Солгу тебе ещё раз

      Шуичи с десяток раз поблагодарил своего дядю за новенькие наручные часы, которые он получил на свой день рождения. Он успел накачать мышцы левой руки за прошедшие десять минут, пока кидал беспокойные взгляды на молочный циферблат с выгравированной на нём звездой. Строгие стрелки заторможенно тащились с деления на деление — не торопился, по всей видимости, и тот, кого все ждали… Ну, может, и не все.       «Дедукция мистера детектива» говорила Шуичи переминаться с ноги на ногу у самой калитки, вытягивать шею в сторону школьных ворот и теребить манжеты фрака горчичного цвета, которого он терпеть не мог. Солнце стояло высоко в небе и словно тоже всматривалось в крошечные фигуры людей, снующих по улицам в этот тёплый день. Ему можно было позавидовать. Оно точно видело всё вокруг и никуда не спешило.       Шуичи нетерпеливо поднял запястье и, бросив на часы короткий взгляд, ещё раз убедился в том, что минутная стрелка насмехается над ним. Казалось, прошло уже пятнадцать минут. Но она сдвинулась всего на пять. Может быть, часы всё-таки неисправны? — Он придёт, — послышался откуда-то сзади голос Рантаро, и Шуичи дёрнул рукой. Ушёл в себя на бесконечно медленно тянущееся время. — Вероятно, он хочет испытать тебя. Что он добавил в конце? — «Ни-ши-ши», — скромно повторил Сайхара и облизнул губы. Его «ни-ши-ши» прозвучало неестественно, искусственно. Кокичи смеялся как будто бы на другом языке, и повторить его смех было не дано никому. — Думаешь, он специально посмеялся, чтобы заставить меня сомневаться?       Рантаро многозначительно улыбнулся и странным, несвойственным ему жестом затянул галстук. Чёрный на синей рубашке. Пиджак, брюки — всё в костюме было насыщенного и глубокого синего цвета. Рантаро не изменял своей привычной палитре: он словно дышал морем, которое увидел давным-давно в какой-то северной стране. Шуичи уже не помнил, в какой. Но с тех пор он всюду носил это море с собой. Холодное. Зыбкое. Манящее.       Если бы и он мог позволить себе надеть что-то символичное… Что бы тогда он надел? Что было в его гардеробе выделяющегося? Такого, что могло бы сказать: я не скучный парень, у меня богатый внутренний мир, я много чем интересуюсь и открыт для общения! Да, пожалуй, ничего. Его родители, его дядя позаботились о капитальном ремонте Шуичи, и теперь он стоял экспонатом в офисном музее, вылепленный из гипса ожиданий и надежд, не терпящим вандализма.       Хотя… Теперь в его вылизанном дочиста мирке был один такой элемент вандализма.       Скопировав жест Рантаро, Шуичи поправил рыжий галстук-бабочку, и ему вдруг стало стыдно. Как будто бы ничего другого, кроме этой бабочки, на нём не было. — Я бы не был в этом так уверен… — медленно и даже неохотно проговорил Корекиё, поднимая руку к лицу и глядя на Шуичи сквозь растопыренные пальцы, как через маску, в прорезях которой можно было увидеть человека изнутри. Чёрное кимоно с узором молодой сосны зашуршало, перебив игру ветра с ещё зелёными листьями клёна. Янтарные замораживающие глаза вспыхнули опасностью в чёрном лесу. — Вряд ли Ома-кун способен оценить всю изысканность классической музыки… увидеть в ней образы, вложенные в фортепиано пальцами великих композиторов столетия назад… отпустить свою душу парить в небеса под магические звуки…       Рантаро кашлянул, приподнимая бровь, и Корекиё опустил руку. Огонь, приковавший Шуичи к земле, потух. — Я имею в виду, — терпеливо продолжил Шингуджи, и голос его уже не звучал дурманящим зловещим заклинанием, — Ома-кун не согласился бы прийти на концерт из желания насладиться произведениями классиков в исполнении талантов Токио… Должно быть нечто иное, что заставляет его сердце трепетать в предвкушении красоты… — Ну, — Шуичи нервно скосил взгляд на запястье. Кажется, поглядывание на часы теперь станет его привычкой. — Я просто предложил ему присоединиться к нам. Конечно, его не интересует сам концерт. Да и суть хигана не в этом… — Не в этом… — откликнулся эхом Корекиё. Шуичи показалось, что он расслышал странную загадку в этом эхе, но оно уже стихло, и он так и не успел понять, в чём она заключалась.       Возможно, Рантаро успел. Но он сам был ларчиком без замочной скважины с замысловатым механизмом открытия, и его улыбка редко была ключом к разгадке. Вот и сейчас Амами кивнул не то себе, не то Корекиё и принялся крутить кольцо на указательном пальце, словно собирался взломать чей-то хитрый замок. Для него это было делом пяти минут. Но мог ли он подобрать код к личности Кокичи?       12:45. Шуичи кусает губу, притопывает ногой, и ветер доносит до него смешок Рантаро. Может быть, он уже подобрал, но предпочёл оставить секрет секретом и для самого себя?       Когда за забором наконец раздаются торопливые шаги, пружина ожидания внутри Сайхары сжимается в болезненном напряжении и желании распрямиться со сладостным облегчением — но в широкую калитку влетает Анджи, увлекающая за руку не шибко сопротивляющуюся Химико. Пружина стреляет — с холодным разочарованием. И Шуичи в который раз проверяет время, хотя в последний раз делал это несколько секунд (да нет же, минут!) назад. — Ребята, смотрите, кого я привела! — бодро окликнула парней Анджи, подталкивая Химико вперёд. Та, в чёрном пиджачке и красной юбочке, была похожа на сбежавшую с представления фокусницу. Не хватало только широкополой шляпы на её маленькой голове — такой, куда поместилось бы всё на свете. Шуичи не мог не улыбнуться. Но сердце его всё равно кололо стрелками часов. — Юмено-сан? — Рантаро удивлённо, но с удовлетворением в голосе взглянул на Химико. Сайхара невольно подумал, что человек с такой развитой интуицией высоко ценился бы в агентстве его дяди. — Ты ведь не хотела идти на концерт?       Химико стиснула пальчики и опустила глаза, зашаркав ножкой. — Ну… М-мех… — Она метнула быстрый взгляд на Анджи, будто прося о поддержке. — Классическая музыка же… успокаивает, да? А это значит, что я смогу вздремнуть… — Сможешь! — подхватила Анджи, приобнимая Химико за плечи. — Сегодня будет звучать особенно чудесная музыка специально для того, чтобы Химико смогла отдохнуть! Пойдём же скорее занимать места! А? — Когда никто не сдвинулся с места, девушка изумлённо распахнула лазурные глаза. — Мы кого-то ждём? — Ома-кун должен подойти… с минуты на минуту! — Шуичи отдёрнул поднявшуюся было руку. — У нас есть ещё немного времени, поэтому я предлагаю всё-таки дождаться его. — А, ладно! — заискрилась улыбкой Анджи.       Химико её радости (впрочем, ниспосланную и любому другому человеку) не разделяла. Потерев глаза, она не ответила ничего. И двор перед театром вновь превратился в вакуум выжидания. Ветер шелестел листьями, но Шуичи казалось, что их шум напоминает глухое тиканье часов…       Тик. Так.       Тик.       Так.       Может быть, это была плохая идея. Может быть, Кокичи решил подшутить над ним. Это было бы в его характере. Он даже посмеялся в конце, иронично избежав ответа на сообщение об избегании ответа. И сейчас он собирался избежать снова — с хохотом обвести Шуичи вокруг пальца, заставив его полагаться на правдивость лжеца. Хотя он не сказал ни лжи, ни правды, а во лжи его была правда, а в правде была ложь…       Шуичи поджал губы и вернулся к калитке.       Рантаро о чём-то тихо переговаривался с Корекиё. Химико спала стоя. Анджи глядела в небо. А он смотрел на проклятые часы, перерезающие верёвку, за которую он едва держался. А Кокичи на том краю поглядывал на него с полуулыбочкой — яркой, кошачьей, острой. — Опаздывать… торопиться лень, — пробормотала Химико, продирая глаза. — Лестница длинная, подниматься по ней долго… Может, пойдём? — Минутку! — взмолился Шуичи, заламывая руки и всё-таки выуживая телефон из небольшой сумки-планшета. Ssaihara: Ома-кун… Ты придёшь? Ssaihara: Мы ждём тебя.       Прочитал. Но не ответил. 54 перешло в 55, и осознание собственной беспомощной наивности застряло в горле Сайхары. «Дразнит», — вспыхнуло и погасло на задворках сознания. «Не придёт», — обречённо выдохнул внутренний голос. — Опоздаем… — капризно выдавила Химико и потянула Анджи за рукав солнечно-жёлтого кимоно с изображением аки но нанакуса. — Пойдём… — Пойдём, пойдём, — поддержала её Ёнага, оглядываясь на Шуичи. — И вы тоже не опаздывайте! Грех проявлять неуважение к людям в этот замечательный день. Все мы собрались здесь, чтобы почтить предков и вознести свои молитвы… за…       Внезапно проявив упорство, Химико утащила Анджи за собой: похоже, она так не любила торопиться, что пришлось поторопиться, чтобы не торопиться. Но на этот раз Шуичи не улыбнулся. Он направил на Рантаро взгляд, полный отчаянной мольбы, и столкнулся с его таинственной улыбкой в глазах. Губы его тоже не улыбались. — Что ж… — словно подводя итог, развёл руками Корекиё. Широкие рукава безысходно качнулись. — Какая прекрасная закономерность — всем людям свойственно ошибаться, и мы не стали исключением из этого правила. Я предлагаю присоединиться к девушкам, пока мы и в самом деле не совершили грех… — Какой грех?!       Крик раздался почти у самого уха Шуичи — и тот едва не рухнул наземь, когда на его спину внезапно навалилось что-то тяжёлое. Отшатнувшись в сторону с подавленным возгласом и перекосившимися плечами, Сайхара с болью в сердце услышал рядом с собой знакомый до непривычки смех и обернулся к его источнику. Который стоял в неожиданно опрятном костюме, широко расставив ноги и улыбаясь во весь рот. И Шуичи тоже захотелось улыбнуться — чудаковато растянув губы и прищурив глаза. Но у него никогда бы не получилось так же. — Ома-кун! — выдохнул он, и, к его удивлению, укор, который ему так хотелось передать в голосе, куда-то испарился. Задорный хвостик, в который были собраны волосы Кокичи, будто подмигивал ему на ветру. — А я знаю, что ты меня вовсе не ждал! Ни стыда ни совести у тебя нет! — насупился Кокичи, складывая руки на груди и деловито обходя Шуичи. Платок, завязанный в виде галстука на его шее, затрепетал. Ома едва успел поздороваться с Рантаро и Корекиё, как вновь переключился на Сайхару — уже с привычным задором.— И с какого это богатенького утопленника-женишка ты стащил этот костюм? Я не думал, что это у них такой писк моды… — Х-ха-ха, — неловко посмеялся Шуичи, чувствуя, как отшелушивается с сердца скованность и на место ей приходит долгожданное спокойствие. — Не важно… Пойдём быстрее, мы почти опаздываем! — Разве? — оскалился в улыбке Ома, тряхнув головой. Его хвостик снова подмигнул и усмехнулся. — Я думал, у нас ещё много времени!       Вместо ответа Шуичи неуклюже взял Кокичи за запястье и, отрезая путь дальнейшей приятной лжи, поторопился ко входу. — И всё же никакого вкуса… — пробормотал Корекиё, замыкая вереницу из входящих в театр парней. — А мне кажется, что-то есть, — намекнул Рантаро, не поворачивая головы. Однако выражение его лица на расстоянии мог бы интерпретировать только Корекиё. И он мысленно согласился с ним. Что-то в этом действительно было…

***

      Это было и впрямь весело. Выглядывая из-за угла дома вверх по улице, Кокичи с удовольствием наблюдал за тем, как Шуичи кивает головой, то опуская её к часам, то оглядываясь по сторонам. Как тщетны были его надежды высмотреть того, кто мог и не прийти! А Кокичи нарочно прошёл по другому мосту, потратив лишние пять минут. Эта потеря восполнилась щекотным наслаждением чужой нервозности. А с каким грохотом облегчения обрушилась крепость сомнения, которую Сайхара успел выстроить за это время! Кокичи шёл за ним по широкой лестнице театра с самодовольной улыбкой. Жаль, что Шуичи на него не смотрел.       А вот Кокичи смотрел. На костюм, который ни за что не надел бы даже под пытками. Удлинённый пиджак грязного цвета охры и такого же цвета брюки, аляповатый жилет, галстук-бабочка — всё это смотрелось бы на модели, позирующей для журнала, но никак не на подростке, пришедшем на концерт в честь дня осеннего равноденствия. Кокичи даже засомневался, что этот костюм можно купить в Гиндзе по местным заоблачным ценам. Безвкусица часто продаётся дороже, чем того заслуживает…       Но оказалось, что Шуичи сочетается с залом, в котором они оказались за считанные минуты до начала концерта. Стены, пол, занавес, кресла — всё было приятного песочного оттенка в тон той нелепице, что нацепил на себя Сайхара. Чем только он руководствовался, когда из всей своей одежды выбирал именно это?       Усевшись в мягкое кресло, Кокичи заёрзал. Среди людей в пиджаках и девушек в светлых блузках он чувствовал себя неуютно. Он, Кокичи Ома, нарядился в «строгую» одежду и заявился на концерт фортепианной музыки! Ома фыркнул, опуская взгляд с неосвещённой сцены на лакированный паркет. О, как посмеялись бы ребята из прошлой школы, увидев его здесь. Хорошо, что они остались в другой части города… — Э… эм. — Шуичи тихонько подал голос, потонувший в глухом ропоте зала, и покосился по сторонам, будто выискивая кого-то. — Спасибо, что пришёл. Я надеюсь, что ты не пожалеешь об этом, знаешь. Я хожу на похожие концерты уже довольно давно, и… что-то в них по-своему цепляет. Я хочу сказать… — Кокичи испытывающе посмотрел на него, и Шуичи стушевался, потеряв мысль, которую старательно пытался собрать из кусочков впечатлений в своей голове. — Конечно, сразу сложно почувствовать это. Но если познакомиться с такой музыкой поближе, то можно ощутить, как она отдаётся внутри тебя. Будто бы… резонирует с твоими чувствами.       Кокичи изогнул бровь и хотел было бросить: «Правда, что ли?», но только мысленно вздохнул про себя. «Сайхара-чан, Сайхара-чан… Понимаешь, я настолько привык к лжи, что распознать её — всё равно что пиалу чая выпить. И чая этого я уже вдоволь нахлебался… Неужели ты думаешь, что сможешь…» — Так Акамацу-сан говорит, — поспешно поправился Шуичи, сбросив с себя невесть откуда взявшуюся тяжесть. — На самом деле… мне довольно сложно воспринимать классическую музыку. Амами-кун, например, — он оглянулся на Рантаро, севшего на ряд выше, — слушает почти всю музыку, у него своё ощущение классики. Шингуджи-кун… Там всё сложно. Ёнага-сан любит музыку, которая способна «очистить душу», как она сама говорит. А я…       Шуичи замолк — и зал начал постепенно захлёбываться аплодисментами. Прожекторы над сценой открыли свои светящиеся глаза и воззрились на грациозный чёрный рояль — большой, важный и молчаливый… «Позёр», — моментально окрестил его Кокичи. И затаил обиду. Из-за него Шуичи не договорил. — А ты просто изучаешь способы гипноза с помощью классической музыки, да, мистер детектив Сайхара-чан? — плутовато ухмыльнулся Кокичи, перейдя на шёпот, когда конферансье вышел на сцену, чтобы произнести вступительную речь. И хихикнул, когда Шуичи неуверенно кивнул, сцепив пальцы в замок.       Возможно, ему и не нужно было договаривать. Ответ уже находился в тетради Кокичи — его он седьмого сентября подслушал в разговоре Анджи и Тенко. Не может отказать подруге детства. А та, будто и не замечая этого, не задаёт никаких вопросов, наивно веря в искреннюю заинтересованность Шуичи. А Шуичи, может быть, и интересовался. Но не классикой.       Кокичи облокотился на спинку кресла впереди — но взгляд его был направлен не на сцену, а сквозь неё. Кокичи думал. Думал, почему же всё-таки он сам пришёл туда, где ему не место? Туда, где собираются люди, вдыхающие музыку как кислород, испытывающие волнение от кристальных мелодий, в которые складываются звуки фортепиано, где каждый по-своему сумасшедший, но не такой сумасшедший, как Кокичи?       Его как будто бы никто и не звал. А он так… внезапно появился, неуместный, и молчит.       Но это было ложью. Как и многое в жизни Омы.       И ответ на этот вопрос он тоже знал. Только он не был записан ни в тетради, ни в блокноте, ни даже невидимыми чернилами на руке. Он просто существовал в своём неосязаемом варианте и заставлял Кокичи скрыто улыбаться.       Классическая музыка его так и не вдохновила.

***

      Компания ждала Каэде у широкого крыльца. В тишине. Посетители редким суетливым потоком просачивались через двери и гудели — гудела и голова Кокичи, в которой шумным барабаном стиральной машинки крутилась услышанная музыка. Он с трудом сдерживал зёв и задавал себе один и тот же вопрос: «Зачем, зачем, зачем?» Смотрел на сияющую Анджи, светлого Рантаро, задумчивого Корекиё, откуда-то взявшуюся Химико и повторял: «Зачем?» А потом смотрел на Шуичи, вглядывающегося в двери, и голос в голове замолкал.       И когда Шуичи распрямился — он тоже расправил плечи. — Ребята!.. О-ома-кун?       Каэде запнулась о порог на выходе из театра — а Кокичи устало расплылся в приветственной улыбке. Она не знала о его присутствии. Так даже лучше. — Ну не мог же я упустить шанс восхититься твоим выступлением! — заважничал он, заводя руки за спину и покачиваясь на пятках. — Я даже взял с собой свою верную свиту, чтобы они сопровождали меня на концерте! — Врёшь! — обиделась Химико, еле продравшая глаза на свежем воздухе. — Я никогда не согласилась бы на такое! Откуда ты тут вообще… — Но ведь ты была первой, кого я позвал! — Н-неправда! — Кокичи раздосадованно взглянул на Шуичи, встрявшего в шутку. Тот вцепился левой рукой в ремень сумки и вдруг посмотрел ему прямо в глаза. На секунду. — Я думал, ты в первую очередь написал мне… — Что?       И Шуичи, сжалившись над оказавшейся в какофонии мнений Каэде, пустился в объяснения. А Кокичи, уставившись на пальцы девушки, вдруг понял, что он даже не запомнил, что она играла. Полтора часа он просидел в кресле будто бы во сне и в самом деле заснул бы, если бы не аплодисменты, которые регулярно давали пощёчину его сонливости. Химико, похоже, и это не мешало: прислонившись к Анджи, она и сейчас спала как ни в чём не бывало. «А Амами-чан? Шингуджи…кун. — Кокичи вытянул шею, чтобы разглядеть парней получше. — Им, что, взаправду понравилось? Кажется, я единственный здесь — лишнее пятно на картине. Акт вандализма… Зато подрисован весело!» — Так, значит… — Каэде взяла паузу — должно быть, трудно смириться с тем, что тебя преследует странный одноклассник! — Мы будем гулять всемером? — Не совсем. — Рантаро мягко хмыкнул и наконец расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, впивающейся воротником в шею. — Видите ли, я с трудом отпросился у родителей на концерт. У нас большая семья, и мы редко можем собраться за одним столом. А раз уж сегодня семейный день, я не могу оставить сестрёнок.       Амами улыбнулся — и Кокичи разглядел в его улыбке то тепло, которое раньше встречал только в улыбке своей матери. Кажется, не так давно Рантаро рассказывал, что сестёр у него не то десять, не то двенадцать — безумное количество!       И ведь никого из них даже не думают сдавать в приют. — Кстати, о сёстрах… — прошелестел Корекиё, одаряя Рантаро жгучим взглядом, который тот невероятным образом вынес. — Снова поедешь в Сайтаму? — М-м. Она очень любила любоваться цветением хиганбаны. Не зря эти цветы называют цветами умерших и призраков. Только в Сайтаме кровавые поля хиганбаны помогут мне выйти с ней на связь… — Ох, хорошо, — поёжилась Каэде, — Тогда нас пятеро?       Химико сонно моргнула и приложила ладошку ко рту. — Я… Я бы пошла домой. Гулять… здорово, но так утомительно. — А в храме Сэнгакудзи очень приятно пахнет благовониями, — словно невзначай протянула Анджи. — Особенно сегодня. И, кажется, там бесплатно угощают охаги! — Охаги! — одновременно воскликнули Кокичи и Химико, переглянувшись. — Идём в Сэнгакудзи! — Шингуджи-Сэнгакудзи, — вдруг съехидничал Кокичи, инстинктивно подскакивая к Шуичи, чтобы не встретиться взглядом с Корекиё.       «А он точно… старше меня? Может быть, он солгал мне, когда записал свой возраст в журнале? Нет, как же он может быть старше меня, ведь у него сердце ребёнка, ничем не опороченное… Но разве это возможно? Выйти из детского дома и вернуть себе радость жизни, лучиться ей, играть с ней так, словно ничего не произошло? Или всё как раз наоборот? Может ли быть так, что на самом деле это — одна большая ложь, отражающая правду, как солнечный свет? Или в этой лжи нет ни доли правды? Где она похоронена? Можно ли её раскопать? Я… так хотел бы знать. Но он никогда не сможет рассказать мне об этом, так ведь? Да и… зачем ему это делать?» — Сайхара-кун! Идёшь? — Д-да!       Подтянув ремень сумки, Шуичи поспешил догнать уже подошедших к калитке друзей. И не клюнуть на вопрос в сиреневых глазах, которые скрывали больше, чем говорили. В глубине души тонкая струна, отвечающая за восприятие, всё повторяла ноты Liebestraum Листа, которое Каэде играла сегодня. На этот раз оно звучало иначе. Или… Или Шуичи просто казалось.

***

      Кокичи не любил храмы. Ему говорили: «Как человек настолько подлый может любить ходить в храм?» — и он не любил. Его никто не спрашивал — и он не отвечал. Они всё равно не услышали бы от него ни слова правды. Потому что ложь была бы для них правдой, а правда — ложью. Ведь Кокичи не любил…       Храм Сэнгакудзи был в разы больше того храма, куда он ходил вместе с матерью. Сегодня он был украшен цветными лентами, и колокольчики, к которым они были привязаны, сладко бряцали — ветер подхватывал их мелодию и уносил высоко в небо, к облакам, где души могли бы услышать этот мелодичный звон. Монах с белой повязкой хатимаки на голове и в самом деле раздавал охаги всем желающим, желая доброго здоровья и миролюбиво улыбаясь. Кокичи не взял. Он пришёл сюда не за бесплатным угощением.       Утром он уже воскурил благовония. Но теперь у него была ещё одна причина сделать это. Он не знал, за что молятся Шуичи, Каэде, Анджи и Химико (которая казалась спящей каждый раз, когда закрывала глаза), но их лица озарялись искренностью. Кокичи хотелось верить, что Шуичи молится за исчезновение из его жизни этого костюма.       Кокичи не взял охаги. Но на выходе из храма Шуичи тронул его за плечо и протянул ему рисовый шарик. Отказаться он уже не мог.       Химико жевала угощение и медленно, но верно засыпала. Кокичи замечал это и в школе: голова Юмено часто склонялась над партой не из-за усердного письма, но от желания сомкнуть глаза и вздремнуть на мягком пенале в виде тигрёнка. Сейчас же ничего мягкого под рукой не было, и она наверняка грезила об удобной кровати — поэтому никто не удивился, когда она вялым голосом заявила, что пойдёт домой. Анджи вызвалась провожать её — и оставшееся трио затормозило на мосту над железной дорогой.       Рельсы правильными рядами уносились за горизонт, будто споря, кто из них длиннее. Итог у них был один. Все они кончались.       Кокичи молчал. Молчал, заведя руки за голову и глядя вдаль. Ветер уходящего летнего тепла обнял его в последний раз и, забрав с собой все тревоги, умчался вперёд, по рельсам, далеко, за пределы Синагавы, прочь из Токио, к морю, а потом и к берегу какой-нибудь другой далёкой страны — и в небытие. Кокичи молчал, чтобы ветер случайно не зацепился за ложь, которую он мог сказать. Не унёс её дальше положенного. Ведь ложь, вынесенная на всеуслышание, заразительна… — Во сколько ты уезжаешь? — Голос Каэде прозвучал незнакомо низко. Она подошла к высоким перилам, окаймлённым алыми лентами и оперлась на них. — У нас не так много времени, да?       «Уезжаешь»? Кокичи недоверчиво скосился на Шуичи, но тот только вздохнул, подтверждая слова Акамацу. Надо же, как много способов существует для выражения истины! Но почему-то эта истина вошла в вены Омы неприятной иглой шприца. Она никогда не была сладким лекарством. — Мы с дядей договорились встретиться на станции Синдзюку в пять вечера. Часа нам хватит, наверное? Тут неподалёку есть парк… — Скатертью дорожка, — ляпнул Кокичи, повторяя за Каэде и облокачиваясь на мостовые перила. — Ома! — Ничего. — Шуичи встал между друзьями и опустил взгляд на дремлющие внизу поезда. Странное беспокойство зашевелилось в его груди. Сегодняшняя поездка маячила перед глазами как приближающийся экзамен, никем не желанный. Он соврал бы, если бы сказал, что не хочет встретиться с родителями. Но не сейчас. — Мои родители приехали из-за границы в Ацуги как раз на день осеннего равноденствия. Поэтому мы с дядей едем к ним, чтобы хотя бы пару дней провести вместе. — А-а… — протянул Кокичи, преодолевая желание взобраться на перила и усесться на них. — Родители… А почему ты к ним, а не они к тебе? Нет, конечно, если у них нет желания поскорее увидеться со своим сыном… — Ну…       Шуичи поджал губы. Туманные мысли в голове развеялись, оставив после себя пустоту. А ведь… правда, почему? Шуичи никогда не задавался этим вопросом. Он был послушным ребёнком и всегда делал то, что ему велели, порой даже не задумываясь о причинах. Родители и дядя занимали почётное место авторитетов в его жизни, и поставить их действия под сомнение он не мог. Все они хотели лучшего для него. Но пока и сам Шуичи не знал, что такое — это «лучшее». Толкаться на станции на вечерний поезд с Синдзюку до Асуги? Париться в нелепом костюме, снятом с «богатенького утопленника-женишка»? — Родители Сайхары-куна очень занятые люди, Ома-кун, — смягчилась Каэде. — Они в сфере кино работают, кажется? Поэтому приезжают они очень редко… А в Асуги у них ещё один дом, да, Сайхара-кун? И, насколько я понимаю, проще с двух сторон в одно время приехать туда, чем в разное время оказаться в Синагаве… — В самом деле, — согласился Кокичи. Хотя подумал о совершенно противоположном. — Какие замечательные родители…       И вдруг горькая обида захлестнула Сайхару. — Вообще-то… всё немного сложнее. Я и правда не знаю, почему так. И костюм этот дурацкий я надел потому, что дядя потребовал, — понурился он, сдавливая пальцами перила. — И на концерт едва отпросился: кажется, он отпустил меня только из-за того, что стойко верит в то, что классическая музыка стимулирует развитие мозга. Честно говоря… я бы и не поехал никуда сегодня. Но я никуда не денусь. Дядя меня из-под земли достанет. — Шуичи выдавил из себя неловкую улыбку и так и не поднял взгляда. Справа от него — Каэде, слева — Кокичи. Как он мог посмотреть лишь на одного из них? — Так что… Давайте сходим в парк и попьём кофе? Пока у нас есть время. — Конечно! — бойко кивнула Каэде, подхватывая Сайхару под руку. — Тогда нам лучше поторопиться!       И тут Кокичи всё понял. Понял, почему Шуичи всё это время менял его клетчатый галстук на однотонный. Понял, почему он снимал значки и брелки с портфеля. Понял, почему он так и не сумел начать играть в Данганронпу. Кепка спасала его от подобных вопросов, но сейчас она явно не подходила к образу, который пытались придать Шуичи его родители. И ответы всплыли наружу, как полые жёлуди.       Шуичи не хотел этому образу соответствовать. А Кокичи мог смочить в краске зубную щётку и добавить к картине весёлых разноцветных брызг. — Жуть как люблю кофе! — признался Ома, и его губы сами собой расползлись в широчайшей улыбке. — А ещё я люблю тебя, Сайхара Шуичи!       Робкий смешок сорвался с губ Шуичи, когда Кокичи ухватился за его вторую руку, и они втроём зашагали по мосту. — Я… рад, — улыбнулся он, чувствуя, как крепче впиваются в него пальцы Каэде и как поднимается в груди тёплое чувство спокойствия. — Я тоже вас всех очень люблю.       «Временами мне не верится, что ты не можешь говорить правду… Ома Кокичи». — Кстати! — чересчур громко вскрикнул Кокичи и склонил голову в сторону Каэде. — А-ка-ма-цу-чан! Напомни-ка, что ты играла сегодня? — А… А? — растерялась девушка, не ожидавшая такого вопроса от того, кто вообще не выглядел заинтересованным в классике. — Ну… первым был Вивальди! Его «Осень» в переложении для фортепиано… Потом ноктюрн Шопена и «Любовная мечта» Листа. А… почему ты вдруг спрашиваешь? — поинтересовалась Каэде, затаив в сердце кроткую надежду. — У меня есть к тебе одна просьба! — Ома с трудом сдержал рвущуюся наружу торжествующую ухмылку. — Оч-чень важная! — Что такое? — Ты была бы не против заскочить в 7-11? У меня есть для тебя особый Шопен-Лист!       Каэде нахмурилась, пытаясь отыскать смысл в сочетании двух фамилий, а потом вспыхнула — и ветер, уловив её эмоции, вторил ей резким порывом, бросив тщательно уложенные волосы прямо в лицо. Кокичи разразился звенящим смехом и машинально пригнулся, по привычке ожидая хука сверху. Но Шуичи был его защитной стеной — и Каэде оставалось только беспомощно пыхтеть в стороне. — Это… Это возмутительно! — пробурчала она в ответ на тихую усмешку Сайхары. — Просто ужасно!       И всё же Шуичи заметил, что надутые губы Каэде так и стремились подавить невольную улыбку. — О, это напомнило мне ещё одну шутку, — оживился он, вдыхая свежий воздух полной грудью. Жилет уже не теснил её так, как прежде. — Акамацу-сан, помнишь? Про Моцарта. — П-подожди-подожди! — Каэде распахнула глаза и, отцепившись от друга, замахала руками. — Нет!       Но Шуичи уже повернулся к Кокичи и задал ему роковой вопрос: — Ома-кун… Ты знаешь, как получить моцареллу?       И, уже сидя в поезде вместе с дядей, он будет в недоумении гадать, почему Каэде порывисто закрыла лицо руками, а Кокичи зловеще заулыбался.