малышка любит диллера

Но я жду чуда как двадцать лет назад, а ты не веришь как Москва слезам.

25/17 — жду чуда

Холод пробирает до костей, ломая их медленно и безжалостно. Все её сладкие мечты по поводу сегодняшнего вечера рассеиваются по ледяному ветру, а в голове теперь лишь грёбаный Рауль, который движется на неё. Шелестят листья на одиноких деревьях вдоль детской площадки, и падают ритмично уверенности Юли в себе. С хлюпаньем, как ошмётки органов из живота, куда-то в бездонную чашу страха и безвыходности. По щеке скатывается одинокая слеза от животного ужаса. Кровь пульсирует в ушах, а сердце ухает куда-то в пятки. Рыжая даже не может сдвинуться, не то чтобы достать перцовку из рюкзака за спиной. Всё стало серым, мутным и пластиковым, руки задрожали. Будто пластиковой вилкой шкребут по разбитому сердцу, соединяя ручейки крови. Кудин снимает шлем, а у Сорокиной подгибаются ноги. На его лице мерзкая улыбка, которая загоняет ещё один гвоздь в крышку гроба. Смотрит, как на кусок мяса с дыркой между ног, как на надувную куклу для грязных утех, как на добычу. — Привет, Юленька, — имя звучит так, что хочется опорожнить желудок прямо на него. — Я тебя ждал. — А я тебя не очень, — она хмурится, ломая себе пальцы от неизвестности. Не знает, что взбредёт в его больной голове, от того и страшно. — Я домой спешу, уйди. — В словах нет уверенности, она уже проигрывает. Если несколько минут назад она проиграла своим чувствам к Кисе, то сейчас собственной натуре. Боится, как загнанный котёнок в угол, как прихлопнутая моль в ладошках. Зарекается, что больше никогда и не будет пить и всегда будет носить перец в кармане. А лучше нож. Сорока пытается обойти Рауля, но снова проигрывает. Парень не даёт сделать задуманное, обхватывая её за талию рукой и подтягивая к себе. Дева заносит руку и пытается ударить наотмаш, но и этого он не даёт, выкручивает и удерживает обе, противно смеясь. Тошнота подступает, а все чувства отступают на второй план. Ещё раз смотрит на окно Вани, но света там по-прежнему нет. И где этот Кислов, когда он так нужен? Пусть хоть трахает кого-то, но дома. Чтобы услышал, чтобы пришёл на помощь. — Куда ты? У меня к тебе разговор, — слащаво протягивает Кудинов, опуская одну руку ей на бедро. — Проедемся ко мне? — Чё ты хочешь? — часто дышит, пытаясь привести организм в норму. Нужно что-то делать, но алкоголь в организме мешает. — Отпусти, мудак. Брыкается, пытаясь что-то сделать. Но когда ты уже в клетке, это очень вряд ли. То же самое, что пытаться откачивать товарища с притона, когда тот уже синий и без пульса. Капкан из сильных рук не отпускает, наоборот. Её пригвождают к спине, склоняясь к уху, облизывая мочку. Юля старается ударить, но бестолку. Её зажали и отрезали пути отступления, Кудин спускает с девичьих плеч рюкзак, полностью уничтожая все планы. С неба срывается мелкий дождь, набирая силу с каждой секундой. Слёзы смешиваются с природной водой, оставаясь на подбородке. Тяжёлое дыхание над ухом ещё сильнее опускает в пучину страха. Она знает, чего он хочет. И от этого хочется взвыть, заорать и просто упасть в конвульсиях, лишь бы не трогал. План складывается быстро. Приходится настроить себя на нужный лад, как струны её любимой гитары на базе, чтобы выдать что-то убедительное. Взять за рога, а потом опустить лицом в дерьмо. — Поехали, — на выдохе говорит рыжая, придумывая всё на ходу. Жалко, что план — говно. Рауль тоже не пальцем деланный, может быстро всё предугадать. — Так бы сразу, — парень лыбится, запуская руку ей под свитер. — Хорошая девочка, девственница? Сорокина мычит, но уже не брыкается. Даже если что-то пойдёт не так — заорет во всё горло, и выйдут соседи. И почему отца дома нет, почему именно сейчас? — Да, — жалко врет она, хныча. Руки намертво сжаты, а под её одеждой хозяйничает его рука. Жаль, что это не сон. — Отпусти, сама пойду. Ей бы только вырваться, дальше можно действовать. Тихой ночью возьмет табельное папы, придёт в их резиденцию мрака и разнесёт там всё к чёртовой матери. А ему отстрелит всё, что можно и нельзя. Чтобы выл и просил прощения в слезах, соплях и собственной крови. — Вот как.. — задумчиво протягивает Кудин, прислоняя ее руки к своим джинсам. Она жмурится, закусывая губу. В его штанах откровенный бугорок; от этого в рот набегает слюна, предвещая ленты у туалета. Она всю ночь простоит под душем, надеясь смыть это всё, но, видимо, этому сбыться не суждено. Резкий толчок в спину чуть не сбивает её с ног. Девушка осторожно поднимает рюкзак, который соскользнул с плеча, и смотрит на него непрерывно, начиная идти задом к мотоциклу. Первый капкан захлопнулся; он её отпустил. Не зря ментовская дочка, значит, чё да как. — Без фокусов, сучка. — Ей хочется размазать это лицо по асфальту, добивая сверху минимум топором. Так, чтобы мать родная не узнала. — Рыжих у меня ещё не было, тем более питерских. Он говорит это так, будто она состоит в каком-то секс-рабстве. Кусок мяса без права голоса. Но она не зря много времени с элитой Питера проводила; там и не такому научат. Следит внимательно, чтобы ничего не вытащил; у таких и нож, и пистолет может быть. А ей умирать рано; нужно ещё домой в родной город вернуться. В ноги стреляет, руки пробивает дрожь, пока она осторожно расстегивает молнию на рюкзаке, не отрывая взгляда. Слёзы валят гладом, а вся одежда уже мокрая и неприятно липнет, сковывая. Ваня дома, она уже это поняла. И это маленькая победа; уж Кислов его точно живым не оставит. Но рыжая не уверена, что тот вступится. Просто надеется и про себя читает молитву, хотя на пальце татуировка перевёрнутого креста. — Трахнуть меня хочешь? — намеренно громко говорит рыжая, замечая краем глаза силуэт в окне Кисы. Может, план всё-таки не говно? — А как именно? Расскажи, меня это заводит. — Пытается натянуть уверенное лицо, пока в груди бушует ураган. Если выживет, хоть сама Кислова трахнет и скажет абсолютно всё, до мелочей. И, наверное, даже поцелует; почему-то сейчас особенно этого хочется. Небо разрезает первая молния, обрубая всю уверенность. Девушка вздрагивает, пряча голову вниз. Кудинов громко смеется, подходя ближе. Ей нужно держать дистанцию до самого подъезда, а потом — как повезёт. В фарт Юля всегда верила; не зря же выжила до почти восемнадцати лет и не сторчалась. — Хочу тебя в доги-стайле, — уверенно шепчет тот, почему-то оглядываясь. — Приковать наручниками и вставить кляп, чтобы даже не пищала. — Ага, — тянет Сорокина, застывая от ужаса. Перец в руке; осталось дойти до парадной. — А ещё? — Ну, можно на столе. — Рауль совсем расслабляется, втягиваясь в разговор. Юля идёт спиной и молится, чтобы сзади не было его дружков. Тогда точно конец. — На кухонном, с воском на тело. Шторка на балконе отодвигается, и тут уже можно действовать. Это Ваня, его фигуру она узнаёт из тысячи. И Кислов, и Сорокина срываются одновременно. Хоть бы успеть, хоть бы он успел. Адреналин подскакивает до красной отметки под названием «пиздец», игра началась. Кто быстрее кого убьет — Рауль её, она Кису или Киса Рауля. Девушка достаёт руку и со всей силы бежит к подъезду, сжимая зубы от страха. Бьёт молния, но, видимо, она уже не боится: сейчас главное — добежать. Кровь стучит слишком громко, сердце бьётся слишком быстро. Ноги заплетаются, ступеньки парадной остаются на расстоянии вытянутой руки, только бы успеть. Её валят на спину, рыжая заносит руку с баллончиком, но тот улетает на несколько метров от его удара. Голова отдаёт резкой болью; дева со всей силы ударилась об асфальт. В глазах блестят яркие звёзды, тошнота берёт верх. Горло передавливает рука Рауля, сжимая до хруста. Сорока бьёт в нос резко и точно, вздыхая от боли, но этого оказалось мало. Руки, как у тряпичной куклы, падают, когда горло передавливают ещё сильнее. Мир начинает тухнуть, она хватается за воздух, но бестолку. На его лице всё так же играет сумасшедший оскал, а изо рта кажется, вот-вот повалит слюна с бешенством. Неужели так и умрёт, видя эту рожу? Перед глазами проносится вся жизнь и Киса. Всё, что не успела сказать, нравится, но, видимо, он не узнает. Что-то горячее стекает по виску, но становится всё равно. В глазах черные точки, словно капельки ртути, а зрение теряет фокусировку. Закрыв глаза, она уже начала прощаться с жизнью. Проклятый Коктебель, и зачем только она поехала. Смерть ходит по пятам, видимо, она должна была умереть ещё за сараем — просто повезло. Картинка пропала, радиопередачи перестали поступать. Стало холодно, губы задрожали и посинели, как у мертвеца. Наверное, она выглядит жалко, но перед смертью на живой труп не смотрят, а молча убивают. Интересно, родители и друзья будут плакать? Или скажут: «Так ей и надо». Ей мерещится не прожитая жизнь, счастливое будущее, которое не настанет, как она стоит уже совсем взрослая в курилке и ищет взглядом давно забытую любовь пятилетней давности. Как снюхивает последний грамм и бросает навсегда; как проводит свою старость где-то в Италии на берегу моря; как просто радуется обычным вещам, будучи на полном нуле, без копейки в кармане прокуренной куртки. Как признаётся ему в… Всё закончилось в один момент. Рука с шеи пропала, кислород снова стал поступать. Кудинов сверху резко исчез. Она начинает жадно хватать воздух, перекатываясь на бок и кашляя, хватаясь за горло. Всё внутри горит, прямо как в аду: глаза непроизвольно закатываются куда-то в мозг, тело дёргается само по себе. Как же хорошо чувствовать себя живой. Всё снова приобретает краски; стали слышны звуки. Точнее, крики Рауля — карма что ли? Дождь барабанит, она видит маленькую лужицу крови у своего лица. Висок отдает жуткой болью, грудную клетку обжигает кислород. Но она ничего не понимает; разбитая голова перестала работать на время, поэтому остаётся лежать и молиться. Через несколько минут её поднимают чьи-то руки, все заляпанные кровью. Ей не хочется поднимать глаза; до сих пор страшно. В одной руке зажат нож-бабочка, который тоже в алой жидкости. Знакомый одеколон перемешался с металлическим запахом. Вязкая слюна заполоняет рот, в ушах противный писк и какофония криков и ругани. Время тикает по-другому, как вода капает из старого крана в раковину — медленно и неприятно. — Посмотри на меня! — бархатный голос. Ноги не стоят; рыжая хватается за его плечи и тихо воет от боли. — Лисёнок, на меня посмотри, сука. Прозвище теперь её любимое. В паспорте так перепишет, чтобы точно не забыть. Он успел, спас и уберёг её, Киса. Ненавистный и любимый, которого хочется убить и поцеловать одновременно. Выворачивает и ломает кости, но она держится, надеясь прийти домой и просто умереть — спокойно и без мыслей. Зеленые глаза через силу и боль поднимаются. Злой, весь в крови, но рядом, поддерживает и испуганно смотрит. Она начинает рыдать, обнимая его настолько сильно, что кажется, у него трескаются рёбра. А на самом деле трещит его сердце за свою девочку. Тоже, сука, любимую. Похоже на сопливую детскую сказку, где принц спасает свою принцессу, становится на колено и вытягивает кольцо, обещая любить до гроба. Но Юля уже видела себя в гробу только что; видела, как бы он рвал и метал. Цвета и оттенки приходят в норму, мёртвые клетки оживают и восстанавливаются. — Всё закончилось, я рядом, — парень поднимает её рюкзак и ведёт к подъезду, поддерживая руками. — Ты со мной, тебя никто не тронет. Кудрявый подводит её к парадной двери, стараясь сдержать слёзы. Каждую миллисекунду проверяет её состояние, постукивая ледяными пальцами по талии. Лисёнок отзывается, смотрит на него пустым взглядом, поджимает губы и всхлипывает, цепляясь за мокрый свитер, который он успел натянуть. Если бы он только знал, если бы не наорал и не послал — ничего бы не было. Но он снова оступился, пошёл на поводу у характера, просто струсил и забоялся чего-то серьёзного с ней. Ведь Киса не умеет искренне любить; ему бы только трахаться и употреблять. Хотя Юля точно такая же. Никогда ничего не говорила, ни на что не претендовала, улыбалась и снюхивала белый порошок. С ней хотелось нечто большее, но страшно до ужаса; Ваня не сможет, подведёт и разрушит это всё к ебени матери. — Посиди тут, пожалуйста, я сейчас приду, — шепчет Кислов, открывая дверь и усаживая девушку на ступеньки. Сжимает крепче нож и скрывается на улице с злым выражением лица. — Сорокина, ты что ли? — раздаётся сверху знакомый, писклявый голос. Рыжую передёргивает; она оборачивается и застаёт такую картину, что ужас подступает снова. В дверях квартиры Вани стоит Алёна в его белом лонге и трет глаза. Светлые волосы растрепанны, тёмная помада размазана по всему лицу, бордовые засосы по всей шее и лиловые синяки точечно под кромкой черного белья на бёдрах от его пальцев. Пазл складывается быстро, вгоняя сороку чуть ли не в депрессию. Поэтому нахрен послал и уехал, поэтому свет был потушен. Слёзы набегают снова, и Юля сжимает волосы на корнях и тяжело дышит, пытаясь успокоить себя. Щенок садится перед ней и удивлённо смотрит, анализируя. А Сорокина не понимает, почему он вышел за ней и зачем всё это. У неё и так проблем по горло, а тут ещё и об этом думать. — Сорян, не хотела вам мешать. — Юля встаёт, держится за хлипкие перила и с титаническими усилиями поднимает ноги, поднимаясь по ступенькам. — Стой, дура. — Блондинка тащит её за шкирку назад, кривя лицо. — Что он с тобой сделал? Юля, отвечай. — Ничего, переживу. — Дева поворачивается, и у неё возникает желание плюнуть ей в лицо из-за всей этой ситуации. Ноги подгибаются от беспредела в голове, сирены в ушах и звёзд в черных зрачках. — Скажи Кисе, что я в порядке. — Не пизди мне. — Щенок хватает её за плечо и пытается провести в квартиру Вани, но у Сороки вернулись силы. Она выкручивается и становится на ступеньку выше, скуля от боли. — Отъебись от меня. — Рыжая повышает голос, но вспоминает о соседях и позднем времени. Говорит чуть тише. — Мать Терезу включила? Или опять доебёшься? Разквашеного носа было мало? — Да ты конченная. — Отшатывается Щенкова от неё, поправляя не свою вещь на теле. Ей этот лонг не идёт. — Ну пиздуй, посмотрим, как запоёшь одна дома после всего пиздеца. — Да пошла ты, блядь. Она поднимает брови и салютует, пытаясь найти дрожащими руками ключи в пыльном и мокром рюкзаке. Безумие охватывает её целиком и полностью, ударяя под дых. Злое лицо Кудина до сих пор стоит перед глазами, тошнота так и не отступила. — Рыжая! — кричит блондинка. — Какие бы у нас не были отношения, я могу помочь тебе! Ты мне не враг! — Кисе своему помоги, чтобы не сосался со всеми подряд. — Жмурясь, на выдохе отвечает она, прокручивая замок. — Удачи, Алёна! Совет вам да любовь! И исчезает за дверью своей квартиры, скатываясь вниз по ней и начиная рыдать. Юля слишком долго сдерживалась; теперь можно дать волю эмоциям. Вспоминать ничего не хотелось, тем более углубляться. Сейчас нужно углубиться только в дно рюкзака, вытащить закладку и уйти в нирвану. И чем только она это всё заслужила? Непонятно. Может, лучше бы он её увёз, трахнул и убил; а теперь всё прокручивать снова и снова ближайшую неделю. Девушка открывает зип-пакет, находит припасённую трубочку в боковом кармане и занюхивает прямо через неё, не церемонясь. Даже если словит передоз, всегда будет лучше. В глазах плывёт от слёз, но дева нюхает ещё раз и убирает всё обратно, сворачиваясь в позу эмбриона прямо под дверью на коврике. Тревога отступает, тело становится легче и будто плывёт по течению. Только вот походу ей не долго осталось. Наркотики уже не действуют как раньше, значит, придётся забивать иглу под кожу. А это сто процентная смерть, из этого уже не выйти. А ведь ей только семнадцать — в какой момент свернула не туда? И почему голос в голове не отвечает на эти вопросы? В груди разливается тепло; все мысли уходят в долгий ящик. Хоть что-то подействовало — уже счастье, пусть и самое бредовое из всех. Рыжая встаёт и вваливается в собственную комнату, тяжело вздыхая. Стены плывут, пол осыпается, и в конечном итоге останется только тьма, из которой не будет выхода. Сбрасывает мокрую одежду, кидая на пол, и открывает тумбу, психически улыбаясь. Ну точно поехала крыша, раз снова берётся за это; Мика бы не одобрила. Но её тут нет, и никто не поможет. Вытягивает лезвие, антисептик со времён коронавируса и салфетки, усаживаясь на кровать. Она взвешивает все за и против, обрабатывает метал и готовит салфетки. Закрывает глаза, что бы не видеть. Тогда точно остановится, бросит всё и опять заплачет, как ребенок, у которого отобрали конфету. Закусывает губу и резко проводит лезвием по предплечью, быстро подкладывая салфетку. Больно, но камень с души падает. Киса бы тоже не одобрил, приложил бы головой о кухонный гарнитур и наорал в сотый раз. Заебало, очень сильно. Второй порез даётся легче; течёт горячая кровь, обжигая кожу. Она всегда забывала его забыть, его образ каждый раз приходит и с укором смотрит, ругая, как маленькую. И эти чувства убивают изнутри, как смертельная болезнь. Третий, и уже даже не больно. Она помнит любовь, вкусила боли и увидела море, но на душе не легче от него. Любовь слепа и зла, закрывает глаза и заставляет делать необдуманные действия. Старые шрамы болят, новые жгут, сердце щимит. Но иллюзия рассеивается, жизнь продолжается, а Сорокина заматывает руку и уходит кипятить чайник, чтобы налить в себя кружку кофе, надеясь забыться. Хрен забудет.

***

Дева лениво смотрит страницу её приюта в Интернете на макбуке, растягивая третью чашку кофе. Пальцы приятно покалывают, тело расслаблено, а в голове пусто. Наконец-то пусто, ничего не мучает, совесть не грызёт. Зато свежие шрамы болят настолько, что хочется выть, но это помогает чувствовать себя живой. Девушка решила, что обойдётся сегодня без сна; нужно просто спокойно посидеть и заняться делом. Из приюта вчера забрали двух щенков, которых волонтёры нашли в лесу в плохом состоянии. Сорокина платила ветеринарам и трусилась над здоровьем животных, пересылая огромные суммы. Но для такого это копейки; деньги она давно перестала считать, особенно когда на карту приходят огромные переводы каждый день. Щенят забрала семья её старого друга с притона, из-за чего Юля чуть ли не прыгала до потолка, радуясь, как маленькая. Хоть ей никогда не разрешали животных, но она их любила и придумала альтернативу. Теперь счастливы все, кроме неё, но деньги важнее счастья. Телефон начал ритмично вибрировать на кровати, подсказывая, что кто-то пытается дозвониться рыжей в тёмную ночь. Взглянув на экран, она с улыбкой смахивает трубку и ставит на громкую, разминая затёкшую шею. — Ведьма, чего не спим? — раздаётся голос Мики. После того случая брюнетка не помнила ничего, просто проснулась у бывшей подруги и сразу же стала звонить ей, крича: «Юля, какого хуя?». На наркотики в крови решила не проверяться, доверилась себе и уверенно заявила, что никаких солей не было. У Сороки тогда камень с души упал. — Долгая история и бессонница. — Она тихо смеётся, пересматривая фото животных у себя в приюте. — А ты чего, хер ли, не спишь? — Та скучаю по тебе, вспоминаю нашу первую встречу. — С грустью выдаёт Костенко, потягивая что-то из чашки, сёрбая. Эта её привычка бесила всех. — Я тоже, Мик. — Девушка прикрывает глаза и трёт виски.

Пять лет назад

Санкт-Петербург

Рыжеволосая девушка лениво гуляет туда-сюда по мосту, ожидая, когда они разойдутся. Мама и папа снова начали орать друг на друга среди спокойного вечера, поэтому пришлось быстро хватать сумку и линять на улицу, чтобы не приплели. Как всегда сцепились за финансы, работу и быт. Отца не устраивало, что мать всё время пропадала на работе, а она в свою очередь — кричала, что он не следит за дочерью. А тринадцатилетняя Юля молча сидела в своей комнате на балконе и читала книжку почти всё время, записывая некоторые слова в свой личный дневник. Она ещё не знала, что его вскроют одним утром, и тогда у девочки полностью пропадёт доверие к семье. А пока «Собачье сердце» стало её верным спутником, да только она скоро будет изчитана уже в четвёртый раз. Ледяной ветер обволакивает тело, заставляя засунуть руки в глубокие карманы зипки и молча шататься по городу. Горят фонари, бросая красивые блики на Неву. Всё-таки она обожает СПб, самый лучший город в мире. В Москву не хочет, там как-то серо, лишь каменные джунгли. А тут — свобода. Даже дышится, как в просторном зеленом лесу, где воробьи сидят на ветках и смотрят за посетителями в их доме. Сорока была много где, но родной город навсегда останется в сердце. — Эй! — слышится голос сзади. Юля замирает и медленно оборачивается, поднимая брови от удивления. Перед ней оказывается девочка с длинными каштановыми волосами, большими кукольными глазами и собакой на поводке. В её губах зажата сигарета, от чего Сорокина приоткрывает рот от ещё большего непонимания. Вроде её ровесница, не рано ли? — Чё зависла? — девушка с нахальным видом щелкает у её лица. — Прикурить будет? — А... — рыжая потеряно роется в сумке и достаёт модную чёрную зажигалку, которую свистнула у отца несколько дней назад. Девушка довольна улыбается и подставляет кончик под огонь, но тут Юля резко убирает её и сводит брови. Беспредел какой-то, она должна быть правильной, как отец, и всё ему докладывать, иначе никем не вырастет. Так он всегда говорил, так девочка и запомнила. — А не рано? — спрашивает, отходя назад. — А ебет? — красноречиво парирует брюнетка, дёргая плечами. Одета по-богатому, значит, из элиты, как и рыжая. — Ебет, у меня папа мент, — с гордостью произносит дева, хмыкая. Но собеседница не теряется от испуга, наоборот, начинает смеяться. — А у меня ФСБ, и чё? — вот тут уже Сорока потерялась и хотела засунуть зажигалку обратно, но девушка резво выхватила её и всё-таки подожгла свою сигарету. — Не ссы, рыженькая, не сдам тебя. Только тогда и ты меня не сдавай, ок? Говорит так непринужденно, что Юля глотает язык и молча смотрит, тяжело сглатывает. Чё? Она вроде на русском говорит, но она ничего не понимает. По внешности красивая, умная, наверное, и уже курит? Юлия непонимающе смотрит на протянутую хлипкую ручку и не понимает от слова "нихера". Эта нахальная девка только что её в тупик поставила, ещё и посмеялась, что за бред? Но брюнетка вселяет доверие, да и лишние друзья никогда не бывают. — Ладно, — закатывает глаза Сорокина и жмет её руку. — Юля. — Вика, — брюнетка отдаёт зажигалку и подмигивает. — Увидимся, Юля. — Проговаривает её имя, будто пробуя на вкус. — Удачи. И исчезает так же быстро, напевая какую-то мелодию себе под нос, параллельно разговаривая со своей собакой. А рыжая так и простояла на мосту в непонимании, пока их не стали разводить. Ну и ну.

***

— Юля-я, — тянет Костенко. — Я с кем разговариваю? — Тут я, — дева улыбается воспоминаниям, на душе становится тепло. — Тоже вспомнила, чуть не зарыдала. — А не пизди. — Смеётся Вика. — По виду ты тогда хотела мне врезать. — За папашу первой встречной было говорить опасно, если что. — Юля хлопает крышкой ноутбука и зевает. — Да хватит пиздеть, не было такого! — Подруги заливисто хихикают и заводят разговор про прошлое, смахивая скупые слезинки. Через полчаса раздаётся стук в дверь, который мигом вырывает Сороку из лампового разговора. Она знает, кого принесли черти, от этого ещё хуже. Не хочет его видеть, ей хватило полуголого щенка у его двери. Но стучат неистово, поэтому приходится встать и тут же взвыть от затёкших конечностей. — Мик, перезвоню, — рыжая смотрит на себя в зеркало и устало мычит, посылая парня за дверью на все буквы алфавита. — Кто там? — Ебу? — нервно отвечает. — Давай. — И агрессивно сбрасывает, прыгая в тапочки. Шаркает по полу маленькими шажками, пытаясь оттянуть этот момент, но квартира не километровая. Её снова окунают в этот чёрный омут с головой, удерживая, пока не захлебнётся. Не хочется, но почему-то тянет. А когда Юлия уедет, что будет? Совсем с ума сойдёт без него? Какая-то невидимая нить тянет к сраной двери, манит и шепчет открыть. Но она точно уже не откроет. Не пустит снова в свою жизнь. — Кто? — устало спрашивает, уже зная. — Я, — с надрывом говорит Киса через дверь. — Поговорить надо. — Говори. — Сталь в голосе, как будто между ними ничего не было. Разрыдается потом, сейчас нужно показать, что она в нём не нуждается. — Даже не откроешь? — Звучит с издевкой, будто он ничего не делал. Не признавался в чувствах, не трахал Алёну, не посылал нахуй. — Ну, лисёнок. — Сука, не называй меня так, — цедит она сквозь зубы, смотря через дверь. Знает, что он стоит с хитрой улыбкой, даже в глазок смотреть не надо. — Хочешь говорить, говори так. — Схуяли? — Срояли, блять, совсем идиотина последняя? — начинает трясти от злости. Либо он и вправду тупой, либо очень хорошо притворяется. — Чё надо тебе? Ни видеть, ни слышать тебя не хочу. — А что я сделал? — кудрявый обижается, но понимает. Надеялся, что Юля простит и пустит как родного, но просчитался. — Это, сука, такая благодарность, да? — Пизда. — Дева трёт переносицу и оседает на пол, понимая, что разговор будет долгим. В груди бушует ураган, сердце покалывает ритмично цоканью часов в зале, мысли путаются. Сорокина хочет открыть, обнять и простить всё на свете, но это верный путь на эшафот. Он сделал слишком много всего, прощать уже нет смысла. — Зачем ты мне врёшь, Вань? — называет его по имени впервые за долгое время. Подпирает спиной дверь и смотрит на петли, понимая, что снести их брюнет может за несколько минут. Только потом отец так всыпет, месяц будет отходить. Рыжая хочет достучаться до его живого нутра, уязвимого и доброго. Киса — это образ, маска, защита. Он грубый, нахальный, пошлый и безрассудный. Выступает в роли защитного слоя в любых ситуациях, чтобы не смогли ранить слишком сильно. Импульсивный и безбашенный, он целовал её в первый раз, он посылал нахуй и портил жизнь. А вот Ваня — это живое нутро. Хрупкий, ласковый и нежный, таким он не был почти никогда. Такой приходит в трипе или пьянке, не задерживается надолго и исчезает бесследно, рассыпаясь в пыль. А может, это у Сороки едет крыша, и она всё это выдумала, не ясно. Может, он просто неисправим и никаких личностей нет, просто биполярочка, которая не лечится. — Я боюсь. — Его шёпот вырывает из мыслей. По шуршанию за дверью он принимает точно такую же позу, как и девушка. — Боюсь хотеть что-то с тобой, мне страшно. — А врать то зачем? — Становится грустно, начинает болеть душа. Очень трудно любить после ебли втроём, как в её любимой песне. — Про свои чувства я тебе не врал. — Ему даётся это слишком тяжело, а у Юли скатывается скупая слеза. — Ты признаёшься, таким как я, по пачке в день? — Её вопрос звучит риторически. Она знает, что ответ положительный. — Пойми, нельзя любить одну и трахать другую, сука, нельзя. — Правды хочешь? — Кислов тяжело сглатывает, решаясь. Либо сейчас, либо молчать до гроба, тяжёлый выбор. Он выскажет всё, пусть это будет ценой всего, что он пытался строить. Но он больше не хочет молчать и наблюдать, как рушится его жизнь. Не хочет видеть её с другими и тихонько курить ночью на балконе после очередного секса с другими девчонками, заебало. Он хочет быть счастливым, хотя бы раз в жизни. — Наконец-то ты понял. — Девушка слабо смеётся. — Ты мне нравишься чуть ли не с первой встречи. — Первые слова даются тяжело. Девушка за дверью замолкает, наверное, думая, врёт ли он снова. — Как только увидел в магазине, твои дорогие шмотки, татуировки, нахальный взгляд. Я, сука, поплыл как в пубертате. — Мм... — У рыжей внутри поднимается волна странного чувства в перемешку с ядом. Он сжигает изнутри, больше не льётся изо рта. — Я думал ненавидеть тебя будет легче, но, блять... — Тяжело вздыхает. — Хуй там, потом пришла в школу, я видел тебя каждый ебаный день. С ума, сука, сходил, приходилось хоть как-то цеплять тебя, да и мне нравилось. — Разбить мне нос. — Дева загибает пальцы. — Опозорить перед одноклассниками, вытирать об меня ноги, что ещё там? — Мычит, трёт виски холодными пальцами. — И всё это потому что нравилась? Ты ебаный маньяк. — Я не умею по-другому, пойми. — Ваня закрывает глаза и тихонечко бьётся головой об её дверь, надеясь вышибить себе мозги. — Я хотел хоть как-то заполучить тебя и твоё внимание. — Для этого слова есть, идиот. — Да? Тебе мои слова тоже не нравятся! — Парень уже думает, что всё было зря. Только вот сердце не успокоить, а рот не зашить. — Я даже словами пытался, как об стену, блять. Сорокина уже думает просто встать с пола и уходить. Разговор ни к чему не приводит, свои чувства она всё равно не сможет потушить, хоть грудную клетку потроши и вытягивай сердце самостоятельно. Голова начинает болеть, а слёзы непрерывно льются на белую футболку. Хрипит, как на последних секундах жизни, вкладывая в свой монолог душу. — Ты просто недостижима, у меня нет того, что можно тебе преподнести. Мне остаётся только мечтать и, сука, трахать других, — бьёт кулаком по кафелю, второй рукой зарываясь в волосы. — Потому что я даже не могу решиться прикоснуться к тебе, мне страшно, Юль. Она закрывает рот рукой и пялится в пол, тяжело дыша. Переварить всё за один раз не получается, а парень продолжает открывать ей свой ящик Пандоры. Ей стало страшно, не за себя, а за него. Что он пережил из-за неё. — Когда мы целовались, я готов был на коленях стоять и умолять всегда быть со мной. Но ты на утро забыла, а я не вспоминал, ты хоть представляешь, как это, блять, сложно? — Кис... — теряется, не зная, что сказать. — А потом ходишь и просто сжираешь себя изнутри за трусость! И в каждой тёлке видишь тебя, и в каждом бэд трипе я тебя тоже вижу, мать твою. Ваню трясёт от злости, изо рта начинает литься та правда, о которой надо было молчать. Надеется, что сейчас сердце остановится и больше ничего не нужно будет терпеть. Не мучиться из-за рыжей, из-за любимой. А Сорока уже даже не пытается понять. Молча слушает и тихо плачет, осуждая себя, почему раньше не задумывалась? Вымышленный город трещит по швам, фундамент сыпется, как песок, крыши трескаются, а верхушки небоскрёбов взрываются. Вот так и закончится некрасивой историей двух больных на душу подростков. Даже не увидев друг друга, они попрощаются, улыбнутся и канут в бездну. Каждый в свою, каждый по отдельности. — Я зависим от тебя даже больше, чем от наркоты. Я понимаю, нам не суждено, но блять! — ударяет в дверь. — Дай мне хотя бы раз почувствовать себя счастливым, только с тобой мне нравится жить! Я по натуре такой, меня нельзя поменять. Я не прошу прощения, я прошу понимания. — Тебе сложно быть верным? — всё, что Сорока может из себя выдавить. Ей больно, хочется снова всё забыть, как поцелуй с ним, хочется, чтобы всё было хорошо. — Вау, прогресс делаешь, — смеётся, но через секунду снова мрачнеет. Он хочет видеть её, но та не откроет. — Я не знаю, что это. Здесь каждый ебётся с новым каждый день, но ты не здешняя. В этом ты прекрасна! Ты не знаешь всего пиздеца этого города, ты не знала меня. — Не делай Коктебель каким-то особенным. В любом городе так, мы говорим об отношениях и верности. Но ты такого не знаешь. — Я бы от всего отказался, лишь бы ты меня увидела и поняла, — издыхает. Наверное, пора заканчивать, опять послать её нахуй и уходить, его ещё Алёна ждёт. — Я так и не смог тебя разгадать, а хотел. Узнать хотел, сблизиться. — Кис... — у Юли всё трещит по швам. Все воспоминания, яркие моменты заменяются этим разговором. Он эхом звучит в голове, гуляет по черепной коробке, как телепередачи. — В Горгороде у них же тоже не получилось, — Вспоминает кудрявый. Он слушал все её любимые песни, хоть и заливал, что это дерьмо какое поискать. Он знал всё наизусть из-за неё. — Значит, не одни мы такие. Не сердись, лисёнок, меня не поменять. — Я не сержусь. — Ей хочется зареветь в его плечо, поцеловать и больше никогда не отпускать, простить и забыть. — Ты мне тоже нравишься, это взаимно. Рыжая не понимает, сказала ли она это вслух или просто прозвучало в голове. Даже думать не хочет, ей бы смириться с уже новым признанием во всех красках. Предплечье болит, она бы точно его не пустила, он не должен видеть. Сорокина мучается, вертит головой и жмурится, не вывозя убийственную тишину. Прошло несколько минут, но Ваня молчит, даже кажется, не дышит. Может, это всё её галлюцинации после амфетамина, никого тут нет и не было, а она как дура разговаривала с пустотой и придумывала ответы. Осторожно привстаёт и толкает дверь.Представляет, как он будет орать, а потом целовать и сжимать в объятиях, ведь она была согласна на всё, лишь бы с ним. Лишь бы отпустила тоска, лишь бы счастливо. Но на лестничной клетке уже никого не было. Ушел, снова. Высказался и быстро слинял, не желая говорить это в лицо. И вправду боится, до дрожи в коленях. А Юля так и стоит у себя на пороге и тихо плачет, надеясь, что всё было по-настоящему. Надеется, что у них будет ещё хоть один разговор. И что её Ваня не уйдёт, а наконец-то останется навсегда. Рыжая хлопает дверью с такой силой, что даже слышится с верхних этажей красноречивое «что за пидоры снизу живут». Она слабо улыбается, стирая мокрые дорожки со щек и направляется обратно в комнату, шаркая по полу. Внутри осталась только пустота, кромешная темнота. Она обволакивает тело, забирается в мозг и ломает кости, прокручивая девичье тело в мясорубке. Ей тяжело, сил практически не осталось на борьбу с собой. Почему никто не рассказал, что с этим нариком будет так тяжко, что придётся отбросить свою прошлую жизнь и заново учиться обычным вещам. Научиться любить, а не менять парней, как перчатки, не бросать, а пробовать узнать и принять. Начать новую жизнь в приморском городе, забыв всё, что было.

***

Юля лениво ковыряет каменное пюре в белой тарелке с разбитым краем. Вся компания сидит за большим обеденным столом у самой стены в конце столовки и шепотом обсуждает их дуэльную жизнь. — Че, отцы ваши, нарыли? — шепчет Мел, потягивая компот из заблёванной чашки. — Не-а, объявили поиски. — Хенк катает по столу своё какао, морщась. — На нас подозрение пока не падает. Дева оттягивает горло чёрной водолазки, трудно дышать. На утро её шея стала лиловой от синяков, которые оставил ей Кудин своими лапами. Ей целый день мерещится его противное лицо, огромные руки и зверская улыбка. — Дай попробую. — Сорокина отбирает у блондина сомнительную смесь цвета дерьма и на свой страх и риск делает большой глоток. Зелёные глаза округляются от вкуса блевотины, Юля с невозмутимым видом выплёвывает содержимое обратно в кружку и отодвигает к другу, вытирая рот. Теперь его точно никто пить не будет. — Дай котлету сюда. — Боря смеётся, забирая единственный нормальный продукт из её тарелки. — Раз какао мне испортила. — Это повариха выблевала тебе в стакан, а не какао. — Сводит брови, специально ложкой докладывая другу пюре сто летней давности и улыбается. — Мел, хочешь? Показывает на так называемый салат, который уже заветрился и неприятно пах. Меленин истерически качает головой и прячет свою тарелку под скамейку, чтобы подруга не накинула ему туда ещё одну порцию. — Неженки, сука. — Кислов забирает у Сороки тарелку, вываливая всё содержимое и принимается за трапезу. — Отпевать тебя не будем, захороним у электро будки за школой. — Хенкин уже разрывается от смеха, закрывая рот рукой. — Нахуй иди. — Кудрявый с силой метает в него ложку с пюре, но тот отбивает и морщится. — Хавай молча. — Не собачьтесь. — Дева трёт переносицу, смотря, как первоклашки бегут на уроки по звонку. Но их шайка и не думает куда-то двигать. — Щас физика, идём? — Та пошла она нахуй. — Киса запихивает в себя еду, пытаясь поймать взгляд зелёных глаз. Но рыжая специально не смотрит, избегает. В эту ночь в ней что-то умерло. — У меня и так двойки штабелями стоят, там уже некуда ставить. — И как ты ЕГЭ сдавать будешь? — интересуется Егор, шарясь в рюкзаке. Но кроме сигарет, зажигалки, огрызка карандаша и одной тетради там ничего не было. — Второй раз в одиннадцатый пойдёшь? — А Хенк уже синий от смеха. — Я щас тебе эту пюреху в жопу затолкаю. — Угрожает Ваня. — Через уши, блять, полезет. — У тебя рот когда-нибудь затыкается? — Рита, которая подошла несколько секунд назад, звонко даёт ему подзатыльник. — Юль, на пару слов. Она закатывает глаза, но встаёт со своего места, забирает рюкзак и идёт за блондинкой. Ведь если оставит вещи, то они будут летать по всей столовой, как у Мела неделю назад. Тогда, конечно, досталось всем, но было весело. — Че такое? — Рыжая опирается на дверь в столовую и осматривает пустое помещение, снова оттягивая горло. — Че в водолазке? — Кудрявая лыбится, склоняя голову на бок. — Засосы от кисы? А девушка чуть ли не рыдает от этой фразы. Перед глазами бегут воспоминания сегодняшней ночи, разговор и как она ворочалась всю ночь от боли в органе с аорты. — Ближе к делу. — Лучше промолчать, не стоит снова травить душу. Мимолётно кидает взгляд на свой стол и сталкивается со взглядом объекта Икс. Пристально смотрит, поджав губы. — Сегодня ночью тусовка, про которую я тебе говорила. — Рита хлопает в ладоши и подмигивает. — Пойдёшь? Приглашены только девочки, лесби пати. — Кто собирает? — Она мысленно отсчитывает события. Уезжает Сорокина завтра днём, значит, протрезветь успеет. — Щенок вроде бы. — Ебаный.. — Юлия тяжело вздыхает. Слишком много этой злоебучей Алёны в её жизни, слишком. — Че поделать, буду. Вечером вместе тогда пойдём. — Отлично. — Подруга прыгает и целует её в щеку. — Лучшая, люблю тебя! — Я тоже тебя, давай. — Хлопает её по плечу. Блондинка движется к столу к Локону, Куди и остальным, а вот девушка остаётся стоять у дверей и переваривает всё происходящее. С одной стороны, отдохнуть ей всё-таки нужно, а с другой.. да похер. Смотрит на кису, который до сих пор сверлит взглядом и поднимает брови с немым вопросом. Он кивает головой и просит подойти с таким взглядом, что сердце разрывается. Больно до сих пор, до сих пор нельзя смириться с окончанием всего веселья. Она бы рассказала ему тринадцать причин, почему хочет быть с ним, но не может, но молчит и запирает все мысли на замок. И чувства тоже на замок, нужно жить дальше. Поджимает губы, поправляет лямку рюкзака и уходит из столовки, смотря в пол, нужно учиться жить без него. Надоело среди туземцев быть пасынком, хватит. Сорокина не воин, не лидер, а лишь маленькая девочка. У которой демоны больше, чем планета Земля, и громче, чем вой сирены среди ночи. Она просто по-человечески устала. Потеряно смотрит на татуировку пульса на пальце и понимает, что с такими событиями — он скоро пропадет. Пульс станет прямой линией.