Солгу тебе ещё раз

— Щит будильника активирован. Слушай, я с тобой долго церемониться не буду. Глаза открыл и пошёл дела вершить.       Голос Наофуми ворвался в лёгкий, подёрнутый сладкой дымкой сон Кокичи раскатистым громом и всколыхнул хрупкую пелену морфея; та затрепетала — и растаяла в теплоте просторной комнаты. Кокичи глухо заскулил, протыкая пуховую белую подушку кончиком острого носа, и запустил под неё согретые одеялом руки. Ускользающий туманный хвост сна не хотелось упускать. Ома ущипнул уголок подушки. Но было уже поздно. — Что? Не хочешь? Ну, как знаешь. Рафталия! Тащи ледяную воду! Устроим ему… — …А ты за ногу кусай, — пробурчал парень выученные за сотню утренних подъёмов слова, безуспешно нащупывая спрятанный под простынёй телефон. Подлые органы чувств агрессивно храпели, делая вид, что спят невинным сном, и пальцы Кокичи безрезультатно бродили по простыне, пока Наофуми в третий раз произносил свою мотивирующую речь. — Щит будильника активирован…       Клик.       Тонкая рука беспомощно падает на кровать в неестественном положении, но Кокичи не обращает внимание на неудобство. Самая большая неприятность для него сейчас — спихнуть свою худую тушку на пол и выползти на кухню, чтобы потом собраться и усесться за руль прослужившей уже полгода «Кометы». А потом… а потом…       Кокичи неудержимо широко зевнул и кротом зарылся в лёгкое, всегда готовое обниматься одеяло. Пожалуй, «потом» может подождать ещё пять минут. Карамельная нуга в голове слишком приятно растягивалась… — Щит! Щит! Щи-ит.       Морщинка болезненного тупого отчаяния пролегает над переносицей, и Ома — с непосильным трудом и отсутствием всякого желания — при-открывает один глаз. Левый. Чтобы воззриться на иссиня-чёрного чёрта, прыгающего по чересчур свободной клетке и отбрасывающего чудовищную тень на тёмно-фиолетовые обои. Может, кличка «Чёрт» и правда подошла бы этому шумному попугаю больше… — Ты самый молчаливый какаду из всех, что я знаю, — сонно прокряхтел Кокичи, против своей воли, будто его кто-то тянул за невидимые верёвочки, спуская ноги. Тело всё ещё лежало в постели тряпичной куклой и отказывалось шевелиться.       Таким было утро Кокичи перед вторым учебным днём.       Чёрный какаду по кличке «Панк» (хотя в глубине души Кокичи хотел назвать его «Эмо», пока не передумал, услышав истошный вопль и расправившийся хохол) царапал бледную руку хозяина, весело подпрыгивая под несуществующую музыку и задорно раскрывая клюв. Окрашенные в алый щёчки будто бы выдавали его восторг: сейчас, совсем скоро с ним поиграют и накормят. Пакет с малинкой, овсом, кукурузой и кусочками яблок Кокичи уже держал в руке, заведённой за спину, — Панк, конечно же, знал об этом и вертелся, крутил головой, норовя заглянуть Кокичи через плечо, и тихо ворчал, клокотал, бухтел… — Слышу, ты уже встал, Кокичи. — На кухне зазвучал мягкий приветливый женский голос, выдержанный на нежном ля-бемоле. Кокичи мог слышать нежное шкворчание и чувствовать лёгкий, но способный пробудить громаднейший аппетит запах тушённого в соевом соусе куриного филе. — Покорми Панка — и я жду тебя за завтраком. — Ты же знаешь, я совсем не голоден, как и всегда, ма!       Кокичи на глаз отмерил порцию резко повеселевшему какаду и всыпал корм в мини-миску, за что получил благодарный щипок клювом в щёку. Взмахнув огромными, чёрными, как ночное небесное полотно, крыльями, попугай впорхнул к себе в клетку, а Кокичи, сунув ноги в бамбуковые тапочки (негоже пачкать белые носки!), выскочил из комнаты и прошмыгнул на кухню, дверь в которую, по счастливым обстоятельствам была прямо напротив.       У небольшого стола резедово-зелёного цвета стояла высокая статная женщина в чёрном фартуке с блестящими пуговицами — деревянные палочки в её тонких пальцах быстро-быстро перекладывали свежеприготовленный омлет в пиалу с ароматным белым рисом. Её возраст неумолимо стремился к сорока годам, хотя ухоженная кожа лица ничуть не выдавала её секрета: разве что самые мелкие морщинки, которые можно было разглядеть лишь приблизившись вплотную, умело скрывались под глазами, в уголках губ и на лбу. Этакие морщинки-улыбки, забывающие надеть маскировку в минуты, когда она растягивала губы в ласковой улыбке и прищуривалась.       Но горе тем, кто принимал её короткие пепельно-русые волосы за седые. Зелёные глаза тотчас же приобретали металлический оттенок и холоднели, и собеседник в ответ на свои вопросы мог получить лишь дежурные вежливые и до морозной корочки равнодушные ответы.       Был лишь один человек, с которым она вела себя естественно вне зависимости от ситуации. — Доброе утро, — улыбнулась она ворвавшемуся на кухне Кокичи. — Ничуть, — надул губы парень, потирая шею и заразительно зевая. Белая футболка оверсайз закрывала его бёдра полностью, и ему пришлось подобрать её полы, чтобы по-ребячески запрыгнуть на стул и, поёрзав, подвинуться поближе к столу. — Всю ночь было душно… И я, кажется, отлежал шею. — Кокичи морщится, склоняя голову то к одному плечу, то к другому. — Бли-ин, гадость.       Мама Кокичи коротко сочувственно подняла брови и подвинула к нему пиалу. — Звучит ужасно… Но оякодон лечит от всего, даже от больной шеи.       Кокичи голодным взглядом оценил подрумянившееся яйцо, игриво выглядывающую из-под него золотистую курочку и белоснежный рис, словно королевской бархатной подушкой лежащий под источающим манящий запах мясом. В животе заурчал недовольный кот — но не настолько громко, чтобы это услышал кто-то другой. — Иногда мне кажется, что ты усыновила меня только для того, чтобы кто-то ел твой ужасный оякодон, — быстро протараторил он, вооружаясь палочками и набрасываясь на соблазнительный завтрак. — А мне иногда кажется, что ты раскусываешь все мои планы, — деланно огорчилась женщина, усаживаясь напротив. — Даже те, что я построила в прошлом, и те, которые мне предстоит спланировать в будущем. — Я уже вижу, кто будет моим будущим папой, — с набитым ртом пробурчал Кокичи, с аппетитом уплетая рис. — Он высокий блондин с хорошими манерами и выдержкой и… — Кокичи Ома, вы подозреваетесь в шпионаже. — Кируми Тоджо, вы подозреваетесь в разглашении государственных тайн глупому подростку. — И в клевете. — И в чрезмерной скрытности. — И в шантаже. — И в нарушении родительских прав. — Я такая ужасная мать? — Самая ужасная мать на свете. — Я рада слышать это от тебя. — А я совсем не рад говорить это вслух.       Кируми улыбнулась одной из искреннейших своих улыбок, какими только могут улыбаться лучшие матери, но улыбка эта была сдержанной и едва уловимой. Случайный прохожий и не заметил бы её, когда знаток человеческих душ сказал бы: «Улыбаются её глаза». Кокичи запихнул в рот последний кусочек курицы и благодарно вздохнул. — С каждым днём твоя готовка становится всё безвкуснее и безвкуснее, — подвёл он итог, откидываясь на спинку крепкого тёмного стула (вообще-то с самой удобной мягкой сидушкой: уж Кокичи-то знал толк в стульях). — Я начинаю забывать, что такое настоящая еда… Оякодон преследует меня даже во сне. — В следующий раз я приготовлю мисо, натто, яичницу и тофу.       Воображение Омы слишком быстро нарисовало ему картину с пятью плошками со вкуснейшими бобами, жареными яйцами и тофу, свежесваренным белым рисом и супом с курицей, вакаме и ростками бамбука… Голодный кот проснулся, едва наевшись.       Прощальный чмок в щёчку был обязательной традицией.

***

      В кабинет Кокичи вбегает за жалкую минуту перед звонком и, хлопнув дверью, задерживается у входа на лишние секунды, чтобы позволить одноклассникам полюбоваться на него. А любоваться есть на что: его улыбка так и сверкает, будто он в последний момент успел заскочить на распродажу, а не на урок. Но взгляды одноклассников не выражают ни капли восхищения: они пусты и ироничны, а Кокичи рад и такому вниманию. Его образ они запомнят надолго. — Сайхара-чан, Амами-чан, Акамацу-чан! — приветственно оттарабанил Ома, коротко взмахивая рукой и вприпрыжку подбегая к своей парте. Краем уха он уловил глухое бормотание Ирумы и пожалел, что парта позади него оказалась всё же занятой. Вчера какой-то странный парень в расстёгнутом пиджаке, застёгнутой на две нижние пуговицы рубашке и мятой красной футболке вломился в класс и влетел на своё место со скоростью запущенной в космос ракеты. Судя по его озадаченному лицу, лето промелькнуло мимо него настолько быстро, что он не заметил наступления осени и благополучно спал в своей постели.       Сегодня его рубашка была застёгнута на все пуговицы, кроме трёх верхних. Из-за воротника всё равно проглядывала красная футболка — Кокичи искренне надеялся, что её постирали и погладили.       Однако если Момота-кун вернулся в строй, то чьё же место на последней парте пустует? — Хэй… Пс! — Парень с задней парты высунулся в проход между рядами. — Маки-ролл… Дай ручку, а? П-жалуйста. — А где те три ручки с прошлого триместра, что я тебе давала? — холодно заметил тихий женский голос. Девушка с темно-каштановыми волосами, собранными в длинные хвосты, метнула на Момоту-куна пронзительный взгляд (Кокичи, в это время из интереса повернувший голову, мысленно перекрестился и решил, что это не стоит его наблюдения) и выставила перед ним ручку так, будто это был нож. — Я пенал забыл, эх-хе… — Парень виновато заулыбался и вынул ручку из крепко сжатых пальцев. — Взамен на все эти ручки я могу помочь тебе донести портфель до дома! Как истинный джентльмен, вот. — Ты второй в очереди на место джентльмена класса. После Гокухары-куна, — слабо заинтересованно проговорила девушка, с резким жужжанием застегнув молнию пенала. Но почему-то с её стороны этот простой жест был похож на перерезание горла какому-нибудь первому и очень несчастливому встречному. — Если Момота-кун хочет поухаживать за Харукавой-сан, то я уступлю своё место ему! — гулко пробасил громила с последней парты второго ряда. — Гонта сделает всё ради своих друзей!       Кокичи громко, чтобы его услышали, хмыкнул и лёг на сложенные на парте руки. Одноклассники в естественной среде обитания — что может быть наиболее подходящей театральной сценой?       Кстати, какой сейчас урок?.. — География, — заботливо подсказал Рантаро, когда Кокичи принялся судорожно копаться в портфеле.       А у Кокичи появился ещё один повод любить этого парня.       Рантаро жил в географии. Он с интересом слушал лекцию немолодого преподавателя в старомодном костюме времён лет этак семидесятых, с декоративными карманами на пиджаке, кивал чему-то своему и загадочно улыбался и грыз ручку, когда речь заходила о далёких экологических туристических тропах Таиланда. Душой он явно был не в битком набитом классе: его выдавали потухшие глаза, в которых время от времени вспыхивали спасительные огни маяка — чтобы не потеряться в Южно-Китайском море.       Кокичи записал это кратко: «Любит географию и путешествовать». Последнее вытекало из первого — и из мелких наклеек с названиями стран на тетради Рантаро. И из небольшой серёжки-гвоздика в виде штурвала в мочке левого уха.       Красная звёздочка, нарисованная на самоклеящейся бумаге, уже красовалась рядом с распечатанной фотокарточкой, вырезанной из глянцевого плаката прошлого триместра. Выпросить его через маму оказалось проще простого, хотя Кокичи он и не был положен, как «позднему» ученику. Зато теперь он мог лицезреть глупые лица своих новых одноклассников, отчленённые от общей картины и приклеенные на чистые ещё тетрадные листы. Осталось только выучить их имена и фамилии…       Вульгарная блондинка перед ним — Миу Ирума. Странный парень позади — Кайто Момота, а грозная девушка, к которой он обращался, — Маки Харукава. Нескладная девушка с тёмными косами — Тенко, с фамилией такой же грубой, как и она сама, Чабашира. Мальчик-без-фамилии-Кибо. Девочка-лилипут Химико Юмено. Анджи — зевок — Ёнага. Мутный тип в маске тоже где-то позади — Корекиё Шингуджи. Громила Гонта Гокухара. Девушка в анимешном сейлор-фуку — Цумуги Широгане. И из тех, кого он уже знает, — Рантаро Амами, Каэде Акамацу и Шуичи Сай- — Привет.       Кокичи показательно захлопывает тетрадь, прежде чем подошедший успеет разглядеть на странице свою фотографию, и невинно хлопает глазками, растягивая губы в игривой улыбке. Шуичи смаргивает замешательство и — вот неожиданно! — кладёт на парту Кокичи чёрный журнал. Ома смотрит на него так, будто под тёмной обложкой скрываются древние письмена с ключом к карте сокровищ, — но всего пять секунд, после чего переводит заинтересованный взгляд на старосту.       Пришёл. — Дашь мне второй шанс? — вдруг спросил Шуичи, всё так же не глядя не то что в глаза — даже в лицо Кокичи. Взгляд его был направлен куда-то на левое плечо, и Кокичи стряхнул с него несуществующую пыль, чтобы заметить, что глаза парня и впрямь проследили за его движением. — Вернее, — он поправился и выпрямился, — это я даю тебе второй шанс. Мне всё ещё нужны твои данные и… — Оу, простите, господин Сайхара, — наигранно учтиво произнёс Кокичи, поджимая губы, — но у нас ничего не выйдет. Я предпочитаю не связываться с начальниками отдела по учёту налогоплательщиков…       Блеснувшее во взгляде Шуичи смятение в сопровождении десятка, нет, сотни вопросительных знаков вызвал у Кокичи ликование. Он распрямил плечи и приготовился выпалить ещё пару шутеек, но Шуичи опередил его. — Даже если это так, я правда надеюсь, что мы с тобой поладим. — Улыбка на его губах была отнюдь не вынужденной. — Ну, что… Дубль два?       На другом конце класса Каэде скрестила пальцы, напряжённо всматриваясь в спину друга.       Кокичи тоже смотрел на него, но вовсе не напряжённо. Шуичи говорил покладисто, спокойно, в его голосе не было тяжести, которая ощущалась в прошлом году в голосе Хаджиме Хинаты (ему явно хватало Нагито, который при любом удобном случае любил разговаривать с ним загадками). Страница, где вчера он по неосторожности записал имя персонажа Джима Керри, была аккуратно вырвана: от неё не осталось неровных обрывков — лишь фантомный след. И невзрачная фотография, которая Кокичи никогда не нравилась.       Шуичи ждал, хотя Кокичи никуда не торопился и тянул время, не отвечая ни слова. Лаконичным исчерпывающим жестом попросив сделать шаг назад от парты, Ома нырнул рукой в портфель, достал не начатую ещё тетрадь по ненавистному английскому и с сочным хрустом выдернул из неё первый лист. «Правда надеешься, да? — подумал он, играя с простым карандашом. — Ты многого хочешь, Сайхара Шуичи. Интересно, что же ты получишь…» — Ну… Хотя бы напиши, — примирительно кивнул Шуичи, переминаясь с ноги на ногу. — Я перепишу потом.       Кокичи ухмыльнулся. Карандаш громко застучал, рисуя неровно и размашисто. Одна черта за другой — небрежно, коряво, халтурно. Глаза Шуичи забегали по листу, но Кокичи был быстрее и проворнее.       «Я Кокичи Ома, и я не могу говорить правду! :)»       Оказавшаяся у него в руках страница с рваным краем словно смеялась Шуичи в лицо, и, отняв её от лица, он ожидал, что и Кокичи Ома посмеётся над ним. Написать такую ерунду мог только отменный шутник, и Кокичи вполне походил на него: невысокий, со смешными растрёпанными волосами, большими озорными глазами и… чем-то ещё, что прямо-таки кричало о его лёгкости и ветрености. Но что — Шуичи пока не понял. Он вообще пока ничего не понимал. — Это шутка? — осторожно спросил он, протягивая Кокичи исписанный листок. — <…>! — А?       Кокичи взглянул на Шуичи с укоризной и опустил уголки губ. — Да, это шутка.       Сайхара сморщил лоб, чем всё же заставил его усмехнуться вновь. Но уже не так искренне. Конечно же, Шуичи ему не поверил, — а на большее Кокичи и не рассчитывал. Сколько уж лет он живёт во лжи? Семь, кажется? Недоверие и непонимание пропитали его кожу ядом, к которому он уже выработал иммунитет. Одним человеком больше, одним меньше — разве это имеет значение?       Скучающим движением руки он смял в комок листок и собрался было запустить его в мусорную корзину, стоявшую у двери, как взгляд Шуичи — мимолётный, будто бы он боялся упустить момент, — остановил его. — Ладно. Допустим, — мягко проговорил он, и Ома не без удивления отметил, что ни миллилитра враждебности в его голосе не было. Яд из него не сочился и не капал, грозясь оставить новые ожоги на бледной коже. — Приятно познакомиться, Кокичи Ома. — А мне ни капельки не приятно! — с готовностью брякнул Кокичи, улыбаясь во все тридцать два и с размаху протягивая Шуичи руку. На этот раз сомнение старосты можно было измерить секундами: морщинка на лбу исчезла так же быстро, как и появилась. Не такая широкая, как казалось раньше, ладонь ненавязчиво пожала другую, маленькую, отчего-то холодную, пусть в первые дни сентября прохлада ещё беззаботно дремала под тяжёлым ватным одеялом. — Хорошо, — с облегчением вздохнул Шуичи. — Я понял тебя. Может быть, тогда тебе будет комфортнее, если я позволю тебе самому заполнить журнал? Тогда я точно не ошибусь, а ты сможешь… эм… написать правду? — Хм, а ты не подумал, что я могу быть незаконным мигрантом, который подделал документы и пытается скрыться от правосудия? — Кокичи ехидно прищурился и ткнул пальцем прямо в узел галстука Шуичи. — Мне выгодно лгать тебе о своём происхождении, чтобы ты мне поверил, а я продолжил жить спокойно в чужой стране, за чужой счёт, с чужими привилегиями, а потом… А потом… — Но ведь ты говоришь это, — несмело отметил Сайхара, — а значит, это не может быть правдой. — А что, если это тоже ложь, как и многое другое, что я успел тебе наговорить?       Шуичи запнулся на очередном «но», и Кокичи сдавленно захихикал себе в ладонь. «Я понял тебя», — кажется, так он сказал только что? Шуичи неохотно отодвинул недавно сказанную фразу в сторону, задержавшись на ней взглядом. Нет, это будет долгий путь.       Правда. Ложь. Правда. Ложь. Сделай шаг на белую плитку — и она тут же сменится на чёрную и полетит вниз без опоры, без тросов, без механизма. Ступи на чёрную — и она скинет маскировку и белой птицей взлетит ввысь. Или же всё останется неизменным: чёрная — чёрной, белая — белой, а ты, взошедший на любую из них, вдруг станешь совсем другим?       Виски Шуичи заныли. — Этот ублюдок слишком ненадёжный, чтобы тратить на него время, — ощерилась Миу, не удостаивая Кокичи даже полуоборотом. — Просто спроси у завуча, кто он нахрен такой и что ему надо. Не парься. — Я не знаю, — развёл руками Шуичи и всё же пододвинул журнал к Кокичи. — Но… Я рассчитываю на твою… совесть? Честность? Если ты сказал мне правду, я постараюсь понять. Если нет… Я запутался. — Ни-ши-ши, — коротко посмеялся Кокичи, разворачивая журнал поудобнее. — Ты такой доверчивый, Сайхара-чан. У вас в налоговой все такие?       И, хотя Шуичи предпочёл промолчать, в его неловком движении плечами Кокичи прочитал: «Я не знаю, но всё может быть».       За свою парту Шуичи сел уже с заполненным журналом и смятой бумажкой, на которой появилась новая надпись: «Ненавижу писать на бумаге». Вместо того, чтобы отправиться в мусорную корзину, она была разглажена и сложена вчетверо, после чего скользнула между учебниками и тетрадями в чёрный классический портфель. Как аргумент. На всякий случай. — Я не понимаю, — призналась Каэде, выслушав короткий пересказ Шуичи. — Как это: не может говорить правду? Такого ведь не бывает. — Не бывает… наверное, — уклонился Шуичи, перебирая пальцы. — Я пока тоже не совсем понимаю, но не думаю, что это очень плохо. Он кажется мне вполне нормальным. Вроде как. Пока что. — Надеюсь, он не псих… — взволнованно шепнула Каэде, украдкой взглянув в сторону Кокичи. Тот вновь что-то калякал в толстой тетради. — Что, если это и есть его проблема? Ты слышал, что его в первом триместре выгнали из школы за взрыв в химической лаборатории? — Слышал… — задумчиво сказал Сайхара. — Не волнуйся, я присмотрю за ним. Как староста. Это ведь моя обязанность. — Не нравится он мне…       Рантаро щёлкнул пальцами, привлекая внимание, и кольца на его среднем и большом пальцах нежно звякнули. — Не думаю, что странность — непреодолимый недостаток, — покачал он головой. — Ко всем должен быть свой подход. Надо просто найти его — и всё будет all right. — Maybe it’s true, — подыграл ему Шуичи, поморщившись от слова «правда», вонзившегося ему в висок острым дротиком. — But what if we can’t find it? — Ваш способ приобщиться к культуре англосаксов весьма непрактичен, — прошелестел Корекиё, перегибаясь через свою парту к спине Шуичи. — Но английская речь звучит из ваших уст действительно красиво…       Вежливо-рассеянно улыбнувшись, Каэде кивнула ему.       Нелёгкий путь к пониманию Кокичи Омы находился за гранью достижимого.