Вечно рыжая

— Чертова трава! — буркнул хрипловатый уставший голос, но услышали только несколько подсолнухов и скорее всего оскорбились. Поразительное свойство летнего ветра, запутавшегося в густой листве, — заглушать звуки: за безобидным шелестом скрылись не только голоса людей, но и долго прятался шум мотора. Теперь голубой пикап, владелец которого сейчас воевал с зеленью сорняков, наконец умолк и задремал, припаркованный чуть подальше. Как и сказал Гилберт, дорога протекала совсем рядом. — Саппи, — стоя за спиной мужа, предостерегающе шепнула старушка, на этот раз на ней был лёгкий нежно-лиловый ажурно связанный свитер, — Мне кажется, ты до сих пор не понимаешь, что делаешь. — Это прозвучало аккуратно и даже как-то виновато. — Мы это уже обсуждали, — отмахнулся обладатель хрипловатого голоса, — Это ты не понимаешь, что нам угрожает. — Потому что ничего не угрожает, милый. — Чтобы сопротивляться этому чарующему тёплому голосу, каким безо всякого стеснения ловко орудовала старушка, нужна была немалая практика, которая, к сожалению, у её мужа всё-таки имелась. Старичок лишь презрительно хрюкнул и потёр руки от неприятных ощущений вороха травы на коже. Он, согнувшись, тихо, но судорожно расчищал себе обзор и следом раздражённо смахивал отлетавшие листики и лепестки со своих клетчатых штанов. Его и без того кругленькие красные щёки вздулись от напряжения. — Дорогой, от тебя как всегда ускользает самое важное. — Да, ты права, — быстро кивнул он, вглядываясь вперёд, — Этот мелкий… щенок убежал у меня прямо из-под носа. — Убегал ли он? Хотя, ты, и правда, догонял, — пожилая леди (она и впрямь держалась как самая настоящая неунывающая леди даже сгорбившись в траве) удручённо вздохнула так, словно её разочаровал собственный маленький сын, перевернувший тарелку с кашей. — Та-а-ак… — Саппи не слушал жену и, кажется, наконец обнаружил прекрасный ракурс. — Чудесно! — Пауза. — Оу, какая идиллия, ты только глянь. Старушка выглянула из-за дерева, нагнулась чуть пониже к бутонам подсолнухов и искренне умилилась: на её разрумяненном лице расплылась скромная улыбка. Несложно догадаться, что сквозь стройные стебли открывалась картина из двух подростков, которые удобно устроились на полотенце и уплетали ватрушки.

Звук расстегнувшейся кнопки.

А затем лёгкий удар металла о металл: что-то задело пряжку ремня.

— Ты не хочешь этого делать, — так спокойно сказала старушка, что казалось: из её рта вылетали не звуки, а мерное постукивание секундной стрелки. — Я хочу жить.

Ещё один щелчок: предохранитель.

— Посмотри внимательно, приглядись, — также спокойно продолжала старушка, — Разве этот мальчик тебе угрожает? — Пока нет, и слава богу, что он медлит.

Чёрный ствол завис в воздухе. Прямо на фоне груди и плеч Гилберта.

— Он ведь ребёнок. Всё изменчиво, — постукивание секундной стрелки споткнулось, но быстро наладило ритм.

В ответ тишина.

Упорно наставленный на парня ствол чуть подрагивал.

— Его жизнь тебе не принадлежит, — не унималась старушка. — Как и моя — мне, — откровенная безжалостная уязвимая злоба неожиданно полилась в ответ. — И ни капли сострадания? — Да брось, его и так никто бы не хватился в этом времени, а на нашем острове уж тем более.

Он прочистил горло.

Его пальцы сильнее стиснули пушку.

Мгновение.

…

— Сапиенс Тобиас-Ширли-Катберт, — секундная стрелка дрогнула и с глухим стуком застыла. Старик вздрогнул. Он всегда вздрагивал, когда слышал фамилию матери. — Хватит! — ещё более раздражённо рявкнул он, и палец уверенно дрогнул на спусковом крючке… …но старушка сильно толкнула руку мужа в тот самый момент, когда всё уже было решено. Пуля пронеслась до самой рощи сбоку, взбила землю, разрубила и раскромсала траву и оставила за собой облако пыли, которое не спеша рассеялось потом над верхушками деревьев. Глушитель сделал своё дело, и в летнем шёпоте листьев человеческое отчаяние звучало не громче сломавшейся ветки. — Какого чёрта! — зашипел Саппи, он попытался вернуть ствол в прежнее положение, но руки жены ему мешали: они нагло взъерошили его волосы и потянусь к рёбрам, — Ты… Ты же мне помогала! — Старик отбивался как мог и от этого злился ещё сильнее. — Само собой, — умиротворённо кивнула она. — Ты предлагала, как их задержать — ты перевернула карту того водилы! Ты закрыла их в комнате той дурацкой гостиницы! А сейчас надумала сорвать всё в последнюю минуту?! — Он навис над ней, всё ещё отчаянно пытаясь высвободить ствол. Опасное дело, когда пистолет снят с предохранителя. — Сорвать? — усмехнулась старушка. — Ты всегда была мягкой, но я думал, в том, чтобы продлить мне жизнь, мы солидарны. — Оглянись… Несмотря на всё происходящее, на её щеках снова проступили ямочки от искренней улыбки. — Если он вернётся в прошлое к моей матери, неизвестно, чем это обернётся… Она, может, даже не встретит отца и… И я могу не появится на свет! Отстань, ты… Корова несчастная! Он любит мою мать! — продолжал старик, беспомощно моргая заплывшими гневом глазами и размахивая руками, в попытках удержать ситуацию под контролем. — Саппи… — Что?! — рявкнул он и замер, потому что его взгляд наконец упал на парочку среди подсолнухов, — Ч-Что? Они…

Они целовались.

— Судя по всему, влюблены, — Она немного подождала и затем медленно, счастливым трепещущим тоном, продолжила: — Ещё с тех пор, как ты начал наблюдать за этой девочкой в… Ну, в розовой штучке… В инстаргаме, вот. Я поняла, как решить нашу проблемку! И закрыла я их не с тем, чтобы удержать! — Она рассмеялась и чуть ли не захлопала в ладоши. — Ты правда думал, что подростков удержит дверь? Нет. Зато она может немного подтолкнуть к взаимопониманию. И кстати, я считаю, твои тексты про дерево нужно срочно удалить из ин-тер-нета. — П-почему? — Старик растерянно переводил взгляд с пистолета на Энн и Гилбрета. — Кому не захочется пожелать себе чего-нибудь приятненького?! Ой-ой! — Н-да, ладно… — И, может, дерево тут даже не причём. — Я исследовал. — Да что ты там исследовал. Всё дело в мальчике. — В дереве. — Хорошо. А кстати, то, как ты отыскал двойника своей матери, можно переделать в рассказ или даже повесть. Подумай об этом. Твоя идея, что паренёк нашёл себе кого-то очень похожего, — невероятна! А ведь очень даже логична… Энн — всё, о чём он мечтал. — То есть он не вернётся? Но… — наконец сообразил Сапиенс, не совсем понимающий, о чём так громко разговаривают мысли в его голове. — Да, — ещё шире заулыбалась старушка, — Я уверена, что он не вернётся к той Энн, не вернётся к твоей матери, — чуть ли не по слогам повторила она, — Тебе ничего не грозит, ладно? И ты назвал меня коровой? Очень милое животное, но его размеры слишком впечатлительны, я обиделась, знаешь ли… И между прочим, идея угостить того мальчика-водителя дорогим коньком твоего отца была отвратительной. Они же могли разбиться! — Да уж, очень печально, кто бы мог подумать. — А мучить второго бедолагу? Ты обещал ему помочь с минивэном, а сам запутал всё так, что уж было не починить и за два дня! — Н-да…

***

      Солнце направилось к горизонту, неторопливо укутывая облака бледной розовато-жёлтой дымкой. Да и подсолнухи, чувствуя приближение темноты, потихоньку склоняли головы набок, провожая небесного кумира. Но было ещё слишком светло, чтобы вспомнить о существовании ночи. Да и момент никому не хотелось портить. Уж слишком всё было хорошо: пленяющие спокойствием, шоколадные, с бликами чистого золота глаза Гилберта, сытый желудок и бескрайнее лоно вдохновляющей природы, по которой, как сейчас казалось Энн, она скучала всю свою жизнь и будто бы только сейчас дорвалась до рая. Единственное, что не вписывалось в картину полной безмятежности, — правая щиколотка девушки, на которой красовалось красное, ноющее и зудящее свидетельство недавней встречи с крапивой.

Но это мелочи.

В кармане Энн звякнул телефон. Девушка тут же прислушалась к себе, ожидая длительного боя с собственными ощущениями, но ничего подобного не произошло: нервные бабочки в животе не встрепенулись, а сердце и подавно ничего не заметило. Странно. Ведь рыжая до сих пор точно помнила, что с таким звоном приходят сообщения только от Эда. -Руби верещит, что ты с чудиком снюхалась -Это правда? Энн перечитала сообщения несколько раз. Затем медленно посмотрела на Гилбрета и снова на экран. Ей даже не хотелось ничего отвечать. Как и впрочем знать, где Руби заполучила подробности. Кто угодно мог ей рассказать: Коул? Диана? А может, сама придумала. Энн лишь отбросила телефон в сторону: позже решит, что с этим делать. — Слушай, а я могу…? — начала смущённо она, но язык отказался продолжать и замер. И Гилберт не помог её самообладанию, потому что вопросительно поднял свои очаровательные брови, позволив рыжей вообще на секунду забыть, что она что-то собиралась сказать. Но она всё же выдавила: — Мне надо отойти, ну, знаешь… — Да-да, хорошо, — махнул рукой парень, улыбаясь, и Энн не сразу поняла: должна она облегчённо вздохнуть или ещё больше смутиться перед лицом его уверенности. Вместо чего-то путного в её голове заметались привычные идиотские мысли, примерно такого содержания: как быстро он понял, что мне надо в кусты… Ну, да, он же вырос в деревне. Ну туалеты-то у них были. Да? О боже! И пока Энн в роще, мимо которой они недавно проходили, рассуждала о способах сходить в туалет в 19-м веке, её телефон зазвонил. Гилберт сначала перепугался, но сообразив, что происходит, всё же взял прямоугольное доказательство технического прогресса в руки.

Руби.

Не в его правилах было лезть в чужие разговоры. Честно. Он сначала просто пялился на прыгающие по экрану шарики и паниковал, а затем принялся анализировать ситуацию. Но из мыслей в голове Гилбрета сейчас сложилось что-то наподобие диссертации Энн о деревенских туалетах: он же не взорвётся, если будет так долго пиликать? Может, на него надо подуть, чтобы не перегрелся? Через две минуты почти непрерывного мелодичного звона он всё же решился тыкнуть куда-нибудь, лишь бы оно умолкло на секунду. Зелёная трубка внушала доверие, так что выбор пал именно на неё.

Тут же наружу полился тонкий девичий голосок и… Всхлипы?

Парень поспешно приложил телефон к уху, подражая тому, как это пару раз проворачивала рыжая, и прислушался: Руби плачет? Или…? — Я безумно виновата! Энн, я… Я не хотела! — Снова всхлипы. Гилберту следовало что-то сказать, но он растерялся: всё ещё чертовски сложно было осознать, что он слышит настоящую Руби из этой тонюсенькой коробки. — Эд полез ко мне с вопросами, когда ты перестала постить истории и… — Эд? Тот странный парень, который обнимал Энн, пока они играли, да? — И я рассказала, что знаю! Он очень разозлился… Я не должна была, но он… Энн, пожалуйста, не сердись, я не хотела, правда! Это… Это не моё дело, знаю! — На несколько мгновений воцарилась пауза. — П-почему ты молчишь? — Я… — Гилберт мало что сообразил из потока девичьих откровений, ну или точнее: вообще ничего не понял. — О, Господи! — пискнул голосок, затем послышались гудки и тишина. — Эм… Руби, ты… Тут? Нужно быть полнейшим идиотом, чтобы пытаться разговаривать с человеком, при этом смотря на дерево, — пронеслось в голове у парня. Ответа не последовало, как он почему-то и предполагал, поэтому парень отнял телефон от уха и снова, то ли с опаской, то ли с надеждой, взглянул на экран — там спокойно и непринуждённо красовалось поле для введения пароля. Он видел его кучу раз, более того, он знал, что здесь нужно вводить. Запомнил, благодаря любопытству. Надо что-то сделать? Набрать те цифры? Или зачем оно горит вообще? Для нас с вами слишком нормально видеть, что чужой телефон заблокирован, но Гилберт слово «заблокированный» слышал от силы два раза, случайно, и без пояснений. А когда перед твоим уставшим от нового и таинственного носом возникает картинка, где более менее понятно, что надо сделать, то это очень хочется сделать. Зачем? Да кто ж об этом думает? Причин можно подобрать нереально много, и парню ни за что не угадать верную. Лучше на всякий случай подстраховаться и ввести пароль, да? Вдруг таким образом ты обязательно должен подтвердить свою личность, чтобы телефон не взорвался. Хотя почему вообще должен обязательно присутствовать факт взрыва — непонятно.

И он ввёл.

***

      Всю дорогу обратно Энн жаловалась самой себе по поводу её абсолютной несовместимости с дикой природой. Мало того, что она умудрилась заполучить ожог от крапивы на вторую щиколотку, она чуть не провалилась в какую-то яму, запачкав любимые штаны на коленях. Уже издали она заметила, что что-то не так: Гилберт копошился в её рюкзаке. Когда она подошла ближе, он стоял, засунув руки в карманы брюк. Вещи были сложены по-прежнему аккуратно, лишь толстовка теперь с любопытством выглядывала из рюкзака наружу. — Что-то случилось? — Девушка попыталась улыбнуться, но у неё ничего не получилось: её за секунду поглотила та мрачность и… грусть, которая ни с того ни с сего кишела в чёрных радужках Гилберта. Плохое предчувствие волной затопило грудь и неприятно кольнуло ключицы. Но парень не медлил расставить все точки над i: — Мне пора. — Его голос был каким-то слишком глухим.

Что, блять?

— Я… Да, эм, да… л-ладно… — Это был защитный рефлекс. В первое мгновение она ничего не сообразила.

Ему пора.

— Спасибо. За… За помощь. — Я не… — Сначала чуть потемнело в глазах и закружилась голова. Мысли будто спрыснули раскалённым металлом и смело перемешали огромной ложкой так, что уже ничего не осталось на своих местах. Картина происходящего не хотела склеиваться и только беспорядочно мигала яркими вспышками, но за считанные секунды голова разболелась сильнее и гнев уже бурлил на щеках, плечах, в груди, пальцах, животе. Вдруг стало больно. По-прежнему ничего не понятно и чертовски больно. — Ты уходишь? — Голос сорвался. — Да. — Подожди… Почему? — Мозг машинально пытался заполнить пробелы. — А почему нет? — Его тихий голос болезненно дрогнул.

Действительно.

— Но… — Но она не продолжила. Не хватило смелости сделать себе ещё больнее. Тишина продолжалась минуту. Энн вообще теперь не представляла, на что она имеет право и что из её мыслей — правда. Она лишь судорожно прокручивала в голове его слова. — Спасибо? Это всё что ты скажешь? — Девушки вдруг стало смешно. — Да, спасибо за всё, — прошептал Гилберт. Чёлка упала на его глаза, и последняя нить связи оборвалась: теперь совсем было не разобрать, о чём он думает. — Спасибо за всё… — Энн не чувствовала слёз на глазах. Ей было больно, но комки нервного смеха в горле мешали кричать, когда губы невольно попробовали эти слова.

А он ведь ей, и правда, ничего не обещал.

Она всё придумала.

Всё. До последней капли.

Навсегда: глупая, безвольная дура.

— Ты просто уйдёшь? — Да. Это лучшее, что я могу сделать. — Лучшее. Вау. Какие у нас разные взгляды. — А чего ты хочешь? — В этом вопросе едва слышался вызов. Если бы говорящим был кто-то другой, то сюда идеально подошла бы даже издёвка, но вместо этого был лишь тупой отпугивающий холод.

Вправду, чего она хочет?

— Ну и вали. — Она выплюнула это неожиданно для себя и очень злобно, но честно, сейчас она не была способна на что-то большее, образованно рациональное. Если хорошо обдумать ситуацию, она, по сути, даже не хотела на него злиться, но злилась. Злилась так, как ни ни кого до этого. Он развернулся и пошёл. По краю поля, туда, где должна пролегать, по его словам, дорога.

Он реально просто ушёл.

Развернулся и пошёл прочь от девушки, которую сам же и создал. Отвернулся от того, что полчаса назад казалось ему поставленной точкой в романтической поэме. Отвернулся от того, чего желал. — Блять, блять, блять. Сука! — истерично прошептала девушка в тот самый момент, когда он отвернулся и из её глаз хлынули непрошенные слёзы. Боль с каждой новой дурацкой секундой её дурацкой жизни только усиливалась: как центрифуга набирает скорость, так и у неё сжимались органы, крутило живот и сердце. Её предали? Её бросили, швырнули так, как она никому до этого не позволяла.

Какой банальный бред, и как же, твою мать, больно.

Она безвольно опустилась на траву. Она не чувствовала земли и, кажется, больше ничего не хотела. Вообще.

***

Сколько прошло времени? Да чёрт его знает. Никто не вдаётся в такие подробности, когда сил нет перестать рыдать. Хотя она и не рыдала: из глаз просто лилась вода, не ясен был уже ни повод, ни сами чувства. Но, для справки, очнулась она быстро и тут же нашла телефон. Это особенность нашего поколения: умереть от боли в руках с телефоном. Ей нужен был кто-нибудь. Коул. Диана. Она ввела пароль с третей попытки, потому что пальцы дрожали, и замерла, силясь понять, на что смотрит.

Почему…?

Слишком сложно было думать. Слишком сложно сейчас было складывать очевидные факты. Но…

Она смотрела на собственные интимные фотки, которые когда-то отправляла Эду.

      

Гадость.

       Она вышла из переписки и снова замерла: двадцать восемь сообщений от Руби. Какой-то бред про звонок, Эда и… Гилберта. И действительно, в истории звонков значился принятый вызов от Руби. Он.

Твою ж мать.

       Он залез в её телефон. Нет. Не залез. Она бы ни за что не поверила, что он специально залез в её личную жизнь, но… Он говорил с Руби. И… Сука. Видимо, он читал её переписку с Эдом. Чертову дурацкую переписку, пропитанную тупостью, желчью и сексом. Это было слишком личное. То, чего не понимала она сама. То, чего боялась, но почему-то делала. То, чего избегала. То, к чему возвращалась каждый день в Лондоне.        Энн закрыла глаза и попыталась вдохнуть, но, кажется, её лёгкие перестали воспринимать кислород.

Но это мелочи.

Сейчас её максималистическому отчаянию и смерть казалась мелочью.

       Он видел её не особенно пристойные фотографии. Краем сознания она вспомнила, что переписка и так была открыта на телефоне, так что случайно ткнуть куда-нибудь не составило бы ему труда. Ещё она вспомнила выражение лица Гилберта, когда он увидел впервые её живот. Тут и комментировать ничего не надо. Для него это было чересчур. Для парня 19 века это был апокалипсис размером с чёртов экран телефона. Он не просто не понял, не просто испугался, он закрылся от натиска этой откровенности. Она всегда была для него слишком.

Надо было что-то объяснить?

А как это объяснить?

       Как объяснить слабость? Как объяснить мышление, выстроенное на лжи ярлыков и комплексов? На всеобще доступной информационной херне? Как объяснить два века разницы? Как объяснить поведение современного подростка, если сам подросток ни черта не понимает?

Да тут, может, и нечего объяснять.

Один. Сплошной. Бред.

       Она, и правда, не знала, что говорить, но отчётливо поняла, что хочет его снова увидеть. Хотя бы раз. Она уже скучала. И ведь, выходит, это она сделала ему больно: оттолкнула своими же действиями и словами. И от этого только больнее. И от этого ещё сильнее хочется его увидеть. Просто увидеть, ведь теперь она знала, куда смотреть.        Энн поднялась на ноги. Голова закружилась, дышать по-прежнему не получалось. Он пошёл к дороге, значит, и ей нужно идти к дороге. Сотрясаясь от бесконечных слёз и какого-то непонятного страха, она побежала. Кажется, по пути она обломала пару подсолнухов.

Но и это мелочи,

если речь идёт о целом океане.

Наконец она смогла разглядеть опухшими глазами полосу серого грунта. Куда дальше? Сердце колотило о барабанные перепонки с такой силой, что казалось стук исходил вовсе не изнутри, а давил извне: снизу, с неба, от каждого цветочка и деревца. Всё вокруг вибрировало от напряжения. Она была почти уверена, что опоздала и что у него беспрепятственно получилось вернуться назад, хотя она слабо представляла, как это должно выглядеть и сколько нужно времени. Всё это по-прежнему выглядело детской сказкой, но она верила. Верила и боялась, что его больше нет. — Простите, мы где-то встречались? — тёплый голос мёдом полился в её озябшее и израненное сознание. Энн сделала над собой усилие и сосредоточила взгляд на старушке, которая нежно потрепала её по плечу, придерживая на всякий случай. Эту улыбку сложно было не узнать: та чудная дама из гостиницы. Рыжая поводила глазами по сторонам и приметила рядом с голубым пикапом её мужа, пристально наблюдающего за ними. Кажется, старушка называла его всегда Саппи. Слишком странное имя. — Вы не видели…? — выдавила Энн, голос её не слушался. — Мальчик пошёл туда. — Старушка махнула рукой вниз по дороге. Но этой информации было мало. — А здесь есть где-нибудь большой дуб? — выпалила девушка, понимая, что несёт полный бред, они практически в лесу: тут дохера деревьев. — Дуб? — пожилая дама слегка удивилась, но затем снова махнула рукой вниз по дороге, — Туда и направо. Там сложно ошибиться. — С-спасибо, — девушка не могла поверить своему счастью, что эта странная пара оказалась здесь, но не смея тратить время на сентиментальные восхищения судьбой, побежала в указанном направлении. Она пялилась направо. Зачем-то считала деревья. Вглядывалась в листву и пыталась разглядеть нужную форму листьев. Но когда она, совсем скоро, увидела небольшую арку между стволов, прикрытую ветками и молодыми побегами так, что заметить её можно было только, если искать, она, не сомневаясь, нырнула туда, напоследок замечая шум мотора сзади. Словно старики последовали за ней, чтобы всё проконтролировать. — Ау? — это прозвучало слишком неуверенно для попытки кого-то позвать. Зелёные пятна перед глазами расплывались и вертелись. Голова раскалывалась от недостатка кислорода и пережитых эмоций, а тело просто-напросто слишком ослабло, когда она перестала бежать: каждый шаг теперь, на этой лужайке, был подвигом. Дуб найти было легко даже в таком состоянии: его силуэт, залитый солнечным светом, возвышался величественной толстенной скалой в глубине лужайки.

Это, правда, тот самый?

Неужели всё? Ведь её путешествие начиналось, чтобы закончится здесь. Странное ощущение. — Гилб…? — Воздуха не хватало, чтобы сказать внятно. Она подошла к дереву совсем близко и невольно упала ладонями на ствол, в поисках опоры. — Гилберт? — Но в ответ: тишина, которая долбила по ушам хлеще любого, даже самого шустрого, дятла. Страх и паника уже потеряли власть, оставаясь лишь бледными тенями перед глазами, вместо них девушку завоёвывала пустота. Она снова сделала над собой усилие и медленно обошла дуб, перебирая ладонями по стволу и одновременно оглядывая всю лужайку. — Гил… Гилберт!

Но вокруг лишь пение птиц.

Внезапно кора под пальцами стала странной наощупь, с одной стороны, гладкой, а с другой, наоборот чересчур шершавой, и девушка перевела взгляд перед собой. Она наткнулась на ровно и тщательно вырезанное ножом сердечко. Сложно представить, как долго его нужно было выстругивать до такого состояния, но самое главное было внутри — лишь два слова:

Энн + Гилберт

Его желание.

Из глаз снова потекли тёплые слёзы.