Спасаясь от худшего

      Ярко-огненный диск возвышается над горизонтом, зависнув высоко в небе, среди бескрайней лазурной глади. Где-то вдалеке грохочет гром, и еле слышно стрекочут сверчки; этот звук еще сильнее убаюкивает юношу, укутавшегося в свое цветное хаори и сладко посапывая. Вокруг ни души; только бескрайние живописные холмы, внушительные горные массивы, благоухающие кровоцветовые поля и бездонные озера — остров Ясоири, на котором остановились путешественники, был поистине прекрасен и красочен. Казуха любил это место за его неосязаемую безмятежность — возможно, это было острое чувство ностальгии; будучи еще ребёнком, он любил бегать вдоль побережья, собирая разноцветные ракушки, часами рассматривать бескрайние цветочные поля, или сочинять незамысловатые четверостишия, прогуливаясь под летним дождем.       Детская непосредственность, и так присущая молодому человеку, будто бы овладевала им полностью, когда он останавливался на острове своего детства. Звонкий, бесконечно искренний, смех, искрящиеся от восторга глаза — это был уже совсем не спокойный и рассудительный Казуха; это был маленький мальчик, светящийся от неведомого счастья, вдохновленный каждым мгновением.       И будто не было никогда бед и несчастий.       Будто не приходилось бежать от сегуната, сражаясь не на жизнь, а на смерть, страшиться каждой тени, не спать сутками в страхе, что именно сегодня ты плохо скрылся, выдал себя, и скорее всего тебя обезглавят. Будто бы ты не видел смерть своих товарищей, замечательных людей и не менее прекрасных бойцов, бок о бок стоящих с тобой на поле боя. Будто бы не приходилось бежать от самого себя.       Яркие солнечные лучи путались среди красной листвы высоких кленов; преломлялись, изгибались, но тем не менее достигали худощавой фигуры юноши, задремавшего под сенью. Тени создавали причудливые узоры, растягивались и ветвились в разные стороны.       Высокий блондинистый парень подошел к одному из деревьев, облокачиваясь на него, и насвистывая незамысловатую мелодию. В его руках был хворост, и несколько диких чернильных ягод, растущих исключительно в этих местах. Взгляд пронзительных аметистовых глаз заинтересованно пробежался по Казухе, рассматривая того, и уголок губ юноши изогнулся в еле заметной улыбке. Он кинул хворост около потухшего костра и подошел к спящему парню. — Подьем, Соня! — Юноша склонился к уху Казухи и громко крикнул. — Уже полдень. Как можно так долго спать?       Казуха вздрогнул и перевернулся на спину, выставляя перед собой руку в оборонительном жесте. Заспанные глаза никак не могли сфокусироваться, поэтому парень начал раздраженно тереть их трясущимися руками. Юноша напротив звонко рассмеялся. — Томо! — Недовольно воскликнул Казуха, пытаясь побороть желание зевнуть. — Зачем так пугать! — А нечего так долго спать! — Смех юноши стал еще громче; его искренне забавил вид заспанного недовольного друга, который, словно маленький котенок, тщетно пытался придать своему лицу устрашающий вид.       Казуха растерянно осмотрелся по сторонам, перебирая в голове события последних дней, восстанавливая их в целостную картину. Воспоминания путались, голова ужасно гудела и любое движение отдавалось ноющей болью в мышцах; усталость от длительной дороги обжигающей патокой растекалась по телу, ощущалась так, словно его тело с ног до головы покрыто свежими синяками, саднившими при малейшем прикосновении. Превозмогая боль он потянулся, и, сладко зевнув, Казуха вновь откинулся на землю, раскинув руки в разные стороны; на глазах блестели жемчужные капельки слез, сверкающих на солнце.       Путь до острова Ватацуми был и так не близок, а непредвиденные обстоятельства, постоянно преграждающие путь путешественникам, растягивали его еще сильнее, забирая еще больше времени. Которого, к слову, у них было не так уж и много. По расчетам, они, в худшем случае, должны были достигнуть Сангономии еще вчера, но постоянные передряги, которые будто бы ходили за ними по пятам, путали все карты. То ужасная погода, в которую невозможно было передвигаться, то неожиданно напавшая шайка похитителей сокровищ, рассчитывающих поживиться припасами с виду слабых путешественников, то хиличурлы, досаждающие жителям деревень — в общем, что-что, а неприятности себе на голову друзья находили с легкостью.       Томо, будучи эталоном спокойствия и рациональности, был непривычно раздражительным и нервированным; постоянно спешил, мало спал, параноично высматривая армию сегуната, часто срывался и кричал на Казуху. Их теплые и доверительные отношения бы уже давно треснули, разбиваясь на мелкие осколки, если бы не эмпатичность и снисходительность Каэдэхары, который каждый раз лишь скупо улыбался, выслушивая очередную истерику, и подбирал правильные слова; даже с его поэтичной речью и богатым словарным запасом с каждым разом их становилось все меньше и меньше. Порой высказывания Томо были чересчур резки даже для Казухи, и все, что оставалось парню, закусывать до острой боли губу, лишь бы не расплакаться, и терпеть-терпеть-терпеть, ощущая дрожь по всему телу. — Мы отстаем на целую неделю, — Томо сидел перед затухшими обугленными деревяшками, начищая свой клинок, — Госпожа и так переживает, а наша несобранность только добавляет ей головной боли. Нужно ускориться. — Но ты же был ранен, — Казуха приподнялся на локтях, задерживая взгляд на друге, — спешка еще не приводила ни к чему хорошему. Чем разумнее и размереннее будут наши действия, тем больше проблем мы сможем избежать. На наши головы и так свалилось слишком много приключений из-за твоей импульсивности. Поспешишь — людей насмешишь. — А не поспешишь — лишишься глаза бога. Хватит молоть чепуху, нам нужно как можно быстрее добраться до Ватацуми.       Томо покрутил начищенный клинок в руке, и спрятал его в ножны; металл сверкнул на солнце и с противным лязгом нырнул в футляр, удобно устраиваясь на бедре парня. Тот в свою очередь встал, направляясь к своей сумке, но был остановлен Казухой, который в неожиданном приступе веселья схватил того за лодыжку, повалив на землю около себя. Томо не успел издать и звука, ошарашено всматриваясь в искрящиеся озорством лицо парня, нависшего над ним. — Ты что творишь, идиот?!       Казуха задорно рассмеялся, склоняя голову к груди парня. — Хватит быть таким серьезным и чересчур нервным. Все же хорошо. — Парень снова приподнялся, нависая над Томо; Искрящиеся и пронзительные глаза Казухи вглядывались в аметист напротив, сверкающий в солнечных лучах. — Мы обязательно достигнем Ватацуми в кратчайшие сроки и поможем нашим друзьям.       Томо тревожно вглядывался в радостного друга, который казался ему маленьким наивным ребёнком в данный момент. Его совсем еще мальчишеские черты лица, бледная кожа, покрытая лишь легким румянцем и россыпь веснушек, сплетающихся в незамысловатые созвездия, были чересчур красивы, чтобы быть реальностью. Он больше походил на аристократа из Нарукамы, нежели на бродячего самурая. — Время… — начал было он. — Черт с ним с временем, — Казуха нахмурился, наклоняя голову к чужому лицу, и целомудренно целуя его в губы, — у нас есть все время этого мира.       У Томо перехватило дыхание от такого простого, но бесконечно искреннего жеста со стороны стеснительного Казухи, и тот улыбнулся в ответ, захватывая парня в объятия. Тепло чужого тела успокаивало, давало иллюзию защищенности и надежду на лучшее. — Я хочу чтобы эта весна не заканчивалась никогда.

***

      «…В Инадзуме все совсем печально. Я повсюду чувствую огромное количество скверны, но все мои действия и расследования заходят в тупик. Люди перепуганы, в городе беспорядки. Сегунат отбирает глаза бога без зазрения совести, обрекая людей на страдания, неугодных казнят. На одном из островов организовано сопротивление, но у них дела не лучше, чем у простых граждан.       Вчера встретил человека, у которого отняли глаз бога — ужасная картина. Полная психастения и фрустрация; страшно представить, что это все последствия дара «Богов»…» — Как мило с его стороны написать аж второе письмо за пол года, — Паймон язвительно полепетала над ухом путешественницы, вглядываясь в ровный почерк Дайна. — И вправду, — Люмин сложила письмо пополам и начала разрывать его на мелкие кусочки, — видимо ему там совсем скучно. — Или не с кем поговорить, — феечка доедала очередную печенюшку, подаренную Сян Лин, слизывая капельки варенья из цветков-сахарков с пальчиков, — хотя Паймон не сказала бы, что он имеет потребность в общении. Или привык за время нашего общего путешествия? — Не знаю, — путешественница тяжело вздохнула, концентрируя сферу анемо-энергии в своей ладони, и развеяла мелкие кусочки бумаги по воздуху, — в любом случае, от нас мало зависит, когда мы попадем в Инадзуму. Так что его попытки ускорить этот процесс бесполезны.       Люмин и Паймон неторопливо шли по оживленной торговой улице Ли Юэ; дни тянулись ужасающе медленно, будто издеваясь над путешественниками. За пару дней они успели обойти всех давних знакомых, погулять по Заоблачному пределу, выполнить пару поручений от «Гильдии Приключений», даже помочь Ху Тао с документацией, на которую у нее не хватало рук, но время, медленно растягиваясь словно густая патока, все равно будто стояло на месте.       Иллюзорно близкая Инадзума оставалась по прежнему бесконечно далёкой. Страх перед чем-то неизвестным съедал девушку изнутри, заполняя голову тревожными мыслями.       Она встретит брата. Снова. Возможно в последний раз.       Причин для самообмана не было также, как и не было уверенности в том, что план Дайна сработает хотя бы на несколько процентов. Сумасшедший тиран-архонт, пустые люди, без амбиций и желаний, больше похожие на пустую оболочку, монстры из Бездны, преследующие неведомые цели, и это только часть того, с чем им придется разобраться, перед тем как она покинет Тейват. Дел было чудовищно много — сил порой не хватало даже на то, чтобы встать с кровати.       Тем не менее, Люмин вставала. Шла, помогала, делала, дралась, бежала, снова шла, и так по кругу каждый день. Путешественница варилась в своей тревоге и усталости, зато так она чувствовала хоть что-то. — Доброе утро, дамы! — Звонкий сопрано раздался позади путешественников, разряжая напряженную обстановку. — Как ваши дела?       Губы Люмин тронула непроизвольная улыбка. Казуха. — Доброе-доброе! Ты должно быть Казуха, — феечка, кувыркнувшись в воздухе, подлетела к юноше, рассматривая того с разных сторон, — Паймон ужасно на тебя зла! Ты забрал у Паймон Люмин аж на целый день! Бросив Паймон наедине с Ху Тао!       Возмущённые восклики доносились то там, то тут, пока Казуха, слегка неуверенно, неловко рассматривал путешественницу напротив, еле сдерживающую смех. При виде счастливой улыбки девушки, которую она скрывала за ладошкой, юноша ухмыльнулся, даже просияв; Паймон тем временем не прекращала свою гневную тираду. — Прошу прощения, — обольстительно улыбнувшись, юноша посмотрел в глаза феечки, переодически поглядывая на Люмин, — дело в том, что твоя спутница очень хорошо разбирается в местных травах, в отличие от меня, прибывшего издалека. Я совсем не хотел доставлять тебе неудобств, но раз они все таки образовались, как я могу загладить свою вину? — Никак. Паймон прощает. На первый раз. — Феечка сложила ручки на груди, карикатурно-серьезно прикрыв глаза и отвернувшись.       Люмин, наблюдавшая за развернувшейся сценкой, подошла к друзьям и слегка щёлкнула Паймон по носу. Та, недовольно пискнув, развернулась и полетела вперед по улице, обиженно нахмурив брови. — Красиво стелешь. — Путешественница повернулась к Казухе, взгляд которого был прикован к улетающей Паймон. — Просто говорю, что думаю. — Юноша тяжело вздохнул, нервно перебирая пальцами подол своего хаори. — Прогуляетесь со мной? — Конечно. Эй, Паймон! — Путешественница крикнула, привлекая внимание подруги. — Мы уходим! Ты с нами?

***

      Проталкиваясь сквозь толпы народу, которые наполняли каждый уголок торговой улицы, множество красочных прилавков и шумных продавцов, путешественники все таки вышли к резной арке, ведущей в другую, более спокойную часть города. Неторопливо прогуливаясь по каменным мостикам, любуясь глазурными лилиями и непринуждённо беседуя о будничных вещах, они дошли до хижины «Бубу», а затем повернули в сторону массивных каменных ступеней, ведущих в сторону «Лунного Павильона».       Казуха поражал своим красноречием и остроумием, повествуя о своих нескончаемых путешествиях по Иназуме, которые Люмин с Паймон с упоением слушали; несмотря на то, что у самой Люмин путешествий было раза в три больше, еще и по разным мирам, кардинально отличающимся от Тейвата, та была совсем не уверена, что они будут столь же интересны, как рассказы юноши.       Спустя множество ступенек, которые казались бесконечными, путешественники все же ступили на площадь, ведущую к «Лунному Павильону». Люмин осмотрелась и тревожно затаила дыхание; вокруг было много миллелитов, неприлично много. Намного больше чем в обычный день. Немногочисленные горожане, которые так же прогуливались, будто были чем-то сильно обеспокоены; в воздухе буквально чувствовалась сгущающаяся тревога, граничащая со страхом. В корне отличалось от шумных улиц торговой площади, в которых чувствовался лишь непринуждённый азарт. — Что-то не так, — тревожно вглядываясь в рубиновые глаза юноши, сказала Люмин, — пойдемте посмотрим. — Очень мудрое решение! — Недовольно воскликнула Паймон, но всё-таки неторопливо проследовала за путешественницей.       Среди толпы идентичных солдат, хаотично разбросанных по площади, Люмин выцепила смутно знакомую сиреневую шевелюру, и тут же услышала звонкий женский голос, раздающий приказы.        «В последнее время Чайлда часто видят в сопровождении одной из членов группировки Цисин — Кэ Цин. Может ты помнишь её, такая симпатичная девушка, с фиалковыми волосами…»       Сердце Люмин пропустило удар, и забилось сильнее, когда она устремилась в сторону знакомой. Хрупкая фигура девушки стремительно приближались; в голове путешественницы спутывались мысли, одна за другой, неведомая ярость, наполняла ее, тягучей патокой растекаясь по телу и придавая только больше мотивации и сил. Так, стоп, — Люмин резко остановилась, сбрасывая с себя наваждение громким шлепком ладони о собственную щеку, — что я творю, Архонты. Кэ Цин ни в чем не виновата. Никто, кроме него, ни в чем не виноват. — Люмин? — Обеспокоенный голос, прозвучавший около ее уха, вытянул ее из мыслей, — Все хорошо? Что ты тут делаешь? — Все хорошо, — Люмин натянуто улыбнулась, внимательно вглядываясь в взгляд Кэ Цин, которая неведомым образом оказалась рядом. Ревнивая идиотка, — раз за разом проносилось в её голове. Чувство стыда за импульсивные решения переполняло ее так же, как ярость минуту назад. — Мы случайно попали сюда. Что здесь происходит?       Кэ Цин недоверчиво осмотрела девушку и тяжело вздохнула; взяв ту за руку, она повела ее за пределы скопившейся толпы миллелитов, ловко огибая тех. — В последнее время участились случаи краж и нападений, поэтому в городе объявлено чрезвычайное положение. Сейчас происходит план перехват серьезного преступника, за которым мы гоняемся уже месяц, — слова девушки еле доносились до Люмин, отчего та, все еще пребывая в самобичевании, не была уверена, не выдумывает ли это все она, — прошу, лучше покиньте площадь. Сейчас не лучшее время. — Конечно–конечно, мы уже уходим, — Девушка сконфуженно улыбнулась, высвобождая руку из чужой железной хватки.       Люмин устремила свой взор на Казуху и Паймон, все это время стоявших на том же самом месте, и, последний раз взглянув на Кэ Цин, неторопливо пошла в сторону друзей. Непонятное ощущение иллюзорности происходящего мешало сконцентрироваться; все вокруг казалось ненастоящим. Выдуманным. Выдуманные истории, которые рассказывал Казуха, выдуманная Кэ Цин, слишком взволнованная чем обычно, а значит тоже ненастоящая, выдуманные крики миллелитов за спиной. Тем не менее крики заполняли собой всю голову, сильнее путая ход мыслей.       Сильные руки, схватившие ее, тоже были ненастоящими.       Резко выдохнув, будто выныривая из душащего омута, Люмин словно очнулась. Все вокруг нее было вполне реальным, настоящим настолько, что даже пугало.       Особенно пугало холодное лезвие клинка, застывшее около ее шеи.       Что-то смутно знакомое в этой хватке, вводило Люмин в удушающий ужас, заполнивший каждую клеточку и мешающий рационально мыслить; она пробежалась глазами вокруг, остановившись на встревоженных рубиновых, обладатель которых уже держал в руках катану, все это время висевшую у него на поясе.       И все же Люмин очнулась. Фоновый шум, в виде звонкого голоса Кэ Цин и какофонии из криков миллелитов, практически не ощущался, оставив место лишь для рационального обдумывания того, как освободиться. Хватило пары секунд и она, затаив дыхание, сделала отсчёт, прежде чем стремительно начала действовать.       Схватив неизвестного за кисть руки, в которой он держал острый клинок, она тут же ударила каблучком своих ботинок чужую стопу, высвобождаясь из ослабленной от неожиданности хватки. Вывернув чужую руку и зафиксировав ее за спиной, она было хотела взглянуть на миллелитов, чтобы дать знак действовать, но ее тут же оттащили, а преступника повязали. Хватка, скорее напоминающая объятия, в которой она оказалась теперь, уже не вселяла страх и тревогу; скорее бесконечное успокоение, от теплых аккуратных прикосновений и запаха морской соли, который ударил ей в нос. — Ты умница. Ты действительно хороший воин, раз смогла сориентироваться в такой ситуации. Я горжусь тобой, — тихий шепот Казухи, доносившийся до путешественницы, и еле ощутимые касания, успокаивали. Люмин, наверное, только сейчас осознала, как сильно она хочет спать.

***

— Какая красивая птица! — Казуха поднял взгляд на небо, щурясь от солнца. — Она летит в нашу сторону. У тебя нет чего-нибудь, чтобы ее покормить?       Томо задумчиво уставился на птицу, параллельно складывая свои немногочисленные вещи в сумку. Друг был прав; она действительно летела в их сторону, ловко маневрируя среди густой листвы высоких кленов. — Это же сокол имения Камисато, — парень нахмурился, выставляя руку вперед. Птица спланировала в его сторону, цепляясь коготочками за мужское запястье, — у неё… Письмо?       Казуха подбежал к другу и аккуратно отвязал тонкий пергамент от лапы сокола, который уже грыз орешек от Томо. Письмо, туго скрученное в трубочку, было перевязано ленточкой с символикой имения Камисато, которым Аяка помечала исключительно важные письма. От такой детали сердце Казухи пропустило удар, а все внутренности будто похолодели, неприятно покалывая; он начал разворачивать пергамент трясущимися руками, отгоняя навязчивые тревожные мысли. Рубиновые глаза быстро бегали по строчкам, написанным идеально ровным почерком госпожи Камисато; пальцы то и дело нервно сминали бумагу, оставляя некрасивые заломы. — Архонты… — Казуха глубоко вздохнул, сворачивая письмо и засовывая его в карман. — Указ об изъятиях глаз Бога вышел. Несколько людей из имении уже попались и были лишены их. — Самые ужасающие слухи подтвердились. — Взгляд Томо поник, тут же будто и сам парень погас; глаза в момент превратились в две невзрачные стекляшки. — Что ж, всё, что нам остается, поспешить вступить в сопротивление. Собирайся скорей, мы выходим прямо сейчас. — Томо… Я… — Казуха прикусил нижнюю губу, сверля взглядом землю под ногами. — Госпожа Камисато требует моего присутствия в Нарукаме. Тома отправился на остров Рито по каким-то важным делам, и Аяке нужна моя помощь с сопротивлением в городе. Что мне делать?       Парень поднял голову, цепляясь взглядом рубиновых глаз, полных слез, в нечёткий силуэт друга. Томо нахмурился и подошел в парню, коснувшись ладонью его лица; большим пальцем он стер пару слезинок, стекающих по фарфоровой коже. — Конечно сделать так, как просит госпожа. В сопротивлении много достойных бойцов, мы справимся без тебя. В городе люди совсем беззащитны. — Я не хочу тебя оставлять. — Казуха вцепился трясущимися пальцами в чужое кимоно, прижимаясь всем телом к чему-то родному, успокаивающему. Упустить это тепло было бы величайшей потерей в его жизни. — Мы совсем скоро встретимся вновь. Иди и защищай народ своей родины; неважно где — как часть сопротивления или как самурай, чтущий свою страну.       Сокол на руке Томо издал громкий крик и вспорхнул, уносясь вдаль. Тревожное чувство, оседающее на подкорках сознания, таящееся где-то глубоко-глубоко внутри, подсказывало, что больше они не встретятся.

***

      Четкий стук каблуков о добротные деревянные покрытия «Южного Креста» будто бы вторил стуку сердца юноши, лежащем без дела в своей каюте. Бессвязный ворох мыслей спутывался еще сильнее, оттого не было понятно — голова пуста или ее переполняют размышления. Сколько не пытайся, мысль ускользала, стоит за нее только зацепиться, переплетаясь с еще тысячу такими же, неосязаемыми, но определенно существующими.       Шаги приближались. Будь у Казухи чуть больше энтузиазма, он бы наверняка успел закрыть дверь на замок и, затаив дыхание, сделать вид, что никого здесь нет и не было никогда. Слиться с пространством, раствориться в себе, оказавшись наконец там, где не существует времени, жизни, смерти, ничего не существует — пустота; вакуум, не имеющий форму и очертания, оттого такой комфортный и уютный. Он знал о чем будет разговор; он знал, что когда нибудь они обязательно об этом поговорят, его душу вывернут наизнанку, требуя ответов. Ирония в том, что ответов не было даже для самого юноши, не говоря уже о ком-то другом. — Спишь? — Протяжный скрип двери обозначил и так вполне ожидаемого гостя. От Бей Доу пахло морской солью и жженой листвой; один из тех, самых важных для него запахов, который он никогда не забудет и различит среди тысячи. — Нет.       Женщина присела на край стола, захламленного исписанными листочками, кусочками гербария и книжками; среди десятков одинаково расписанных, местами размулеванных и разрисованных, она выудила один, самый привлекательный на ее взгляд и начала вчитываться в содержимое. «и не сияет больше солнце; оно погибло, утонув во тьме. померкло небо, разразились грозы, остались лишь осколки от души. средь вспышек образ милый твой померкнет, он навсегда запечалится в памяти моей. последний взор. о как прекрасно было то мгновенье. пройдет зима; и снова солнечный апрель. весна не будет к скорби благосклонна. она уйдет, за ней уйдет печаль. но шрамы, оплетающие сердце, сгниют с душой, за ней сгнию и я.» — Достаточно поэтично, мне нравится. — Капитан пробежалась оценивающим взглядом между строчек еще пару раз, повертев листочек с разных сторон. — Ты очень талантлив. Почему бы тебе не издать свой сборник стихов? У меня есть знакомый в Ли Юэ, который может помочь. — Ты хотела поговорить о другом. — Казуха скучающим взглядом рассматривал потухший глаз Бога в своих руках, переодически поглядывая в иллюминатор, за которым простиралась бесконечная водная гладь. Небольшая каюта была в потемках, хотя за бортом еще светило солнце, и только маленький лучик, преломленный через толстое стекло, пробирался в помещение, разрывая мглу напополам. — Хотела. — Бэй Доу отложила листок, сложив руки на груди, и зацепилась взглядом за профиль юноши, по взгляду которого было понятно, что никакого разговора он не желал. В другой ситуации женщина развернулась и ушла, как делала уже множество раз; сейчас же смысла тянуть не было. — Ты прекрасно осведомлен о ситуации в Инадзуме. Будь благоразумнее, ты и сам прекрасно понимаешь, что тебе следует остаться в Ли Юэ. Я помогу сопротивлению в одиночку со своим экипажем, как и обещала.       Губы Казухи тронула ироничная улыбка, и он издал хриплый смешок, но отвечать не спешил. Голова, которую он уложил на свободную руку, слегка склонилась, но взгляд так и не оторвался от глаза Бога в его руке, сейчас являющимся не более чем бесполезной стекляшкой.       Бей Доу раздраженно вздохнула и в один шаг пересекла расстояние от стола до кровати, резко вырывая вещь из мужских рук. — Хватит меня игнорировать! — Громкий крик, на который она резко перешла, ударил по ушам Казухи, отчего тот слегка поморщился, и все же посмотрел на женщину. Та выглядела настолько разъярённой, что казалось, ещё чуть-чуть и она убьет его на месте. — Снова струсить и предать свой народ? Ты мне это предлагаешь? — Нет, я предлагаю хотя бы раз задуматься о себе, а не о ком-то. Я же знаю, что тебе тяжело туда возвращаться.       Тишина вновь воцарилась в маленьком помещении, и Казуха устало прикрыл глаза. Еще совсем чуть-чуть, всего лишь пара минут, и он снова окажется там, где ему будет тепло и спокойно. Там, где будет он. — Эти стихи, — Женщина вновь подошла к столу, перебирая десятки листочков, на которых вырисовывались красочные четверостишия, — это же все для него, да? — Томо сказал — «ты мне нравишься», — Казуха прервал вновь затянувшуюся тишину, пока Бэй Доу читала пергамент один за другим, — ещё никто никогда не говорил мне таких слов. И мне он тоже нравился.       Одинокая слезинка скатилась по щеке юноши, растворяясь в смятой простыне. Женщина подняла встревоженный взгляд. — Это я должен был умереть. Я заслуживаю смерти больше, чем кто-либо другой. — Он шел на смерть осознанно. Те, кто хочет смерти, заслуживают её. А выживает тот, у кого есть жажда к жизни. — Непоколебимо твердый голос Бэй Доу слегка подрагивал, тем не менее уверенность в своих убеждениях сквозила из каждого произнесенного ею слова. — Но у меня нет жажды к жизни! Так почему я ещё жив?! — Казуха подскочил, путаясь в одеяле, сел на кровати, тяжело дыша и вглядываясь в единственный глаз женщины, пытаясь найти там ответы на вопросы, заведомо их не имеющие. — Так значит обрети ее, хотя бы в память о своем друге. Если ты не хочешь жить для себя, как я тебе советую, живи хоть для кого-то, — Бэй Доу встала, направляясь к двери, — А хотя, делай как хочешь. Ты уже большой мальчик, со всем справишься. Твои ошибки из-за незакрытых гештальтов, которые ты тянешь на себе с детства, будут на твоей совести. — Дверь с глухим стуком закрылась и юноша вновь остался один, утопая в бесконечном ворохе бессвязных мыслей.

***

      Громкий стук о массивную деревянную дверь, которая условно разделяла мир живых и мир мертвых в Ли Юэ, раздался по опустевшему в ночных сумерках помещению ритуального бюро; в кромешной темноте не было и намека на жизнь, и только Ху Тао, не так давно вернувшаяся с ночной прогулки по склону Уван, сидела в своем кабинете, склонившись над рукописью с незамысловатыми четверостишиями. Услышав шум, она поднялась с места, взяв в руки бронзовый канделябр, и направилась вниз, петляя по темным нескончаемым коридорам. Настойчивый стук раздался еще пару раз, оповещая о том, что дело не имеет отлагательств.       Девушка подошла к двери, щелкнула щеколдой и отворила ее, поднимая взгляд на ночного незваного, тем не менее весьма навязчивого, гостя. — Что привело вас в такой поздний час в нашу скромную обитель? — Ху Тао внимательно изучала высокого мужчину, стоявшего в дверях; растрепанные волосы, потрепанная тельняшка, сабля за поясом — все говорило о том, что человек скорее всего моряк, и девушка уже догадывалась о причине его визита. — Путешественники. Люмин, и, не помню как вторую, — мужчина энергично защелкал пальцами, выказывая свои попытки вспомнить имя, которое даже не знал, — здесь? Мы в срочном порядке отплываем. Через час. Пусть поторопятся, никого ждать не собираемся. — Вот оно как. — Ху Тао сложила руки на груди, заинтересованно прищуривая глаза. — А к чему такая спешка? — Не могу сказать. Не велено.       Моряк резко развернулся и стремительно растворился во мгле; Хозяйке бюро не оставалось ничего, кроме как тяжело вздохнуть и, заперев дверь, отправиться будить путешественников.