Сияй, ведьма

заступись за меня, Ярило

зуб за зуб, да око за око

♫ Калевала — Ярило

      Много до этого дня работали, но на Солнцеворот не работает никто, это день гуляний и празднований, день, когда нечисть дома можно не ждать — не придет, не ее это время, когда солнце яркое, теплое, и день наконец длинный, а ночи все короче и короче. И вот она, весна — на высоких облаках по небу ясному медленно-неторопливо плывет, пушистыми котиками на вербе расцветает.       Забралась Сияна в погреб за картошкой, медленно спустилась по ступенькам, прислушалась — не повернется ли домовой, не заворчит ли во сне. Не повернулся, тихо спал, рано еще ему просыпаться. Зато пока спит, все равно дом охраняет от всякого зла, и от нечистой силы, и от мышей и крыс, и от насекомых и гадов ползучих. Картошка целая, ни один вредитель не поточил, и морозы зимние на ней не сказались, и влага не попортила, будто вчера собрали, а не лежала всю зиму.       Почистила ведьма картофелины, бросила варить в котелок, а в миске принялась смешивать муку с водой, солью и маслом из подсолнечника, нашептывая заговоры на крепкое здоровье, на благополучие и на удачный год. Тесто вышло упругое, белое, пышное — накрыла Сияна его рушником, чтобы отдохнуло. Пока доходило, взялась лук чистить, смаргивая выступающие слезинки; покрошила мелко, ссыпала на сковороду, залила маслом — вскоре аппетитно заскворчал, зазолотился, янтарным становясь и хрустящим. Смешала ведьма лук и готовый картофель, толкушкой перетолкла, щедро сдобрив черным перцем и солью. Как тесто подошло, выдавила из него кружочки с помощью стаканчика, и принялась заворачивать в кружочки начинку — положить ложкой немножко и закатать-защипать уголки, чтобы красиво выглядело. Бросила слепленные вареники в подсоленный кипяток — хорошо, уже будет, чем угостить компанию на гулянье, но мало. Каждой девице на выданье хочется себя наилучшим образом показать, а хорошие хозяйки подчас превыше красавиц писаных ценятся, неумеху в жены не возьмут, будь она даже прекрасна, как Леля, а возьмут — так и пожалеют горько о том оба супруга.       Вареники не только с картошкой делать удобно, а и с чем угодно другим; в погребе и капуста была, и ее Сияна захватила. Снова начала тесто месить: залила воды в казанок, грела, пока пар не пошел. Смешала тогда с мукой, солью и маслом; сначала ложкой перемешала, а как остыло, то руками. Слепила из теста колобок, отдыхать оставила, улыбаясь сама себе — вдруг укатится, как в бабушкиной сказке? Еще одну луковицу нарезала — эта попалась сладкая, глаза не щипала, слез не вызывала. К луковице капусту квашеную добавила, которая также в погребе хранилась, на зиму с осени запасенная, душистая, острая, хрупкая. Как потушилась начинка, как подошло тесто — тесто раскатала тонко-тонко, налепила и из него вареников, стараясь, чтобы края пофигурнее были. И их — в подсоленный кипяток, но масло льняное добавила, чтобы не слипались.       И как же Солнцеворот без жаворонков? Тех, что в небе играют, и тех, что во рту тают, сладкие и вкусные? И их Сияна испекла, на меду, с сахарной поливкой, пышные вышли, румяные. Одного Свиту дала; год-два назад он бы бегал с ним, изображая, будто птица летает, играл бы, а сейчас взял и откусил сразу голову. На сестру смотрел задумчиво, с каким-то беспокойством, но ведьма на это пока внимания решила не обращать — захочет что-то сказать или спросить, сам заговорит.       Принюхалась Сияна к меду — не соврал жердяй, Чуром поклявшись и не мог соврать, а все равно она не верила, пока сама не почуяла. Попробовала немножко, на кончике ложечки — ахнула, блаженно прикрыв глаза. Будто пчелы самого Даждьбога меду ей принесли. Как же из него еще чего-то не испечь?       — Свит, — деловито распорядилась ведьма, — принеси яиц.       — Сколько? — так же деловито осведомился брат. Даже приосанился важно — совсем хозяин.       — Два.       — Тю, как мало, — расстроился он. — Всего два.       — На Василиска яиц наешься всласть, а пока неси, сколько велено.       Засопел Свит недовольно, но послушно сбегал в курятник и принес желаемое — выбирал покрупнее, с белой скорлупкой. Сияна разбила их в миску, добавила щепотку соли, взбила — вспенилось полученное месиво, так и тянуло попробовать на кончике пальца, но нельзя, невкусное еще. Пока ждала яичная смесь, ведьма согрела коровьего молока, растворила в нем мед, туда же и яйца влила, и муку тщательно просеянную всыпала, и масло подсолнечника добавила, а коровье на сковороде растопила, чтобы в нем блины жарить.       Как приготовилось — сложила все это великолепие в корзинку, накрыла рушником и начала наряжаться — хоть и не свадебник, а гулянье, в Ярилин день ей не до того было, а сейчас себя показать самое время. Умылась Сияна молоком, с родниковой водой перемешанным, лицо натерла овсяной пудрой, чтобы белее было, губы смазала малиновым вареньем, чтобы уста были и алыми, и сладкими. Для румян у нее давно буряк был готов, специально заранее еще перед весенним свадебником сделала пудру, нарезав, подсушив в печи и растерев до порошка. Глаза угольками обвела, косы расчесала, вплела в них разноцветные ленты. Чтобы пахнуть хорошо, натерлась мятой. Надела плахту, черевички, вышиванку одну из своих самых лучших, на шею монисто повесила.       — Ну ты и красавица, — протянул Свит. — Ох и красавица.       Белозубо улыбнувшись брату, Сияна подхватила корзинку.       — Не скучай, скоро и ты будешь ходить на гулянья и вечерницы, а пока лучше сорви ветку вербы с котиками и в доме повесь. Да вот еще тебе жаворонков, — вынув из кошика, положила на стол еще парочку, только потом из дома выбежала.

***

      На сельской площади жгли костры — еще солнце не село, а уже горело пламя до самых небес. Издалека Сияна услышала звонкие голоса, увидела танцующих и на ходу в круг пляски летавицей влетела, песню подхватила, звонким голосом прочие заглушая:       — Ми голубку ізловили,       всі довкола обступили;       Ти, голубко, чого тужиш,       вибирай си кого любиш!       Власт следом подхватил:       — Летів голуб попід хмари,       шукаючи собі пари;       Ти, голубе, не жартуй же,       кого любиш, поцілуй же!       И смотрел на нее так, будто о них двоих была эта веснянка; вдруг Сияна испугалась — а если правда поцелует? Не поцеловал, позором бы это было для обоих.       — А идемте лесного хозяина угощать! — предложил Вир.       Все радостно подхватили — и правда, необходимо медведя угостить, не злой он уже после пробуждения, как раз задобрить его пора, чтобы охотников не задрал и грибников. И угостить, и ритуалы провести.

***

      Лес уже был почти весенний — листья еще не проклюнулись, но почки набухли, в березах начиналось движение сока, еще немного, и будут они его собирать. Птицы пели весело и радостно, трава вовсю зеленела, то тут, то там подснежники цвели.       Оставили они немного еды на широком пне: кто калач, кто пряник, кто жаворонка, кто вареников пригоршню. Угостила Сияна Власта медовым блином, а сама глазами все Розума искала — но не было его здесь, и отчего-то ей от этого становилось грустно.       — Медведь! Медведь идет! — заверещала Любава; ведьма вздрогнула — вдруг правда медведь? Нет, девчата весело завизжали, а после и Сияна увидела — не зверь это был, а человек ряженый, мужчина в меховом кожухе и такой же шапке. Розум. Так вот почему не пришел…       Лег он в яму, будто специально для того и задуманную, а может, парни и задумали, заранее все подготовив — и начали хоронить его, забрасывая хворостом; подметила ведьма, что больше других Власт старается, что, бросая ветки, словно намеренно в голову целится. Как засыпали Розума-медведя ветками, снова в пляс вокруг пустились. Шумели, кричали; Дара и неожиданно Цветана Сияну за обе руки схватили, закружили. Розум же все это время тихо-смирно лежал в своей яме, не мог оттуда выйти — только девушка могла его выпустить, но ни одна не спешила, даже добросердечная Роса. Не стерпела наконец ведьма, не стала размышлять, зачем ей это нужно — просто бегом к Розуму лежащему бросилась. Спрыгнула в неглубокую яму, оторвала лоскут кожуха и так же стремительно убежала. Поднялся Розум на ноги, намеренно неуклюже по-медвежьи с одной ноги на другую переступая, выбрался из ямы, прорычал, подражая зверю:       — А кто эта нахальная девица-краса, что шкуру мою попортила? А где мне искать ее? В Яви, в Нави или в Вырии? Да вот же она! — и до того прекрасно ее видел, она не пряталась, но игра предполагала догонялки, и Сияна кинулась наутек от медведя, а тот все равно догнал. Обхватил сзади руками-лапами крепко-накрепко, прижалась его грудь к ее спине тесно — у ведьмы что-то непонятное внизу живота потянуло. Не боль, другое… приятное. Похожее было во сне с Властом, но сейчас ей не снилось, все происходило наяву. Подумалось, что еще бы чуть выше ладони Розум поднял, и тогда целиком бы груди ее накрыл. И так спокойно в его руках было, так уютно, что и отстраняться не хотелось. Ему тоже не хотелось, он втягивал носом аромат ее волос, покачивая в объятиях, но отпустил — дольше бы подержал и болтать бы начали, засватав их раньше, чем она согласие свое дала.       Поспешила Сияна исчезнуть — и чтобы мысли в порядок привести, но главное — другое, оберег на себя сделать, чтобы предохранить от беды и горестей. Найдя безлюдную полянку, встала она так, чтобы на нее падали лучи солнца. Вскинула руки к небу, заговорила певуче:       — Ой, Ярило-Ярило, защити меня, сбереги, заступись за меня, коли придется!              Трижды вокруг часовой стрелки обернулась волчком и продолжила:       — Зуб за зуб да око за око, пусть трава растет высокой! — и словно солнце ярче стало светить, словно вправду Ярило ее услышал.

***

      Вернулись на площадь к кострам, когда уже стемнело. За длинными столами сидели все селяне, ели, пили, болтали, кто-то люльку курил. Вир протянул Даре руку — та поняла без слов; протянула ему ладонь и вместе они подбежали к сравнительно невысокому костру, вместе же перелетая через него и не выпуская рук. Так пары на Купайла прыгали, но и на Солнцеворот было можно, лишь не для любви, а для урожая.       Розум протянул руку Сияне раньше Власта, и только поэтому она выбрала первого, а не потому, что с ним больше хотелось. Легко перелетели они через костер, но, приземлившись, ведьма пошатнулась, чтобы не упасть, обхватила его руками, прижалась теснее прежнего, чувствуя дивный пряный аромат диких трав. Не хотелось отстраняться, но отстранилась; щеки и без буряковой пудры стали пунцовыми.       Скучала, поняла ведьма, она по нему скучала, и по нему скучала больше, чем по Власту. Будь медведем Власт — Сияна бы не побежала воровать часть его кожуха.       Значило это что-то или?..