малышка любит диллера

Необходим антидот ей, походу, тут — это я Ведь оживить её взглядом способен тут только я

Markul

Она петляет между пустыми коридорами и роется в своих мыслях, как в куче мусора. Ни одна здравая и правильная мысль так и не посетила её за всё утро, лишь обрывки диалога и злой внутренний голос. Он говорит спустить всё на самотёк, забить болт и вообще - уезжать домой. В дождливый Питер, где все заботы исчезают в белых крупицах веществ. Но одно радует: завтра она поедет к маме и, возможно, больная душа наконец-то отпустит её. Главное — не натворить херни, но Сорока очень сомневается в этом. С Кисловым счёт пошёл на минуты, если не на секунды. Либо она канет в эту пропасть, сорвётся и наконец-то вкусит запретный плод, либо Киса сделает это быстрее. На бомбе замедленного действия тикают последние сутки, а нормального ответа она так и не дала. Значит, он возьмёт сам, а девушка против не будет. Даже после всего, чувства не пропали. Их не уничтожить, не закрыть в клетке из костей рядом с черной сорокой с желтыми глазами. Она сжирает Сорокину изнутри, долбит клювом в сердце и шепчет так зло, что хочется прямо сейчас вернуться в столовую. Боря плетётся сзади, бубня себе под нос что-то про лилёк, но ей не интересно. Последнюю историю все решили прогулять и забить огромный болт, разбежаться по коридорам в ожидании звонка. Кислов свалил в туалет, Мел – в столовую. А Хенкин хвостиком за Юлей. — Ты меня слушаешь? — блондин становится перед ней, заглядывая в лицо с поднятыми бровями. Заметив потухшее состояние, изменяется в лице. — Что с тобой? Кислый опять хуйню какую-то сделал? Рыжая теряется и не знает, что сказать, поэтому опускает глаза в пол и машет головой. Ей не хочется ничего, не хочется слушать и поддакивать. Натереть бы петлю мылом, да и повиснуть где-то в гостиной под грустную песню. Непонятное состояние глушит, терзает. — Борь, это мои проблемы, — прорезается голос с хрипотцой. — Киса тут не при чём, правда. — Выгораживаешь этого ублюдка? Серьёзно, блять? Парень хватает её за щеки и заставляет взглянуть. В глазах страх за близкого до ужаса человека, который за короткое время стал частью трактира. За рыжую девочку, которая сейчас пытается вырваться и огрызается. — Юля, твою мать, — кудрявый видит, что достучаться до больного сердца и пустой головы невозможно, поэтому осторожно берёт её за руку. — Пошли, будет сеанс психотерапии. А кислого порву на немецкий крест. Молчит дева. Страшно было прерывать эту ноту, стыдно было отводить взгляд и отнекиваться. Самым близким был именно он — блондин всегда помогал держаться на плаву. Он стал как Мика, пришёл на замену сам того не осознавая, пока брюнетка была далеко. — Только не в медпункт, — Сорокина бежит за Хенком, считая ступеньки, с которых можно покатиться кубарем. — Врачиха меня уже в страшных снах видит. — В столовку. Девушка быстро кивает в пустоту и петляет коридорами вместе с ним, надеясь не попасться на глаза Кислову. Чувствовала, что и у того настрой не лучше, и что поговорить захочет. Но разве можно стать чужими после стольких откровений? Ей бы тоже хотелось вывернуть себя наизнанку и выдать всё то, что было под замком долгое время, всю подноготную. Достать скелеты из шкафа и устроить им наконец-то достойные похороны, отпуская в лучший мир. Но один продолжит висеть, хранить в себе тайны и смотреть пустыми глазами, молча осуждая. Наверняка она никогда не признается, как бы не хотелось, нельзя показывать слабость. Эти чувства отравляют черепную коробку. И даже после сотни откровений, разреза тупым ножом на правде матке, будет похоже, но похуже. А сейчас зелёноглазой особе хочется просто хотя бы один день пожить нормально. — Хенк… — голос садится, видимо, уже сам организм заставляет рыжую закрыть рот и просто принять помощь. — Отставить, — парень смеётся, видя, как подруга слушает команду и незамедлительно выполняет. Всё-таки воспитание ментом даёт свои плоды. Хоть эти двое и орут во всю глотку, что ни за что не пойдут по этому пути, команды и приказы выполняют по наученному. Хотя, конечно, если прозвучит команда «сдать друзей», один из них всё же засомневается. Но второй всё-таки сделает это незамедлительно, такова была жизнь: голос можно прорезать только если проткнуть глотку. Блондин толкает дряхлую столовскую дверь и галантно пропускает Сороку вперёд, мягко придерживая её за руку. Её щеки розовеют, сразу же вспоминается разговор с Микой про то, что блондинчик — неплохой вариант. Может, у них бы что-то и получилось в другой вселенной. Если бы встретились при других обстоятельствах, стоя плечом к плечу в форме и с пистолетами на бёдрах, маршируя где-то у университета в Москве. — Прогульщики, — отзывается знакомый голос из-за крайнего стола у стены. — А сам-то? — Юля улыбается, смотря, как Егор посильнее закутывается в шарф и отправляет ложку с пюре в рот. — Пиздеть команды не было. — Рты закрыли, черти. — Боря, приблизившись к столу и таща за собой подругу, звонко отдает подзатыльники обоим, опускаясь на скамейку и кидая рюкзак, кажется, со скоростью света чуть ли не в тарелку друга. — Если спалят, я вас перехуярю. — На щенка опять спихнём, — дева заливисто смеётся и отдает пять лысому. — В первой, что ли? — Юляш, чё грустная-то? — Мел опустошает столовскую еду, довольно откидываясь на скамью, зарываясь в карман в поисках одноразки. — Пюрехой траванулась, — вырывается у зелёноглазой с дьявольским оскалом. Меленин за секунду меняется в лице, бледнеет и устремляет испуганный взгляд в пустую тарелку. Блондин и рыжая сдерживают смех, дабы не сорвать шутку, но глаза уже слезятся из-за этой картины. А их друг нервно оттягивает шарф, который ранее связал узлом на шее, и трясущимися руками делает тягу, задерживая дыхание. Поднимает глаза и видит одноклассников с абсолютно фиолетовыми лицами, перекошенными от смеха и слёз, которые уже валят ручьём. — Вы чё? — Егор теряется, выдыхая дым и продолжая смотреть непонимающе. — А если я умру? — Сука, — Хенк взрывается первым, крича и плача от смеха настолько громко, что у рядом сидящей подруги закладывает уши. Она, кстати, тоже почти умирает, скатываясь под стол и тяжело дыша. Испуганное лицо друга будет теперь вспоминаться ей ещё очень долго. А Меленин настолько сильно даёт Боре по шапке, что Юле кажется, что неизбежна драка. — Гандоны штопаные, — приятель обиженно затягивается, показушно отворачиваясь к стене со стеклянными вставками. — Чтоб не расслаблялся, — блондин вытирает слёзы с уголков глаз и оглядывается. — Не ссы, твою истерику никто не спалил, — Сорокина мягко гладит его по светлым кудрям, улыбаясь. Но это всё равно не то, всё равно уже ничего не поделаешь. Влюбилась, дура, нырнула с головой. — Юль, так чё внатуре с тобой? — продолжает гнуть свою линию Егор, всё-таки отставляя тарелку от греха подальше. — Бэд трип, ничего сверхъестественного, — пожимает плечами в своей привычной манере, стуча штангой по зубам. Украшения она давно перестала менять, как только директор поняла, кто у неё за семья. А вот пальцы замазывает до сих пор почему-то. Раньше татуировки были чем-то вроде рычага давления, набивала питерской элите определённые символы. Но со временем это забылось, теперь это просто красивые маленькие рисуночки, особо и скрывать не надо. Их компания распалась незадолго до того, как рыжая уехала в этот городок. Компания решила, что по раздельности будет безопаснее и намного лучше, поэтому в последний раз, поделив косяк на десять человек, молодые люди разошлись по своим дорогам. А Сорокина вспоминает те дни с улыбкой на лице: всё-таки молодые наркоши заменили ей семью, хоть и далеко не правильную. После ареста Миши на деву поглядывали косо и потихоньку отдалялись, не желая разговаривать с предателем. Хоть таковой она и не была, но приняла это спокойно, как должное. Но ещё раньше раскол произошёл во времена смерти близкого друга, тогда все хотели за ним спрыгнуть в Неву. Но продолжили жить дальше, и где оказались? — А киса где? — Егор выдыхает дым, разбивая рукой. Юля поднимает глаза, но натыкается на суровый взгляд Хенка. — Не ебу, — красноречиво выдает тот, сверляя взглядом подругу. Смотрит так, что хочется задушить себя в тишине. — Трахает, может, кого в туалете. Блондин посылает эти слова ей, вгоняя нож поглубже в сердце. Но дева лишь слабо улыбается, закрывая стеклянные глаза рыжими волосами и показывая язык. Она пробегается взглядом по друзьям и замечает некую схожесть с питерской элитой. Возможно, сама вселенная посылает похожих людей, чтобы она не забывала, с кем ползала. — Юлях, расскажи что-то, — говорит Меленин, проверяя время на телефоне. — Чё тебе рассказать? — Она непонимающе сводит брови, копаясь в своих воспоминаниях, опять как в куче мусора. Эта дурная голова была забита вусмерть, по крышу, которая уже едет. — Про Питер, — предлагает Хенк, забирая у друга курилку.

Санкт-Петербург

— Ебло закрой, мусора слева, — гнусаво шепчет Смайл, указывая на другую улицу. Там полиция снова оформляла труп бомжа, который, видимо, замёрз прямо на лавочке. — Свое закрой, олух, — парирует Цербер, пихая того в плечо. — Завалитесь, — Сорока угрожает злым взглядом, увиливая во двор к колодцу с полными карманами травы. — Щас допиздитесь — в участок уедем. — Может, в наркологичку сразу? — хихикает улыбчивый. Смайл, улыбчивый или просто Лёша. Заядлый любитель травы и тёлок, погоняло сам себе дал, исходя от чего-то явно нематериального. Батя был известным программистом, поэтому сын на дурь не скупился. Бывший Мики, хороший друг и лучший собеседник ночью на балконе под косяк. Сорокина уже даже не помнит, сколько раз отматывала его от ментов; люди столько точно не живут. — Закрой ж ты уже ротяку, — Илья с силой хватает друга за белые кудри и уже хочет пихнуть его в кирпичную стену со всей силы, но рыжая мигом останавливает всё своим взглядом. Илья — Цербер. Кажется, он пугал даже ментов своим видом. Вот если тот ударит изо всех сил, зубы менялись рядами, а черепушка долетела бы до столицы. Погоняло передалось то ли от папаши, то ли от деда, никто так и не понял. Серый ледяной взгляд мог убить на месте, не говоря уже о огромных лапах. Но к Юле он относился как большой, добрый кот и всегда старался помогать. Они даже мутили по малолетке, целовались за гаражами, ночевали друг у друга, но на публике вели себя как друзья. Только через несколько месяцев Вершинин дал понять, что блядская жизнь его новой девушки закончена, и Цербер пропал с любовного поля. — Мику где черти носят? — Лёха достает зажигалку, оглядываясь как-то нервно. — И где, сука, водник прятали в прошлый раз? — У мамки твоей, — лысый хохочет, пробегая вперёд и с каким-то удовольствием оглядывая «колодец». — Пизда тебе, петух обоссанный. — Я щас вам языки вырву, — Юля черными ногтями цепляет в кармане зип-пакет и активно пытается вспомнить, где запрятан булик. Делать их, конечно, умели все, но когда мусора стоят в десяти метрах, надо быть аккуратными. — Под козырьком посмотри, осел, — снова смеётся Цербер, заводя подругу вглубь. — Всем нищим, здравствуйте! — раздается весёлый голос за спиной. Мика прям светилась от радости. На ней, как всегда, были черные джинсы, черный трэшер, надпись которого она недели две украшала стразами, и гламурная жилетка. Аккуратные стрелки, тёмная помада и волосы завязаны в высокий хвост. Сорока даже невольно посмотрела на свой бомжатский аутфит, спрашивая мысленно: «Нахуя так одеваться на перекур?» Но Костенко была неисправима. Хоть на мусорке рыться — она будет на параде. — Ебать, — Смайл засвистел, за что сразу получил подзатыльник от друга и растянулся в улыбке при виде своей девушки. — А вы, хули, пидоры, нихуя не подготовили? — брюнетка подняла графичные брови и недовольно сжала губы. — Булик ищи, а не еблом щёлкай, — рассмеялась рыжая, обнимая лучшую подругу. От неё, как всегда, приятно пахло духами Лакосте. — Нашёл, епта! — Не ори, — в один голос сказали друзья, после чего разорились смехом и побежали к Илюхе, мечтая нахапаться на год вперёд.

***

Холод стоял дичайший, кроссовки тонули в тёмных, грязных лужах, а ветер резал кожу лучше любого ножа. Сидя в детской машинке, у которой каждая деталь покрылась ржавчиной и вот-вот отвалилась, рыжая посильнее укутывалась в черную куртку и поджигала сигарету с хмурым видом. Видимо, только у неё настроение не задалось с самого утра. Парни стояли у бочки кругом, держа над огнем сосиски, политые пивом, и о чем-то весело щебетали. Юля отреклась вступать в диалог про дуэли, так как её ещё прошлая не отпустила, а режиссёр до сих пор является в кошмарах. — Нам нужен кодекс, — с уверенностью заявил Егор, улыбаясь своим мыслям. — А уголовного тебе мало? — красноречиво парировал Гена, разоряясь тихим смехом. Сорока тоже улыбалась, но как-то слишком вяло. — Ну вот у вас всех по-любому верняк есть, с кем стреляться, — продолжал гнуть мел, бросая мимолетные взгляды на сорокину. К её удивлению, Кислов пока ещё ни разу не подстегнул деву, не послал и даже не посмотрел. Его борьба с внутренним собой оказалась затяжной, он не срывался уже несколько часов. А ей и не хотелось ничего предпринимать, пока этот черт не изменится. По горло заебало такое отношение, но ведь сама понимает, что пробежит по первому зову, дабы утолить животное желание. Нет, один раз взгляд всё-таки кинул. Когда она слезла с байка Хенка и отпустила того, брюнет встретил её самым злющим взглядом на планете. Но эта злоба была на самого себя за то, что довел всё до такого. А рыжая многозначительно плюнула ему под ноги и двинулась к Зуеву здороваться. Он не остановил, не окликнул, ничего. Он иссох, заебался, потерялся в собственных стенах черепной коробки, будто в лабиринте без выхода. — Юлях, твоя очередь, — обернулся блондин, подмигивая. — Рауля завалю тихой ночью, разрешаете? — с тенью насмешки протараторила девушка, поднимая глаза от экрана мобильника. Киса понял в этих словах намного больше смысла, чем остальные. Но промолчал, даже постарался не меняться в лице, не палить контору. Помнил до мельчайших нюансов вчерашнюю ночь, как сильно билось сердце за свою девочку. Но кудрявого удивляло, как Сорока так хорошо держится. Не вспоминает, не упоминает, не треплет языком. Она просто это... пережила? Возможно, но разве люди так могут? — Нельзя, вот для этого кодекс и нужен. — Меленин начал пояснять всем свою задумку, подчеркивая, что Рауля просто так ей грохнуть не дадут. Дева снова засела в телефоне, быстро печатая список на сегодняшнюю вечеринку у Щенка. Что одевать, сколько грамм брать, как будет возвращаться домой и с кем можно забыться и не вспоминать Кислова. Руки трусились от холода, но вечер потихоньку оседал на город, значит, надо поторопиться. Ей нужно было отдохнуть — до хруста костей надо было забыться. — Да ладно, Мел, скажи как надо, — весело проговорил Ваня, отпивая из бутылки. — За всех соплежуев ответим и похер, проживем коротко, но ярко. Да? — Пизда, я на коротко не подписывалась! — парировала Юлия, перебирая в голове варианты, в чем можно пойти. Но самое главное было отпроситься у отца; дальше не так важно. — Во-во! — согласился с её словами Гена. — А ты че, Гендос, отца своего решил пережить? — скалился брюнет, отпивая пиво жадно. По подбородку стекают ручейки хмельного напитка; Юля засматривалась. Подмечала каждую эмоцию, движение мышц, взгляд и расслабленное настроение. В нём как будто что-то сломалось и начало перестраиваться заново. Если кинуть большой камень в воду — пойдёт рябь, исказив картину. Но в конечном итоге всё разгладится и вернётся к порядку как ни в чем не бывало. Так случилось и с ним: теперь это снова Киса. Её Ваня закрылся где-то там в груди на сто замков, повесив тяжелые цепи и множество бойцовских собак приставил ко входу во внутренний мир. Чтобы она не докопалась снова не ранила, не смогла. Иначе потом Кислов не сможет. — Если ты так будешь торчать, то к тридцатке и сторчишься! — излагал довольно умную мысль парень, откидывая пустую бутылку. Сорокина косилась на своё пиво и морщилась, снова переводя взгляд. Ей уже тошно от алкоголя, курения и наркотиков, организм перестал себя спасать и пустил всё на самотёк. Она сама заебалась себя спасать, каждый раз снова и снова обещая себе бросить. А по факту бросала только слова на ветер, как дура веря в лучшее. — Слышь, предсказатель, — сулит старший, хватая того за шею. — Рот закрой свой. Под весёлое хихиканье девушки двое друзей валятся на землю. Она откладывает телефон с улыбкой от такой картины и встаёт вместе с хрустом коленей, тихо ойкая. После ужасной ночи и блевотного утра хотелось как-то расслабиться, забыться и отдаться порыву, поэтому.. — Дебилоиды, — рыжая подходит сзади к Боре и без предупреждения прыгает ему на спину, хихикая себе под нос и обхватывая мужской торс ногами, цепляясь сзади как рюкзак. Блондин вздыхает, но тут же реагирует и подхватывает её под колени, начиная заливисто смеяться от её детского выкидона. Девушка зарывается пальцами в белоснежные кудри, закрывая глаза и подталкивая его своим весом, чтобы он катал её на спине, как отец в детстве. Маленькая девочка до жути любила проводить время с отцом, но тот уделял ей слишком мало времени, забываясь и иногда даже посылая в грубой форме, причитая, что она как заноза в жопе. Меленин закатывает глаза и уже тянется отпить глоток, но внезапно получает подачку от Зуева в виде сосиски, которая скатилась по его куртке, оставляя жирную дорожку и падая в ноги с чварканьем. Гена свою ошибку понял сразу, открывая рот и начиная пятиться назад, но Егора уже нельзя было остановить. Тот со злющим видом сжал свою бутылку, пока в глазах горел дьявольский огонь, и запулил её в ответ, задев заодно и кису, который мирно лежал на сырой земле и хохотал. Кислов чертыхнулся в полёте, так как старший оттолкнул его ногой и с очень вкусными на звучание матами показал средний палец, выискивая глазами новую жертву. Выбор был очевиден. — Лови, Юль! — лысый схватил уже непригодную пищу с земли и кинул в неё, специально не целясь, ведь подругу было жалко заляпать жиром, да и ему потом выйдет боком. Улыбаясь, она пропустила подачку, пригнувшись так, что снаряд попал в Хенкина. Боря тоже начал материться, вертя её с шансом ненароком упустить, да так, что какая-либо кость с вероятностью в пятьдесят процентов может вылететь. Она крепче схватилась за мужскую шею, но это не помогло. Ноги начали соскальзывать, когда как казалось самый верный и преданный друг наклонился назад, специально сбрасывая балласт в виде рыжей фурии. В момент потери равновесия от злости блондина чьи-то руки мягко уместились на её талии и потянули назад, обхватывая посильнее и прижимая к себе как самое ценное сокровище. Но сорока знала, кто это, поэтому раскачалась, заставляя своего «спасителя» приспустить её с характерным мычанием и томным вздохом, негодуя от её выходок. Развернувшись в его руках, она специально свалилась на землю и мазнула взглядом по тяжело дышащему Ване, хватая и утаскивая его за собой, лыбясь во все тридцать два и подмигивая, цепляясь за куртку мёртвой хваткой. Спина отозвалась болью, когда встретилась с плоской поверхностью, а верхний элемент одежды, кажется где-то треснул. Но она зачарованно смотрела на его глаза, пока тот поставил руки по обе стороны от неё и скалился как шакал, пытаясь словить каждую эмоцию и попробовать её на вкус, напиваясь до умопомрачения и узла внизу живота. — Это добивалась? — прошептал он, склонившись ниже и захватив её в капкан. — Хотела быть пойманной? Ваня хотел смотреть на неё вечно, любоваться ей как картиной в музее, наслаждаться рыжей каждую ночь и на утро выслушивать про себя все грехи с улыбкой на лице. Он простил бы ей всё на свете; она его предмет обожания, она — солнце в самый пасмурный день, она муза и сладкий грех, она его всё. У сорокиной сердце забилось чаще, когда его лицо было непозволительно близко — так, что кончики носов почти соприкасались. Его дыхание ощущалось как глоток свежего воздуха после суток в пыльном помещении, как морозный бриз жарким днём. — Не угадал, — улыбнулась она, цепляя длинными пальцами молнию на куртке и ведя её вниз, слушая как остальные друзья чуть ли не убивают друг друга. Но для них время перестало течь, зрительный контакт утягивал в сладкие пучины запрещенного, шептал на ухо пошлости и подзывал ступить в ад одной ногой. Парень крупно дёрнулся, но остался держаться на руках; ему-то прикасаться к ней нельзя было. Зеленоглазая тем временем нырнула рукой в ворот свитера, царапая кадык ногтем и специально поднимаясь ближе к его лицу. Кудрявый томно и как-то слишком глубоко заглянул ей прямо в душу, молча спрашивая: зачем? Действует она ради шутки или вполне серьёзно? Чего добивается? Зачем нежными, красивыми руками наносит фантомные глубокие порезы на сердце? И в конце концов — почему ведёт себя как сучка? — Чего ты хочешь? — серьёзно спрашивает он её в губы, держась из последних сил, на призрачных надеждах. Сорваться бы да показать, насколько она далеко зашла. Взять темной ночью так, чтобы она молила не останавливаться. Разбиться насмерть ради неё, упасть в ноги и никогда не вставать. — Ненависти, как раньше, — отвечает она, не отстраняясь. Им хотелось одного — до зуда под кожей, до тумана в голове и желания внизу живота. Деве и вправду не хватало их общения как раньше, без розовых соплей и пустых обещаний, которым можно было поверить разве что под наркотиками. Она хотела кису, настоящего, противного, но такого любимого и желанного. Сильным движением она сжимает ногтями шею Вани, улыбаясь так же хитро. Киса шипит, не ожидая такой подставы от любимой и хватает её руку, сжимая кисть, смотря с укором, но не ругая, он прощает ей всё, в этом его ошибка. Но Юля, пользуясь моментом, подбивает его вторую руку, и Ваня, не среагировав, падает рядом с очень недовольной рожей. А рыжая как ни в чём не бывало встаёт, отряхивает курточку и смотрит на спарринг-партнёра, щурясь. Злорадствует, но так не хочет отступиться и показать настоящие чувства, а лишь продолжать орать в стол и закрывать лицо маской. — Ненавидеть нам друг друга проще. — Согласен. Он хватает её за лодыжку и дёргает со всей силы на себя так, что дева с криком падает обратно плашмёй, начиная скулить от боли. Из глаз брызнули слезы, язык укатился куда-то в глотку, а затылок начал отдавать сладкой болью. Спина уже ноет, позвоночник хрустит под чечеткой дьявола, а свежие порезы на руках, кажется, начали открываться. — Учти, ты сама захотела. — Сладкая парочка! — горланит Зуев. — Подачка-а! И опять эта проклятая сосиска приземляется между ними, никого не задев, будто специально лишь намекая, что её ещё можно использовать для бесовских целей. Они смотрят на неё секунду, но девушка оказывается проворнее, ведь демоны в голове в какой-то момент берут её тело под контроль. Захватив продукт и оседлав парня, который, кажется, был только за и даже положил руки на бёдра, она наклонилась и угрожающе поднесла еду к его лицу. — Не смей, сука, — брюнет понял, но слишком поздно. Благословлять сороку было последним гвоздем в крышку гроба, она это сделает, не задумываясь. Девушка под свой безумный смех с размаху затолкнула вонючую, грязную сосиску ему в рот и прикрыла рукой, чтобы он не выплюнул. — Вот такие взаимоотношения мне нравятся.

***

В пыльном отражении зеркала внутри игрушечного автомата она смотрела на свои рёбра и слабо улыбалась, жадно запоминая каждый завиток будущей татуировки. Красивым, но довольно угнетающим шрифтом было написано всего одиннадцать букв, но прямо под надписью трепыхалось девичье сердце. Она стала частью чего-то многогранного, многорукого и многоногого. Необъятная теплота разливалась от чернильных завитков, прибавляя эндорфинов в рыжую пустую голову. На татуировку дева согласилась сразу же, улыбаясь во все тридцать два, и радостно кидая головой, как собачка. За названием клуба скрывалось нечто большее, чем соглашение ребят о молчании до скончания веков; тут был особый смысл. Ей выворачивало кишки, разрывались вены и взрывалось сердце от осознания, что поездка в Коктебель теперь навсегда останется с ней — на рёбрах, на органе с аортой, где обычно был камень. Даже белые крылья падшего ангела вырывались из-за спины от восторга, угрожая разорвать плоть и мягкие ткани. Но ей было всё равно, она смотрела в отражение. Под кожу начали проникать мысли о том, что когда-нибудь придётся прощаться, и эта татуировка будет жечь нутро изнутри, перекрывая кислород ежеминутно, так что захочется зубами вырвать кожу с чернилами. Но она активно отгоняла эти мысли и специально отследила движение в отражении худого, но сексуального бледного тела. На плоском животе с рельефом блестели капельки пота, грудь ритмично поднималась, а цепкие черные и мутные глаза цеплялись за каждую букву на её коже. Киса первым лег под иглу, перед этим во всё горло крикнув: «Живем один раз, суки!», а потом сжимал спинку дивана до скрипа, пока дяденька-тату мастер выводил ему название клуба. Он выгибался чуть ли не в предсмертных муках, сжимался и хмурил брови, приоткрывая рот и выискивая глазами рыжую тварюку. А сорока в это время хотела стонать в кулачок от такого вида, задерживала дыхание и дьявольски улыбалась. Хотя девушка и видела уже Ваню без футболки, но всё равно, как в первый раз, разрешила туману в голове забить всё место и нести её по сладким фантазиям. Может, он и видел, может, и нет. Все равно выл, как собака, и обещал повеситься за то, что сам предложил идею с тату. — Не вешаем клюв, — мел щёлкнул её по носу, заставляя отомлеть и подвинул её бедром, заглядывая в зеркало. Зеленые глаза снова ухватились за желанную фигуру жесткими клешнями, но язык упал в глотку, как только она поняла, что Кислов смотрел прямо на неё и, словно кот, растянулся в улыбке. Бабочки внизу живота резали крыльями живое нутро, вываливались через рот, глаза и уши, словно паразиты, лишь бы быть свободными. Но Юля лишь подмигнула кудрявому, и, на пятках развернувшись на сто восемьдесят градусов, зашагала к дивану, глубоко дыша. А киса, облокотившись бедрами на тумбу, где тремя минутами ранее чуть ли не бился головой от боли, наблюдал. Как хищник из кустов за добычей, как маньяк за жертвой. Его эротическая фантазия щеголяла прямо в черном кружевном лифе, не боясь осуждения или пошлых взглядов. Осуждения не было, а пошлый взгляд был лишь один, и то стало понятно, когда она только потянула одежду вверх своими пальчиками. Он тёк, как свечка перед ней, плавился и превращался в лужу, не скрывая этого. Он бы и к ногам упал, да только не время и не место. Летящей походкой, рыжая полуголая фурия прошлась до дивана и под пристальным взглядом темных глаз уселась на диван, откидывая голову и приоткрывая пухлые губы, растягиваясь в такой же дьявольской улыбке. Пушистые, честные ресницы подрагивали, иногда открываясь и позволяя лицезреть почти безумные глаза, в которых он хотел утонуть с головой и опуститься брюхом на дно. — Кислый, будешь заглядываться, — угрожающе процедил блондин, зыркая на друга со злобой и нервным тиком челюсти. — Глаза выколю. — Защёлкнись, — рявкнул тот в ответ, не спуская глаз с девушки, которая в свою очередь нахмурилась и цепко следила за друзьями. — Озверел? — Хенкин переступил на одну ногу, поднимая брови в очень злой вопрос. Он, конечно, тоже порой ловил себя на мысли, что подруга симпатичная, но таких откровенных взглядов себе не позволял. — Вы ещё из-за моих сисек пособачьтесь, — её голос отрезвил двоих, заставляя поникнуть и стыдливо опустить глаза в пол, закусывая губы. — Один хуй никому не светит. Ваня мысленно улыбнулся, но сдержал порыв огрызнуться и опровергнуть её слова, подкрепляя фактами об их одной очень интересной ночи. Прикусил язык, переключил внимание на мирно шатающуюся грушу и всё-таки дрогнул уголками губ. Сучка рыжая. Сорока тем временем мысленно настраивалась на волны боли от иглы и считала собственные вздохи, запуская воображаемую бомбу. Уточнила пару моментов, посоветовалась насчет остальных татуировок на пальцах, ведь хотела полностью закончить пальцы и уже придумала два символа, снова настроилась и откинула голову, полностью уходя в свой мир. Как только игла коснулась молочной кожи, табун мурашек захлестнул с головой, а воздух в легких спёр, обжигая грудную клетку яркой, но пока что слабой болью. Хоть она и набивала молнию на бедре, эта татуировка не обещала быть легкой и воздушной; наоборот — каждая клеточка начала отдавать болью, сокращая мышцы и вызывая спазмы, пока дева клацала зубами, как собака с бешенством. Закрыв кулаком рот, тихо выдохнула и попыталась успокоиться, представляя, как красиво будет смотреться новый рисунок на стройном теле, как чернила будут проникать через плоть в сердце, оставляя отпечаток ещё и там, надолго, навсегда. С каждой буквой глаза заполнялись природной солью и черной жидкостью, заставляя бегать взглядом и искать злоебучий маяк, который в свою очередь тихо сидел и наслаждался её болью, как настоящий садист. Он-то уже отмучился, хоть и периодами всё-таки сжимался от оставшейся боли в организме, как токсины. Это того стоит, — успокаивала себя Сорока, не обращая внимания ни на пытку прямо под левой грудью, ни на нахлынувшее желание зацепиться взглядом к своему кудрявому, провести рукой по названию клуба, обвести языком все линии букв, заглянуть в его обкуренные глаза и... Фу, блять, о чем она думает? Выпустив из себя хрип в перемешку со стоном и всхлипом, рыжая отвернула голову на бок, начиная лупить в стену и считать вздохи по новой, надеясь запудрить себе голову до такого, что боль уйдет на второй план, а мысли о Кислове и вовсе навсегда вылетят из черепной коробки. Дура, они вылетят вместе с пулей. Пусть так, но только не эти фантазии. Ты сама в это влезла. Мне хотелось его чувствовать, я не знала! Мучайся теперь. Совесть грызла кору мозга с особым энтузиазмом, выпивая кровь и нашептывая себе под нос, какая же девушка дура, раз позволяет таким фантазиям спокойно транслироваться перед глазами. Её мечта, слово "апогей", была слишком далеко от истинного и правдивого мира, лишь блекло светила в закаулке вселенной, иногда показывая правильный путь, но тут же сгорала. А "перигей" состоял из запаха крови, вкуса железа, револьверов, слёз и гортанных криков боли. Холодные пальцы мягко взяли её подбородок и заставили поднять голову, поглаживая лицо с особой нежностью. Над ней материализовались Боря с Ваней, как ипостаси ангела и демона. Блондин смотрел мягко, согревая улыбкой и выразительными, яркими глазами, а Ваня — сжирал её, поджигая хворост под ногами, так сильно, что рыжая сжала губы и пыталась не сгореть под его взглядом. — Терпимо? — Хенк потрепал девичьи волосы, заглядывая в смущённое лицо и отмечая каждую эмоцию. — Щас умру, — честно ответила, стараясь не смотреть на яблоко раздора. Но тот специально, будто прочитав все грязные мысли, наклонился ближе, не отлипая взглядом от пухлых, покусанных губ. Тату-мастер начал выводить букву «я», и Юля заскулила, прямо смотря на Кислова, мысленно посылая всех и вся к чертям собачьим и сжигая дряхлую базу своим огнём внутри. Её зрачки расширились, губы задрожали, а тоненькие пальцы с увесистыми кольцами сжали от боли спинку дивана. А Кислов почувствовал, как у него начала подниматься крайняя плоть от её прекрасного лица. Больше всего на свете он хотел видеть такое лицо под собой, слышать собственное имя в сладком стоне и брать настолько грязно, что коленочки трусились. — А ну, съеби — толкнул друга плечом, получив красноречивый жест в виде указательного пальца у виска, но всё-таки добился своего и остался один с девой. Наклонился к уху, опалив дыханием, и почувствовал, как Сорока дёрнулась то ли от неожиданности, то ли от новой волны боли. Тем не менее, он знал, что делать, как успокоить свою фурию и направить её мысли в другое русло. — Дыши, лисёнок, — прошептал, как мог, сдерживаясь, дабы не провести языком по ушной раковине и не прижаться к белоснежной шее, желая оставить багровый след собственника. — Успокойся. А ей хотелось вырубить его одной двоечкой. Возбуждение и так гуляло от фантазий, а после его шепота крышу сорвало напрочь. Выгнулась духой от болезненных ощущений, подставляясь под парня, и тихо промычала, не открывая взгляда. — Я бы тебя прям тут взял, но другие не поймут, — коснулся холодными пальцами шеи, чувствуя мурашки. Довольно улыбнулся и продолжил, внимательно следя за реакцией. — Или хочешь, чтобы взял при всех? Я знаю твои тёмные желания, фурия. — Сука, что ж ты со мной делаешь, тварь, — глухо процедила, надеясь, что это никто не услышит. Живот разрывался от боли и возбуждения, сердце сделало кульбит и получило сквозное от иглы. — Отвлекаю, тебе нравится, — погладил напряжённые плечи, делая незамысловатые круги и продолжая нашептывать сказки. — Ты ведь хочешь, признайся. — Отсоси, — выдалось не слишком уверенно из-за дрожащего голоса и путаницы в голове. Но боли рыжая почти не чувствовала, теперь только животное желание к змею-искусителю. — Врёшь сама себе, — растянувшись в улыбке, оставил короткий поцелуй на скуле, ещё раз проверяя, никто ли не смотрит. Ему не нужны были лишние глаза, ему нравилось всё делать тайно. — Я тебя ненавижу. — Взаимно, — перехватил её руку, которая, видимо, планировала зарыться в его волосы, оставил невесомый поцелуй на безымянном пальце и с коварным выражением лица отстранился, уходя в слепую зону. Его миссия выполнена, теперь Сорока думает о нём, только и исключительно о нём. Он хотел быть у неё под кожей, в каждом сне и в каждой фразе. Он хотел её всю и полностью, сгорал от желания и сам себя за это корил. Но ненависть есть ненависть, надо держать границы, пока лисёнок сама не сорвется, не придёт и не скинет одежду, глядя на него своим любимым взглядом. — Блядота, — тяжело сглатывает и выдыхает, понимая, что уже даже не по уши — она по макушку в этом дерьме. И самое ужасное, что ей нравится.

***

Рёбра ломались, осколками врезаясь в эластичную кожу и прорезая ту насквозь, примерно такая боль и была. Рыжая извивалась на бильярдном столе, держась руками за живот, как мученица, и тяжело хрепела, влюблённо заглядывая на бутылку пива. Её планы на счёт сегодняшнего вечера канули в лету из-за новых рисунков на теле, так как после татуировки пить нельзя в течение недели, а употреблять тем более лучше никогда. В пальцах, которые были полностью закончены, тлела тонкая сигарета, а пепел улетал в яркие кудри и терялся там, отдавая тонкий сигаретный шлейф дыма. Больно было до звёзд в глазах, но, видимо, только ей. Друзья спокойно переговаривались, дрались и хохотали на всю базу, иногда поглядывая на полу труп в их скромных хоромах, надеясь, что их подруга не начнёт биться головой о стену от болезненных ощущений. А ей хотелось, пиздец как. Взглянула на свои руки, слабо улыбаясь и гладя большой палец другой рукой, слишком поздно задумываясь о новых рисунках, которые были покрыты тонким слоем заживляющей мази. На одном — цифра пять, а на другом — маленькая, скромная буква К. Цифра обозначала их клуб, братские отношения и почти родную кровь, которая встретилась ей в приморском городишке. А буква, первая в названии их места встречи — Коктебель. Конечно, она ещё могла означать кровь, кишки, крики и так далее, но для себя подметила пока только город и зацепилась за эту мысль, не отпуская. С усилием перевернулась на бок под острые иглы неприятных ощущений, покусала щеки, раздумывая, как объяснит отцу всё это, и нащупала в куртке пачку парламента, тяжело вздыхая и присаживаясь, оглядывая всех присутствующих, пока пальцы поджигали новую сигарету, ведь прошлая стлела целиком из-за ядовитых мыслей. — Как ты? — Гендос подплыл к ней слишком тихо, что было его особенностью, от чего дама вздрогнула и зашипела, выдыхая дым. — Терпимо, — соврала, её разрывало на части и выкручивало, как половую тряпку. — Сколько времени? — Два еврея, — хмыкнул от своей гениальности, доставая мобильник. — А у нас который час? Начало восьмого. — Блядство, — размяв шею, Сорокина спустила ноги и спрыгнула, громко промычав себе под нос и заскуливая, опираясь на плечо старшего. — Придётся вас покинуть, я на блядки. За этой милой картиной наблюдал виновник её возбуждения часом ранее, колупая ногтем горлышко бутылки, с которой никак не удавалось попить втихаря. Может, вызваться провести её? Она тебя пошлёт и плюнет в харю. А если мне это нравится? Долбоёб, ты ей не светишь. Разговор с самим собой в голове не увенчался успехом, поэтому, развернувшись в кресле и закинув ноги на спинку, он опустил голову и наблюдал за ней уже снизу вверх. Боли почти не чувствовал, у него была одна боль — вон, мученица шматьё своё собирает. Она была шрамом с ещё не зажившей коркой, которую он дёргал раз за разом, ощущая жжение под грудью и ядовитый туман в голове, который в свою очередь подталкивал его из раза в раз стремиться к ней, как к божественному, пытаясь хотя бы уловить любимый запах яблочных духов. Но Юля даже взгляда на него не кинула, не пыталась поговорить или хотя бы прикоснуться — нет, размечтался. Молча, вернее слегка кряхтя, одевалась, приводила в порядок внешний вид, прощалась с его кентами, но так и не смотрела. Я же говорил. Да защёлкнись! Может, у него уже раздвоение личности? Раз так размышляет, как с приятелем в черепной коробке. Смотрел, как она поправляет рыжие пряди пальцами, на которых уже светились новые символы. Кстати о них, он так и не понял, что значит свежая буква на большом пальце. Неужели всё-таки «киса»? Может, это был призрачный намёк, ведь она по-любому придумала планы отступления, если её об этом спросят. Да так задумался, что упустил момент, когда в помещении остался только её шлейф, а Сорокина слишком быстро покинула базу. Ждал, кусая губы и размышляя, разрывал себя изнутри и пожирал свою плоть от безвыходности, ждал. Три, семь, девять, тринадцать — сорвался. Резко перевернулся, делая кувырок с кресла и приземлившись на ноги, тут же помчал на улицу за ней, не отдавая отчёт своим действиям. Импульсивность всегда была его лучшим другом, которая следовала всю жизнь по пятам и указывала путь костлявым пальцем. Дева только собралась вставлять наушники, но затылком почуяв что-то неладное - обернулась и замерла. В её глазах он заметил нездоровый блеск какого-то облегчения и смирения. — Рыжая, стой, — рявкнул, когда она двинулась снова, пряча лицо в вороте куртки. Жизнь начала звучать в минорной тональности, когда Ваня схватил её за руку и заставил замереть, но она так и не повернулась к нему, лишь смотрела зелеными глазами куда-то вдаль с поджатыми губами. — Куда ты так рано? — голос надломился. — Я думал, что останешься пострелять с нами. — Рита позвала на тусу, — коротко ответила она, не зная, куда себя деть от него. А Кислову хотелось провалиться куда-нибудь от этой отрешенности. Она похолодела за секунду, закрыла двери и оставила догнивать на пороге, рыдая в косяк по ту сторону. — Какого хуя ты меня избегаешь? — дёрнул он. Юля упала к нему в руки и недовольно вздохнула, поднимая стеклянный взгляд. Почему только с ним она ведет себя так? Что ей движет, сколько скелетов в шкафу обросло мясом и побежали на улицу, кошмарить маленьких детей? — Я тебя не узнаю, если честно, — произнесла она. И снова эта улыбка, снова привычный лисёнок. Холодный, игривый и такой родной. Она провела руками по его плечам, разгладила черный свитер, который хотела бы забрать себе. — Тебя бес попутал? А где же пошла ты нахуй, рыжая? — Тебя послать? — поднял брови вверх, обхватывая руками её талию под незастёгнутой курткой и наклоняя голову на бок, внимательно следя за этой ведьмой. — Мазохистка. — Мне нравится киса, а не влюбленный кот, — хихикнула она, ластясь под его руками, чуть ли не мурча от желания. Клин клином, да? Один раз возьмет и точно больше не захочет, наверное. Дура, утопишься в этом. Да похрен. Ване не нужны были лишние слова, он всё прекрасно понял и так, снова почувствовав возбуждение только от желаний, хотя её милое личико заслуживало целого конца фонтаном. Сжал её крепче и поддался вперед, надеясь запомнить её эмоцию верхнего блаженства до конца своих дней. Оставив несколько сантиметров между губами, сжал челюсть и через боль заставил себя подумать о будущем: стоит ли сейчас? Что будет потом, как будут развиваться отношения? Осмелиться ли предложить встречаться? Он хотел её поцеловать, но как там она сказала? Влюбленный кот? Что ж, тогда кудрявому придётся ей показать, что из себя представляет киса. Дернувшись вниз и откинув назад рыжие волосы, парень задержался всего на миллисекунду, обдумывая план, но тут же прильнул губами к молочной шее и всосал кожу, слыша над ухом самый вкусный стон в своей жизни и ощущая, как она от безвыходности схватилась за его кудри. Подразнил языком, очертил круг и переместился слегка вверх, делая всё четко по плану. Жалко, что план — говно. Она снова застонала, когда киса укусил за то же место, быстро зализывая языком свою шалость, пытаясь делать всё как можно быстрее, пока она не поняла, какую зверскую гадость он ей оставляет. Прижимал девушку ближе, целовал шею, вдыхал запах и кусал, всасывая и отлипая с чмоком. — Сука, — тихо прошептала она, обмякая в его руках, но тот уверенно её поддерживал. Когда в следующий раз перепадёт такая возможность? Возможно, никогда, поэтому мазнув пальцами по пухлым губам, брюнет отлепился и заглянул ей в глаза, вытирая рот характерным движением. На хрупкой шейке красовались два алых засоса с блестящей слюной. Он заулыбался, когда до лисёнка дошло. Под всем кайфом она даже не заподозрила его в этом, а просто наслаждалась моментом и своим кудрявым. Куколка хотела ненависти — получай тогда, посмотрим, как её убьют дома за это, или как будет замазывать это. Ладно, ему понравилось, перед скорой кончиной нужно думать только об этом, смотря влюбленно, но делая отвратительные вещи, дабы запомниться ей навсегда. — Тварь, — Юля потеряно схватилась за шею, смотря с ненавистью. Он улыбался. Её губы тоже дрогнули.