Истории Гнезда

      После удачно-неудачной попытки выкрасть бумаги Константино Нова провела в кровати три дня. Зелье, которое дал ей Хорхе, выпотрошило девушку до последней капли и оставило тело самостоятельно собираться из остатков. Нову крутило, мутило выворачивало целые сутки, пока, наконец, на вторую ночь у неё не получилось сдерживать хотя бы дрожь. Кажется, к ней приходил Шен. Она плохо помнила, что происходило в ночь его дежурства, но, вероятно, белый носовой платок, пропитанный магией, оставил именно он. Нова собиралась вернуть его, но с того раза Шен больше не заглядывал, поэтому ведьма просто засунула платок в карман ночной рубашки, порой ощущая, а может и надумывая холодящие кожу прикосновения.       Ловчей запретили подниматься с постели даже на третий день, хотя она и чувствовала себя совершенно здоровой, о чём и говорила каждому, кто приходил её навестить. Вместо дозволения подняться Хорхе принёс в её комнату телевизор, а Веспер, с присущей ей прямолинейностью, оставила на прикроватной тумбочке пакет с печеньем и крепкий, как она сама предпочитала, американо в бумажном стаканчике. Женщина добавила совсем немного сахара и сливок, поэтому Нова с удовольствием выпила половину, смотря дневные ток-шоу и бесконечные мелодрамы с кабельных каналов.       Ближе к вечеру к ней заглянул Оникс, держа в зубах мышку-пищалку. Это была его любимая игрушка, и Нова прекрасно понимала, что человеческую форму он не принимает по одной причине — запертого в четырёх стенах человека легче разжалобить грустными круглыми глазками и заставить работать питчером. Ударяясь о стены и пол, игрушка сдавленно выпускала воздух, и Оникс, высоко задрав блестящий чёрный хвост, бежал следом. Веспер запретила ему выпускать когти на втором этаже из-за паркета, поэтому анимаморф смешно скользил по полу и врезался то в кресло, то в туалетный столик. Нова хихикала над его неуклюжестью, пока не поняла, что мужчина как-то слишком часто спотыкается и путается в собственных ногах. Кот пытался её развеселить, это было очевидно, поэтому ближайшие минут сорок в коридор второго этажа через приоткрытую дверь её спальни просачивался уже громкий смех.       Когда начались вечерние восьмичасовые новости, Оникс похрапывал на одеяле у изножия кровати. Это должно было казаться Нове странным — мужчина, пусть и в кошачьей форме, спит на её кровати, громко сопя, но с ним ведьма чувствовала себя спокойнее. До недавнего времени сама идея дружбы была ей не до конца ясна — тебе должно быть комфортно с человеком, но при этом это не вопрос обмена или поиска выгоды. Вас держит вместе эмоциональная связь, доброе отношение, и всё такое. Просто до безобразия, но сложно в тот же миг, ведь для человека, который слово «долг» слышал чаще, чем собственное имя, было сложно понять, как можно нравиться кому-то просто так.       Могла ли она сказать, что они с Ониксом друзья? Ему не было нужно ничего, кроме, разве что, ладони, которая бросает по комнате пищалку. Он глупо шутил, был добр и всегда готов помочь в любой ситуации — узнай он, что Нове нужно спрятать труп, раздобыл бы лопату и ванну с кислотой. Узнавая его всё больше, ведьма и сама чувствовала, как привязывается к ушастому соседу, из-за чего её предательское сердце начинало болезненно сжиматься всякий раз, когда она думала о будущем. Во сне Оникс потёр лапой нос, и ловчая вздрогнула — весь вечер в её голове носились мысли о грядущем, а в тишине под бормотание телевизора они стали настолько громкими и навязчивыми, что, казалось, бешеную скачку слов и образов было слышно даже в комнате.       Нова втянула носом воздух и медленно выдохнула через рот; по телу прошёлся жар. Мысли слиплись в один большой комок и пульсировали в голове, выкрикивая одно обвинение за другим: «Предательница!», «Никчёмная!», «Глупая!», «Наивная!». Медленно, чтобы не потревожить Оникса, Нова вытащила ноги из-под одеяла и свесила их с кровати. Сначала одна, а затем и вторая босая ступня опустилась на пол, кожу обдало холодом полированного дерева. Ведьме хотелось на воздух, переключить уставший от безделья разум на что-то более значимое, чем самосуд.       Девушка с трудом добралась до стула и вытянула из уличной куртки, накинутой на спинку, пачку сигарет. Она не курила. Почти.       Слишком рано ловчая выяснила, что отцу было дело до греха и самоуничтожения только в том случае, если это угробит девочку раньше, чем миссия. Лет в пятнадцать она своровала у одного из гостей парочку сигарет. Ей нельзя было спускаться вниз, когда в доме кто-то был, но от обиды на очередные упрёки она всё же прокралась на первый этаж и, пока за закрытыми дверями гостиной шли разговоры, пошла в гардероб. У неё не было цели вредить. Наоборот, растоптанное самолюбие подсказало простой и вместе с тем явный способ показать, что она не невидимка, ведь кража чего-то маленького и безобидного не под силу тому, кого не существует. В кармане мужского пальто она нашла лишь портсигар, и с того момента злобный курящий призрак регулярно подворовывал у посетителей дома сигареты и давился дымом на чердаке. Она курила небрежно, не заботясь о запахе от пальцев и одежды, и выбрасывала окурки прямо на козырёк крыльца.       Нова и теперь не понимала, чего ради ей было нужно это тогда, да и зачем она продолжает сейчас. Вероятно, то был затянувшийся протест и попытка привлечь внимание, что перетёк в привычку. Ей было сложно, а маленькая тёмная тяга, что пятнала и без того грязную от рождения душу, давала ощущение выбора и хоть какого-то контроля. Пусть она и сгорит в аду.       В коридоре пахло выпечкой, на первом этаже стоял гомон. Люди смеялись, с дребезжанием вытаскивали из подставки тарелки; на плите свистел кипящий чайник. Нова усмехнулась уже приевшейся шутке — если пахнет вкусно, то сегодня готовит не Хорхе. Она двинулась вглубь коридора, опираясь о стену — идти всё ещё было тяжело. Чем дальше ловчая уходила от лестницы, тем громче ладонь шуршала по объёмному рисунку обоев, но вскоре звук дома стал стихать — с приближением к лестнице, ведущей на крышу, на неё наступал гул улицы.       Тёмно-синее, почти чёрное, небо, попрятавшее звёзды за облаками, куполом висело над головой. Вопреки ожиданиям, на улице было тепло. Три дня были слишком малым сроком, чтобы погода изменилась, но девушке казалось, что прошла целая вечность. Пахло пылью, цветами из кадок Хорхе и улицей, что соединяла запахи еды, духов и бензина. Нова присела на крепкий металлический стул, с которого содрали обивку чуть ли не в прошлом веке, и достала пачку сигарет и спички из кармана пижамных брюк. Ладонь обдало холодом, и ловчая вздрогнула, но затем, улыбнувшись, покачала головой — она совсем забыла, что платок Шена всё ещё был там.       Вдох — лёгкие заволокло тягучим дымом. Выдох — он на пару секунд скрыл её лицо от целого мира. Нова расслабила плечи и, подперев локтём колено, облокотилась на ладонь. Внизу из окон маленького ресторанчика, где по вечерам в воскресенье были танцы, гремела музыка, так что девушка не слышала, как по крыше соседнего дома соскользнул кусочек старой черепицы.       Шен тихо выругался и медленно подтянул ногу к груди, чтобы носок ботинка больше не цеплял раскрошенную ячейку. Он перенёсся на крышу минут двадцать назад и присел отдохнуть. День выдался тяжелый. Солнце маленькими шагами передвигалось над облаками, пока, наконец, не нырнуло за горизонт. Шен сидел и размышлял. Ни о чём конкретно и обо всём одновременно, мысли лишь текли, переходя из одной в другую, пока небо темнело, а на улице по цепочке загорались фонари.       Когда металлическая дверь на крыше слева с грохотом открылась, Шен решил, будто Хорхе вышел наверх полить растения. Чернокнижник лишь нахмурился, когда металлический стул с неприятным скрежетом протащили по бетонному покрытию. Затем чиркнула спичка. Травнику не нравилось, когда над вербеной курили. Лишь тогда чернокнижник понял, что на крыше был не Хорхе.       Шен повернулся налево и нахмурился. Ему стоило подняться, перепрыгнуть на соседнюю крышу, бросить парочку приветственных слов и спуститься на кухню, где наверняка уже готов ужин. Хотелось поесть, принять душ и лечь спать. Шен опустил ладонь на шершавую крышу, чтобы подняться, но так и не сдвинулся с места, крепко взявшись за черепицу. Ему… хотелось остаться?       Да, честнее было бы выйти и обозначить своё присутствие, но чернокнижник лишь запахнул пальто на груди, чтобы светло-бежевая рубашка не бросалась в глаза. Награждённая, а может и наказанная одиночеством душа Шена покрывалась пылью и задеревенела. Потихоньку он забывал, какими на вкус бывают чувства, привязанность, любовь. Одному свободнее. Одному безопаснее. Он усвоил это давно и продолжал следовать выбранной тактике, но лёгкое беспокойство, что он испытывал рядом с Новой, было вне его контроля. Шен не чувствовал в ловчей зла или опасности, то было нечто иное, не менее болезненное, и это пугало мужчину — он не понимал, почему порой так сильно хочется смотреть на неё, слушать, вникать, оберегать. В такие моменты его телом что-то владело; оно крушило барьеры и стирало границы, что выстраивались так долго и с огромной болью.       Её пальцы были изящные и длинные, вечно с кучей колец. Нова затянулась и изящно смахнула с сигареты пепел, двигаясь так, будто танцует в балетной труппе, а не курит на бетонной крыше. Чернокнижник выдохнул и отвернулся. Прошёлся взглядом по соседним домам и окнам, где в свете ламп мелькали фигуры людей и плясали синие огоньки телевизоров. Медленно повернулся обратно. Лиловые волосы Новы были собраны в высокий пучок, несколько прядей с затылка выпали и болтались у шеи, как лапки паучков.       Его ладонь, почти белая от того, с какой силой Шен держался за черепицу, расслабилась. Простая идея пришла ему в голову — он просто не хочет, чтобы ведьма со столь редким даром попала в беду и лишила Союз Сожжения преимущества. Нова встала с постели, хотя это было ей запрещено, наверняка наделала шума, пока поднималась наверх, а уже на крыше даже не осмотрелась и не убедилась, что она в безопасности. Бедовая девчонка. Разумеется, ему не о чем беспокоиться, разве что о сохранности её дара.       Шен тихо втянул носом воздух — тяжёлый запах жжёного табака окутал лёгкие. Лет до двадцати пяти он и сам курил. Сигареты помогали сосредоточиться, унять тревогу. «Чёрный сентябрь» прошёлся по его жизни смертоносным смерчем, и после гибели Юйлань это всё не имело смысла — ни привычки, ни прежние заботы. Хорошо знакомый запах застрял в горле. В тот день он купил пачку красных Мальборо за 2,80 в магазинчике возле площади. Шен зажмурился и покачал головой; тёмные пряди упали на лицо. Образы лезли в голову, пытали рассудок. Скоро будет годовщина.       Тихий шёпот напевом защекотал его слух: «I was made for lovin' you baby! You were made for lovin' me». Внизу в ресторане громыхала музыка. Отражаясь от стен и мощёных дорог, мелодия отскакивала к небу и искала слушателей в клубах дыма. Шёпот сбил с толку наглый гомон мыслей, Шен поднял голову и прислушался. Нова слегка раскачивалась на стуле, тихо шепча слова. Фиолетовый пучок болтался из стороны в сторону.       Чернокнижник закатил глаза — песня успела жутко надоесть ему в юности. Скрестив руки на груди, он выражал всему миру протест, но, не замечая того, и сам начал качать головой в такт: «Я был рождён, чтобы любить тебя, ты была рождена, чтобы любить меня. Я не могу насытиться тобой, детка, можешь ли ты насытиться мной?».