Икигаи

      После Самайна соседки стали относиться к Момо спокойнее — истерика, которая с ней случилась, напугала их даже больше, чем ее саму; так им казалось, но Хинамори, пусть и держалась безразлично, все же никак не могла забыть, кого увидела в зеркале, и никак не могла смириться, что он и есть ее суженый.       Европейцы были варварами, которые ворвались на ее родину и почти захватили Японию. Для них же дикаркой была она, но если бы не они, Момо бы здесь не было. Они вынуждали ее играть по их правилам, и ее разрывали внутренние противоречия: дома ее воспитывали, что нельзя отбиваться от коллектива, здешний коллектив почти во всем ей претил, и подражать им — значило нарушить все впитанные с молоком матери установки.       Эти неудобные и ужасно некрасивые платья с кучей рюшей, лент, бантиков, но еще хуже — корсет. Носить кимоно тоже было не так легко, но зато оно не сковывало ее движений, а оби даже на четверть не был таким тугим, как корсеты. Еще хуже оказалось то, что принимать горячие ванны считалось вредным для нравственности, как и ванны в целом — девушки обтирались влажными тряпицами и прибегали к магии, чтобы быть чистыми, в то время как Момо привыкла к горячим источникам и офуро. Еду здесь хвалить было не принято, равно как и демонстрировать хороший аппетит. А еще европейцы были жуткими ханжами, которые чуть в обморок не падали, когда речь заходила о физической стороне жизни — и судьба решила, что Момо достанется в жены одному из них?       Она избегала Снейпа, стараясь даже не смотреть на него, но то и дело чувствовала на себе его взгляд — то изучающий, то недоуменный. Конечно, он понятия не имел, что происходит и почему Хинамори, которая общалась с ним дружески, вдруг отстранилась. Как объяснить ему причину, Момо не знала, и потому не говорила ничего.

***

      Лили на Рождество была вынуждена уехать — ей не хотелось в Коукворт, она с отвращением думала о предстоящем знакомстве с женихом сестры, но и проигнорировать помолвку Петунии не могла. Со Снейпом она не попрощалась и после инцидента с Ремусом вела себя с Северусом так, будто это он был оборотнем, который чуть не загрыз человека.       Так тоскливо Снейпу не было еще никогда, и украшенный к празднику замок, равно как и подающиеся к обеду сладости, никак его не радовали. Он не любил сладкое: все эти имбирные пряники в виде домиков, человечков и оленей придавали еще больше тоски. Уроков на рождественские каникулы тоже не было, профессора имели право отдохнуть, и все, что оставалось Снейпу — сутками напролет торчать в библиотеке.       В библиотеке была и Момо, которой точно так же было нечего делать, но она не обращала на Северуса внимания, будто они незнакомы. Наконец ему надоело это избегание, и он, решившись, сел с ней за один стол.       — Я чем-то обидел вас? — прямо спросил Снейп. Заранее мысленно втянул голову в плечи: Лили ему тоже приходилось задавать такие вопросы, после чего оказывалось, что Северус виноват перед ней буквально во всем, включая в наличии у нее неприятной ей старшей сестры. Приходилось вымаливать прощение чуть ли не на коленях, но Северус был готов даже на унижения, если речь шла о Лили, и пощечину Эванс тоже простил, но все же после той прилюдной пощечины в душу стали закрадываться сомнения одновременно с нежеланием снова валяться у подруги в ногах, чтобы после обязательно повторить то же самое, и так до бесконечности.       Хинамори взглянула на Северуса растерянно, без раздражения, и улыбка ее была даже немного виноватой.       — Нет, вы ничем меня не обидели, — смущенно пролепетала она. — Я просто… просто устала. Все эти праздники выбивают из колеи.       Праздники! Снейпа как обухом по голове ударили: Самайн! Ее хотели напугать, и, может, напугали так сильно, что она до сих пор не может оправиться? Все девушки впечатлительные натуры, и то, что Момо недрогнувшей рукой препарирует змей для Зельеварения, не значит, что она не боится чего-то другого. Если даже Поттер страдает фобией бабочек…       — Вы нехорошо себя чувствуете? — забеспокоился Северус. — Я все же виноват перед вами. Перед Самайном ваши соседки хотели напугать вас, я подслушал их разговор и собирался рассказать вам, но не успел, и если они все-таки…       — Они всего лишь показали мне плохой спектакль, — улыбнулась Хинамори. — Ничего ужасного не случилось. Вам тогда пришлось гораздо хуже, и неудивительно, что у вас все вылетело из головы.       Не думая, что делает, она накрыла ладошкой лежащую на столе ладонь Снейпа и он вздрогнул. Момо тут же убрала руку.       — Простите. Я веду себя излишне фривольно. Забавно, не правда ли? Японцы здесь считаются очень скромными, но когда я рассказала девочкам про Канамара-мацури, они были… м-м… шокированы.       Более чем шокированы. Момо до сих пор было приятно вспоминать, как их глаза вылезли на лоб, челюсти отвалились и кто-то побледнел, а кто-то покраснел.       — А что это? — спросил Снейп.       — Это фестиваль Железных Фаллосов.       — Ч-что? — ошалевше моргнул он. — День… чего?       Хинамори усмехнулась в кулачок.       — Вот видите, и вы шокированы.       — Кхм, я просто… удивлен, — Северус поправил воротник. Все девушки, которых он знал, даже слово это произнести вслух не смогли бы, сгорев от стыда. Он не был ханжой, но сам чувствовал, что к обычно бледным щекам приливает румянец, ибо разговаривать о таком с юной леди все же было немного слишком. Девушки должны были быть чистыми и целомудренными, должны были всячески избегать любых проявлений чувственности, многие, если не все, понятия не имели о супружеской близости и тем более строении мужского тела до свадьбы, и вдруг японка так свободно говорила о том, от чего бы европейка, даже услышав, немедленно бы принялась искать нюхательные соли.       — И как проходит этот фестиваль? — спросил Снейп, о чем тут же пожалел, потому что Хинамори с серьезным лицом поведала:       — Фаллос высотой более двух метров несут в божественном паланкине…       — Что? — глаза Северуса округлились. Момо хихикнула.       — А что такого?       Он снова нервно поправил воротник.       — Зачем в божественном паланкине? Ему что, молятся?       — Ну да. Ему молятся юдзё, прося защитить их от венерических болезней.       — Юдзё?       — Проститутки. Вы уже жалеете, что заговорили со мной об этом?       — Нет, — Снейп мотнул головой. — Просто это…       — Дико?       — Непривычно. Вы девушка, и говорите обо всем этом так…       — Я не европейская девушка, — отрезала Хинамори. — Фаллос — это символ плодородия, и, соответственно, процветания и удачи. Первые боги, Идзанаги и Идзанами, те, что когда-то до начала времен создали острова Ниппон, спустились на землю, сочетались браком и любили друг друга. Но вы верите в других богов. В одного Бога в трех лицах, который считает женщин греховным злом, а секс — одним из главных пороков.       — Мы не считаем женщин злом, — возразил Северус. — Точнее… не маги. Хогвартс был основан двумя мужчинами и двумя женщинами, и они работали наравне. Неважно, какого пола волшебник.       — Да, простите, — Момо потерла переносицу.       Как тогда на балу: она сердилась не на него, а высказывала все свое недовольство ему. Но и на него она тоже немного сердилась, хотя Снейп не был виноват в том, что начал занимать ее мысли. Он никак не пытался ей понравиться, ему нравилась Лили Эванс, и все же… что-то в нем было. Что-то, что отличало его от других.       — Мы же все еще друзья? — с тихой надеждой спросил Северус.       — О, конечно, друзья. Я очень рада, что вы остались здесь на Рождество. Точнее, нет, не должна быть рада, — спохватилась Хинамори. — Это плохо, что вы не можете вернуться домой.       Снейп хмыкнул.       — Я не хочу возвращаться домой, и тоже рад, что имею возможность остаться здесь.       — А я дорого бы дала, чтобы вернуться домой на О-сёгацу, — печально произнесла Момо.       — Это ваше Рождество?       Она медленно покачала головой. Северус напрягся, ожидая услышать очередной смущающий рассказ, но Хинамори заговорила не о том, что смущало. Заговорила, будто рассказывая волшебную сказку:       — О-сёгацу — это рождение, но не бога… не того бога. Это рождение нового года, который олицетворяет божество Тосигами. Он бог духов предков, и он приходит к людям в Новый год, чтобы принести им удачу. Поэтому к его приходу нужно сделать уборку, украсить дом и оставить для Тосигами подношение на алтаре. Иногда Тосигами выглядит, как старик, иногда — как женщина. Кем бы он ни был, мне всегда казалось, что он меня слышит… Дома мы вместе с семьей сначала наводили чистоту, а потом выставляли у ворот кадомацу, где должен был жить Тосигами-сама. Кадомацу — это… сейчас в гостиной Слизерина стоит елка. Кадомацу — это что-то вроде того; иногда это действительно дерево, но чаще — ветки в деревянном горшке. У нас обычно они сосновые, а не еловые, хотя могут быть какими угодно. Моя семья всегда использует не хвойные ветки, а цветы персикового дерева. Их нежным лепесткам не страшна даже самая лютая стужа: они бросают вызов снежному покрову, сквозь который неистребимо пробиваются при первом ощущении весны…       — Вам нравятся персики, — вспомнил Северус. В первый день учебы Хинамори искренне обрадовалась персиковому джему, и после, если на завтрак, обед или ужин подавали что-либо персиковое, ела это в первую очередь.       — Да, нравятся. Это забавно, да? А, точно, вы не можете знать игры слов, — смутилась Хинамори. — Мое имя означает «персик».       — Вот как? — Снейп удивленно вскинул бровь. — Красиво.       — Персиковое дерево — символ жизнестойкости и бессмертия. Возможно, поэтому родители дали мне такое имя. А что означает ваше имя?       — Это латынь. Означает «строгий». Или «суровый». Понятия не имею, почему меня так назвали, но, думаю, им было плевать, как, — последнее у Северуса вырвалось вопреки его желанию, и он был очень благодарен Момо, что она ни о чем не спросила.       — Вот как… — протянула она. — А наши имена всегда что-то значат, и всегда хорошее, ибо они определяют нашу судьбу. Магглы иногда платят гадальщикам, чтобы те подберут самое лучшее имя для их ребенка, а моя мать гадала сама.       О своей матери Хинамори говорила с нежностью, и Снейп задумался — интересно, какой была ее семья? Какой была ее жизнь? Каким был ее мир, который тысячелетиями скрывался за туманной завесой? Всем была интересна Япония, и ему тоже, но до сих пор — только сама Япония. Не та Япония, какой эта страна была лично для Момо.       — Хотите, отпразднуем не Рождество, а ваше… О-сёгацу? — предложил он. Хинамори широко распахнула глаза.       — Вы серьезно? А ваш бог не обидится?       Северус спрятал усмешку — она говорила о боге, как будто тот был не абстрактным высшим разумом, а таким же человеком.       — Не думаю. Мне никогда не казалось, что он меня слышит. Да и наше Рождество, кажется, наступает раньше, можно отпраздновать и то, и другое.       — Тогда я приготовлю специальный ужин! — Момо радостно хлопнула в ладоши. — И… — она погрустнела. — Жаль, что здесь не будет колоколов, и что здесь нет храма. Если бы вы видели, как красиво у нас в О-сёгацу! Если бы вы слышали перезвон этих колоколов…       Она замолкла, осознав, что действительно хотела бы показать ему это: храмы, кадомацу, нарядные теплые кимоно и хаори, летящие в небеса бумажные фонарики… Это было неправильно. Европейцы и так увидели слишком много, а Северусу это было совсем не нужно. Никому из учеников Хогвартса это не было нужно по-настоящему.       — У нас тоже есть колокол, — сказал Снейп. — Может, если вы попросите Дамблдора… Сколько нужно ударов?       — Сто восемь.       — Сколько?..       — Человека обременяют сто восемь грехов, забот и заблуждений, и каждый удар колокола очищает от очередной, — с той же мечтательной нежностью объяснила Момо. — Пока звучат удары колокола, семеро божеств счастья на ладье пересекают реку времени и прибывают в Японию. После ужина мы шли в храм, чтобы поприветствовать их и помолиться об удаче в новом году, но еще больше — чтобы просто повеселиться, поболтать со знакомыми, поесть уличной еды и посмотреть на фейерверки. Потом мы обязательно встречали рассвет, подставляя лица лучам первого солнца нового года… а потом ложились спать. Очищенные, озаренные светом… первый сон, который мы видели, говорил о том, что ждет нас в будущем.       — Звучит прекрасно, — завороженно произнес Северус. Его Рождество никогда не проходило весело. Пару раз он проводил его не дома, а у Эвансов, но это было не так приятно, как могло быть, потому что его не покидало ощущение своей неуместности за их столом и того, что его принимают в гостях из милости. После он предпочитал прятаться — уходить из дома и бродить по городу, или сидеть на чердаке, где не было слышно, как кричат друг на друга отец и мать. Поступив в Хогвартс, Снейп ни разу не возвращался домой на каникулы, кроме летних, когда все были обязаны покидать школу, но и в Хогвартсе Рождество ни разу не проходило весело. Лили уезжала домой, все те, с кем он общался на Слизерине — тоже, в школе оставалась горстка учеников, некоторые профессора и призраки, и хотя это был период отдыха, который многие использовали, чтобы отоспаться, Северус обычно просто тосковал и сидел в библиотеке.       — Это и есть прекрасно, — уверенно сказала Момо. — А как вы празднуете свое Рождество?       Снейп пожал плечами.       — Да никак. Едим. Кто хочет — идет на мессу, но в Хогвартсе не устраивают месс. Кто-то играет в игры, — еще было принято обмениваться подарками, но об этом он не сказал, чтобы не прозвучало, как намек: Хинамори о подарках на свой О-сёгацу ни слова не говорила. Несмотря на это, он собирался подарить ей что-то. Мелочь, но ей могло бы понравиться; по крайней мере, Северус на это надеялся.       — А в какие игры? — заинтересовалась Момо.       Он принялся рассказывать, и они говорили еще долго, говорили и говорили, словно желая наверстать за время, что не общались — пока не пришло время идти ужинать.

***

      Уже в спальне, забравшись под одеяло, Снейп вспомнил, что за весь день ни разу не подумал о Лили. Ни единого раза с тех пор, как заговорил с Хинамори. Так было всегда: стоило Момо появиться рядом, и Лили словно… меркла. Та, что пылала столь ярким пламенем, меркла, как солнце, которое заволакивает пелена тумана. Было ли это предательством с его стороны? Когда они разговаривали… танцевали… когда он увел ее с вечеринки и единственный слышал правду, которую она тогда говорила…       «Я вам нравлюсь».       «Вам нравится Эванс, но также вам нравлюсь я».       Она говорила то, что думала, но она думала правильно. Так все и было, но Северус твердил себе, что это увлечение — всего лишь увлечение, потому что она незнакомая, потому что она загадочная, потому что она красивая… потому что она из другой страны и потому, что он ей не нравится.       Снейп уже бился лбом об одни закрытые двери по имени Лили Эванс, и ее невзаимности ему хватало — вот только Момо, хотя и сказала под сывороткой правды, что Северус ей не нравится, вела себя с ним куда милее, чем Лили, которая с детства была его подругой.       С другой стороны, Хинамори со всеми была милой и вежливой, потому что у нее не было причин вести себя иначе, как она опять-таки сказала под сывороткой правды.       Можно было хотя бы попробовать ей понравиться… о чем он думает? Снейп накрыл голову подушкой. Что значит — попробовать понравиться? Он любит Лили. Момо закончит школу и вернется в Японию, о которой говорит с такой трепетной тоской.       Постепенно Северус провалился в сон, и снились ему лилии и цветы персикового дерева. Лилии пытались обвивать его за руки и ноги, а цветы персика просто цвели и благоухали, но он не мог дотянуться до них, чтобы коснуться лепестков.