Спасаясь от худшего

      «Красота обманчива» — сказал однажды Итэр, когда они летели среди мириадов звезд, без четкой цели, без капли сожалений, устремляясь все дальше и дальше, со скоростью света пересекая вселенную за вселенной; вторил ему Дайнслейф, когда они, преодолев километры пути, устраивали непродолжительный привал, и, устроившись вокруг небольшого костра, слушали рассказы мужчины о былых временах Тейвата, Архонтах, Адептах и его павшей родине; напомнил Казуха, совсем не в свойственной ему манере, пессимистично и апатично, будто на мгновение в нем что-то сломалось.       В Тейвате царят мир и добро. Бескрайние цветочные поля Мондштадта, нескончаемые леса, полные необычных зверушек, огненное солнце, которое светит ярко, освещая путь отчаянным авантюристам, спешащим навстречу приключениям. Даже с окончанием дня заблудшие путники будто находятся под покровительством Богов, под бездонным темно-синим небом, сверкающим тысячами бриллиантов, и самая яркая, полярная, звезда всегда укажет путь домой, не даст сбиться с маршрута, оберегая путешественника.       В Тейвате нет места горечи и печали. Все странники обязательно найдут то, что искали; бедняк обязательно откопает сундук с сокровищами, отцы вернутся с далеких и длительных экспедиций, а самый печальный человек обязательно обретет умиротворение и покой.       Вокруг все насквозь пропитано счастьем; оно сочится отовсюду, из каждого окна доностся счастливый смех, радостные люди прогуливаются по торговым улицам, рассматривая товары, лучезарные улыбки сверкают, куда не повернись.       Тейват и впрямь такой. На первый взгляд.       Стоит лишь чуть приподнять завесу, избавиться от слепящей пелены перед глазами, которая мешает заглянуть в саму суть, на тебя, холодным, ледяным и обжигающим, потоком выплескивается вся та правда, так умело спрятанная за дружелюбными улыбками горожан, красивыми речами бардов и бескрайними солнечными пейзажами.       Отцы не возвращаются с экспедиций. Их останки навсегда погребены под километровым слоем снега и льда на Драконьем Хребте. Путешественники сбиваются с пути, угождая в лапы самым ужасным монстрам, которыми кишит периметр Тейвата; их тела навсегда останутся не погребенными, возможно разорванными на куски или съеденными заживо. А Архонтам, как и многим Богам Селестии, которых воспевают в былинах и песнях беспризорные барды, совсем не интересует судьба путника, заблудшего в ночи, в незнакомой ему долине.       Люмин полюбила Тейват даже таким всем сердцем, попав туда спустя тысячи лет странствий, лишенных смысла и цели. Вынужденная остановка стала словно глотком воздуха после долгого удушения; тем не менее, кислород, что она жадно вдыхала, словно отравлял ее с каждым вздохом, оседая на стенках легких, пробираясь все глубже, в самые недры души. Что-то вроде непрекращающейся паники, наседающей со всех строн, а посередине — ты, загнанный в угол, тонущий в леденящим темном омуте, который затягивает глубже, без шанса на свободу. Вероятно этот бой был проигран заранее.       Жизнь без брата, с которым она бок о бок, с самого рождения из межзвёздного облака, шла на протяжении тысяч и тысяч лет, была очень нелегка. Люмин опасалась других существ. Достаточно прожив, она знала какие они могут быть подлые — стоит лишь на секунду ослабить бдительность, а тебе уже вонзают нож в спину, и все, что останется от тебя, это лишь крохотная горстка звездной пыли. Итэр был совсем другим; общительный, добрый, нежный — он, словно озаряя все вокруг своим светом, был идеальным другом, братом, да кем угодно — в него влюблялись с первого взгляда все, без исключений. Множество раз они выходили «сухими из воды» только благодаря его умению найти подход к любому, даже самому безнравственному существу, дипломатично сглаживая углы в любом конфликте. Люмин же в это время тревожно сжимала рукоять меча, готовая перерезать глотку каждому, кто дотронется до ее брата.       В Тейвате много хороших людей с нелегкой судьбой. Они приняли Люмин, свалившуюся на них, словно снег на голову, помогали чем могли, уважали ее секреты и полюбили такой, какая она есть. Ее слегка взбаламошный характер, трудности в изучении тейватского языка, легкую отстранённость и причудливость, и жажду к приключениям. Люмин, в свою очередь, полюбила их в ответ. Ей нравилось вспоминать длинными бессонными ночами о первой встрече с Паймон, о своей битве с Двалином, о первом полете на планере, о знакомстве с Архонтом и всяких других мелочах — это придавало сил и уверенности, которые пропадали у нее всякий раз, как она вновь теряла след брата.       И все же, воспоминания об Итэре были самые теплые и приятные, как сахарная вата обволакивали ее разум, затягивая в иной мир; мир грез и личных мечтаний. Только вот были совсем не к месту — Люмин отчетливо слышала стук каблуков этажом выше и неразборчивую речь Тартальи, направляющегося в ее сторону.       Она лежала на холодном мраморе, захлебываясь в собственной крови, и трясясь от озноба, будто пронизывающего ее насквозь. Рядом что-то истерично кричала Паймон; из-за сильного удара головой Люмин мало что соображала, а тем более не различала ни звуки, ни объекты вокруг. По резкой боли в груди и затрудненном дыхании она поняла, что скорее всего сломала себе пару ребер, и очевидно потеряла превосходство в скорости и изворотливости. Только бы не пробить легкое, все остальное неважно.       То, что видела Люмин перед собой — уже совсем не Чайльд, которого она знала; еле слышимые отголоски его прошлого, не имеющие ничего общего с тем рыжеволосым взбаламошным парнем, коим он был(а был ли он вообще им). Путешественница впервые узрела воочию действие глаза порчи, и это и впрямь ужасало ее. Неконтролируемый сгусток элементальной энергии, оскверненный людской алчностью и злостью, рвался наружу с единственной целью — убить, уничтожить. Воздух вокруг искрил электро частицами, проникающими под кожу и отдающимися легкими покалываниями по всему телу.       Было страшно. Было больно, невыносимо больно. Хотелось свернуться в клубок, уткнуться головой в колени, и окунуться в воспоминания о брате, игнорируя ноющую боль в груди, то ли от сломанного ребра, то ли от разочарования.       Тем не менее Люмин схватилась за рукоять меча, валяющегося поодаль от нее, и поднялась, опираясь на него. Сдунув, прилипшую из-за пота вперемешку с кровью, челку с глаз, она подняла голову и встретилась взглядом с Тартальей(или тем, что от него осталось).       Тот стремглав оказался позади нее, готовясь к новому удару, легким движением руки откинув Паймон в сторону, отчего та, с громким писклявым вскриком, ударилась о груду камня — то, что осталось от колонн. Люмин крепче сжала меч в своей руке, пытаясь сообразить план действий или хотя бы его подобие; третья фаза была чудовищна сильна, тем не менее не без изъянов — путешественница быстро заметила, что из-за своих габаритов и тяжелой, сковывающей движения, брони Тарталья значительно замедлился, пытаясь компенсировать скорость смертоносными атаками электрозаряженных частиц. Несмотря на многочисленные ушибы и раны, Люмин все еще была достаточно проворлива; она уворачивалась ото всех атак, периодически нанося удары в слепые зоны, и снова убегала в другой конец зала, подальше от неконтролируемых вспышек молний.       В голове крутилось лишь два слова — «Ради Итэра»       Все, что она делает сейчас, все что она делает для жителей Тейвата, всю боль, которую она терпит — все это исключительно ради него и никак иначе.       Тарталья значительно сдавал позиции; было очевидно, что ситуация выходит из под контроля. «Глаз Порчи съедает много жизненной энергии, — догадалась Люмин, когда в очередной раз нанесла удар, от которого Предвестник не смог увернуться, — сможет ли он вновь стать человеком? Что это за чертовщина вообще?»       Наконец парень осел наземь, упав на колени прямо перед путешественницей. Форма Духа рассеялась; перед Люмин снова был Чайльд, совсем не похожий на то, что пыталось прикончить ее последние двадцать минут.       Люмин сплюнула бордовый сгусток крови и подошла к Предвестнику; довольно унизительно, наверное, сидеть на коленях перед тем, кого обманывал все это время, да еще и с видом побитой больной собаки. Тем не менее, в голове Люмин были совершенно иные мысли — «К чему весь этот театр?» — А ты и впрямь сильна. Синьора явно недооценила тебя, — прохрипел Тарталья, поднимая взгляд на путешественницу. — У меня нет Глаза Бога Моракса. — Люмин вытерла лезвие меча о свое платье, если его можно было таковым назвать; вся юбка была изодрана в клочья. — Для этого предложения было обязательно меня убивать? — Я не убил тебя, — Тарталья ухмыльнулся, взъерошивая свои мокрые волосы, — к тому же, я кажется уже говорил, что не упущу схватку с сильным противником. И я более чем очарован. — Как прелестно.       Боль в груди становилась сильнее и невыносимее, отчего в девушке закипала невиданная доселе ярость. Хотелось разбить это смазливое личико Предвестника, вонзить свой меч ему в глотку и прокрутить несколько раз для надежности; только казалось, что даже это не убьет этого ублюдка, а если даже и прикончит, то его призрак будет преследовать ее до конца жизни.       Тарталья задержал свой взгляд на путешественнице, пробежавшись глазами с ног до головы, будто оценивая нанесенный ущерб, и закусил губу. Выглядело жалко.       Он все таки встал с колен, облокачиваясь на стену рядом, и нервно отряхнул свой пиджак; выглядел он более чем ужасно, было удивительно, как он вообще устоял на ногах и не отключился с такими ранениями по всему телу. В его пустых глазах, двух бездушных омутах, непривычно плескалось то ли беспокойство, то ли тревога. Вероятно, ему хотелось что-то сказать, но тот никак не решался. — Если Глаза Бога нет ни в Экзувии, ни у тебя, ни у меня, — начал он, нервно заламывая пальцы, — вероятно, все намного запутаннее, чем мы думали. — И кто это «мы»? — Вскрикнула Паймон, выбираясь из своего укрытия, и вылетела в середину разрушенного зала, — Насколько Паймон помнит, ты действовал исключительно в своих целях, никаких «мы» не было! — Ты хочешь сказать, что Моракс жив? — Люмин недоверчиво выгнула бровь, проигнорировав феечку, и безразлично взглянула на Предвестника. — Уверен. — Тарталья вновь закашлялся, прохрипев что-то невнятное. — Когда не срабатывает один план, у меня всегда в запасе другой. До встречи, путешественница. Я буду рад сразиться вновь.       Предвестник, все еще опираясь о стену, развернулся и стремительно, насколько это получалось в его положении, конечно, поспешил на выход из зала, оставив Люмин и Паймон в недоумении. Вокруг повисла напряжённая тишина, нарушаемая лишь периодическим стуком каблуков о мраморный пол. — Тарталья! Стой! — Слова горчили, обжигая горло, девушка чувствовала себя жутко унизительно, останавливая его, чтобы задать такой глупый, после всего произошедшего, вопрос. Тем не менее, желание услышать это из его уст было сильнее. — Скажи, всё, что было, это всего лишь часть твоего плана?       О, Архонты, она та еще мазохистка. — Это моя работа, не принимай близко к сердцу, — невинно улыбнулся парень, оборачиваясь в сторону путешественницы, — только не говори, что и впрямь влюбилась в меня, иначе я разочаруюсь.       Конечно она не скажет это. Как минимум потому, что горло жгло так сильно, что девушка не была в состоянии произнести и звука. Горький привкус, отдающий гнильцой и железом, осел на языке; возможно, это всего навсего ее кровь.

***

      Люмин понадобилось два месяца, чтобы залечить сломанные ребра. Синяки сошли быстрее, за недели две примерно, раны, аккуратно зашитые Бай Чжу — недели за четыре, оставив после себя лишь неказистые шрамики — насколько бы искусным врачем не был мужчина, такие глубокие порезы остаются с тобой навсегда. Вероятно, как напоминание о собственной глупости. Еще неделя ей понадобилась, чтобы снова уверенно держать меч в руках; после ожесточенной битвы с Предвестником, сразу последовала битва за Ли Юэ, что не смогло не усугубить ее ранения, полученные в Золотой палате. Порванные связки, гематомы, вывихи — вероятно это была даже «малая кровь», которой она отделалась, ведь после всего следовал еще неминуемый полет с разрушенного Нефритового Дворца, который мог стать ее последним, если бы не вовремя подоспевший Сяо. Путешественница до сих пор вспоминает этот момент, непроизвольно покрываясь мурашками.       Паймон, конечно, пострадала меньше, тем не менее наравне с Люмин проходила восстановление у Бай Чжу. Отделалась феечка в основном синяками — неоднократно теряя сознание от резких ударов о мраморные колонны, она осталась за «бортом» эпицентра ожесточенного сражения между путешественницей и Предвестником, что значительно защитило ее от более серьезных ранений.       Люмин поспешила покинуть Ли Юэ, как только смогла устойчиво стоять на ногах и держать меч в руках. Не будь дорога до Мондштадта усеяна многочисленными лагерями хиличурлов и прочих тварей, она бы сбежала уже через неделю. Острое чувство разочарования, вперемешку с горьким привкусом стыда засело в ней настолько глубоко, что путешественница не могла даже предположить, какие усилия нужно предпринять, чтобы избавиться от этого.       Было стыдно перед Итэром, которого она должна беспрерывно искать, но в итоге лежит третью неделю на койке, вскрикивая от каждого движения. Которого она должна искать, не отвлекаясь на рыжих красноречивых ублюдков, которые потом разбивают ее вдребезги о мраморный пол Золотой палаты. И это даже не о костях.       Было стыдно перед Паймон, которую она подвергла опасности; из-за Люмин теперь та пострадала и отлеживалась на соседней койке, причитая о том, как ей хочется вновь летать свободно, не укутываясь каждый день в многочисленные слои бинта.       Было стыдно перед Нин Гуан. Если бы она была осмотрительнее, то Золотая палата сейчас была бы в целости и сохранности.       В конце концов, стыдно перед самой собой. Сколько бы Люмин не пыталась принять вещи, как должные, она билась о непробиваемое «Можно лучше. Нужно лучше. Ты никчемна. Итэр бы сейчас посмеялся над тобой.» Хотелось выть от пожирающих размышлений, заполняющих ее голову и следующих за ней по пятам; куда бы она не пошла, где бы она не оказалась — непреодолимое самобичевание накрывало ее с головой, и от этого хотелось как минимум выть, орать до хрипоты, пока не оглохнешь, чтобы никогда не слышать этот язвительный голосок в своей голове. В идеале было бы разбить голову, промыть мозги спиртом, протереть насухо каждую извилину, чтобы голова была пуста, без малейшего намека на мысль. Все, что ее останавливало — ей не хотелось добавлять лишней мороки Бай Чжу. И Паймон наверняка будет переживать.       В Ли Юэ тем временем все шло своим чередом. Нин Гуан идеально вписалась на пост правителя Гаванью, впрочем, коим она и являлась доселе, только теперь полноправно и в единственном числе. Цисин определенно вели Ли Юэ к неминуемому процветанию; в Лунной Палате день и ночь трудились Кэ Цин и Гань Юй, беспрерывно заключались контракты, чеканилась мора — одним словом, жизнь возвращалось на круги своя.       Люмин смутно представляет, как происходил ремонт в Золотой палате, а главное, как Снежная выплатила такой огромный долг; Кэ Цин как-то обмолвилась словом об этом, но путешественница пропустила это мимо ушей. Тогда ей совсем не хотелось слушать о всяких Предвестниках, Царицах и к ним прилагающихся, а в голове мелькали лишь кадры того самого дня, отчего Люмин пробирала крупная дрожь.       Полтора месяца пролетели мимолетно, учитывая то, что единственное, чем занималась путешественница — это спала, пила противные лекарства и рефлексировала на тему своей никчемности. Неминуемый тупик нагонял ее, дышал в спину — Инадзума закрыта, попасть туда можно только через километры водной глади Облачного моря, а ждать, пока ситуация устаканится — значит впустую тратить время.       Ли Юэ, несмотря на множество хороших друзей, стал тошнотворно противен путешественнице. Хотелось бежать, хоть куда-нибудь, не разбирая дороги, лишь бы подальше от всего этого нескончаемого кошмара и подстерегающей повсюду паники. Странный факт, который она заметила за собой — те пару дней, что она провела в Ли Юэ, перед тем как уйти убежать в Мондштадт, она обходила банк Северного королевства самой дальней дорогой, а каждого фатуи сторонилась, подавляя рвотный позыв. Не то чтобы она их боялась; совсем нет, даже иногда в ней просыпалось желание как следует набить лицо очередной безликой кукле в лиловой маске, но каждый раз она останавливала себя, совершенно не узнавая свои мысли; ее конфликты с Предвестниками — исключительно дело ее и конкретного Предвестника, гражданские в этом совершенно не виноваты. Тем не менее, зудящая ярость искрила в ней, электрическими зарядами отдаваясь по всему телу, мешая здраво мыслить.       Вероятно, Люмин понемногу сходила с ума.       Вернуться в Монштадт было сродни вернуться домой — дома, конечно, у путешественницы никогда не было, но почему-то она уверена, что именно такие чувства люди испытывают после долгой разлуки с родиной. Знакомые улицы, лица, переулки, здания — все сливалось в одну большую кашу, представляя из себя что-то, отдаленно напоминающее счастье. Возможно это была лишь иллюзия.       А потом случился Дайнслейф.       Люмин остерегалась его первое время, несмотря на то, что сама напросилась на совместное путешествие; его до жути проницательный взгляд, который будто заглядывает тебе в самую душу, разглядывая, как на ладони, всю подноготную, и до глупого странная речь — любой бы почуял как минимум неладное, как максимум, совсем как девушка — панику. Ей все время казалось, что он либо воткнет ей нож в горло одной прекрасной ночью, либо сделает что похуже, поэтому она с Паймон спали по очереди — простая перестраховка, ни капли сомнения в путнике.       Дайнслейф тем не менее все замечал, но что-то предъявлять не спешил; то ли его проницательности хватало на то, чтобы понять тревогу путешественниц, то ли вся эта ситуация да жути забавила его — неясно до сих пор. В целом, Дайна можно описать одним ёмким словом — «неясно». Хоть Люмин и достаточно сблизилась с ним за время охоты на следы Ордена Бездны, узнав много о прошлом Тейвата, Архонтах, Адептах, даже о Богах Селестии, — личность Дайна все еще оставалась тайной под семью замками, которые Люмин вряд ли когда-нибудь откроет. Вряд ли их вообще кто-либо откроет.       Их совместное путешествие закончилось до жути карикатурно — брат, за которым она гналась так долго, через боль и унижение, оказался, в теории, её главным врагом, и как минимум от этого хотелось истерично смеяться. Лежа там, в подземном зале, полном скверны, Люмин осознала одну неприятную вещь — ребра заживают за два месяца, синяки за пару недель, но вот душевные раны — никогда. Чем бы ты их не лечил, противный шрам все равно останется, не только изуродовав тебя, но и переодически пронзая грудь тянущей болью, сравнимой разве что с клинком в сердце.       И вот она, стоя рядом с капитаном Алькора, гордо устремив взгляд на пылающий алым горизонт, плывет вперед, в неизвестность, оставляя позади все то, что когда-либо ранило её. Паймон, ее самый лучший и преданный друг, сжав ее мизинец своей маленькой ладошкой, с ней, как всегда стремится вперед, не пугаясь ни гнева Архонта, ни Ордена Бездны, ни Предвестников. И только поглощающая пучина отчаяния, окутывающая ее плотнее с каждым днем, портила эту карикатурную идиллию, образовавшуюся в данный момент.       И Люмин было сложно предположить, какой бой будет сложнее выиграть — с тварями из Бездны, не щадящих никого на своем пути, или с самой собой.