Сделка

«Итак кому уподобите вы Бога? И какое подобие найдёте Ему?»

Книга пророка Исайи,

глава 40, стих 18.

      Лето в Фортуне всегда было сухим, жарким и излишне удушающим, будто самого кислорода не хватало всем окружающим. В воздухе пахло озоном после непродолжительной грозы, втягивать воздух в лёгкие было слегка проблематично, а голову пекло солнцем при первых секундах, как кто-то выходил из укромного места в тени.       Она успела тысячу раз пожалеть о том, что утренняя проповедь закончена, ведь, выходя из прохладного собора, который казался самим раем, находиться в людном месте было просто невозможно. Волосы под капюшоном начинали прилипать ко лбу, покрытому испариной, а корсет стягивал рёбра до боли, да и старое платье, которое осталось ещё от матери, было, как назло, мало. Возможно, знакомая портниха была права, и давным-давно стоило обновить гардероб, тем более, что ей, по дружбе, на это понадобится не так много монет. Над будет что-то да прикупить, а не страдать от вечного неудобства.       Думать о личном можно было бы бесконечно, если б внимание не было привлечено неизвестным, идущим параллельно ей. Конечно, мужчина в холщовой мантии, которого раньше никто не видел, мог показаться странным, и даже казался, но более интересным было то ощущение, которым её прошибло, как только он медленно прошёл мимо, словно никто вокруг его не волновал, что, скорее всего, являлось правдой.       Девушка остановилась, как вкопанная, провожая широкоплечую фигуру взглядом, складывая руки в замок на груди, пока никому больше не было дела до этого человека. Сюда мало кто мог просто так попасть, и когда случалось, что на острове появлялся новый приезжий, все, не сговариваясь, решались его игнорировать.       Но для неё в нём было что-то, что охарактеризовать парой слов было сложно. Как только он ушёл на достаточное расстояние, направляясь к собору, ток пробежал по позвоночнику, и она обнаружила, что стоит на улице уже почти одна. Комом в горле осела заинтересованность, а вспотевшие руки вмиг опустились. Такое состояние у неё было лишь один раз, когда она, ещё ребёнком, которому пока не отбили желание исследовать каждый угол в родном месте, напросилась с отцом, — холодным, но заботливым и гениальным человеком, — в лабораторию, которая скрыта от всех чужих глаз. Тогда она многого не понимала, да и могла поклясться, что не понимает и сейчас, но уже тогда она знала, что задавать лишние, уточняющие и, зачастую, глупые вопросы — не лучшая затея. Рекомендовано было молчать и не соваться, особенно ей, женщине, ничего не смыслящей в науке и в делах тех, кто по статусу выше их на голову, а, может, три.       Мысли о мужчине не скрылись также быстро, как он сам, что было к несчастью. Быстрый разговор с соседкой, женщиной глубоко больной и оптимистичной, только недавно родившей долгожданную дочь, о которой так долго молилась, не помог унять дрожь губ, хоть и улыбаться за этот разговор приходилось часто. Старший сын женщины пусть и строил из себя ответственного брата, всё равно со страхом озирался на кряхтящий кулёк, лежащий на сгибе руки матери. Это казалось таким лёгким, как ей казалось. «Это» — материнство, о котором и представлять было страшно, ей, девчонке, только достигшей семнадцати лет. Увет пока не знала, что будет дальше, но, отчего-то была уверена в том, что пройти такой путь ей тоже придётся. Наверное, она даже не против. Но задумываться о таких вещах пока совершенно не хотелось. И не приходилось, пока её мысли заняты работой и незнакомцем.       Быть может, если Спарда благословит её на удачу, они ещё увидятся, и не один раз. По крайней мере, того ей хотелось, и о том она просила.       И, видимо, Бог действительно услышал те молитвы, даже если они были тихими и проговаривались про себя. Мать учила её терпению, ибо терпение — главная благодетель; отец учил вырывать счастье собственными клыками и ходить по головам, а не ждать чуда, как говорила его жена. Увет больше доверяла себе и плыла по течению, из-за чего с пелёнок слушала о собственной бесхребетности. В ранней юности она больше молилась о том, что выучит нотную грамоту, чем старалась над этим, а сейчас такой образ жизни не исчез, что вполне её устраивало.       Работа в архивах никогда не была муторным делом для девушки, пусть старые, пыльные документы, своды правил и рукописи иногда заставляли её чихать несколько раз подряд, закрывая рот чёрным шёлковым платком, сшитым подругой в подарок на пятнадцатилетие. Распространяющаяся по затхлому воздуху пыль была постоянной сопровождающей спутницей в этом деле. Постоянно оставаться на работе допоздна было очень комфортной, признаться, привычкой. Дома госпожа Бертье, как и всегда, рассказывала бы о бедных детях из приюта, вновь твердила бы о том, что им непременно нужно было бы приютить хотя-бы одного, будто в небольшом доме было место для ещё кого-то. Госпожа являлась слишком чувствительной, для своего же блага, персоной, и это всегда выходило ей боком. Дочь же клялась, что уже сейчас она намного умнее, со своей холодной головой на плечах, и такой как родительница ей никогда не быть.       Мало кто из обычных горожан знал, где находился городской архив, хоть это и не было особо секретным местом. Та же лаборатория была скрыта от лишних глаз намного тщательнее, ибо место это было точно не для лишних посетителей, никак не связанных с бурной деятельностью, которая там проводилась. Услышав единичный шорох, девушка не предала ему особого значения: это легко могли быть мыши, которые, как бы не травили, всё равно бегали по углам в поисках пропитания. Или с полок упала какая-то папка. Могло быть что угодно, но определённо скучное и обыденное. Не то что бы ей хотелось разбираться с чем-то серьёзным на работе, тем более что она на этом месте, можно сказать, по блату — репутация её отца была безупречной, и его дочери просто не могли не дать самую мелкую работу за такие заслуги, которые он совершил, как учёный.       Но впившееся в её гортань лезвие, которое, несомненно, оставит порезы на нежной смуглой коже, было тем, чего она никак не ожидала от сегодняшней поздней ночи. Лицо нападавшего до сих пор было незнакомым, но ощущение, то, которое преследовало её после собора, ни с чем нельзя было перепутать. Таких совпадений просто не могло быть, по крайней мере, в них она не верила. То была божья воля, не иначе, но пока ей оставалось только просить у Спарды прощения за то, сколько она молилась на эту встречу.       Пытаясь отодвинуться дальше, лезвие соскользнуло ближе к трахее, кажется, если она правильно помнила отцовские рисунки человеческой анатомии, и впилось даже сильнее, чем до этого. Тяжёлая красная ткань натянулась на груди и плечах, когда она пыталась отодвинуть голову дальше под его соколиным взором, и эта игра в гляделки не сулила ничего хорошего, но в такой ситуации Увет не знала, что делать. Опыта такого, к сожалению или счастью, она ещё не испытывала. Если она закричит, то, очевидно, её убьют на месте, да и никто не поможет — в округе просто никого не было. Пламя свечи было беспокойным, копируя поведение той, кто его зажёг, а тревога билась на уровне сердца, желудка и лёгких.       Страх в карих глазах отражался в чужой светлой радужке, как и её испуганное, побледневшее лицо, от которого отплыли все краски. Когда-то отец предупреждал всегда быть начеку, даже если жизнь на этом острове была спокойной, ведь никогда не знаешь, от кого может прилететь нож в спину. Но что ей нужно было делать, когда нож был у горла, и даже не нож — длинная, заточенная катана.       — Есть кто-то ещё здесь, о ком я мог не знать?       Пульс бил в ушах, голос в голове кричал о нужде в выживании, так что и этот вопрос пришлось обрабатывать слишком долго. Даже прочищать горло было страшно, не то, что говорить. Адреналин уже бурлил в крови, а виски покрылись испариной в ожидании либо быстрой кончины, либо неожиданного помилования.       — Нет, я здесь одна. Больше никто не работает, — Увет показалось, что эти слова были произнесены не ей. Звук показался слишком жалобным и не родным, далёким, будто кричали на улице, но такого просто не могло произойти. В более другой обстановке она бы точно исправила себя, подумала бы тысячу раз, как лучше ответить и какой тон должна иметь её речь, но не сейчас. Особенно не сейчас.       С резким звуком катана была убрана обратно в ножны, а её глаза были на всякий случай зажмурены — на всякий случай, если сегодня ей всё-же перережут горло, а не оставят в живых. Удача, кажется, всё ещё берегла девушку для чего-то более глобального, где ей уже никто не поможет. В такое время родители её уже не ждали, зная, что дочь вернётся по тёмным улицам и следам лунного света, всегда сопровождающими её после рабочего дня, полного старинных свитков, которых ей, за неимением образования, было тяжело расшифровывать.       В ходе напряжённого разговора узналось имя и причина вторжения. Вергилий, если она правильно услышала, искал рукописи о Спарде, за которыми ей говорили следить особенно внимательно. Его мотивации она не знала, оставаясь ведомой, но ей и не казалось, что это должно сейчас иметь какой-то вес, особенно когда руки всё ещё тряслись от страха. Его лица она почти не видела, лишь изредка могла рассмотреть то, что показывало пламя, если он наклонялся к нему ближе, говоря будто с самим огнём, а не с ней.       Он должен был приходить в архивы каждую ночь — она должна была предоставлять информацию, которая будет полезной ему, а также делать вид для всех остальных, будто этого никогда и не было. Будто никто не наставлял на неё холодное оружие, никто не пугал и не шептал соблазнительные речи о шансе на спокойную жизнь, если никакой ошибки с её стороны не будет. Не согласится со всем этим было тяжело, когда на чаше весов было собственное бьющееся сердце. Сделка с самим Дьяволом, которым её пугали с детства, была совершено в тот момент, когда они пожали руки. Его холодные, мозолистые пальцы, будто у мертвеца, ухватились за её, будто за соломинку и последний путь к достижению цели.       Утром отец, пока мать, причитая, шнуровала её корсет, объявил: комендантский час, неизвестный в городе. Плотно набитая сигара оставляла пепел на гладкой молочной скатерти, от текучего дыма слезились глаза. Подавившись воздухом от особенно сильной затяжки на талии, — и не только от этого, — девичьи глаза округлились.       Нужно было начинать молиться за собственную сохранность и аккуратность. Вергилий, как ей казалось, мог принести в её жизнь много бед и путаницы, и избежать этого уже было невозможно. Возможно было лишь продолжать плыть по течению и надеяться на счастливый исход всей этой истории, в которую она сама себя втянула по неосторожности.