Это не лечат врачами

      Дома они застают Хитоку, которая в их отсутствие убиралась в квартире. Хаджиме интересуется о ее семье, все ли в порядке, а Ойкава предлагает ей задержаться и выпить всем вместе чаю. Девушка явно обескуражена, но Хаджиме присоединяется к просьбе, он рад видеть Хитоку, и та со смущенной улыбкой отвечает согласием на приглашение. Впрочем, за беседой на кухне, совершенно по-дружески, они не чувствуют себя скованно. Хаджиме считает, что в будущем стоит почаще приглашать Ячи, она очень милая. А ещё разряжает им обстановку. После кафе Иваизуми ощущает, что он почти невольно, но слегка отступает, будто сами стены дорогущей квартиры напоминают о его месте возле Ойкавы. Это колкое чувство, но он старается от него отгородиться.              После ухода Хитоки они на время расходятся по своим комнатам, но их пути вскоре снова пересекаются на территории кухни. Хаджиме интересуется: будет ли Ойкава ужинать, они ведь не так уж давно перекусили в кафе у Судзуми-сана. Но тот отвечает, что съест с удовольствием все, что приготовит для них Ива-чан. Вечер так и проходит в рутине, неспешных беседах и мимолетных шутках. Ночь подступает почти незаметно.              — Ива-чан, если мое желание ещё в силе, я бы хотел им воспользоваться, — почти скромно напоминает Ойкава, когда они вновь разделяются, чтобы скрываться у себя в спальнях.              — Валяй, — почти безразлично пожимает плечами Хаджиме, но сам в предвкушении. Он понимает, что Ойкава не будет пересекать границу, не будет слишком навязчивым, но они уже далеко не на прежних позициях. Они ближе.              — Давай вместе посмотрим кино? — предлагает Ойкава. И ждёт. Они стоят возле двери в комнату Хаджиме, и Тоору готов отступить без промедления, если ему откажут, но…              — Ладно, — соглашается Хаджиме. Все равно ещё в сон не клонит, а сидеть в одиночестве как ни странно не тянет. — Только не что-нибудь из романтики.              — Можем пересмотреть Годзиллу, если ты хочешь, — заявляет Ойкава. Подлизывается?              — Нет, — качает головой Иваизуми, открывая дверь.              — Тогда что? — интересуется Ойкава и входит следом. Аккуратно, будто все в этом доме, в том числе эта комната, не его личная собственность.              — Твое желание, ты и выбирай, — любезно уступает Хаджиме. И только после думает: почему собственно они планируют зависать на его территории?              В итоге они выбирают «Карты, деньги, два ствола». Хаджиме любит практически все фильмы Ричи. Ойкава к его великому удивлению не смотрел даже эту картину и по ненавязчивому совету всё-таки решил остановить на ней выбор.              Под конец кинопросмотра Хаджиме чуть клюет носом, но Ойкава бодр и, что важно, абсолютно доволен фильмом.              — Ива-чан, давай ещё что-нибудь посмотрим? — с энтузиазмом предлагает тот, едва не подпрыгивая на кровати.              Хаджиме зевает.              — Сейчас, что ли?              — Нет, завтра. Или когда захочешь.              — Можно.              Ойкава светится.              — Может, чаю?              — Ты спать собираешься вообще? Уже второй час ночи.              Хаджиме откидывается на подушку, складывая на животе руки.              — Ну… я не устал, — отмахивается Ойкава.       Смотрит на Хаджиме молча, не уходит.              — Ты засыпать, что ли, боишься? — наугад говорит Хаджиме. И Ойкава как-то весь от вопроса внутренне словно скукоживается. Значит, в точку.              — Просто от снотворных у меня иногда болит голова, а без них… Я не готов к очередному кошмару, — вздохнув, признается Ойкава и прячет лицо в ладонях.              — Тогда оставайся, — спокойно произносит Хаджиме, хотя эта фраза даётся ему не так уж и просто. Но нельзя бросать Ойкаву в таком состоянии.              — Ива-чан, — снова тянет тот и смотрит так преданно, ласково. Благодарно.              Словно Хаджиме его личный герой. Прям как в детстве. Только теперь защищать его нужно не от тупых старшеклассников, а от бесплотных образов. Здесь не поможет наклеенный на коленку пластырь.              — Вчера же ты выспался. Вот и спи, если один не можешь. А то будешь бродить, как призрак. Нафиг надо, — объясняет Хаджиме.              — Ты уверен? Не хочу стеснять тебя, — беспокоится Ойкава. Но видно: хочет остаться. Хочет снова держаться за руку, снова уложить свою головенку Хаджиме на колени, хочет быть рядом.              Хочет забраться ему прямо в сердце.              — Если будет неудобно, лягу на пол. Или тебя столкну, — добавляет Хаджиме. Поднимается, снимает перевязь, освобождая руку, и шагает к ванной. — Чего сидишь? Иди, бери пижаму, чисти зубы или что ты там ещё по вечерам делаешь… Я не буду тебя долго ждать.              И закрывается внутри. Врубает вентили с водой, опирается одной ладонью в край раковины. Смотрит на свое отражение.              «Что ты творишь, Хаджиме? Ты же сам его приручаешь. Позволяешь влезать под кожу, — мысленно к себе обращается Иваизуми. — Или ты тоже этого хочешь? Хочешь быть в ближнем круге? Думаешь, ваши пути могут и дальше пересекаться? Не смеши судьбу. Это лишь временно».              Ополаскивает лицо прохладной водой, трёт глаза до цветных искр под веками. И не может сопротивляться пульсирующей в ушах мысли:              «Но это может быть по-настоящему. Ойкава во мне нуждается… И я тоже с каждым днём привыкаю к нему всё больше».              Хаджиме заканчивает с водными процедурами, возвращается. Ойкава присоединяется через минуту. На нем новая, пахнущая кондиционером пижама. Кончики волос на челке немного намокли, когда умывался. В руках — подушка.              — Лучше бы одеяло взял, — замечает Хаджиме, подходя к кровати с противоположной стороны. На нем шорты и майка для сна, и быстрый взгляд Ойкавы не уходит от внимания.              «Пф, будто впервые меня увидел, дурень».              — Я могу принести, — тут же отзывается Ойкава.              — Ложись уже.              Хаджиме не медлит и первым забирается внутрь. Ойкава почти несмело присаживается сбоку, укладывает подушку, а затем аккуратно поднимает край одеяла, укладываясь рядом. Ложится на спину и не шевелится.              — Блин, так и будешь вести себя, словно я насильно приволок тебя сюда? — ворчит Хаджиме. Вынимает на поверхность руку, кладет между ним и Ойкавой.              — Ива-чан, можно…              — Бери уже, — перебивая, говорит Хаджиме и тут же чувствует, как пальцы Ойкавы шебуршат по коже, а потом ладони соприкасаются. — А теперь спи. Я… рядом, короче.              Хаджиме успевает задремать, но просыпается, когда сбоку ворочается Ойкава. Их руки все еще сцеплены, только теперь Тоору лежит лицом к Хаджиме. Кажется, тот крепко спит, его дыхание мерное. Хаджиме пытается отвести руку, чтобы лечь поудобнее, но передумывает, оправдываясь тем, что вдруг ещё Дуракаву разбудит, а оно ему надо? Внезапно для себя даже в полутьме Хаджиме отмечает, какие длинные и густые ресницы у Ойкавы — сейчас, пока глаза крепко сомкнуты, те лежат веером на нижнем веке. Ойкава во сне дергает кончиком носа, будто собрался чихнуть, но затихает, потом глупо (но мило?) причмокивает. Наверное, что-то снится. Но может быть, кто-то? Хаджиме не отдает полный отчет о причине того, что он делает, просто протягивает к губам Ойкавы руку и почти невесомо проводит подушечкой пальца по нижней.              Утром Хаджиме не находит Ойкаву в постели, хотя на часах раннее утро — если бы не хотелось отлить, Хаджиме бы еще повалялся. Он не ищет Тоору. Наверное, тот в своей комнате, возможно, работает. Но через полчаса выясняется: Ойкава был на пробежке.              — Хочу обогнать тебя, когда ты опять вернёшься к тренировкам, — говорит тот и скрывается в душе.              Почему-то Хаджиме не верит, что это единственная причина, почему Ойкава подорвался утром так рано.              Их странная ночевка, которая начинается с совместного просмотра фильмов, продолжается и на вторую ночь. Только теперь они перекочевывают в комнату Ойкавы. Хаджиме уходит сразу, как тот засыпает. Либо притворяется весьма убедительно.              В будни Ойкава все еще продолжает работать из дома.              — Я помог отцу заключить сделку, находясь на расстоянии, — объясняет причину Ойкава, когда Хаджиме в понедельник на кухне застаёт его с ноутбуком, кофе и внезапно в очках на носу. — Так что я справлюсь с текущими задачами, пока ты не сможешь возить меня в офис.              Хаджиме даже не спорит, у него нет контраргументов, особенно если твой оппонент Ойкава, он просто готовит завтрак, потому что без него Дуракава опять полдня будет хлебать лишь пустой кофе. А еще до глупости здорово наблюдать, как Ойкава с удовольствием съедает его стряпню и порой просит добавку.              — Будешь готовить мне бенто, когда я вернусь в офис? — спрашивает Тоору и ловит палочками на тарелке еще один мясной шарик. — Очень вкусно, Ива-чан.              — Дожуй сначала, прежде чем болтать, — ругает Хаджиме, сидя напротив. — Вот когда вернешься, тогда и решим.              — Ты лучший, Ива-чан, — подлизывается Ойкава.              А Хаджиме удивляется, с каких пор улыбка на лице этого парня становится важным элементом его не таких уж и серых отныне будней.       

* * *

      Тоору понимает, что не сможет пользоваться добротой и терпением Иваизуми до бесконечности, но перед ночью вновь приглашает посмотреть вместе фильм, а дальше как-то само собой Ива-чан остается с ним, позволяя заснуть не в одиночестве. И держит за руку. Это уже как константа. Тоору почти стыдится, что он, наверное, нагло давит на жалость, но все же Иваизуми не тот человек, который согласится делать что-либо без реальной на то причины и против воли. Тоору знает: Иваизуми несмотря на внешнюю хмурость и порой колкие шутки (они действительно нравятся Ойкаве, он странный?), внутри очень чуткий и у него широкое сердце, куда тот по шажочку, но, кажется, приоткрывает путь для Тоору.              В утро, когда он просыпается в кровати сбоку от Иваизуми, Тоору вновь позволяет себе полюбоваться его лицом, спокойными линиями. Еще рано, но Тоору решает сходить на пробежку. Во-первых, и правда стоит тренироваться. Во-вторых, так он, вероятно, больше устанет и проще (точно ли?) заснет вечером. Иваизуми метко угадывает: он страшится сна, образов, которые могут опять навалиться. Присутствие Ива-чана пока что спасает, но вечно это продолжаться, увы, не может — а как хотелось бы! Тоору спит меньше, ему достаточно, особенно пока не нужно мотаться в офис — спасибо отцу, что не противится такому решению.              Когда Иваизуми, оставшись с ним, уже клюет носом, Тоору прикладывает все силы, чтобы притворяться уснувшим — только затем Иваизуми уходит. Становится жутко пусто, половина постели в мгновение остывает. Но нельзя доставлять неудобства, Иваизуми и без того делает для него многое. Чтобы тревожные мысли не распускали щупальца, Тоору пьет половину от дозы снотворного. Сугавара предложил заменить препарат на более щадящий, но ни одни таблетки не позволяют выспаться в забытьи как эти.              С утра Тоору чувствует легкую слабость, даже надевает очки, чтобы не напрягать зрение. Он носит их редко, но сегодня в голове небольшой туман и сложнее сконцентрироваться на экране и сотнях цифр и показателей. Но все теряется на заднем плане, когда Иваизуми кормит его приготовленным на двоих завтраком.              Они вновь идут по магазинам, но на этот раз Тоору больше прислушивается к мнению Иваизуми. Тот только кривится, что-то хмыкает, а потом отвечает, что Тоору все отлично подходит, заставив его улыбнуться. Когда Тоору предлагает Иваизуми примерить выбранные им вещи, тот смотрит с молчаливым вопросом: я точно не могу отказаться? И плетется в кабинки примерочной.              После они гуляют в парке: Тоору хочет проветриться, да и доктор Суга действительно советовал почаще дышать свежим воздухом. Проведенное с Ива-чаном время лишь удваивает эффект полезности. Оставив пакеты в багажнике, они с Иваизуми бредут без четкого направления по протянутым по всей территории тропам. Мимо проходят семьи и парочки, и Тоору невольно завидует, видя как милые девушки держат своих партнёров за руку. Он жалеет, что не в силах вот так же коснуться Хаджиме, не по-дружески, но мгновенно ругает себя за подобную вспышку жадности: у него есть их уютные вечера с Иваизуми. И ночами они крепко держатся за руку, это больше, чем Тоору рассчитывал.              На макушку, а затем и на кончик носа внезапно капает. Дождь начинается без предупреждения, потому как в небе до сих пор ясно. Кто-то открывает зонты, кто-то просто подставляет ладони под теплые капли и не спешит укрыться от влаги.              Над головой Тоору нависает преграда от капель — Иваизуми снял куртку и накинул ему на макушку.              — Ива-чан, зачем? Ты же сам промокнешь, — возражает Тоору и пытается вернуть ему вещь обратно. Но рука Иваизуми препятствует и укладывается поверх ткани.              — У меня крепкий иммунитет. Так что оставь себе, — настаивает он, подталкивая Тоору в направлении выхода. — Надо возвращаться к машине.              Весь путь до автомобиля из парка Иваизуми придерживает Тоору за плечи.              «Он просто не хочет, чтобы его куртка упала на землю», — мысленно говорит себе Ойкава, но не может запретить уголкам губ подниматься. И жалеет, что тропа к воротам так быстро заканчивается.              — Ива-чан, если ты заболеешь, я обязательно буду ухаживать за тобой, — обещает Тоору, когда они садятся внутрь салона. Куртка над головой успела заметно промокнуть, но Тоору благодаря ей сухой. В отличие от Иваизуми, чья футболка в плечах набрякла и стала темнее от влаги.              — Не говори это таким тоном, будто в душе ты мечтаешь, чтобы так и случилось, — хмыкает Иваизуми и трясет мокрыми волосами, так что капли летят на Тоору. — Поехали.              Тоору предпочитает солнце и сухую погоду, но раньше он просто не гулял под дождём с Иваизуми.       

* * *

      Вместо фильма на новую ночь Хаджиме приносит приставку. Старую, словно из детства.              — Ива-чан, где ты ее достал? — с мальчишеским восторгом интересуется Ойкава, вертя в руках чуть поцарапанные джойстики и картриджи с давно знакомыми играми.              — Позвонил одному приятелю, который специализируется на раритетных игрушках, — отвечает Хаджиме, присоединяя шнур от приставки к старому телевизору, который пришлось брать в комплекте. Модная плазма Ойкавы не предназначена для чего-то настолько древнего.              Тоору по-турецки сидит прям на полу, не выпуская из рук контроллер. На нем сегодня простые пижамные брюки в забавный горошек (Хаджиме едва не ляпает, чтобы Ойкава вернул их своей подружке, но даже ему эта шутка кажется слишком тупой, и он молчит), и футболка, судя по надписи, будто из университета. Неужели он ещё держит такие вещи? Впрочем, сейчас они вместе выглядят как двое приятелей в общежитии колледжа, какими могли быть в реальности, если бы судьба не развела их по столь разным дорогам жизни.              — Я хотел такую, когда жил в Сендае, но… — Ойкава тушуется.              — Ну вот, она есть у тебя сейчас, — тут же влезает в его мысли Хаджиме. Ему не нравится, что темные пятна из памяти падают на карту их настоящего. — Сам же ты, наверное, и не додумался бы купить себе подобную рухлядь, когда у тебя есть все модные, навороченные игрушки?              — Дело даже не в том, Ива-чан. Просто у меня не было человека, с кем я мог бы в нее играть. И заодно не чувствовать себя идиотом, — признается Ойкава, но в его голосе вместо грусти наоборот что-то ласковое. Кто-то по имени Хаджиме, заставляющий Ойкаву не ощущать одиночество.              — Ну с «быть идиотом» ты и без приставки справляешься время от времени, — поддевает Иваизуми и расплачивается прилетевшей ему в спину подушкой. — Так, я закончил, — сообщает он. А улучив момент, бросает подушку обратно, но Ойкава, смеясь, ловко успевает от нее увернуться.              Хаджиме садится возле него и нажимает на кнопку включения на приставке. Та оживает, поперек экрана выползает заставка когда-то популярной фирмы.              Ойкава в предвкушении держит в ладонях джойстик и смотрит, как меняются на экране картинки. Хаджиме смотрит на Ойкаву и невольно, как дурак, улыбается. А ещё думает, что они с подобным энтузиазмом Тоору, кажется, действительно не уснут до утра. И Ойкава будет клевать на работе носом. Но хоть точно не видеть кошмары ночью. Ну а завтра, возможно, он сможет быстрее заснуть и выспаться. А на случай преград… ну, тогда Хаджиме будет рядом.              Они играют раунд за раундом, веселятся, проигрывают и начинают все снова. Ойкава вспоминает, что у них на кухне остались снеки, и бегает за упаковкой, несмотря на то, что на часах уже за полночь. Хаджиме варит кофе, чтобы взбодриться, хотя и знает: кофеин в позднее время не лучшая для него идея. Только прервать радость Ойкавы у него не хватает наглости. Да и что скрывать, Хаджиме сам расслабляется. Эта ночь отогревает забытое чувство свободы из детства. Она сотворяет мгновения, которые Хаджиме потерял по стечению обстоятельств, но кажется, что именно так бы они с Ойкавой и развлекались, останься они друзьями. Останься они друг у друга.              Для Хаджиме с каждым днём контрасты в образах Ойкавы становятся все острее. И вот он следующим вечером: волевой, с крепкой хваткой наследник империи, бизнесмен, только что вернувшийся после затянувшихся переговоров с важными узколобыми шишками. Но один взгляд на пороге квартиры под «Привет, Ива-чан, я дома. Фух, жутко сегодня вымотался» меняет Ойкаву, превращая в простого мальчишку, который будто бы по ошибке влез в дорогой деловой костюм папы и заигрался во взрослые игры. Ойкава в присутствии Хаджиме одомашнивается, позволяя себе снять маску, расслабиться. Быть таким, каким ему правда хочется, сбросить с плеч бремя будней. И к подобному Хаджиме привыкает. Уже привык, если честно, вечерами развлекаясь с Ойкавой в их общее удовольствие, стирая любые границы. Позволяя себе ребячиться и тянуться ближе друг к другу.              Несмотря на усталость, Ойкава после душа и совместного ужина — разморенный, мягкий и засыпающий — вновь бодрится, оттягивает возвращение в спальню.              — Так, — шлепнув ладонью по столешнице, Хаджиме поднимается, чем заставляет Ойкаву впасть в лёгкое замешательство. — Суши́ волосы и надевай что-нибудь теплое.              — Но… зачем? Что ты задумал, Ива-чан? — улыбаясь, любопытствует Ойкава.              — Сюрприз… неважно, — бурчит Хаджиме. Внезапно становится чуть неловко за свой порыв и саму идею того, как он планирует отвлечь Ойкаву от тревоги о возможных кошмарах.              — Ладно, сколько у меня времени? — явно с воодушевлением уточняет Тоору.              — Ну… можешь не торопиться. Но и не копайся долго, — предупреждает Хаджиме и молча с вопросом глядит на Ойкаву, который все еще стоит в кухне.              — Всё-всё, убежал. И не смотри так грозно, Ива-чан, от этого появляются морщины, — язвит Ойкава. Выходит, но тормозит в дверях и как бы ненароком бросает: — Но даже нахмуренный ты все равно красивый.              Подмигивает и исчезает.              «Неисправимый. Дуракава», — покачивая головой, думает Хаджиме и начинает готовиться тоже.              Когда через двадцать минут Иваизуми выводит Ойкаву на крышу, тот шутит:              — Я так тебе надоел, что ты решил сбросить меня с высотки? — И оглядывается назад, когда Хаджиме закрывает дверь, ведущую обратно на лестницу. — Что? — Ойкава смеется. — Думал, только ты можешь меня подкалывать? У меня вообще-то тоже отличное чувство юмора.              — У нас разное представление о том, что считается удачной шуткой, — хмыкает Хаджиме и поправляет на плече сумку, в которой лежат плед, термос с горячим шоколадом и два бумажных стакана. Это все, что он успел приготовить в отсутствие Ойкавы.              — Вау, не поверишь, но я впервые вижу ночной Токио с высоты, — признается Тоору, подняв лицо к небу, а затем озираясь по сторонам, когда они подходят к самому краю крыши.              От опасности оступиться их отделяет широкая стена высотой примерно по пояс обоим. Под ними расстилается никогда по-настоящему не засыпающий город. Снизу, с улиц долетает шум автомобильных сигналов. Ленты дорог, фонари, иллюминация окон — все это подсвечивает Токио сотнями разных ярких огней.              Хаджиме со стороны наблюдает, как Ойкава почти завороженно любуется видом, будто действительно впервые увидел Токио.              — Не рухни, — предостерегает Хаджиме, когда Ойкава, оперевшись ладонями в ограждение, пытается посмотреть с высоты вниз.              — Волнуешься за меня, да? — лукаво спрашивает Тоору, обернувшись. И улыбается, довольный собой засранец.              — За себя в первую очередь, а то вдруг серьезно обвинят потом, что я нарочно сбросил тебя, — саркастично усмехается Хаджиме, но и сам встает рядом. Обзор открывается правда красивый.              (Но не красивее чем Тоору)              Хаджиме коротко кашляет и отводит глаза от профиля Ойкавы: плавного, изящно очерченного на фоне ночи.              — Кстати, что у тебя там? — Ойкава кивает на сумку, которую Иваизуми кладет под ноги.              Он вынимает откуда стаканы, пихает оба Тоору в руки, а сам открывает термос, откуда мгновенно тянется терпкий аромат шоколада. Ойкава, прикрыв глаза, глубоко втягивает носом воздух и довольно мычит.              — Вкусно.              — Попробуй сначала, — советует Хаджиме, наливая, и забирает обратно свой наполненный напитком стакан, который мгновенно греет теплом ладони. — Может, горько.              — Я знаю, что все, что готовит мой Ива-чан и-де-аль-но, — парирует Ойкава. Протягивает вперёд стакан и ждёт, когда сначала замешкавшийся Хаджиме чокается с ним картонным боком. Отпив, облизывает со смаком губы. — Ммм, как и думал, супер.              Хаджиме тоже доволен вкусом. Только в ушах так и звучит эхом «мой Ива-чан». Он радуется, что на крыше нет дополнительного освещения, поэтому Ойкава не сможет заметить его… смущения?              — Ну… в термосе еще половина. Скажи, если захочешь добавки, — говорит Хаджиме. Ойкава радостно показывает вверх большой палец. — Если холодно — тоже скажи. У меня там плед еще в сумке, — добавляет он.              Почему-то находиться сейчас рядом с Ойкавой вновь чуть неловко. Это уже не то напряжение, которое Хаджиме ощущал в первые дни знакомства, когда словно вынужден был присутствовать рядом с Тоору, как собачонка. Теперь это, скорее, похоже на те дни, когда ты, как в школе, остаешься в классе дежурить с симпатичной тебе девчонкой. Молчишь, мысленно подбираешь слова, фразу покруче, только не дай боже ляпнуть что-нибудь идиотское. И еще ни в коем случае ни жестом не выдать влюбленность. Но в итоге молча лишь вскользь поглядываешь, выдерживаешь расстояние, надеясь, наверное, что тебе дадут повод заговорить не первому.              — Спасибо, что привел меня сюда, — через паузу начинает Ойкава, рассматривая ночное токийское небо.              Там не видно почти ни единой звезды из-за тонн киловатт уличного освещения, и Хаджиме неожиданно думает, что стоит отвезти после Ойкаву подальше от Токио, где мощь города сдается под властью природы.              Хаджиме хочется показать Ойкаве настоящие звезды.              — Холодно? — спрашивает Иваизуми, замечая, как Тоору обнимает себя за плечи. — Можем вернуться.              — Нет, — быстро возражает Ойкава и дотрагивается до плеча Хаджиме, будто он уже готов бежать к лестнице. — Давай побудем тут еще немного. Мне нравится. На балконе ниже и не так здорово.              Хаджиме и самому нравится плавающее в воздухе умиротворение. Но не нравится, что мерзнет глупый Тоору. Он вытаскивает из сумки плед, разворачивает — рана на руке лишь едва напоминает покалыванием, на нем заживает как на собаке, так что Хаджиме справляется в одиночку без помощи.              Подойдя сзади, накидывает на плечи Ойкавы плед — тот, кажется, слегка удивляется, опять заглядевшись. Или лишь сделал вид, чтобы именно так и вышло? Пофиг, решает Хаджиме. И, кутая Тоору, обхватывает того поперек груди, запахивая края пледа плотнее.              — Ива-чан, что ты… — заговаривает Ойкава, через плечо глядя на Хаджиме.              — Молчи, — командует он в ответ от неловкости.              Объятие Хаджиме чуть грубоватое и стесненное, но Ойкава в его руках отчего-то вызывает ощущение легкости. Правильности. От его кожи как всегда вкусно пахнет — самим Ойкавой и нотками выпитого шоколада. Пахнет домом. Прикасаться к Ойкаве уютно. Хаджиме заливает стыд, но ему — глупо скрывать и лгать себе — нравится. Даже слишком. Противоречивая коллекция чувств прошивает грудную клетку. Отпускать Ойкаву и переигрывать сцену, конечно, глупо. Да и надо ли, если одна часть, сдавшись (она, возможно, честнее) требует сжать тело Ойкавы покрепче, упереться в плечо подбородком и согреть, самому питаясь взаимным теплом. Но другая часть совести Хаджиме все еще борется и ругает, что затем, вероятно, придется оправдываться за свои действия, обнулять собственное желание быть к Ойкаве ближе. Перечеркивать жирной линией, чтобы не приручать его, не давать поводов на надежду, если в ответ у Хаджиме спутанный клубок из эмоций, с которым еще самому тяжело разобраться.       

* * *

      Единственное желание Тоору сейчас — раствориться. В моменте, в обволакивающем тепле, исходящем от пледа и крепких рук Иваизуми, в своем едва контролируемом порыве то ли расплакаться от удовольствия, то ли кричать с крыши дома на весь ночной Токио, как он счастлив в конкретном мгновении. Вот бы оно не кончалось. Остановить мир, остановить бег секундной стрелки. Замереть и не покидать объятия Ива-чана.              Тоору боится что-то сказать, да и вряд ли требуется. Он боится спугнуть Иваизуми, потерять его близость. Необходимо впитать, запечатлеть в памяти и на коже каждый миллиметр желанного прикосновения. Насытиться, хотя это сродни тому, как запастись в легких жизненно важным воздухом — никогда недостаточно, требуется потреблять постоянно.              Он готов провести так всю ночь и не двигаться. А когда приятная тяжесть рук Иваизуми исчезнет, прокручивать в голове эпизод на повторе, мечтая о следующем.              — Ты не спишь там? — прилетает негромко, и слова ласкают ухо дыханием.              — Нет, конечно, — отвечает Тоору.              «Ну а если все это сон, я готов вовсе не просыпаться».              — Ива-чан, а тебе не холодно? — вдруг беспокоится Ойкава. Он так увлекся своими эмоциями, что забыл узнать главное. — Давай, может, вместе укроемся.              Пытается вывернуться, но Иваизуми стискивает его сильнее.              — Не вертись. Я в порядке, редко мерзну, — отмахивается тот.              — Честно? — Тоору не оставляет сомнения.              — Да, я тепло оделся. И тебе, вообще-то, советовал, — упрекает Иваизуми, а затем добавляет: — И от пледа все равно греюсь. Так что не парься.              — Если ты сам о себе не заботишься, я буду делать это за тебя, — заявляет Тоору. Хотя понимает, что в последнее время он получает от Иваизуми гораздо больше.              — Материнский инстинкт проснулся? — подшучивает Иваизуми.              — Нет, но ведь естественно переживать о благополучии тех, кто небезразличен, — говорит Тоору. И уже тише: — Ты дорог мне, Ива-чан.              А в ответ коротко:              — Знаю. — И контрольное в сердце: — Ты мне тоже.