Лесная царевна

Надменный, циничный и трусливый. Таков был их Владыка. Тауриэль потряхивало от гнева. И ещё немного от страха. Не за себя. Чувства, что нахлынули так внезапно, горели в ней столь ярко, что ослепляли всё остальное. Никогда ещё она не ощущала себя настолько живой. Вся её жизнь… Да, что там по меркам эльфов Тауриэль была ещё совсем юной. Настолько, что после её назначения капитаном стражи, по королевству поползли темные, мерзкие слухи. Которые, впрочем, не были так уж беспочвенны. Сын короля, и в самом деле, был влюблен в неё. Но сыграло ли это роль в её стремительном продвижении? Владыка никогда не скрывал своего отношения к увлечению Леголаса. С него бы сталось сослать её в самый дальний их сторожевой пост и пускать ко двору раз в полгода… В лучшем случае. Однако что-то Тауриэль подсказывало, что и тогда Леголас бы последовал за ней. Как и сейчас. Она была молода, горяча, но также и талантлива. Ум её был остер и это нехотя признавали и завистники. Потенциал же её был раскрыт наилучшим образом из-за того, что Тауриэль занимались практически те же наставники, что и с принцем. Так уж случилось, что Владыка наткнулся однажды на неё своем лесу. Кем же она была и отчего её бросили? Эльфы на такое не способны. Или же нет? Этот вопрос мучил её и по сей день. Кто-то жалел её, говоря, что вероятно она осталась совсем и чудом спаслась, кто-то, отмечая её чересчур большие уши и низкий рост, отмечал, что возможно она лишь полуэльф, впрочем, эти обвинения быстро развеялись. Не отсеялось только стойкое подозрение, рубящее со свистом тяжелого меча. Нолдор. Пожалуй, одни они были способны на такое. Тауриэль называла себя «простой лесной эльфийкой», однако её лишь нашли в лесу. Кем же она была рождена — неизвестно, как и то, за каким Морготом, Владыка решил сам воспитать её? Этот вопрос также не давал ей покоя. Король и между сыном-то держал дистанцию, хлеще прокаженного, что тут говорить и о каком-то жалком найденыше? Зачем ему это понадобилось? Лучше бы кому другому отдал… Мало у кого в семьях хоть один ребёнок был… Да и тот, как правило, давно вырос. Но Владыка распорядился иначе. У Тауриэль никогда не было семьи в привычном понимании. Только королевство с его принцем и королём. И дворцовая няня, вырастившая и Леголаса тоже. И лучшие учителя. Может, в этом и был смысл — вырастить идеальную слугу, у которой ничего не будет, кроме болезненной преданности государству и лично королевской семье. Тогда это объясняло бы её быструю карьеру. Это было запланировано, просчитано их холодным Владыкой. Только вот он ошибся. Одной мимолетной встречи с забредшими на их земли гномами оказалось достаточно, чтобы в душе её вспыхнул огонь, о существование которого она раньше и не подозревала. Пламя это лишь только крепло. Гномы были шумными, вздорными и в чем-то неотесанными, но искренними и живыми. У них не было той вечности, что было доверено оберегать эльфам, но именно так, живя каждым моментом, они и заставляли завидовать её. Эльфы неспешны. Их жизнь наполнена созерцанием. Причем, чем старше эльф, тем заметнее это проявлялось. Невмешательство. Пацифизм. Если бы не полчища пауков — их жизнь и вовсе была бы до безобразия скучна. Вечные пиры, танцы под свет солнца и луны, выпивка, что текла рекой и гармония с природой… Мир отравлялся тьмой, это ощущалось везде, однако эльфы не предпринимали ничего. Ничего, пока это напрямую не касалось их или одно из её порождений не оказывалось на их пороге. Они охраняли и контролировали лишь небольшую часть собственного леса. Чем меньше территория, тем проще её охранять. Всё верно, однако Тауриэль скручивало от ярости каждый раз, когда король спокойно выслушивал её отчеты и отпускал, не предпринимая ничего, чтобы отринуть тьму дальше определенных границ. Вот и сейчас. Их король с неохотой выполз из своей уютной раковины. Потому что его наследник бежал следом за ней. Или потому что Владыке вздумалось наложить лапы на сокровища гномов. Лесным эльфам не свойственна тяга к «презренному металу», они не так испорченны данными материалистическими ценностями. Только вот король — синдар. Более того, очень и очень испорченный синда, чьи плащи обшиты золотом, а драгоценные камни украшают холённые руки. На Тауриэль находит мрачное удовлетворение в том, что у него ничего не вышло. Его появление пришлось, кстати. Одним гномам против орков было не выстоять, однако сейчас, услышав короткую перебранку Митрандира и короля, она вновь вскипела от ненависти. Они были в ловушке. Торин и его племянники. Кили — ещё совсем юных, считай, безбороды гном, что так трепетно сжимал в руки данный матерью талисман. Сердце Тауриэль плавилось кровью. Трандуил не любил гномов. Он презирал их. Когда-то он уже начхал на договор с Эребором, затем пленил Торина, единственная вина котрого была в том, что он заплутал в покрытых паутинной чертогах одного трусливо эльфийского Владыки. Разве преступление — желать вернуть утраченное? «Они разбудили дракона, а тот сжег Озёрный город. Мог сжечь и Лихолесье, » — почти за гранью слышимости ответил на то внутренний голос, который Тауриэль поспешила заткнуть волной удушливой ненависти. Трандуил собирался уйти. Он уже проигнорировал Митрандира, отказавшись посылать солдат на Воронью высоту, чтобы предупредить Торина. Он презирал их, хотя сам был много хуже. — Вы не бросите их. Не в этот раз, — забавно она ещё пыталась дозваться до его давно скончавшейся совести… Или же чести. Впрочем, сейчас он её выслушает. Не может не выслушать. Тауриэль бросилась ему наперез. Всё, начиная от её вызывающей позы, тона и слов — непростительно. Однако ей уже всё равно. В Лихолесье она не вернется. Изгнание — вот её удел. Владыка, похоже, так не считал. Может, он рассчитывал, что после боя она бросится ему в ноги и повинится, а затем тот милостиво примет её назад? Король удивлен. Тауриэль отстраненно отмечает, как стремительно искажается яростью это красивое, но столь ненавистное ей лицо. Его ноздри трепещут, а в глазах сверкает лёд. Ничего неожиданного. — С дороги, — выплевывает он. — Все гномы погибнут там! — упорствует она. Тауриэль не переубедить его. Она лишь ещё больше злит короля. Но и смириться и отойти для неё немыслимо. Перед ней тот, кто может помочь. Единственный, кто может успеть. В его власти спасти её сердце, её душу, пусть даже, если любовь между гномом и эльфийкой невозможна. Она смиренно уйдет, растворится в никуда, только если будет знать, что этот юный, почти мальчишка, гном вернется к матери. — Да, они умрут. Сегодня, завтра, год спустя или через сотню лет — какая разница? Они смертные, — говорит он, как само собой разумеющееся. Высокий, почти звенящий тон его глубокого голоса пробирает до самых глубин. Тауриэль кажется будто её только что обмакнули с головою в бочку с помоями. Он и в самом деле так считал. Это становится последней каплей. Пламя, что разгоралось в её душе, достигло высот. В миг вспомнились и обострились — обиды, свои и Леголаса, всё то, зло, что он, не моргнув и глазом и им причинил… Отталкивая их до тех пор, пока они и сами не прекратили стучать в глухую стену. Воистину у их владыки вместо сердца камень. Не лёд, тот ещё можно оттопить или раскрошить… Камень же в разы упрямее и ограничение в своих суждениях. Камень вечен, лёд же тает всегда… Он совершенно не понимает её чувств. Такой как Трандуил не имеет ни малейшего права быть ей Владыкой! Ни чьим-либо ещё. — Вы думаете жизнь эльфа ценнее их жизней, хотя живёте без любви! В вас нет ни капли любви! — кричит она, кровь набатом взывала в ушах. Тауриэль не помнила себя, но руки её всё сделали сами. Проведя «незримую черту», она, очевидно, сбросила последние оковы воспитания. Теперь у него не было власти над нею. И это пьянило. Настолько, что кончик её стрелы сейчас упирался аккурат в горло Трандуила. Новое ощущение отзывалось приятной истомой. В кои-то веки — он был на месте тех, перед кем по обыкновению возвышался. Тауриэль шатало, словно она в одиночку приговорила здоровенную бутыль крепленного вина. Она жадно впилась в это холодное, застывшее в своей вечной красоте лицо и недоумевала. Реакция последовала не совсем та, что она ожидала. Не одна лишь только ярость и злоба на предательство. Нет, там отразилось и нечто другое, что-то что Тауриэль в своем нынешнем состоянии расшифровать не была способна. Одно она различила точно — намерение атаковать. Длинные пальцы дернулись было за мечом, но Тауриэль оказалась быстрее. Он стоял у неё на пути, он становился в сущности воплощением всех её бед и разбившихся надежд, и король явно намеривался покончить с ней здесь и сейчас. Этого оказалось достаточным, чтобы огонь вспыхнул так ярко, что она на миг ослепла, а её дрожащие пальцы отпустили тетиву. — Тауриэль! — надрывный окрик Леголаса прорвался сквозь бушующую внутри бездну, она попыталась сдвинуть прицел, но при выстреле практически в упор — это невозможно. Словно со стороны, Тауриэль наблюдала за тем, как её стрела пробивает, сминая, тяжелые, вычурные доспехи короля в районе сердца. Какое-то время он так и стоял с наполовину обнаженным мечем, глядя так, будто хотел сказать: «Я это предвидел!», а затем неловко завалился на бок. Лязгнули доспехи и обагрился кровью снег, что покрывал развалины Дейла. Король не издал ни звука, а серебро его волос практически сливалось с бледным неживым лицом и падающими сверху снежинками. Огонь, бушевавший в душе, погас, оставив за собой лишь кострище, осыпавшееся горьким пеплом на губах. Ноги подкосились, Тауриэль подташнивало — она не видела, а лишь чувствовала на себе этот прожигающий, не верящий взгляд Леголаса.

***

Леголас бежал, что есть сил. Боялся, что Тауриэль натворила глупостей. Опасался, что она уже мертва и его сердце никогда больше не забьется, как прежде. Что ж он почти не ошибся. Его сердце никогда не забьется, как прежде. Не после того, чему он невольно стал свидетелем. Принц не знал, но догадывался, что стало причиной достаточно громкого разговора между отцом и Тауриэль. Гномы, пропади они пропадом. Пусть сам Леголас и не питал ненависти или презрения к этому народу, как таковому. Но отдельному гномьему принцу он бы уши открутил! Он не знал точной причины, но видел следствие. Казавшийся незыблемым Владыка Лихолесья был распростёрт на стылой чужой земле. Сражен не орочьей стрелой и даже не гномьей или людской, а изящным эльфийским луком, что сам когда-то подарил Тауриэль. Помнится, тогда она, ещё совсем-совсем зелёная девчонка, была так счастлива получить свой собственный настоящий, не тренировочный лук, пусть и не самый дорогой, но добротный, что неделю брала его к себе в постель. И нет, Леголас не был извращенцем, шляющимся по комнатам весьма юных элет, но гневные крики, присматривающей за ними няни, нельзя было не услышать. А ведь тогда она с трудом натягивала на него тетиву. Леголасу приходилось даже помогать ей. А сейчас вот… Доросла. Принц шумно сглотнул, пытаясь наконец заставить себя пошевелиться. Однако он не мог оторвать взгляда от казавшейся несокрушимой фигуры отца, от которой постепенно расползалось темное пятно. Медленно-медленно он переместил взгляд на Тауриэль. Та осела, словно тоже подкошенная. Лицо её невозможно было прочесть, однако Тауриэль была дезориентирована. И она убила короля. Запоздавшая свита короля бежала к ним. Где-то невдалеке раздался зычный голос не успевшего далеко уйти Митрандира. Все они казалась Леголасу страшно далекими. Весь мир его сузился до одной огненной точки, что сейчас задыхалась в агонии. — Пошли. Мы ещё можем кого-то спасти, — он грубо схватил её за плечи и потянул за собой. На тело отца он старался не смотреть. Его окрикнули, но Леголас не обернулся. Он знал, что это значит. Он теперь король и должен принять командование. Однако точно знал, что не может сейчас грамотно руководить не то, что их войском, а самим собой. Потому что он бежал. Бежал навстречу возможной смерти к Вороньей высоте, увлекая за собой ту, что убила его отца. Сейчас для него главное увести её. И самому оказаться неважно где — главное, подальше от разбившейся скалы, что градом своих осколков грозила похоронить их. Порой смертный бой — лучшее лекарство. Вот уже и Тауриэль отмерла, сразив орка, что целился ему в спину. Леголас вздрогнул, чувствуя, что как раньше уже не будет. Даже такое привычное действие с её стороны вновь вернуло его к… Он помотал головой отвлекаться нельзя. Крошить орков — можно. Этим он и занялся. Впрочем, мысли всё равно утекали. Он был зол. На себя, что не успел остановить её. На Тауриэль, что одним махом запятнала себя так, что и не отмыться никогда, что перечеркнула его зыбкую надежду когда-нибудь вырваться из душных сводов дворца и обойти всё Средиземье. На отца, что своей отстраненностью и ограниченностью привёл их к этому. За то, что ему теперь тащить на себе его груз. За то, что ему теперь вершить судьбу той, что он по-прежнему любит. Он ненавидел его. И всё же внутри что-то переворачивалось стоило ему вновь подумать о нём. Тауриэль искала смерти. Одна часть его даже упрашивала её отпустить, однако та, другая оказалась сильнее. Вновь и вновь он бросался вперед и прикрывал её в самый последний момент. На гномов он старался не смотреть. Когда он упустил её из виду, то уж думал, что потерял навсегда, однако позже, уже когда прилетят орлы и прогонят орков прочь, он увидит её на самой вершине, поблекшую настолько, что даже её огненные волосы утратят свой бешенный оттенок. Леголас увидит её, но не сдвинется с места. Просто будет смотреть на её скорбь по гному, а в душе его начнет разрастаться пустота. Он не сделает ничего, когда за ней придут их стражи, когда они уведут Тауриэль, несопротивляющуюся, странно обмякшую. Отомрёт он лишь, когда один из них отделится и приблизится к нему. — Ваше Высочество… Принц вздрагивает, хватаясь за это обращение. Простая ли оговорка или же он в самом деле ещё только принц? Безумная надежда просачивается в душу, хотя он и намеренно её душит. Чтобы не разочаровываться. Снова. Пропуская мимо ушей все слова о том, как его обыскались, Леголас лишь устало спрашивает: — Сколько? Сколько убитых и раненных? Не то, чтобы он в самом деле хочет знать. Но это его обязанность. Его долг. Ему отвечают. Понятно, что ещё не точно, но даже такие цифры заставляют принца поежиться. Потому что для него это первый бой. Теперь все казавшиеся ранее безумно важными и серьезными локальные стычки с орками уже таковыми не кажутся. Пожалуй, только сейчас он осознает не абстрактность этих потерь. И того, что возможно, только возможно политика его отца не была трусостью. Это у людей работал принцип «бабы новых нарожают». У них не нарожают. До сих пор армия Лихолесья — не чета той, что уводил с собой его дед. По крайней мере, так говорят. И теперь Леголас имел несчастье в этом убедиться. Липкий страх сковал горло. Он ведь должен… Должен пойти туда. К своему народу — усталому, израненному и потерявшему товарищей. Пойти и взглянуть в глаза. После того, как их короля вероломно убила его подруга. Он мог быть сколь угодно никудышным отцом и опекуном. Но о королевстве заботился. И народ его любил. За то, что тот ценил их жизни и не растрачивал по-напрасну. За то, что у каждого был кров, еда и вино. Много вина. А ещё были различные праздники, балы и приемы, на которых приглашали всех. А остальной мир… А что они? Эльфы Лихолесья не думали о соседях. Они крутились сами. Это было эгоистично, но они жили в своем маленьком и уютном мирке, куда периодически прорывалось зло в виде пауков или орков. Ничто по сравнению с тем, что случилось сегодня. Это было очень наивно находиться на борту горящего судна, плотно закрыв двери своей каюты, и надеяться, что печальная судьба минует их. Только вот наивным его отца назвать уж никак нельзя было. Скорее уж он намеренно растягивал эту агонию, не веря в возможность иного пути. Леголас упрямо сжал кулаки. Нет. Раз уж ему суждено было сейчас оказаться на троне, он изменит эту политику. Он не станет дожидаться, пока дым от бушующего пожара медленно отравит их. Он будет действовать. — Мне нужно увидеть Митрандира, — говорит он, не раздумывая. Этот старик-истари — ходячее воплощение его прежних мечтаний. Вечно скитается по Средиземью и знает, если не всё, то очень многое. Леголасу необходимо его увидеть. Если он хочет начать, то ему будет необходимо заключить союз с людьми Барда и гномами Даина, без Гэндальфа же провернуть такое он не сможет. Он реально оценивал силы и собственную дипломатичность. Ему не смеют перечить. Вскоре принц оказывается в спешно разведенном лагере в развалинах Дейла. Вереницы наскоро натянутых палаток не пугают его, как и стоны, раздающиеся из них. Куда больше его страшат лица и взгляды тех, кого он встречает у себя на пути. Не только эльфов. Слухи быстро расходятся. Чувствуя себя так, словно это он убил своего отца, Леголас медленно пробирался вглубь лагеря. Наконец, впереди показались своды знакомого шатра. Он вопросительно взглянул на своего провожатого. — Здесь? — нахмурился принц. — Да, Ваше Высочества, — и снова это обращение. Быть может, и не оговорка это вовсе? Решительно отмахиваясь от этого предположения, Леголас проходит мимо стражи (и зачем только?) и замирает, потому что различает обрывки разговора. — Я не стану лгать ему! — Митрандир был возмущен, однако завидев принца, замолчал. — Я сам скажу, слышишь. Сам! — решительно заявляет Айвендил, также поворачиваясь к вошедшему. — Ты вовремя, Леголас. Принцу хочется спросить: «Для чего?», но слова застревают в горле. В шатре тепло. Гораздо теплее, чем снаружи, где зима постепенно отвоевывает позиции у осени. Однако кровь в его венах стынет, когда он понимает, что в шатре пахнет не только дурными привычками двух травокуров, но и сладковатой кровью. Взгляд его очень скоро зацепляется за покореженной грудой лежащие доспехи — с ними явно не церемонились, снимая. Там же валялись и какие-то бинты, очень много бинтов, пропитанных темной кровью. Часть их них была изорвана в клочья. Медленно-медленно он повернул голову к ложу, что было ближе всего к огню. «Трупы не бинтуют, из них не сочится кровь» — вот и всё, о чем он мог думать. Принц не заметил, как выскользнул из шатра Митрандир, оставив его наедине с Радагастом и едва дышащим, но дышащим королем. «Тауриэль не убийца!» — вот и всё, что промелькнуло у него в голове. — Как? — только и смог выдавить он. — Я видел, что стрела вонзилась в районе сердца. Он должен был быть мёртв. Он. он выглядел мёртвым. — Ты в самом деле ничего не замечаешь? — Айвендил выглядел не как обычно — чудаковато и сильно под кайфом, он был серьезен и собран. Леголас даже слегка ущипнул себя. Этого волшебника в Лихолесье знали все. Но лишь он немного злился и ревновал. Потому что с ним король проводил гораздо больше времени… Под предлогами защиты леса эти двое часто исчезали в лесу, оставляя Леголаса, скрипя зубами воротить административную работу, от которой его ощутимо подташнивало и хотелось сбежать в лес. Принц полагал, что и его отец сбегал. Дабы не только напиться, но и употребить те травяные сборы, что выкуривают эти бессовестные волшебники. — Что именно я должен заметить? — с досадой поинтересовался он. — Подойди ближе, — вздохнул Радагаст, что-то помешивая в своем котелки. Немного потоптавшись у входа, Леголас все-таки рассудил, что истари прав. Отец без сознания — и его уж точно не выскажет своего неудовольствия, не отчитает за неряшливый вид и не прогонит прочь. Но эта таинственность и повисшая недосказанность напрягали его, словно что-то важное было скрыто от него до сего момента. Первым, что бросилось принцу в глаза был — старый жутковатого вида шрам, подточивший собой половину казавшегося идеальным лица. Леголас выдохнул. Всего-то. Слухи о незаживающих ранах от драконьего огня ходили по королевству, сколько он себя помнил. Подтверждения он сам лично не видел — куда ему, если король всегда прятался от него за семью печатями и сухим дворцовым этикетом, который и сам же порой нарушал, чтобы всласть отчитать его. Или Тауриэль. О, изводить душу на ней тот любил отчего-то особенно сильно. Леголас фыркнул. Отец был жив, а он думал о нем так, словно тот был мёртв. Так дело не пойдет. Тем более, что Радагаст не ответил на его вопрос. Он был уверен, что стрела попала в сердце, так почему же король ещё дышит? Взгляд его против воли переместился на грудь. Он видел не так много перевязанных эльфов, но сейчас принц отчего-то зацепился за странно толстый слой бинтов. А ведь повязка на левой стороне обильно пропиталась кровью — даже сквозь такой слой. Неужели два истари не сумели остановить её? Леголас нахмурился, обернувшись. Айвендил смотрел на него выжидающее, словно он всё ещё что-то не заметил. Пожав плечами, принц вновь окинул отца придирчивым взглядом. Что же он должен был заметить? На его лице — нет ничего непривычного, кроме старых, незаживающих ран. Тот же высокий лоб, теперь покрытый испариной, темные, выдающиеся брови, что без сомнения стали его визитной карточкой. Не сведенные в гневе — они придавали ему почти мирный вид. Как и остальное лицо. Глаза не смотрели с осуждением или что ещё хуже безразличием, нос, очерченные скулы, волевой подбородок — всё на месте! Только… Леголас нахмурился. Что-то всё же было не так. Он присмотрелся. Действительно, обычно резко очерченные черты выглядели несколько мягче. И… тут Леголас невольно чертыхнулся. Кадык почти не выделялся. — Это шутка? — мгновенно закипая, обернулся он к Айвендилу. — Если да, то не смешная! — Потому что в голове поселилась мысль, в которой уплотнения на груди не были связаны с большим количеством намотанных бинтов. Скорее, наоборот, король был жив лишь по одной причине. Потому что таковым не являлся… Всё это время… Леголас прикрыл глаза. Всё это время он водил их за нос. Его, двор, народ, соседей, других эльфийский владык, наверное… Принц едва не рассмеялся. Его била истерика. Мозг отчаянно не желал признавать истину, что была и простой и сложной одновременной. Простой от того, что он наконец понял, отчего все вокруг всегда отмалчивались по поводу его матери. Им просто нечего было ему сказать. Его всегда обижало, что отец утаивал от него даже имя. Уж подобную малость — тот мог ему сообщить… Как оказалось, нет. Принц покачал головой, силясь справиться с обрушившимися на него эмоциями. У него был лишь один вопрос. — Зачем? Бесконечно долгую минуту Радагаст вглядывался в его лицо, будто рассчитывал что-то увидеть. Наконец, приняв какое-то решение, он указал ему на сброшенную на по подушку. — Садись. Эта история не на один вечер… Однако начать, наверное, стоит с самого начала. — С Дориата? — кисло усмехнулся Леголас, не став перечить, и устроившись на предложенном месте. Он старался не смотреть на лежак, где лежал… нет лежала его… да чтоб вас всех! — С него и начнем, — кивнул волшебник и уже собирался было начать свой рассказ, как был прерван внезапно свалившемся принцу в голову вопросом. — Погоди, а откуда ты всё знаешь? Ты же не мой… не мой… — Леголас побагровел, так и не договорив. — Да, чтоб тебя, дурачина, нет, конечно! — фыркнул Радагаст, насыпая в свою трубку ещё курева. — Знаю я просто её давно и как облупленную уже. — А кто тогда? — вопрос этот отчего-то очень сильно волновал принца, он даже начал мысленно прокручивать в голове кандидатуры, сравнивая свой потрет и их… — Дойдем и до этого. Постепенно, — кивнул истари. — А не будешь терпелив — ничего не узнаешь, — прибавил он чуть сердито.