Chasing the Night to See the Stars

Парк всегда такой светлый и яркий, когда maman берет его кормить уток. Она держит его за руку, пока они проезжают на велосипедах тропинку, ведущую вниз, к озеру. Ее ладонь теплая, как солнце, и он чувствует себя в безопасности. Они раскидывают зерно и хлебные крошки по воде и смеются при виде бьющихся друг с другом уток. Жану нравится рябь на водной глади, которая появляется от раскинутого им зерном. Она все тянется и тянется, словно собирается тянуться целую вечность, чтобы достигнуть заката. Каждый день после полудня они идут в парк и каждый вечер они возвращаются домой под отдаленный перезвон колоколов Нотр-Дама.

——

Иногда, просыпаясь, Жан забывает, что его тело принадлежит ему. Он забывает, что на месте онемевшей плоти в его груди находится сердце. Он забывает, что его язык существует для речи, его руки существуют для того, чтобы держать клюшку и его глаза существуют для того, чтобы видеть другие цвета кроме черного. Он забывает, что USC не Эдгар Аллан. Он забывает, что никто здесь не ранит его. Он забывает, что то, что его все еще не ударили не гарантирует безопасность. Поэтому, вместо того, чтобы забыть, он бежит. Он бежит от улыбки Джереми. Он бежит он рук Рико. Он бежит от слов Ремана и воспоминаний о матушке и от синяков, которые все еще усеивают его торс. Он бежит от борьбы желания одиночества и необходимости выходить куда-либо только со своим партнером. Он убегает от реальности в которой у него больше нет партнера. Он убегает от команды, которая возвращается завтрашним утром, и он ненавидит это поселившееся в его животе чувство страха. Он бежит и бежит и бежит. Он бежит, пока не достигнет церкви. Церковь – это его очередная тайна. Так много тайн. Тайна за тайной за тайной, которые он так устал хранить, но просто не знает, как от них освободиться. Большая часть его секретов заставляют его чувствовать себя грязным, словно ему каждый день оставшейся жизни придется провести под душем, пока часть правды и львиная доля лжи не смоются. Он должен избавиться от всего, что делает его собой, чтобы стать тем, кем его хочет видеть его новая команда. Он бы хотел быть ничем, ведь тогда, возможно, он бы ничего и не чувствовал.

——

«Maman, утки грустят, когда мы не приносим им хлеб?» с присущим ребенку любопытством спросил Жан, разбрасывая хлебные крошки по поверхности озера и наблюдая за тем, как стая птиц дерется за каждый кусочек намокшего теста. Они не пришли в парк вчера, потому что матушка и отец поругались. Жан не должен знать о том, что они ругались, но иногда их громкость их голосов преодолевала стены его комнаты. Жан хотел попросить maman пойти в парк, когда она выйдет из офиса отца, но она так и не пришла к нему в комнату, даже спустя долгое-долгое время. Настолько долго, что, когда она наконец открыла дверь, за окном уже темнело ночное небо, и Жан совсем обессилел. Maman подоткнула его одеяло, убрала прядь волос с лица и сказала, что любила его больше всего на свете. Жан знает, что это правда, потому что maman никогда не лжет. «Только то, что утки не люди не значит, что они не чувствуют. Мы все чувствуем, все, что содержит в себе жизнь, чувствуется.» ответила maman, проводя взглядом по водной поверхности. «Но maman, откуда мы знаем, как ощущается жизнь?» спросил Жан в манере, на которую способен только пятилетний ребенок. «Жизнь ощущается миллионами разных вещей в секунду, monamour. Любовь и потеря, и боль. Но жизнь священна, и мы должны любить ее, даже если эта любовь не взаимна.» ответила maman, прикрывая глаза от лучей закатного солнца. Ее длинные темные волосы свободно завязаны на затылке. Ее шарф скрывает более цветные отметины на ее шее. Жан не должен был знать об этих черных и синих пальцах на ее шее, точно так же, как он не должен был знать о ссорах. «Но я люблю тебя, maman!» воскликнул Жан, крепко-крепко стискивая ее ноги в своих объятиях. «И я люблю тебя, мой маленький птенчик.» ответила maman.

——

Осыпающаяся кирпичная церковь давала что-то, что могло его удержать. Якорь, как рука Джереми на его колене. Но не как Джереми, потому что церковь не властна над ним, не может ранить его так, как это, в конечном итоге, сделают руки Джереми. Он толкнул дверь и она издала короткий скрип. Здесь не так много места и очень тепло, так что Жан сразу почувствовал себя в безопасности. Солнечные лучи проникали сквозь витражные стекла и цветные блики танцевали на полу. Большое деревянное распятие возвышается над алтарем, и Жан устремил свой взгляд на пронзенный бок Иисуса, его раны на ступнях и запястьях. Его поражало осознание смелости Иисуса, который продолжал висеть на кресте, пока кровь струилась по его телу, в то время, как единственным желанием Жана было убежать. Он подошел ближе к алтарю, находя успокоение в разносящемся от его шагов эхе и застоявшемся в воздухе запахе ладана. Преклонив колено, он занял место на одной из скамей. Скамейка под ним твердая. Устойчивая. Крепкая. Жан уперся лбом в спинку впередистоящей скамьи, закрыл глаза и положил руки поверх своих влажных волос. Как же он устал.

——

«Maman, я не хочу идти в церковь!» кричал Жан, топая своей босой ножкой по кухонному кафелю. Maman стояла прямо перед ним, скрестив руки и нахмурив лицо. «Воскресная служба не подлежит обсуждению, Жан.» сказала она стальным голосом. «Иди и надень свои парадные туфли.» Жан затопал вверх по лестнице в свою комнату и злобно натянул на ноги свои парадные туфли. Он ненавидит походы в церковь. Он ненавидит запах ладана. Он ненавидит сидеть на жестких деревянных скамьях по часу. Он ненавидит страшное распятие позади алтаря. Он ненавидит сидеть, стоять, преклоняться. Он ненавидит пожимать руки незнакомцам, и он ненавидит то, как священник долго-долго говорит перед тем, как раздать причастие. Но больше всего он ненавидит, как maman плачет после каждой мессы. И все же, матушка по-прежнему каждое воскресенье приводит Жана в залы Нотр-Дама и заставляет его сидеть всю мессу рядом с собой. После службы они идут в парк и кормят уток, и Жан делает вид, что не видит матушкиных слез, которые, стекая с ее лица, капают в воду.

——

Жан ни разу не почувствовал желание зайти в исповедальню за те две недели, что он бежал в церковь. Но что-то в сегодняшнем дне кажется совершенно другим. Вероятно, это его усталость или боль от изнеможения. Может быть, дело в святости исповеди Отца, который должен выслушать сотни исповедей хуже его собственной. Или дело в том, что Жан так устал бежать. Так устал от усталости. Что бы это не было, он осознал, что поднимается со скамьи и направляется в исповедальню. Как только Жан садится, священник отодвигает разделяющую их деревянную перегородку. Есть только звук их дыхания и Божий суд, ничего более. «Простите, Отец, ибо я согрешил. Моя последняя исповедь была… очень давно.»

——

Жан не любит, когда maman уходит на исповедь. Он должен сидеть на скамейке, пока она исповедуется, и он ненавидит взрослых людей, которые пытаются поговорить с ним в ожидании своей очереди к священнику. Maman никогда не рассказывает ему о том, что она сказала священнику. Она говорит лишь о том, что в один день он найдет успокоение в прощении. Она говорит, что он еще слишком мал, чтобы понять, но однажды он обязательно поймет. Жан думает, что, возможно, Бог должен простить его за растоптанные на прошлой неделе цветы monsieur Джона, но maman никогда не топтала цветы, поэтому Жан не понимает, за что Бог должен ее прощать. Иногда Жан молится пока ждет, потому что учитель в его Воскресной школе говорит, что Бог наш друг и мы можем рассказать ему обо всем и молиться о самом важном. Поэтому, когда началась учеба, он молится о собаке и друге. Он рассказывает Богу о своем дне и надеется, что Бог тоже хорошо провел этот день. Он просит Бога сделать так, чтобы синяки у матушки исчезли. Он просит, чтобы они с мамой смогли уехать далеко-далеко от злого голоса отца. Иногда Жан молится, иногда нет. Молится или нет, но maman всегда выходит из исповедальни счастливой, так что, возможно, повзрослев, он тоже попробует исповедаться.

——

Слова вырываются из его рта в окружающий воздух непрерывным потоком. Одиночество и смятение его новой жизни приземляются на каменный пол. Чувство стыда из-за блуждающих по его телу рук Рико скатывается на его колени. Горе от потери его прежней жизни, какой бы ужасной она не была, тяжелым грузом ложится на его трясущиеся ладони. Страх перед новый командой, страх быть раненным снова, пробивается к сводчатому потолку. Непреодолимое желание пойти к Реману и умолять обеспечить Жану безопасность, не ранить его, любить каждую маленькую частичку Жана, которая заслуживает любви, рассыпаясь на страницах гимна. Ярость от осознания несправедливости того, что ему пришлось пережить, когда он так долго и усердно работал, чтобы смириться с неминуемой гибелью, тяжелыми кирпичами рушится на каменный пол исповедальни. Двоякое чувство желания убежать как можно дальше от Джереми, но умолять его обеспечить Жану безопасность, приклеилось к деревянным стенам исповедальни. Тяжесть воспоминаний о матушке раздается скрипом в дверных петлях. Когда слова заканчивается, будка наполняется звенящей тишиной после его тяжелого вздоха.

——

В один день, вместо того, чтобы идти в парк, maman заставляет Жана собирать все свои вещи и игрушки в сумку. Она говорит ему не задавать лишних вопросов и делать так, как она скажет. Жан в смятении, ведь maman всегда говорит «Жан, спрашивай вселенную и открывай все новое.» Он не понимает, что происходит, но он доверяет ей. Его сумка и сумка матушки полностью собраны. Они ловят такси и едут очень, очень долго. Maman держит его за руку и что-то мычит себе под нос, пока Жан разглядывает переливающиеся красками улицы за окном. Такси останавливается рядом с водой, и Жан видит здесь место, в котором живут все паромы. Maman однажды сказала ему, что, если ты очень хороший пловец, то с легкостью сможешь доплыть отсюда прямо до Англии. Но, когда они выходят из машины, maman не двигается. Их окружают люди, работающие на его отца. Они все в одинаковых серых костюмах и со схожими злыми гримасами на лицах. Жану не очень нравятся эти люди, но он знает, что отец нанял их, чтобы они с maman были в безопасности. Мужчины и maman гневно обменивались словами на английском, словами, которые Жан не понимал. Когда они закончили говорить, maman посадила его обратно в такси. Возвращение домой заняло очень, очень много времени. По возвращении maman отправила Жана в его комнату. Он слышит крики отца в его офисе, слышит, как хлопает дверь и разбивается бокал. Он слышит, как maman плачет. Потом тишина. Тишина длится долгое, долгое время. В эту ночь maman ложится спать рядом с ним и крепко прижимает его к своей груди. Она плачет и плачет, и плачет. Утром страшный мужчина в черном костюме забирает Жана в его новую школу.

——

«Мир жестоко обошелся с тобой, но, тем не менее, не ожесточил тебя.» мягко и ласково сказал Отец. Это не то, что Жан хочет услышать. Он пришел на исповедь за наказанием, а не прощением. «Падре, что я должен сделать, чтобы искупить свои грехи?» он умоляет и просит о ком-нибудь, кто скажет ему, как смыть всю грязь с его души. Священник затих на секунду, перед тем, как ответить. «Искупления добиваются для грехов. Оно создано для тех вещей, которые мы совершаем осознанно несмотря на все предупреждения Евангелия. Не нужно искать искупления за то, что ты человек, за то, что ты испытал горе, боль и насилие от рук другого. Тебе не нужно искупление от Господа. Ты не сделал ничего плохого. Тебе нужно лишь простить себя за совершенные над тобой преступления.» Что-то сжалось между ребер. «Но Падре, я… я позволил этим вещам произойти со мной. Я просто…» «Не ты ответственный за преступления других.» перебил его Отец твердым и властным голосом. «Ты не сделал ничего плохого и поэтому мне не за что тебя прощать. Но я оставлю тебе стих. Ефесянам 4:31.» Жан вздохнул, разочарованный отсутствием ответа. Это не то, зачем он пришел сюда. Он пришел за наказанием. Он пришел сюда, чтобы услышать, что Бог видит злобу в его душе. Он пришел сюда, чтобы услышать, что злобу можно вымыть, если достаточно молиться. Он пришел сюда не за тем, чтобы услышать, что это не его вина. Это была его вина. «Спасибо, Падре.» пробормотал он разочарованное, перед тем, как выскользнуть из будки и вернуться во внешний мир.

——

Позже, когда Джереми уснул, Жан достал потрепанную библию на французском из своего рюкзака и пролистал ее до Послания Ефесянам. Он чувствует ком в горле, когда начинает читать стих. «Кто крал, вперед не кради, а лучше трудись, делая своими руками полезное, чтобы было из чего уделять нуждающемуся. Никакое гнилое слово да не исходит из уст ваших, а только доброе для назидания в вере, дабы оно доставляло благодать слушающим. И не оскорбляйте Святаго Духа Божия, Которым вы запечатлены в день искупления. Всякое раздражение и ярость, и гнев, и крик, и злоречие со всякою злобою да будут удалены от вас; но будьте друг ко другу добры, сострадательны, прощайте друг друга, как и Бог во Христе простил вас.»