Сияй, ведьма

ах, этот снег — самый последний в этом году

и снова весна, и снова весна, и снова весна

♫ Чернозем — Последний снег

      На улице шел снег — последний в этом году. Всего лишь немного землю покрыл белым одеялом, не укутал, и растаять обещал быстро, но сколько хватило набрать — стольким Сияна и умылась: если выпадет снег на Плющиху, то целебный он, коже белизны придаст и свежести, от болезней охранит. В корм скотине тоже снега добавила, пусть растут здоровые, пусть радуют молоком, шерстью, а кто и мясом.       Не успело солнце к зениту подойти, как и растаял этот последний снег — одни лужи остались. Значит, будет в этом году много меда и грибов. Хорошо: грибы водились в лесу, а пасеки пусть в хозяйстве у них и не было, но купить меда можно у соседей — обычно они брали мед у дяди Богумира. Он часто дешевле им отдавал; в селе болтали, что когда-то он к матери Сияны сватался, но гарбуза получил, да с тех пор так и не женился. Правда то или нет, ведьма не знала и не спрашивала — что толку? Все равно есть, как есть. Отец у нее хороший, с ним мать как за каменной стеной, счастливы они и будто влюблены до сих пор — а почему бы и нет? Не старики еще; мать даже может еще детей иметь, но не посылали им больше детей Жива с Мокошью. И хорошо, Сияна больше бы ребенка в доме не выдержала.       Все заботы так и остались повседневными — к бабе Ждане заглядывала, но та только пирожками угощала, не время пока было учиться. Власт с тех пор, как подошел про Розума поговорить, больше не окликал ее на улице — то ли погас к ней, как только соперника увидел, то ли был занят, то ли сам пытался в себе разобраться.       Повседневные заботы тоже удовольствие приносили. Перебрав пшено, Сияна промыла его несколько раз, чтобы удалить горьковатый привкус — хорошее пшено, впитавшее в себя тепло душистого лета, золотистое, отборное. И молоко хорошее, свежее, только сегодня утром надоенное, после того, как корова на лугу паслась, сладкое и жирное. Залить горячим молоком пшено, и будет оно золотиться, нежась в белом облаке.       Полюбовавшись этим, Сияна добавила сахара с солью, а когда каша сварилась, щедро сдобрила коровьим маслом и медом.       Может, немного каши Розуму занести — угостить? Или Власту? Хорошая каша вышла, сладкая, наваристая, сразу по ней видно, что хорошая хозяйка варила. Власт уже ее кулинарный талант оценить смог, а Розума ведьма еще ни разу не угощала.       Решившись, отложила часть каши в котелок, замотала в рушник вышитый и вскоре у его дома стояла. Пес в будке заворчал, гавкнул — не на Сияну, хозяина звал. Розум выглянул во двор, увидел ее и просиял улыбкой, той самой, красивой.       — Привет! Заходи, — чуть ли не бегом к калитке подбежал, открывая перед гостьей. Отчитался зачем-то, — Цветана с матерью на огороде возятся, отец в амбаре.       — А ты? Без дела сидишь? — подколола его Сияна.              Розум зарделся.       — Я в сарае убрался, домой зашел узвара попить… — даже уши у него запылали. Смешно, взрослый же мужчина, а смущается хуже Свита. И не врет — работал, работящий он.       — А ты не только узвар попей, но и поешь, — предложила ведьма, протянув ему казанок. — Я приготовила, — добавила не без гордости.       — Идем тогда, узвара тебе налью, — засуетился Розум. — Или сбитня? С пирожками. Мать с утра напекла — какие с рыбой, какие с яйцом…       Не стала Сияна отказываться ни от сбитня, ни от пирожков — устроилась удобно за столом, откусила кусочек пышного румяного теста, запила глотком сладкого медового напитка. Розум, взяв ложку, зачерпнул каши, и расплылся в блаженной улыбке.       — Ну и каша! Чудо! Вот что значит — волшебница!       — Ведьма, — усмехнулась она.       — Что ведьма, что волшебница, а все магия, — возразил он.       — И не боишься брать из рук ведьмы еду? Вдруг там порча. Или приворот, — засмеялась Сияна, но смех невеселым вышел — для Цветаны в этот дом порчу приносила. И приворотом угощала, пусть не Розума… пусть Власт после этого никак особенно к ней страстью не воспылал…       — А какой смысл тебе меня портить? — Розум пожал плечами. — Тем более привораживать. Я и так тебя люблю.       Впервые он так сказал, в прошлое свое объяснение этих слов не произнес, но как же приятно оказалось их услышать — по душе словно мед растекся.       — А если отворот? — спросила Сияна.       — Если отворот, — помрачнел Розум, — то я уже съел ложку, и в таком случае…       — Нет там отворота, — ведьма заправила прядь волос за ухо. — Чур меня, если вру, — сама не заметила, что словами нечисти выразилась точь-в-точь. Люди тоже Чуром клялись-чурались, но…        — Нет — тогда хорошо, — Розум зачерпнул еще ложку. — Не хотел бы я тебя разлюбить. Никогда еще не чувствовал ничего похожего, и это… окрыляет. Счастье дарит, в небо возносит. У жизни моей смысл появился… послушай, а могу я попросить тебя еще в одной вещи поклясться?       — М-м?       — Не наводи на меня отворот. Если не захочешь за меня замуж идти, я отстану, но все равно любить тебя буду. Ты меня хоть люби, хоть не люби… Но не отвораживай.       Действительно этого хотел, не кривил душой. Сияна вскинула бровь.       — Что, тебе совсем все равно, люблю я тебя или нет?       — Не все равно, но мои чувства в любом случае не изменятся… особенно после этой каши. Без всякого приворота ты меня приворожила, — засмеялся Розум.              Только сейчас Сияна заметила — на окне в кувшине стояла сосновая ветка-оберег. Послушался, сорвал… и от того тоже почему-то на душе потеплело.       — Как Цветана себя чувствует? — не должно было быть ей плохо, но чувство вины все еще мучило.       — Хорошо, что ей станется… я, наверное, сейчас что-то глупое спрошу, или запретное, если нельзя отвечать, не отвечай. Как ты ее вылечила?       Сияна невольно посмотрела в тот уголок дома, где нечисть сидела.       — Отчего нельзя. Кумоху я прогнала.       — И видела ее?       — А как же не видеть. Видела.              Розум восхищенно покачал головой. Присвистнул бы, но огонь, горящий в печи, гневить не хотел.       — Какой она была? Кумоха?       — На вид?       — Угу.       — Как мышь. Похожа чем-то.       — И ты не испугалась?       — Нет. Сначала сама тому удивлялась — что не боюсь. Полагается ведь бояться, а я не боюсь. Но кумоха… она злая была.       — А на тебя она не могла перекинуться?       — Куда ей, — хмыкнула Сияна. — Зубы бы обломала — ведьму глодать.       Розум взглянул на нее с уважением, и это тоже приятно ей было, что ему интересно узнать о ней больше, и что в нем это не отторжение вызывает, что всерьез он воспринимает ее, и воспринимает правильно. Хвалит ее, прислушивается к ней.       Хороший он все-таки. Очень хороший.