Я никогда не...

      Антону было тошно. Он предпочел бы никогда не вспоминать дни, последовавшие за памятным событием.       Он ехал в аэропорт и чувствовал, буквально слышал, как рушится весь его упорядоченный мирок. Было столько всего, о чем следовало подумать, что голова незамедлительно заболела, как бы говоря "ну нет, братан, давай потом". Шастун сидел, почти ничего не осознавая, в аэропорту, у выхода на посадку. Только чувствовал, что руки очень мерзнут. Во время полета то проваливался в забытье, то выныривал. Голова раскалывалась надвое, ближе к дому затошнило.       Ира встретила его как всегда – радостно бросилась на шею, потянулась к губам. И Антон стоически вынес это, хотя всем своим существом желал только одного – залезть в горячую ванну, а потом там же утопиться. Такому дураку и жить незачем. Ира заподозрила неладное, когда он наконец оторвался от нее и обессилено прислонился к стене.       Следующие несколько дней Антон провалялся в кровати с температурой, так что пришлось перенести несколько важных съемок. Пытаясь узнать, насколько серьезно недомогание Шастуна и чем это грозит, Стас оборвал телефон и выклевал весь мозг. А Шастун не знал, как быть.       Лежа несчастной гусеничкой в постели, он вновь и вновь обдумывал произошедшее. К третьему дню факты все же уложились в его голове в некое подобие пирамидки (ну или кучки, как будет угодно). Первое и самое главное, что решил Антон – он ни за что не желает потерять общение с Арсом. Будет самым братанским братаном и самым натуральным натуралом, лишь бы не испугать своей тайной одержимостью и не испортить все. Потому что, несмотря на те несколько секунд, когда Арс отвечал на его поцелуй (от мысли об этом Антона снова будто в печь кинуло), очевидно, что ничего не изменилось. Ничего, кроме всего шастуновского мира. Он понял, что не может себе больше доверять, что его обожание перестало быть платоническим. Что пить в компании Арса (а тем более наедине) больше не стоит.       А еще Ира. Антон прекрасно осознавал, что это измена по всем фронтам. Для него, человека, который никогда никому не изменял, это было дико и гадко. Этот привкус собственно предательства (так себе, если честно) отравлял жизнь. Принимая от Иры жаропонижающее и слабо улыбаясь из вороха одеял, он чувствовал себя настоящей беспринципной шлюхой. Как будто этого было мало: ее привычные, уютные ласки перестали распалять как раньше. В первую ночь после отступления температуры ему пришлось долго ругаться с собственным членом в ванной (хуевый разговор вышел, во всех смыслах). В итоге оправдался слабостью после болезни и лежал потом в темноте с открытыми глазами, красный и растерянный.       Ну и на десерт – неотступный страх. Как теперь общаться с Арсом? Как работать вместе? Вдруг тот не захочет больше пересекаться больше необходимого минимума? Вдруг пострадает их взаимодействие на сцене? А впереди концерт в Москве, последний в этом году.       И все же Антон был не из тех, кто убивается и жалеет себя неделями. Ну погрустил, ну поболел. Ну пострадал немножко, и страх до сих пор терзает иногда, особенно если вдруг натыкаешься на фотки Арса в ленте. Но в целом у него были и другие дела. Так что Шастун собрал яйца в кулак, встал с постели, запихнул неуместные пиздострадания на задворки сознания и начал работать. Он встретился со всеми, с кем необходимо было встретиться. Он наснимался, кажется, на целый полнометражный фильм, дал несколько интервью. Он усиленно ухаживал за Ирой, купил для нее дорогущий и абсолютно не нужный массажер (как это, блять, вообще в голову пришло) - и пытался убедить себя, что это не из чувства вины, а потому что она заслуживает, чтоб ей дарили всякие ненужные приятности.       А день концерта все приближался. За день до него, играя вечером в плойку, Антон ощущал посасывание (ха-ха) под ложечкой, но упорно игнорировал. Ночью долго ворочался, пришлось выйти покурить на балкон несколько раз.       Наверное поэтому так по-школьному проспал. Очнулся в одиннадцать утра (сбор в двенадцать), взглянул на часы и, сжав зубы и сфинктер, не тратя времени на ругань с самим собой, рванул в ванную. Никогда в жизни он так быстро не собирался. Ну хорошо, может пару раз. Пришлось пожертвовать завтраком, первой сладкой сигаретой под чаёк с лимоном, утренним разговором с котярой. Чудом не вписываясь в косяки, Антон носился по квартире и разыскивал одежду для концерта. И даже помочь было некому – Ира уехала вчера в Воронеж пару дней.       Повезло – добраться удалось быстро, несмотря на предновогодний трафик, и он опоздал всего минут на 15. Антон ворвался в гримерку, где все уже были в сборе и с порога заорал:       - Соряяян!       Стас подавился водой и закашлялся, Димка замер с открытым ртом.       - Ну слава богу, Шаст. Тебе штрафное четверостишие, убийца - я чуть не захлебнулся. Жду через пять минут всех на сцене, разомнемся, проверим звук… Уъуъ! – напоследок пригрозил Шеминов и вышел.       Антон плюхнулся на диванчик, пытаясь хоть немного отдышаться. Разговоры в гримерке возобновились. К нему потянулись с рукопожатием Дима и Серега, но Антон, приветствуя их, выглядывал Арса.       Тот даже не оглянулся, продолжая, видимо, неебически важный диалог с Оксаной, так что Шастун видел только широкую спину в черной футболке. Это было обидно. В конце концов, он не для этого собирался с силами неделю и проигрывал в голове множество вариантов первого диалога.       - Привет, Арс, - звучно окликнул он.       Антону показалось, что спина напряглась (или просто перед глазами плыло от тахикардии) после чего Арсений царственно обернулся и невозмутимо ответил:       - И тебе привет, Шастун-Опоздун.       В голове крутилось «Арс-пидорас», но это лишнее, лишнее.       Хорошо хоть улыбнулся напоследок, перед тем, как вернуться к прерванному разговору. А то глядите, какой важный курица. Антон усилием воли заставил себя оторвать взгляд от чертовой спины.       Вот и прекрасно, вот и хорошо. Вот и порешили. Просто держать дистанцию, не нарываться, не портить. Может быть, со временем эта неловкость и отчуждение сменятся снова тем нейтральным общением, которое они держали два года до… до всего произошедшего. Антон старательно не замечал, каким горьким привкусом это отдает. Где-то на границе сознания мелькнула неуловимая мысль, что так общаться он больше не захочет и не сможет.       Но это все потом, пора на сцену.

***

      Антон не просто так остановился именно на импровизации. Он умел писать шутки, умел писать миниатюры, выступал с монологами. Но только импровизация отдавалась в душе восторженным звоном. Ощущение, когда совершенно обычная фраза, сказанная вовремя, заставляет зал бесноваться, даже сравнить не с чем. Когда вдруг рождается гениальная шутка, когда ты создаешь сцену - будто идешь в темноте, постепенно зажигая свечи и опираясь на партнеров. В такие моменты он чувствовал себя на своем месте. Иногда на концертах, разрываясь с очередной шутейки, слушая затихающий гул аплодисментов, Шаст думал, как же повезло ему стать одним из тех, кого всегда будут ассоциировать с импровизационной комедией в России. В груди в такие моменты становилось очень тесно, хотелось обнять и зал, и пацанов, и того чувака, который свет ставит.       Сейчас он стоял на сцене Известия-холла окруженный вспышками, оглядывал зрителей, махал руками, рискуя задеть некстати сунувшегося фотографа, и был счастлив. Позади год гастролей. Позади последние концерты, такие, после которых Стасу приходится искать, до чего доебаться (чтоб не расслаблялись). Это видно и по его довольной физиономии, и по лицам ребят. Поз вертится из стороны в сторону, улыбаясь всем сразу. Сережа кричит что-то радостно, возможно матерное. Арсений, растрепанный и напряженный, застыл с неестественной широкой улыбкой.       Последний поклон, последний аккорд знакомой отбивки, и через несколько минут вся братия оказывается в гримерке. Тут же доедается все, что было накрыто организаторами до концерта, голоса звучат громче, чем обычно, то и дело слышен возбужденный смех, вокруг людилюдилюди.       Антон падает на диван, чувствуя, что все силы остались там, на сцене. Привычно ищет глазами Арсения (этот рефлекс прочно закрепился за последний месяц) и натыкается на его тяжелый взгляд. В желудке что-то неприятно колыхнулось. Арсений тут же повернулся к стоящему рядом Стасу, а Шастун, злясь на собственную мнительность, схватил бутылку колы.       Из здания выходили уже в ночи, темными коридорами, известными только организаторам. Антон плелся в хвосте, лениво размышляя, хватит ли сил поиграть во что-то дома, или ну его. Арсений отстал от увлеченно болтающей команды и вдруг оказался рядом.       - Можно тебя на минуту? – все тот же тяжелый взгляд, на скулах ходят желваки.       Антон кивнул и остановился. Предчувствие было херовое. Они стояли во мраке коридора, пока вдали затихали шаги и голоса коллег, Арс смотрел в пол, все такой же напряженный.       - Ну так о чем ты хо…       - Можно попросить тебя не жаться так ко мне на сцене?       Антон закрыл рот. Потом открыл. Потом опять закрыл.       - Я понимаю, ты человек тактильный, - голос Арса, сначала звучавший идеально ровно, вдруг стал вкрадчивым, выдавая сдерживаемую ярость, - но сегодня, Шаст, совсем беда.       - Да о чем ты блять говоришь?       Шастун начал осознавать суть претензии. Внутренности опалило мерзким чувством стыда. Не за то, что он делал на сцене (ничего особенного, все как обычно), а за то, что этот разговор вообще состоялся.       - Я говорю о том, что не хочу лишний раз возбуждать восприимчивую детскую психику. Люди приходят посмеяться, зачем эти крайности.       Антон физически чувствовал, как растет в нем возмущение и злость – с каждым отрывистым словом, повисающим в тишине коридора, кровь все сильнее начинала стучать в висках, а поле зрения сузилось до бледного напряженного лица прямо перед ним. Теплое чувство, рожденное крутейшим концертом и осознанием принадлежности к любимому жанру, съежилось и погасло, как пламя спички под холодным моросящим дождем. Арс даже в глаза не смотрел, это почему-то бесило больше всего.       - Это твои фантазии, Арсений, - выдавил он, старательно контролируя дыхание, - ничего нового на сцене не произошло, почему же ты вдруг заволновался?       Арс ожег его взглядом и криво улыбнулся.       - Не будем спорить, что кому показалось, мой посыл понятен?       И повернулся было в сторону выхода, но Антон вцепился железными пальцами в чужое плечо.       - Нет уж постой.       Арс сверкнул глазами и резко сбросил его руку, подходя вплотную. Они стояли друг напротив друга, так близко, что Антон чувствовал тяжелое дыхание на своем лице. Голубые глаза горели яростью.       - Позволь-ка, Арс, кое-что прояснить, - Шастун чувствовал, как внутри будто трещит и ломается плотина, бушующий поток грозил смыть нахер все, что он настроил в голове за эту неделю – Мы дали сотни концертов, хороших, классных, иногда даже ебейших концертов. И сегодня ты вдруг решил пристыдить меня за мифические приставания на сцене? Ты ёбу дал? Нет, послушай, - Арс мотает головой и это тоже бесит невероятно, голос звучит все громче, - С чего вдруг? Неужели из-за того, что было после концерта в Питере?       - Я просил, блять, не упоминать об этом! – сквозь зубы прошипел Арс, отступая и сжимая кулаки.       - Ах, извините, - Антон шагнул вперед, невольно понижая голос, но глядя неотрывно в глаза Арса, радуясь смятению в них, упиваясь своей злостью, - Такое ощущение, что ты обвиняешь во всем только меня и избегаешь. Но не будем забывать, что ты целовал меня в ответ!.. Это ты чего-то боишься, а теперь пытаешься мне доказать, что это я еблан.       Шастун стоял, облокотившись одной рукой на стену, тяжело дыша, почти касаясь грудью груди Арса. Тот больше не отводил пылающий, мятежный взгляд и молчал, а Антон в который раз почувствовал вдруг, что совершенно беспомощен перед ним.       Злость разом отступила, вокруг стояла гулкая тишина. Антон осознал, что уже несколько секунд вдыхает до боли знакомый запах, стараясь удержать его в легких. Сердце продолжало колотиться бешено, почти болезненно. Также быстро билась жилка на шее Арса, совсем рядом. Не способный сопротивляться, Антон обессилено прислонился лбом к плечу человека, лишающего сил. Тот шумно выдохнул и замер.       Через мгновение Шастун выпрямился, собрав остатки воли, с силой провел ладонями по лицу и направился к выходу, не оборачиваясь.