее. Если выбор народа им нравился, не губили они души весь год. Совращать — совращали, это же выбор был каждого человека — поддаваться желанию или нет, но насильно не губили никоим образом. А вот если жертва им была не по душе, то год выдавался на редкость паршивым: постоянная засуха, неурожай, голод, болезни, пожары, множество смертей. Словом, катастрофа на катастрофе, которая со временем была только хуже. Однажды все дошло даже до того, что с царём что-то неладное приключилось, а у того наследников вообще никаких не было. Но тогда, слава Всевышним, обошлось все без трагедии государственного масштаба.       Один год — во власть тьмы отдавали девушку, другой год — юношу. Мало какой родитель хотел своему чаду подобной смерти, рабочие руки в семье всегда нужны, но и обречь на гибель других было невозможно, тоже ведь чьи-то дети. С большим почетом и любовью собирали жертвенный дар в последний путь, пытаясь компенсировать таким образом всё то, что не успел прожить человек.       Вот и в этом году приключилась беда, неурожайным он оказался: засуха, не ладились и торговые связи — потому на подношение божествам была особая надежда, словно луч солнца в сгущающейся тьме. Без хороших запасов многие не переживут зиму, а оставшимся работать придется в разы усерднее. Впрочем, это было ещё не самое страшное, рабочую силу можно и найти, а найдешь ли ты замену близким и родным, которые будут угасать на твоих глазах? Такую пытку мало кто вынесет, так что к нехватке силы добавятся еще и морально нестабильные люди. А с такими ничего хорошего не жди.       Тяжкая доля тех, чьи дети достигли того возраста, когда имя их станет зерном в беспощадных жерновах жребия и будет стёрто с лица земли. Всё ждали, что выбор падёт на девицу в этом году, но старейшина, самый уважаемый и самый старший в округе, заметил, что удача сопутствовала тем годам, когда вода поглощала юношу, а не девушку. И потому он настоял на своём, указав, что в прошлый год обряд был выполнен неполно, вот и постигло их несчастье, да и мальчишка был, прямо сказать, не самым лучшим кандидатом на эту роль. Возмущению родителей, чьи чада практически вышли из возраста юнцов, меньше года оставалось, когда страшный жребий минует их, не было предела. Но делать нечего, пришлось покориться воле старейшины.       Да только и тут вышло не так, как тому следовало быть, как-то уже устоялось. Рассудив, что это подношение темным божествам является практически последней надеждой на спасение от голода и несчастий всей области, старейшина выбирал не случаем, а из соображений красоты и молодости. И уже через краткий срок под отчаянный плач матерей выбрали среди всех юношу из фамилии Янковских. Звали его Иваном. Юноша был не по годам красив, во внешности даже местами прослеживались аристократические черты, его уму позавидовали бы многие сверстники и не только, но вот родился он не в то время и не в той семье. Будучи простым крестьянином, у него не было возможностей для развития, а вся судьба крутилась вокруг двух вещей — создать семью и пахать до самой смерти. Так себе перспектива, если честно. А потому принял он свой рок поначалу более чем спокойно, будучи полностью уверенным в том, что там, за границей Яви, его ждет нечто большее.       — Время не ждёт. Прощайтесь, — проговорил старейшина, глядя на родителей избранного парня. Те были несчастны, глубоко несчастны. Единственного наследника семьи забирали для фактически добровольного утопления. И если отец пытался держать себя, то у матери получалось это с каждой минутой всё хуже и хуже.       — Мама, папа, не плачьте по мне. Все делается к лучшему. Только Лизу берегите, пожалуйста, — с грустной улыбкой проговорил Ваня, прощаясь с родными, и тут же угодил в последние в его жизни объятия. Тут-то уже и появились первые зачатки сомнения в правильности всего происходящего, но юноша их старательно отметал в сторону за ненадобностью.       Старик вздохнул, из года в год выбор давался все тяжелее и тяжелее, но ради жизни одного человека рисковать благом всей округи было верхом глупости. Тем более когда и так уже померло больше трети в каждой деревне области. Он скорбно склонил голову и повернулся к толпе, чтоб отдать самым уважаемым женщинам указания, касаемо дома. По традиции, возле выбранного озера за неделю до празднества выстраивали небольшую избу. Там и поселялся избранник.И строго-настрого запрещали общаться с кем-либо, кроме как с женщинами преклонного возраста, которые помогали подготовиться к ритуалу. Верили, что так никакого дурного сглаза избранник не получит, а мысли за время нахождения в доме не затуманятся чем-то неподходящим.       В этом доме совсем возле воды и на берегу, возводились две лестницы. Одна — вход в избу, направлена к деревне и украшена была скромно. Окон с этой стороны не было. Она символизировала ту точку невозврата, которую избраннику придется пройти. Как только жертва закрывает дверь в избу с этой стороны — обратного пути больше нет. Это знаменовало конец земной жизни. Другая — выходила к воде и спускалась до самого дна. Возле нее вырезали большие окна до пола и вставляли в них тончайшие пласты прозрачной застывшей смолы. Вид этой лестницы был величественный, символизировал собой новый виток жизни за гранью реальности. Жизнь души. По ней разрешалось спускаться избраннику только в воду и недолго плавать в озере. Считалось, что так он привыкнет к своей дальнейшей судьбе, смирится с тем, что уже ничто его не спасет, и ничто не поможет. Да только мало кто действительно после этого успокаивался. Все же выбирали совсем еще юных детей, которые жизни не видывали, а уже должны были с ней расстаться и шагнуть в неизвестность. Страшно было.       После прощания с родителями старейшина взял юношу под руку и медленно повел к избушке, по пути наставляя и успокаивая, а также давая насладиться последними моментами его еще не обремененной серьезной ответственностью и опасностью жизни. Ваня в это время всеми силами старался запомнить каждое очертание домов, каждое лицо, мелькавшее по пути, каждое деревце и кустик. Пытался запечатлеть всё это у себя в голове так хорошо, чтобы потом, закрыв глаза, он смог всё вспомнить. И только лишь не оборачивался на родных, желая запомнить их улыбающимися, а не с покрасневшими глазами, которые были полны слёз и скорби о сыне, которого ещё даже не похоронили.        Уже в доме женщины быстро помогли сбросить мирскую одежду и одели в шелковую рубаху в пол, расшитую серебром да златом такого количества, что такое даже у самого царя можно было и не найти — всё темным богам угождали и подкупали.       — Правила знаешь? — спросила самая старшая и, не дожидаясь ответа, тут же начала коротко все пересказывать. — Из дома выходить можно только в воду, глубоко не нырять, далеко не заплывать. С людьми другими не разговаривать и не встречаться. От еды отказываться не смей. Остальное на свое усмотрение. Ясно?       Ваня кивнул и рассмотрел себя в зеркальце, что дала женщина. Для обычного крестьянина такое роскошное убранство было в новинку, даже дышать страшно. Но глаза горели азартом. Даже как-то забылось, что через сутки придется себя практически добровольно утопить. Невиданное ранее пробудило юношеский интерес, застелив полностью разум. Да только со временем эта пелена сойдет, женщина знала это, не в первый раз провожала жертв жребия в их последний путь, именно это её и огрубило, никаких чувств, никаких эмоций, иначе все пойдет крахом, а на кону для такого стоит слишком многое, особенно сейчас.       — Ладно, вроде бы все сказала. Еду тебе принесут чуть позже, но пока тут есть несколько яблок. Расческа и прочее в ларчике на подоконнике. Остальные убранства принесут уже непосредственно перед самим ритуалом, — в последний раз оглядев избранного, женщина кивнула своим мыслям и удалилась из избы с остальными прочь.       Оставалось просто ждать…

***

      Ближе к полуночи Янковский все же решился выйти из избы, чтоб окунуться впервые в озеро. Заодно сразу можно будет увидеть, примет ли вода его или нет. Или, как говорили в деревне, показать себя. Чушь ещё та, но все верили в это, искали для себя спасение.       Выйдя на небольшое крылечко, парень оставил за собой чуть приоткрытую дверь и, сменив расшитую рубаху на такую же шелковую, но без прикрас, вгляделся в воду. На удивление, она была кристально чистой. Казалось, что дна можно достать, едва к нему потянувшись.       — Ну здравствуй, озеро, — на выдохе проговорил Иван и, чуть приподняв полы рубахи, ступил на лестницу, постепенно спускаясь все ниже и ниже.       Вода быстро намочила шелк рубахи, и тот неприятно прилип к телу, да и тёплым озеро не назовёшь. В общем, мало приятного было в этом купании. Но буквально через пять минут вода будто согрелась, а рубаха перестала липнуть, появилось ощущение легкого течения, щекочущего все тело. Такое было совершенно несвойственно водоемам со стоячей водой, а потому могло значить лишь то, что озеро, как бы то не звучало, принимало будущее подношение. А если ещё и приглядеться, то можно было увидеть легкие зеленовато-синие огоньки, которые то и дело деловито сновали туда-сюда мимо Янковского.       Наплескался в воде Ваня только спустя час, когда вечерняя прохлада грозила вовсе заморозить верхнюю кромку озера. Тогда-то и пришлось подняться обратно на крыльцо и, сменив рубаху вновь, оставить мокрую на перилах, дабы та высушилась, а после уйти в дом.       Поужинав яблоками и принесенными ягодами, парень завалился на скромную кровать, а не простые полати или лавку, что были у большинства крестьян. Тут-то и пришла мысль о том, что все не так уж и плохо, как могло показаться сначала. Только вот, что будет потом? Об этом задумываться сейчас вовсе не хотелось.

***

      Следующий день не особо отличался от прошедшего вечера: купание, приемы пищи и множество наставлений от престарелых, и как их называли в деревне, мудрых женщин, которые время от времени приносили еду и проверяли состояние Вани. Интереснее стало под вечер, когда в избу стали приносить свечи, несколько видов массивных венков на выбор и сажу с румянами, чтоб лицо стало четче и не походило на смертную маску. Начались сборы.       Заботливая внимательность, с которой собирали Ивана продлилась несколько часов. На улице уже начало смеркаться. Свободные от хлопот люди стали разжигать костры и готовить мелководье возле избушки, усыпав водную гладь брусникой и листьями дикого папоротника. Увидев это, Иван не на шутку стал беспокоиться, наконец-то осознав, что еще час-два, и тело его будет грузной и бездыханной массой лежать на дне озера.       — Главное, ничего не бойся. Все самое плохое, что только могло произойти, уже произошло. Дальше будет проще, — попыталась успокоить тучная женщина Янковского, заметив его волнение. — Держи свечу покрепче, а глаза лучше закрой. Спокойнее будет. И иди вперед, не оглядывайся. Пути назад уже нет, дорогой мой.       Эти слова не особо внушали спокойствие, но пришлось все же покориться судьбе, принимая на голову массивный венок из различных трав, а в руки — свечу. Буквально через час основные торжества закончились, и пришло время подношения. Женщины зажгли одну свечу в обрамлении маленького венка на подоконнике, а другую у Вани в руках и отправили юношу за дверь, после чего вышли из избушки. Первая свеча, по поверью, должна была показать то, когда же избранный достигнет необходимой цели, а вторая — освободить своим огнем и светом дорогу от мелкой нечисти для избранного.       Выйдя из дома на все то же богато украшенное крыльцо, Янковский закрыл глаза и по памяти на свой страх и риск спустился по ступеням в воду. То ли он запамятовал, то ли дно действительно стало ближе, но погрузился он не больше, чем до пояса.       «Чертовщина какая-то…» — подумал Ваня и под грустные напевы с берега пошел по прямо в озеро.       Страх медленно сковывал его, а сознание услужливо подкидывало картинки с плачущей матерью, которые, как на зло, слишком хорошо въелись в память. Ещё немного, и всё кончено. И оставалось только надеяться на то, что жертва была не напрасно. Именно этой мыслью юноша всячески старался себя успокоить, сконцентрировавшись только на своих физических ощущениях — на мягкости дна, на прохладе воды.       «Не думай обо всём лишнем. Это всё сон, не более того. Я сейчас дойду до конца озера и проснусь...» — точно мантру повторял это Янковский, идя всё дальше под песни с берега, которые только усугубляли всю ситуацию.       Наверное, было даже лучше, что он не видел, как следом за ним сгущался не пойми откуда взявшийся туман, скрывая от посторонних глаз. Отныне он не принадлежал этим деревням и людям в целом. Отныне он целиком и полностью был под властью Хозяина Нави. Только вот сам Иван пока об этом не знал.