Сияй, ведьма

весна хмельная, весна дурная

зачем ты вела до последнего края?

♫ Мельница — Ночная кобыла

      — Хорошая, хорошая…       Корова смотрела на Сияну так, будто понимала, что ей говорят. Доброе слово всем приятно, и скоту тоже, а в Скотник за ними ухаживать все боги велели. С раннего утра занялись; чистили, мыли, отец и Свит у лошадей подковы проверяли, мать с Сияной коровой, козой и овцами занялись. Вывели их во двор, наносили воды, дочиста вымыли шерстку, накормили вкусно, в хлеву убрали, свежее сено застелили. Линять они со Скотника начинают, а если самка беременеет, тоже часто с этого дня узнать можно.       Сразу ведьма поняла, взглянув в глаза овечьи, что ягнята у той будут. Корова у них в хозяйстве была одна, коза одна, не от кого им иметь потомство, лошади две, да обе кобылы, а овечек пара, самец да самочка. Теперь больше станет.       — Суягная, — сказала Сияна, кивнув на овечку. Мать охнула, всплеснув в ладоши, и даже не удивилась, откуда дочери то известно — тут же проверять вымя у овцы бросилась. Пощупала живот, пока та смиренно терпела, и просияла:       — Суягная!       — В июле объягнится, — продолжила ведьма, и снова мать лишь кивнула, приняв к сведению, будто Сияна должна такие вещи по определению знать. Отчасти это настораживало, но гораздо больше она ощущала облегчение, что не нужно оправдываться и искать причины своей осведомленности — и так на душе было неспокойно из-за Снижана и подозрений, что приворожила его, сама того не желая. Булочками угостила… хорошего хотела… а оно вот как вышло. Нехорошо вышло. Привораживать ведьма может, если ее устраивает, что мужчина с ней без истинной любви будет, на то она и ведьма, что законы морали ей не всегда указ, но Сияна не собиралась его к себе притягивать.       Усилием воли выбросив эти мысли из головы, она занялась делом, сосредоточившись на проверке вымени у коровы. Как и овца, та мирно терпела, пока ведьма, встав рядом на колени, ощупывала и осматривала вымя — ничего, ни единого признака болезни. Здоровое животное, крепкое, сильное, молоко будет давать жирное и сладкое. И козу проверила, и коза была здоровой. И барашек, и лошади. Зимой за ними домовой хорошо приглядывал; в спячку он ложится, но не в беспробудную, как медведь, все равно просыпается, хоть ненадолго — чтобы проверить, все ли ладно в хозяйстве его идет. Не пустил он к скотине ни кумоху, ни лихорадку, ни еще какую хворь и нечисть, и тем более сам не обидел. Ни разу он не обижал зверей, разве что лошадям, бывало, косички на гриве и хвосте плел, но не из желания навредить, а так, чтобы красоту навести по своему усмотрению.       Раньше Сияна думала — так и должно быть, что она домового слышит, а потом понемногу стала понимать, что только ее слух всегда улавливал его шорохи и стуки. Ни мать, ни отец не замечали, а она считала — просто не обращают внимания, как на что-то само собой разумеющееся. Свит слышал и сейчас, но он ребенком все еще был, вырастет — затихнет для него домовой… а для нее — нет. Она с домовым лично познакомится.

***

      Как мать в дом ушла, ведьма у кормушки животных встала. Подняла руки над ней, представила, как из ладоней ее свет исходит, как ест коровка, как становится здоровее от того и крепче, как живет дольше, доится обильно и не страшны ей ни холода, ни ветры, ни болезни, ни роса медвяная, которая траву на лугу портит.       — Велес-Велес, бог рогатый, бог скотий, услышь меня, даруй благо, даруй изобилие, даруй счастье корове моей, люби ее, ибо любишь ты мать свою, Корову Земун, великую мать, — прошептала Сияна. Слова сами на язык шли, это уже привычным стало. Отведя ладони, перешла к козьей кормушке, и так все обошла, заговаривая на рост и здоровье.       Выйдя из хлева, ведьма подставила лицо солнцу. Облака плыли быстро и высоко — погода хорошая будет. Вдали гром прокатился раскатом, тихий, не предвещающий грозы, о теплом и урожайном лете говорящий.       Лето… и хотела она его наступления, и страшилась. И хотела получить настоящий дар, и страшилась — одна с даром останется. Вдруг не получится что-то, а подсказать некому будет?

***

      Только к сумеркам с уходом за скотиной закончили. Мужчины сменили лошадям подковы и подстригли гривы, в стойле прибрались, Свит у отца учился, как надо, и то в восторг его привело, аж разрумянился. И телегу до ума доводили снова, как все прочие в селе. Не до чувств им было, не в период, когда весна входит в пору.       Может, Снижан забыл? Не настоящий же был на булочках приворот.

***

      Как темнеть стало, мать принялась ужин на стол собирать, а Сияна к бабе Ждане ускользнула. Скотины у той немного было, всего-то корова, утром отец заглянул помощь предложить, но бабушка сказала, что сама справится. Не спорили с ней в таких случаях, не делали работу без ее согласия, если нужно было — она сама просила. Нет — значит, не было в том нужды.       — Вот и ты, — заулыбалась баба Ждана. Поставила на стол сбитень и блюдо с пирогами; Сияна уселась на лавку, наслаждаясь теплыми вкусными ароматами свежеиспеченного хлеба и трав.       — Как ваша коровка?       — А что ей, хорошо все. Здорова-жива, — засмеялась бабушка.       — В хлеву же все равно уборка нужна. И сено свежее.       — Так есть все. И порядок наведен, и сено заменили…       Сияна хлопнула глазами.       — Домовой?       — Домовой, батюшка, — кивнула баба Ждана. — Кто же, как не он. Договор у нас давний: как я стала старая, так он на Скотник просыпается, чтобы все прибрать чисто, а потом спит уже до пробуждения своего. Взамен я ему молоко с хлебом каждый день ставлю.       — А… — молодая ведьма смущенно опустила глаза в чашку. — А как он выглядит?       — Сама увидишь. Но не бойся, не страшный. Добрый он. Из всех духов, что вокруг, он самый добрый. Не утопит, не заведет в чащу, а вредить может, только если его обидеть крепко, из простой шалости не станет. А когда дом кругом обходишь, как думаешь, у кого просишь защиты? Не у полевика же?       — Разве не Мокошь и Рарог дом охраняют?       — И они тоже, — согласилась бабушка. — Мокошь за порядком смотрит, Рарог огонь в очаге поддерживает, а домовой — он от злой нави защищает. Кто от нечисти защитит лучше, чем сама нечисть? Ему все известно об их хитростях да уловках.       — Если он добрый — почему сам нечисть?       — А просто потому, что не человек он, не зверь и не божество. Как тогда назвать? Он — предок твой. Младенец, которого когда-то давно под порогом похоронили, имени не дав ему. Навь имен не имеет, но порог защищает его, не дает стать странником вечным, как потерчук. Не мучается он, не спешит к Велесу на суд повторный, поскольку дома находится. Хорошо ему дома.       — Младенец… — Сияна поежилась. Про такое происхождение домового она не задумывалась. Домовой — он и есть домовой, дух, как водяник и леший… а он, оказывается…       — Жалко? — сощурилась баба Ждана.       — Жалко.       — Хоть и жалко, а имени ему давать не вздумай. Дом без домового опустеет, ведьма без домового — сирота, — строго наказала бабушка. — Он не страдает, с тобой живя. Думай о нем, как о своем дедушке, он и был тебе дедом-прадедом, только давним таким, что ты бы землю не узнала, коли бы в те времена заглянула. Другая тогда была земля. А дом твой уже был. И село наше уже было. И домовой был. Отпустить его к Велесу — как дедушку из дому выгнать, он это так воспримет.       — Не буду имя давать, — пообещала Сияна. И тут же ей другое вспомнилось; отпустить домового нельзя и не нужно, но отпустить кое-кого еще необходимо. — Бабушка, а как приворот снять?       — О, — усмехнулась баба Ждана. — С кого это?       Виновато краснея, рассказала ей молодая ведьма про свое чувство вины и булочки для Снижана. Снова бабушка засмеялась, и из ее уголков глаз морщины-лучики лицо украсили.       — Бывает, бывает такое… Ты запомни, что ошибок тебе не избежать, это часть твоего учения. Исправляешься и растешь магически и духовно. Что до парубка этого, так тут может надвое быть: либо он не влюбился и показалось тебе, либо был к тебе расположен, и тогда заклинание вправду его имеющуюся симпатию подстегнуло. Снимать приворот не нужно, не приворот же это был, а отворот сделать можно, если потребуется.       Сияна отпила глоток сбитня — разговаривая, не забывала ни о пирожках, ни о сладком медовом напитке.       — Разве я имею право на ошибку? — спросила она. — С той силой, что дана мне?       — Конечно. Все имеют. Более того, не право на ошибку, а обязанность даже. Кто учится гладко, без сучка и задоринки? Все науку постигают, спотыкаясь и поднимаясь, и дальше следуя. Ничто в этой жизни никому легко не дается, будь ты хоть ведьма, хоть сама Мокошь.       — Сама Мокошь? — изумленно распахнула глаза Сияна.       — Не помнишь сказку, как ее Велес похитил? Всякое бывает. И у людей, и у богов. Разница только в том, что некоторые лапки сложат и тонут, как лягушка в кувшине с молоком, а некоторые барахтаются, и из молока масло сбивают. Всегда барахтайся. Иди вперед, принимай себя, пусть даже ты себе не нравишься — а это ты и другой тебя не будет. Не нравится — меняйся. Расти. Впереди только свет замечай, не тьму. Вот и вся наука, нехитрая она, и в то же время — всего сложнее.       — Действительно, — молодая ведьма подперла щеку рукой. Сложно это. Кажется простым, а на деле сложно, и не потому, что она глупо могла приворожить парня нелю́бого, а потому, что с виду это мелочи, но в следующий раз — вдруг серьезнее оступится?       Но лучше об этом завтра подумать. Сегодня она устала; тяжелый день Скотник, рабочий, и таких впереди еще тьма-тьмущая.       Вот только видеть впереди нужно свет.