Солгу тебе ещё раз

      Этот день нельзя было пропустить. Он приходил точно в срок, без опозданий, даже в високосный год. Он приносил с собой отдых, воспоминания, красоту, благодарность и лёгкий осенний бриз, напитанный терпкостью смирения увядающих листьев. Люди любили его. Каждый прохожий на улице мог остановиться с улыбкой на лице и устремить свой взгляд на алеющий в парках ликорис, на подчёркнуто выгнутую крышу храма и на небо, всё ещё выкрашенное кистью лета в нежно-голубой цвет. Двадцать третьего сентября время останавливалось и устанавливало барьер для всего плохого, что только могло случиться. В этот день шелестящие листопадом шаги осени были слышны особенно хорошо.       Люди любили хиган. Люди любили традиции или не хотели признаваться себе, что любят их. Люди любили фестивали, скромные празднования или уединённые минуты на кладбище или в саду, где цветёт паучья лилия. Да, люди любили хиган. Но не все.       Кокичи забывал об этой неделе сразу после того, как она кончалась, а вспоминал о её существовании лишь тогда, когда Кируми не готовила на завтрак мясо. От осени до весны, от весны до осени — равноденствие застигало его врасплох и опрыскивало его свечу оживлённости из пульверизатора. Вытаскивало из его внутренней захламленной кладовки запрятанную глубоко-глубоко коробку с запылившейся за полгода крышкой. Как бы ни пытался Кокичи запихнуть её в самый дальний угол, заслонить другими, приятными, важными, тёплыми вещами, хиган всегда указывал на неё всеведающим пальцем и, будто бы насмехаясь, напоминал: «Она пустая».       И Кокичи воротил нос. Уже не первый десяток раз за эти годы. И всё равно эта коробка оставалась в кладовке молчаливым намёком, который никак нельзя было вынести и выбросить. Игнорирование было лучшим решением, но в этот день оно не работало. Да и есть ли возможность игнорировать день почитания предков, если ты не знаешь ни одного из них?       Корнеплоды с приятным бульканьем тушились на плите, когда Ома, протирая глаза, вошёл на кухню и застал Кируми за лепкой охаги. Что-то разбудило его раньше обычного, словно ещё по-летнему мягкое тепло боялось упустить шанс попрощаться с ним. И сейчас, встретившись взглядом с матерью, Кокичи мельком подумал: что, если это и вправду самая подходящая возможность попрощаться?       Попрощаться с этой ненавистной коробкой. — Ты сегодня рано. — Со спокойствием, напоминающим чистую озёрную гладь, Кируми улыбнулась и продолжила сминать рисовые шарики. — Присоединишься? — Я мог бы встать ещё раньше, — пожал плечами Кокичи, поймавший в улыбке Кируми растворившуюся печаль. — Лишь бы не видеть, как ты пытаешься сделать из этого, — он кивнул на бобовую пасту и растоптанный в кашу рис, — что-то стоящее… — Сделаешь лучше меня — куплю твои любимые моти с маття. — Н-ненавижу их.       Кокичи расплылся в улыбке и подошёл к раковине, чтобы вымыть руки, и заодно сунул нос в вок, где тушились овощи. Сладкий аромат моркови и побегов бамбука пахнул в его лицо лёгким парком. Пустота в желудке болезненно отозвалась на зов пищи. — Скоро будет готово, — будто прочитав его мысли, сказала Кируми. — Если хочешь поесть сейчас, то рис в донбури, а дайкон я убрала в холодильник. Можешь брать оттуда всё, что хочешь, только помни, что мы будем делать инари, хорошо? — М-м! — кивнул Ома и опустил крышку, вдохнув напоследок приятную сладость.       Тёплые рисовые шарики ждали его рук.       Кируми всегда придерживалась традиций хигана. Кокичи мог без запинки пересказать устоявшийся распорядок дня. Сейчас они слепят охаги и инари, позавтракают и, собрав блюда для подношений, отправятся на городское кладбище. С утра людей там не так много, и Кокичи не придётся разговаривать со случайными посетителями, которые почему-то именно в хиган стремятся поделиться своими историями. Затем они отправятся в храм, чтобы помолиться за благополучие семьи и великодушие судьбы, где Кокичи в очередной раз утешит себя тем, что может говорить правду хотя бы у себя в мыслях. И, наконец, после ярмарки их ждёт скромное торжество у родителей Кируми, перед которыми Кокичи будет выкручиваться из всех сил. И всё же, утомившись за день, он убедит себя в том, что они все — семья. Что он — не чужой. И что мерзкой коробке в его кладовке не место.       Нужно поскорее избавиться от неё. — Пойдёшь ведь со мной? — Кируми задавала этот вопрос неизменно, как только наступал тюнити, а Кокичи каждый раз спрашивал себя, изменится ли когда-нибудь его ответ. И теперь, подняв взгляд на мать, он задумался. — <…>, — коротко проговорил он, возвращаясь к нарезанной моркови, которую он старательно выкладывал на подушечку из риса.       Кируми в нерешительности посмотрела на него.       «Проклятие» лжи не стесняло её уже несколько лет. Кокичи всегда был по-своему откровенным с ней: какими бы резкими и противоречивыми ни казались его слова, они были фильтром истины. Ложь застревала в нём, как грязные примеси, а правда, очищенная и прозрачная, потоком воды просачивалась наружу — но разглядеть её за мутью мог не каждый. Кокичи был искусным лжецом, не останавливающимся на противоположностях: его ложь пестрела множеством оттенков и переливалась радугой, как редкий камень в лучах солнца. Годы наблюдения за этим камнем подарили Кируми умение распознавать любую правду и любую ложь и солгать или сказать правду в ответ. Всё, что нужно было сделать Кокичи, это сказать хоть что-нибудь.       Но сейчас он не сказал ничего. Тишина приравнивалась к правде, которая робкой лесной мышью пряталась в норе, не высовывая наружу и хвоста. А может, это была и не мышь вовсе, а детёныш барсука? Или бурундук, делающий запасы на зиму? Или дикий заяц, нашедший надёжное убежище? Правда могла принять любой облик: её истинное обличие знал только сам Кокичи. Он был способен построить её из мельчайших деталей, но при этом скрыть её внутри себя и оставить собеседника в растерянности. И это оставалось загадкой для Кируми до сих пор. Причины Кокичи бережно (или, наоборот, равнодушно) хранил в себе так же, как и саму правду.       Первое время хиган был самым тяжёлым испытанием для них обоих. Оставленный родителями мальчик отказывался следовать традициям: фундамент семьи, оберегаемый каждым человеком, у него был полностью разрушен, и создавать его приходилось с самого начала. Заботясь. Любя. Интересуясь. Понимая. Вдобавок к этому свалившееся на Кокичи бремя лжи стало разрушительным снарядом, прилетевшим в их отношения, но Кируми сумела сплести прочную верёвку из нескольких ранее свитых бечёвок доверия — и, ухватившись за неё, Кокичи удержался. Он держался за неё до сих пор, ни минуты не сомневающийся в том, что его мать всегда на его стороне. И это было взаимно.       Каждый хиган на вопрос «Пойдёшь ли ты со мной?» Кокичи виртуозно лгал, ругая традиции и ссылаясь на свою отрезанность от семьи Тоджо, и Кируми привыкла парировать его словесные выпады с улыбкой и обещанием вкусностей.       На этот раз скрытая правда обездвижила её.       Кокичи хотел, чтобы она сама догадалась.       Женщина поджала дрогнувшие губы, и вдруг понимание обожгло уголки её глаз. Отложив незаконченные суши, она порывистыми движениями вытерла влажные руки о бумажное полотенце и, не говоря ни слова, заключила сына в тёплые объятия. Кокичи замотал головой, щекоча не расчёсанными после сна волосами чужую шею. — Ма-а, ты же знаешь, что я терпеть не могу обниматься! — возмущённо пробормотал он, но радость в его голосе выдала его настоящие чувства. — Я очень тебя люблю, — тихо произнесла Кируми, проводя ладонью по непослушным волосам Кокичи. Её материнское сердце болело, но какой-то странной, не причиняющей мучений болью. — Спасибо тебе за то, что ты откровенен со мной. Знаешь… Я ведь приму тебя со всеми твоими мыслями и переживаниями. Потому что ты мой сын. — Она вздохнула и отстранилась — и вновь в её улыбке растаяла тень печали. — Говоришь ли ты правду или ложь, соглашаешься или отказываешься — это не изменит моего отношения к тебе. Несмотря ни на что, там, внутри, — Кируми кивнула на грудь Кокичи, — ты остаёшься собой. Кокичи Омой. Моим сыном. Мальчиком, у которого есть любящая семья…       Кокичи моргнул, опустил взгляд — и в следующую секунду сделал шаг вперёд, чтобы вернуть украденные объятия. Его пальцы крепко вцепились в завязочки белого фартука, и небывалое облегчение обняло его в ответ большими ласковыми руками. Он не просил этого — но Кируми видела его насквозь, знала о его желаниях, читала его между строк. И сейчас она смело вошла в его кладовку и принялась откапывать ту самую коробку. — Если любящая семья выглядит так, — колко заметил Кокичи, — я бы уже давно сбежал из дома. <Я тоже тебя люблю. Ты лучшая мама. Спасибо.>       И стиснул зубы от безысходности и уткнулся лбом в острое плечо. — Тогда… — распознав ложь, Кируми усмехнулась краешком губ, — давай сбежим вместе. У нас уже почти всё готово. Погуляем по нашим местам, развеемся, сходим в храм, а к родным пойдём к обеду. Или к вечеру. Как ты смотришь на это?       Ома кивнул, пропуская мимо ушей слово «родным», которое уже не резало нутро так сильно. В конце концов… разве обязательно быть кровными родственниками, чтобы называть человека родным?       Оставленный на кровати телефон сиротливо пиликнул оповещением, но Кокичи уже стоял у двери с тканевым пакетом, куда Кируми с осторожностью складывала подношения и благовония. «Снова общий чат, наверное, — подумал парень, вспоминая вчерашнее обсуждение приближающегося концерта, где должна была выступать Каэде. — Может, сходить? Хотя моё присутствие снова могут посчитать за неудачную шутку. Разве что…»       Кокичи помялся на месте, намереваясь вернуться в комнату и взять телефон с собой, но Кируми уже поворачивала ключ в замке.       «Нет, не пойду. Мне там делать нечего…»       Когда они вышли из квартиры, оповещение издало ещё один растерянный писк и смолкло. Только насытившийся орешками Панк внимательно глядел на блестящую чёрную панель большими удивлёнными глазами. Ему было хорошо и без всяких хиганов.

***

      Кокичи рыбкой ухнул на кровать в первом часу дня. Белые тапочки оказались отброшенными куда-то в стену, и, стянув с себя носки, парень с облегчением пошевелил затёкшими пальцами. Всё-таки много ходить он не любил. А кто бы не предпочёл мягкую кроватку часовым прогулкам? Такого человека Кокичи без задней мысли назвал бы престраннейшей персоной. Мысленно, конечно же.       Ома откинул голову на подушки и улыбнулся, почувствовав в ней приятную прохладную чистоту. Ни единой лишней мысли. Ни одного гнетущего воспоминания о прошлом. Только настоящее: лёгкая скорбь по бабушке и дедушке Кируми, сладковато-пряный аромат сандала в храме Ируги и — о, да! — мягкий вкус моти с маття, оставшийся на языке. Кокичи довольно заурчал и сладостно улыбнулся, потягиваясь.       Пожалуй, на сегодня он нагулялся. Родители Кируми ждали их к себе ближе к вечеру, и Кокичи мог бы расчехлить приставку и с головой погрузиться обратно в мир Персоны 5… Или, может, Данганронпы? Брелок с Кёко Киригири на портфеле Шуичи моментально всплыл в памяти Омы, и тот хмыкнул, заводя руки за голову. Данганронпа, значит…       Кокичи познакомился с ней ещё летом: чёрно-белый медведь на обложке подцепил его внимание с первого же взгляда, и сопротивляться ему было невозможно. Тогда Ома не прочитал описание, не взглянул на жанры и других персонажей, изображённых на яркой коробке. Сам чем-то похожий на Монокуму: низкого роста, в чёрно-белом шарфе, он, прижимая заветный диск к груди, прибежал домой и сразу же запустил игру.       И ни разу не пожалел об импульсивной покупке.       Интересно… Что же привлекло Шуичи в Данганронпе? Он не был похож на того, кто с лёгкостью клюёт на забавных медведей и розовые надписи. По дизайну его наверняка больше бы привлекла обложка Ace Attorney. Но, кажется, Кокичи ещё многого не знал о загадочном Сайхаре-чане…       В прихожей закрылась дверь: это Кируми, обнаружив нехватку тофу, отправилась в магазин, пообещав скоро вернуться. А рука Кокичи неосознанно потянулась к телефону. Схватив мобильник, парень махом перевернулся со спины на живот и открыл LINE: наверняка за время его отсутствия в общем чате произошло что-то интересное. Кто знает, сколько уведомлений он пропустил!       Но, на его удивление, в беседе класса обновлений не было. Брови Кокичи взметнулись вверх: на строке выше назойливым маркером выделялись непрочитанные сообщения от Шуичи.       Выдохнув тёплую смешинку, Кокичи сию же минуту нажал на вкладку и не сдержал усмешки. Ssaihara: Доброе утро, Ома-кун. Ssaihara: У меня есть к тебе небольшое предложение… Ssaihara: Я понимаю, что тебе вряд ли нравится классическая музыка, да и с Акамацу-сан вы пока не нашли общий язык, поэтому то, что я скажу, может показаться тебе глупым и скучным, но всё-таки у меня есть причины предлагать это. Скажи… Как ты смотришь на то, чтобы присоединиться ко мне и ребятам и сходить на концерт? А потом прогуляться немного. Ssaihara: Будут ещё Амами-кун, Шингуджи-кун и Ёнага-сан. Я имею в виду, тебе не стоит беспокоиться, что ты встретишь Ируму-сан, Чабаширу-сан или других. Ssaihara: Сам концерт начинается в час дня в театре Рикко: кай. Он бесплатный, само собой, и находится недалеко от школы, так что не придётся добираться на другой конец города.       На губах Кокичи показалась изумлённая улыбка. Он скользнул глазами к времени отправки сообщений: они шли со стабильным интервалом в пять минут, как будто бы Шуичи долго раздумывал, прежде чем что-то написать. Или ожидал ответа? Или боролся со внутренней неуверенностью? Сомневался? Перед последним сообщением и вовсе был интервал в полчаса, а его содержание было похоже на оправдание, но, прочитав его, Кокичи расхотелось подкалывать Сайхару. Он замер над экраном и пробегал взглядом по строчкам снова и снова, словно искал подвоха в стройно составленных предложениях. Ssaihara: Я пишу это потому, что мне не хотелось бы, чтобы ты чувствовал себя одиноко. Обычно в хиган все встречаются со своими семьями и друзьями, и я подумал, что было бы здорово провести время вместе. Мы ведь друзья, да? Даже если у меня есть своя компания, это не значит, что я не могу принять в неё нового друга. Так что если ты не против, напиши мне, хорошо? Ты можешь не приходить на концерт, если тебе это не интересно, но если бы ты мог присоединиться к нам после, я был бы очень этому рад. Но я пойму, если ты откажешься, и не буду настаивать. Просто дай мне знать, как проснёшься. Я буду ждать.       «Я буду ждать».       Кокичи вновь посмотрел на время: с момента последнего отправленного сообщения прошло уже три с лишним часа. Рядом с монохромной аватаркой Шуичи до сих пор горел значок «В сети», и что-то робко кольнуло пальцы Омы, когда он коснулся экрана. Он же не в самом деле ждал ответа всё это время, а просто только что зашёл, верно?       Неуклюжее смятение протоптало себе путь в груди Кокичи, и он, внезапно приняв серьёзный вид, принялся набирать ответное сообщение.       Конечно, концерт, на котором должна выступать Каэде, его не интересовал. Честно говоря, как и сама Каэде, которая всюду стремилась вставить свои пять йен. Но дело было совсем не в ней. И совсем не в концерте, до начала которого оставалось сорок пять минут. Дело было совершенно в другом. Сердце Кокичи ускорилось, будто поторапливая: «Не успеешь ведь, не успеешь!» Yourkichi: Охаё, Сайхара-чан! Yourkichi: Я только проснулся, ты уж не серчай! Yourkichi: Чего это ты вдруг решил, что я захочу пойти с вами? Или тебе это твоя дедукция подсказывает, мистер детектив? — Блин, — вздохнул Ома, сетуя на свою привычку выражаться вызывающе. Устно ли, письменно ли — она прокрадывалась в любой уровень речи и безжалостно захватывала власть. Кокичи Ома был неотделим от дерзостей. И — тут уж ничего не попишешь — самому ему это нравилось далеко не всегда.       И, пока Шуичи не успел ничего ответить, он добавил: Yourkichi: Что ж, пусть тогда она подскажет тебе, приду я или нет! — Да ну тебя! — фыркнул Кокичи, рывком садясь в кровати и выпуская телефон из рук.       Иногда борьба с самим собой — самая бесполезная штука на свете.       В очередной раз Ома метнул взгляд на часы — теперь уже настенные — и засуетился. На промедление не было времени. Он не имел ни малейшего понятия, в какой стороне от школы находится этот театр, название которого он слышал впервые, но путь до школы пешком занял бы у него не менее двадцати минут. Распахнув дверцы гардероба, Кокичи принялся высматривать хоть какую-нибудь солидную одежду среди разноцветного месива на вешалках. Деловой стиль он не признавал и в любой момент был готов променять школьную форму на что-то более свободное, поэтому комплект формы у него был всего один. Не считая запасного. И теперь Ома яростно грыз ногти, отодвигая вешалку одну за другой.       Кто вообще придумал ходить в театры в костюмах?       На кровать полетела фиолетовая рубашка, белые брюки-дудочки с подтяжками отправились вслед за ней, и чуть погодя Кокичи выудил с полки свой любимый клетчатый чёрно-белый шейный платок. Натянув почти до колен сиреневые носки, он пару раз подвернул брюки и закатал рукава до локтя, самоуверенно улыбнувшись своему отражению в зеркале. Попадая под критерии «делового стиля», он одновременно разбивал их вдребезги, завязывая платок низким узлом — идеальная имитация галстука! Лихо щёлкнув подтяжками по плечам, Кокичи оглядел себя со всех сторон и помотал головой, растрёпывая волосы.       Телефон несмело пискнул в кровати, а Кокичи от этого заметался ещё больше. «Почему тебя должна волновать твоя причёска? — нетерпеливо спрашивал он сам у себя, выдвигая маленькие ящички в прикроватной тумбе. — Разве ты не всегда так ходил? Что это за рамки такие должны быть, чтобы ты забеспокоился о том, как неряшливо выглядят твои волосы? В школе никто не обращает на это внимание! И потом, разве ты не собирался разрушить этот деловой стиль? Вся суть в том, чтобы выглядеть небрежно! Тогда почему…»       Завязав низкий хвост, Ома заткнул рот и своему внутреннему голосу.       В конце концов, у него уже был ответ на все эти вопросы.       Он ведь хотел произвести впечатление, так ведь? Ssaihara: О, ну… Тогда мне ждать тебя у входа? Ssaihara: Хотя дай угадаю: однозначного ответа ты всё равно не дашь, да?       Выдавив плутовскую улыбочку, Кокичи быстро застучал пальцами по клавиатуре. Yourkichi: Ни-ши-ши :)       И, забежав на кухню, оставил там короткую, корявым почерком начирканную записку: «Меня позвали гулять!»