Икигаи

      Еще до того, как между ними зародились нежные чувства, когда они только-только стали друзьями, Хинамори хотелось показать Северусу Махотокоро. Она знала, что он оценит, что ему здесь понравится, и когда поняла, что влюблена в него, то еще больше захотела, чтобы он увидел ее родину.       Эта влюбленность была не совсем правильной, и, скорее всего, провальной, что Момо понимала с самого начала, но в этот период ханами ощущала себя по-настоящему счастливой. Дома, в окружении друзей, рядом с любимым человеком — даже ночная прогулка в Час Быка не омрачила этого счастья, хотя они с Северусом оба могли погибнуть.       Та магия, которую он тогда создал, не давала покоя: Хинамори раньше ни разу такого не видела. Ничего похожего. Журавль, будто сотканный из лунного света, источающий тепло, радость и покой, но бросившийся на аякаши с такой яростью, что злой дух заскулил от испуга. Изгнать его насовсем журавль не смог, с тварью позже справился Ичибей-сенсей, чтением сутр и стуком четок заставив злого духа отправиться назад в Джигоку, но это было высшим мастерством. Уметь отпугивать аякаши, как думала Момо, не менее важно, чем изгонять.       Хотелось бы ей…

***

      На следующий день после урока с Уноханой Хинамори была чем-то взволнована; впрочем, Северус думал, что знает, в чем дело, и когда после завтрака они вдвоем отправились на ставшую обычной прогулку по саду, сказал:       — Унохана-сенсей научила меня заклинанию, которое превращает палочку в меч. Точнее, позволяет с помощью палочки наносить такие же ранения. Вплоть до отсечения конечностей.       — Ух ты, — восхитилась Момо, но волнение ее не угасло, и, немного помявшись, она все-таки спросила, — А ты можешь научить меня Патронусу?       — Да, — удивился Снейп. — Могу, конечно. Но зачем тебе? В Японии же нет дементоров.       — А аякаши есть, и эти чары против них помогают, — возразила Момо. — И еще это заклинание очень доброе, и… мне интересно, каким бы получился мой Патронус. Да и вообще я обожаю заклинания…       В последнем Снейп мог убедиться воочию: Момо всякий раз задерживалась в классе после уроков Флитвика, засыпала его вопросами, письменные домашние задания расписывала длиннее, чем требовалось, и с самого первого урока зарекомендовала себя одной из лучших. Действительно, такие увлеченные люди хотят изучить даже то, что не пригодится.       — Хорошо. Тогда давай прямо сейчас?       Времени у них было полно: занятия в период ханами не проводили, все, чем Северус занимался здесь — это отдыхал, и место для тренировки он тоже счел подходящим: почему бы не под «их» цветущей сакурой?       Теперь Снейп вынимал свою палочку с гораздо большим трепетом, чем раньше, и отношение к ней изменилось. Еще вчера утром это была просто палочка из черного дерева, которое даже не было священным деревом кельтов, как многие другие палочки его однокурсников, а сейчас это был меч — хотя и в ином обличье. Меч, которым Северус защитил даму своего сердца — после этого он мог даже считаться рыцарем, и это, несомненно, льстило самолюбию, как и звучная фамилия матери.       — На самом деле я так себе учитель, — признал он. — Не умею объяснять.       Рыжим всполохом в глазах мелькнула Лили: она всегда так говорила, если чего-то не понимала. Северус иногда раздражался, если она не могла уяснить нечто, по его мнению, элементарное, и после обязательно испытывал жгучее чувство вины, даже если не выражал своего раздражения вслух — как мог допустить такое чувство по отношению к Лили?       Снейп встряхнул волосами, прогоняя из головы эти мысли.       — Но попробую. Взмахнуть палочкой надо вот так, — он продемонстрировал пасс, — и сказать «Экспекто Патронум». Но это не самое сложное. Самое сложное — при этом нужно сосредоточиться на каком-то своем счастливом воспоминании. Кто-то говорит, что это должно быть счастливейшее из воспоминаний, но я думаю, что не обязательно: если у человека таковых много, он может выбрать какое-то из. Сама понимаешь, в присутствии дементоров, которые навевают тоску, это очень трудно, да и в любой экстремальной ситуации, но если наловчиться, то все получается.       — Ага, — кивнула Момо, принимая к сведению. — Я попробую.       Счастливое воспоминание… у нее было много счастливых воспоминаний, несмотря ни на что. И в детстве, и позже. И в Хогвартсе. Но первым на ум пришло другое, не самое счастливое, но…       Когда она метнула заклинание в Айзена, то не знала, сработает ли оно — только очень сильно хотела, чтобы сработало. Внутри полыхала пламенная ярость, тот, кто еще пару часов назад был ее кумиром, стал врагом, и если потом Хинамори не могла это принять, то тогда, в те секунды, осознавала четко. Не было ничего, кроме самых первобытных инстинктов: убей или умри. Не было ничего, но, когда созданный ею меч вонзился в грудь предателя, пронзая его насквозь, Момо переполнило другое чувство — не только торжество от победы и облегчение от спасения. В первую очередь это было великолепное, непередаваемое, неповторимо-прекрасное ощущение… силы. Она была такой сильной в тот миг…       Это очень живо всплыло в памяти. Хинамори взмахнула палочкой так, как показывал Северус:       — Экспекто Патронум!       …это тоже был журавль. Огромная сияющая птица, такая же, как у Снейпа. Она вылетела из кончика палочки Момо, пролетев над их головами.       — О-о, — протянул Северус, глядя на журавля. — Это…       — Они не всегда одинаковые?       — Нет. Они одинаковые у тех людей, между которыми есть особая духовная связь, — Снейп немного покраснел. — Или… или если привязан кто-то один.       — Значит, у нас есть связь, — сказала Момо, и Северус обязательно поцеловал бы ее, если бы их не прервал голос Рангику:       — Вы что здесь делаете?       Было наивно полагать, что журавля никто не заметит — взлетев над цветущими деревьями, он моментально привлек внимание, и вскоре на полянке появились все старшекурсники Махотокоро. И, конечно же, все они пожелали освоить чары Патронуса — Северусу показалось, что в основном ради интереса. Эти ребята тянулись к знаниям, даже те, которые походили на бандитов вроде Ренджи и Хисаги.       — Самое счастливое воспоминание? — Абараи Ренджи тайком покосился на Рукию. Подумал: сам же виноват, что допустил, что ее удочерил клан Кучики. Когда-то они оба были уличными бродяжками-сиротками, вынужденными воровать, чтобы выжить. Кроме них двоих, было еще двое мальчишек, но они погибли, когда заразились какой-то болезнью. Они заразились, а Ренджи и Рукия — нет. Позже стало ясно, почему — волшебники не заражаются маггловским гриппом и прочей гадостью.       В Махотокоро они оба попали не в пять лет, как обычно принято, и даже не в одиннадцать, как принято в Хогвартсе, а в тринадцать — из-за того, как все перемешалось в Бакумацу, магглорожденных волшебников находили с трудом. Но их нашли, с ними поговорил Укитаке-сенсей и с улиц они попали будто в рай — здесь было полно еды, мягкие постели, возможность учиться… но все это было временно. После школы снова пришлось бы выгрызать свое место в мире.              И вдруг — как гром среди ясного неба: в Махотокоро появился молодой даймё по имени Кучики Бьякуя, и оказалось, что Рукия — не магглорожденная. Она была сестрой Кучики Хисаны, которая также происходила из семьи Кучики, только из другой ветви, поэтому брак между ней и Бьякуей не считался кровосмесительным. Та ветвь клана, в которой родилась Хисана, была гораздо беднее основной, а Хисана была сквибом; они с Рукией осиротели, когда Рукия была еще младенцем, Хисана боялась, что не то что не сможет растить сестру, но и что погибнет сама с ребенком на руках, и бросила девочку. После Хисана стала женой Бьякуи, чистокровного главы великого рода, но долго не прожила — у нее было слабое здоровье, и чувство вины за то, что оставила сестру, свело ее в могилу. На смертном одре она попросила у Бьякуи найти ее, почему-то веря, что Рукия жива — найти и стать ей братом, так как Хисана больше не могла звать себя ее сестрой.       Вот Бьякуя ее и нашел. И предложил Рукии стать дочерью рода Кучики. И Рукия, рассказывая это Ренджи, смотрела огромными напуганными глазами, а Ренджи думал: это ее счастливый билет. У нее будет семья. Настоящая семья. У нее будет все — все, что не сможет дать ей безродный сын ронина.       Конечно, он сказал, чтобы Рукия даже не думала колебаться. Конечно, он понимал, какая огромная пропасть тогда разверзнется между ними.       Только…       В прошлом году она его поцеловала. Сама поцеловала: потянула за рукав кимоно, а когда Ренджи обернулся, встала на цыпочки и коснулась губами губ, и его до кончиков пальцев, как молнией, пронзило понимание: Рукия его любит. Еще до того, как она сказала об этом вслух.       Как же нужно правильно взмахнуть палочкой…       — Экспекто Патронум!       Перед ним опустился сотканный из сияния огромный… павиан. Ренджи озадаченно уставился на него: обезьяна? Он хотел бы, чтобы его Патронусом был дракон или хотя бы лев… но от павиана исходило такое тепло, что на лице Ренджи сама собой расплылась дурацкая улыбка.       Кучики Рукия сосредоточенно кусала губы. Самое счастливое воспоминание. Самое счастливое. Ей казалось, у нее таких нет — совсем нет. Даже Ренджи у нее отобрали, и брат, которому полагалось бы вести себя по-доброму с сестрой, был с ней зачастую холоден — но Рукия понимала, почему. Ее приняли в семью лишь по просьбе ее уже покойной сестры, она была словно подкидыш — везде подкидыш. Везде чужая.       Поэтому она и взбунтовалась, и решила, что раз семья Кучики не принимает ее должным образом, то почему она должна соблюдать все устои? И поцеловала Ренджи в прошлом году в пустом классе, когда остальные смотрели на фейерверки в день Танабата, а Ренджи ей ответил, и тогда Рукии стало так тепло…       — Экспекто Патронум! — она взмахнула палочкой. В воздух взлетел молочно-белый сияющий кролик — пушистый, милый и очень похожий на того, что живет на Луне. Рукия не сдержалась от вскрика:       — Какая лапочка!       Мацумото Рангику постукивала палочкой по ладони, напряженно размышляя. Самое лучшее воспоминание… наверное, именно это.       Когда-то она умирала от голода. У нее не было никого: семью унесла смута Бакумацу. Рангику даже точно не помнила, сколько ей было лет и где она тогда находилась — все было как в тумане. Четко помнила только дорогу, потрескавшуюся от зноя, на которую упала, обессилев. Думала, что так и умрет, закрыла глаза, но вдруг ее губ коснулось что-то… вроде как… съедобное.       Открыв глаза, Рангику увидела парня, который протягивал ей кусочек сушеной хурмы. Он был старше на несколько лет, у него было странное имя — Ичимару Гин — и именно он спас Рангику жизнь. Именно он доставил ее в Махотокоро, и с тех пор она его не видела, а когда ей исполнилось пятнадцать, у них появился новый преподаватель Защиты от Темных Искусств. Молодой сенсей по имени Ичимару Гин.       Увидеть его уже было счастьем.       — Экспекто Патронум!       У ног Рангику грациозно приземлилась кошка. Не просто кошка — ее хвост был раздвоенным.       — Бакенеко! — восхитилась Хинамори. Рангику наблюдала за кошкой со слегка приоткрытым ртом.       Сой Фонг не считала, что в счастливых воспоминаниях есть хоть какой-то прок — главным для нее было настоящее, а не прошлое. Жить прошлым — жить в боли. Поэтому она отрицала свою боль: у нее было пятеро братьев, и все они погибли на войне. Маги не вмешивались в маггловские войны, но иногда хотели помочь, и иногда — разным сторонам. Не все японские маги были добрыми. Братья Сой погибли в пожаре из адского пламени, созданным враждебным им кланом. Виновные были наказаны и мертвы, но родных Сой Фонг это не вернуло.       Ей было семь. С тех пор Сой говорила, если кто-то вспоминал о ее братьях, что она стыдится их. Так было проще.       И какое у нее могло быть счастливое воспоминание — у сироты-наследницы могущественного, но погибшего рода? У нее ничего не было, кроме никому на самом деле не нужной гордости, и… Сой покосилась на Омаэду.       Просто слуга, вот кто он, напомнила она себе. Слуга, хотя они примерно равны по статусу, но клан Омаэда когда-то присягнул клану Фонг.       Омаэда должен был о ней заботиться.       Но готовить ей сладости все же не должен был — только готовил. Сам. И это было очень вкусно.       Сой вспоминала бы родителей и братьев, но их лица размылись в памяти, они стали подобны теням, и помнила она тени, обрывки, фрагменты — и то и дело эти воспоминания перекрывала физиономия Омаэды.       Он был теплым, этот придурок.       Все равно никто не прочитает ее мысли, почему бы не попробовать?       — Экспекто Патронум!       Сначала Сой показалось, что ничего не получилось и она испытала мазохистское удовлетворение: сама виновата, что вспоминала про идиота-Омаэду, нашла о ком думать… но тут тот самый идиот-Омаэда ткнул толстым пальцем в небо и воскликнул:       — Госпожа Сой Фонг, смотрите!       Сой посмотрела: там, куда указывал Омаэда, летала яркая сияющая искра. Она подставила руку, выставив палец, и на ее палец сел светящийся золотом шершень.       Ее Патронус. Действительно, если это может быть любое животное…       Значит, все-таки получилось.       Омаэда Маречиё точно знал, какое его воспоминание — самое счастливое. Ему было восемь лет, когда в поместье семьи появилась она — сердитая девочка по имени Сой Фонг, единственная выжившая из своего клана, и, хотя она была младше на год и ниже ростом, Маречиё знал, что она — его госпожа, что ему нужно служить ей, защищать ее и при необходимости даже отдать за нее жизнь. Не то чтобы эта перспектива его радовала, и девочка ему тогда совсем не понравилась, особенно когда практически ни за что ткнула его локтем в живот, но потом Маречиё случайно услышал, как она плачет, спрятавшись от всех и будучи уверена, что никто не видит и не слышит. Ему стало жаль ее, и он начал не защищать (да и не от кого было защищать) а стараться порадовать ее или хотя бы накормить. Тычки с ее стороны не прекратились, но Омаэда вырос, увлекся сумо, и эти тычки для него были как комариные укусы, а то, как Сой сердилась, не обижало, а умиляло.       Конечно, он в нее влюбился. Как он мог влюбиться в другую? И его счастливым воспоминанием тоже была она. В тот вечер летних каникул, когда они оба проводили время в поместье Омаэда, он честно не хотел вламываться в ее спальню, он принес ей ужин и хотел постучаться в сёдзи, и тут его младшие братья, пробегающие мимо, толкнули его сзади, и Маречиё не постучался, а открыл дверь.       Сой была одета, но увиденное впечатлило его гораздо больше, чем если бы она была голой. Обычно она носила короткие волосы, а что за ее спиной болтаются две косички, никто не обращал внимания, и кто бы мог подумать, что если Сой распустит их…       Ее волосы струились черными волнами до пят, и это совершенно преображало ее лицо — Сой была такой красивой, что можно было принять ее за богиню.       Маречиё думал, что она будет в ярости, но боги в тот вечер благоволили к нему, и Сой не только не стала ругаться, но даже… позволила ему заплести ей косы, и он заплетал, и умирал от счастья.       — Экспекто Патронум!       Ренджи не сдержался от смешка. Хисаги тоже. Рангику — и та хихикнула. Патронус Омаэды, как все Патронусы, источал свет и тепло, но выглядел, как… свинья.       В свиньях не было ничего плохого, совершенно, только Сой постоянно звала его свиньей за то, что он много ел, и Омаэда поник, понимая, что опозорился в ее глазах — но вдруг Сой Фонг сказала:       — Что смешного? Это кабан, а кабан — символ храбрости!       Омаэда ошарашенно на нее уставился — она что, правда только что за него заступилась?       Сой фыркнула и отвернулась.       Жизнь Исе Нанао была размеренной и спокойной. Ее отец погиб, как и суждено всем мужьям женщин из рода Исе, но Нанао его и не помнила. Она росла вместе с мамой, а когда ей исполнилось пять — жила в Махотокоро, где ее дядя Кьёраку был преподавателем. Нанао училась, заводила друзей, выполняла обязанности мико, заранее готовясь к тому, что будет служить богам, и все было хорошо, пока однажды Хисаги Шуухей не заявил, что она, Нанао, ему нравится. Что он ее любит.       Нанао сказала, что она проклята, но Хисаги это не отпугнуло. Нанао повторила, что она проклята, но он продолжал за ней ухаживать, а на прошлый фестиваль Танабата, который по совместительству был ее днем рождения, на очередную попытку Нанао убедить его, что они никак не могут быть вместе — широко заулыбался (а на его хмуром лице редко можно было увидеть улыбку) и сказал, что ему все равно, что это проклятие — просто суеверие, а даже если нет, то ради Нанао это того стоит.       И, хотя Нанао возразила, что это того не стоит, и, хотя она не знала, как жила бы, понимая, что человек умер по ее вине (пусть даже косвенной), особенно тот человек, которого она любит — ей стало приятно.       — Экспекто Патронум!       Над ее головой запорхала бабочка — ее сияние было не золотым или серебряным, как у большинства Патронусов, а лиловым, и от этого она была еще более прекрасной.       Хисаги Шуухей залюбовался не бабочкой, а тем, как на нее смотрит Нанао. Как он умудрился влюбиться в эту мико — сам не знал, но влюбился. Даже если бы захотел разлюбить, не смог бы. Он думал, препятствием между ними станет разница в статусе: Нанао была чистокровной волшебницей из благородного клана, а он — просто с улицы. Никто. Магглорожденный, в лучшем случае — полукровка; о своей семье Хисаги ничего не знал. Он был готов к отказу по причине такой разницы (или же потому, что Нанао просто не ответила бы взаимностью на его чувства), но ужасно удивился, услышав истинную причину.       Проклятие, надо же.       В проклятия Хисаги не верил, и, когда понял, что именно это мешает Нанао признать, что она тоже его любит — испытал истинное облегчение. И истинное счастье.       — Экспекто Патронум!       Нанао восхищенно ахнула. Хисаги оцепенел: он думал, его Патронус тоже будет не самым привлекательным на вид зверем, как у Ренджи и Омаэды, но… рядом с ним стоял переливающийся перламутром и золотом тигр.       Омаэда глянул на тигра с завистью, но промолчал.       Кира Изуру поправил мешающую челку и в который раз попытался вспомнить, что в его жизни было хорошего. Казалось — ничего, хотя если бы он сказал так Ренджи, то Ренджи бы либо расхохотался, либо оскорбился, да Кира никогда и не пожаловался бы Абараи. Кире повезло. Кира был чистокровным, у Киры была семья, только родители умерли от драконьей оспы, когда ему исполнилось пятнадцать.       У Киры все было спокойно и размеренно, и даже несчастная любовь его не настигла. Вообще никакая не настигла: ему нравилась Хинамори, но это не было кипением страстей. Кира даже не сказал ей ничего: написал пару танка в ее честь (никто никогда не догадался бы, что это о ней), тайком любовался ею, а потом она уехала в Великобританию и вернулась влюбленная и счастливая в компании того, кто не побоялся ей признаться.       Кира огорчился, но не настолько, чтобы это стало трагедией: в конце концов, Момо вправду была счастлива. Только что же в его жизни могло стать тем самым воспоминанием, призывающим Патронуса?       …точно.       Когда Айзен напал на Хинамори, когда она чудом выжила — это была уже не она. Это была тень. Кира боялся, что она такой и останется, но вернувшаяся из Великобритании Момо снова была той же Момо, и, увидев ее улыбку, Кира тоже почувствовал себя счастливым.       — Экспекто Патронум!       На миг ему показалось, что это тоже журавль, потому что Патронус взмахнул крыльями, но это был не журавль. Это был орел — золотистый, гордый и прекрасный.       Котецу Кийоне захлопала в ладоши от переизбытка чувств.       Патронусом самой Кийоне тоже стала птица — только светлый и солнечный воробушек. Ее сестра Исане оказалась обладательницей милой овечки, а тихая Куроцучи Нему неожиданно создала огромную косатку, но еще больше всех шокировал Патронус Хицугаи Тоширо — это был дракон, похожий на венгерскую хвосторогу. Все эти создания излучали так много добра и света, что даже самые хмурые вроде Сой и того же Хицугаи заулыбались, и все — каждый — поблагодарили Северуса за урок, и он не знал, от чего рад больше — от множества Патронусов вокруг или от этой искренней благодарности просто за то, что он показал, как применять заклинание. Не объяснял по-настоящему долго, а только показал, но это уже считали ценным.       Его тоже считали ценным, хотя Снейп понимал, что в основном из-за того, что он дорог Хинамори; ее любили, и к нему тоже отнеслись хорошо благодаря ей. Но даже так, это очень радовало.              Настолько, что впервые в жизни Северус не хотел возвращаться в Хогвартс.