Сияй, ведьма

и в дома заходила, запела весна

разжигая лучину надежды людской

♫ Калевала — Воротись домой

      Весновей — весной веет. Во всем весну уже слышно: в заливистом птичьем пении, в дыхании теплого ветра, в звоне капели — тают те самые длинные сосульки, которые урожай предвещали. Весна идет, солнце-Ярило с неба улыбается, трава молодая зеленеет… Снег растаял полностью, значит, больше уже не выпадет.       Солнечный свет, льющийся с небес, был вновь целебным, и баба Ждана с утра сидела во дворе. У Сияны же с утра — уборка; в Весновей дом должен быть чистым. Вчера отец на костре сжег старые и сломанные вещи, сегодня — сор вымести, постели перетряхнуть, полы и окна вымыть. Не занавешивать их, позволить свету в дом проникать. Потом — взяться хлеб печь; этой работой мать занялась, а Сияна со Свитом принялась скворечники делать.              Брат научился этому только в прошлом году, а действовал, как заправский столяр — Сияне осталось только помогать, подавая инструменты. Думала не о птицах, о другом. О полевиках и о Власте. Или только о полевиках. Или только о Власте. Он почти поцеловал ее, если бы его матери не вздумалось позвать мужа и сына к обеду… он поцеловал бы ее.       — Эй! — Свит потянул ее за рукав. — Сияна! Что замечталась?       — А?       — Говорю, молоток дай.       — А-а… Держи, — она протянула брату молоток. Свит довольно засопел, продолжая работу.       Булочки на коровьем масле для него Сияна сделала, как только с поля вернулась. После у бабы Жданы узнала, что зря боялась и зря не угостила Свита сразу — заговор только на Власта бы подействовал, кто бы заговоренное ни съел, приворожить она могла одного человека, чье имя на тесто наговорила. Либо тезку его, но другого Власта в их селе не было.       Что дал ее приворот, Сияна пока не поняла, и отчасти ее мучила совесть, но сделанного не воротишь. Не присуха же это была, не на крови. Только слово громкое — приворот, а на деле детские забавы.       Кто кого приворожил, если это она все время теперь о нем думает?       — Готово! — звонкий голос брата вернул в реальность. Свит гордо продемонстрировал скворечник — на удивление складный и правильный. В прошлом году домики для птиц у него получались намного кривее.       — Чудесно, идем повесим!       Вместе они прикрепили скворечник в саду на яблоне, посыпали внутрь немного зерна, чтобы птиц наверняка приманить. Поселятся у дома — и зло будут отгонять, и удачу приносить, и вредных насекомых есть, предотвращая порчу овощей, фруктов и ягод. Главное, чтобы вороны не поселились, они, наоборот, примета плохая — принесут на черных своих крыльях ночные кошмары и безденежье.

***

      Управившись с работой по дому, Сияна взяла рукоделие и пошла к Дане — та жила дальше, чем Власт, но пройтись по селу в солнечный день было хорошо и приятно. Кожушок она уже не надевала, только вышиванку и запаску, и шапку спрятала до зимы, в косы цвета льна заплетя синие ленты.       Устроившись с Даной на крыльце ее дома, они вместе взялись за вышивание, прислушиваясь к голосам птиц.       — Я вчера… — тихо сказала подруга, ковыряя иголкой ткань, — …спекла калач. Как ты говорила. Угостила Вира, он все съел…       — И? — заинтересовалась Сияна, мысленно посмеиваясь совпадению — не договаривались, но в один день решили парней околдовывать.       — И ничего, — сердито фыркнула Дана. — То ли я что-то не так сделала, то ли дар для этого нужен.       — Не нужен, каждая может приворот делать, не обязательно быть ведьмой. Ты вряд ли ошиблась. Просто не сразу же он кинется тебя обнимать-целовать. Даже присуха проявляется не мгновенно.       — Может, и так, — согласилась Дана. — А все равно обидно.       — Власт тоже обнимать меня не кинулся, — усмехнулась Сияна. Подруга вытаращила глаза.       — Только не говори, что ты тоже…                    Молодая ведьма кивнула. Дана зажала рот ладошкой.       — Ничего себе! Тебе нравится Власт?       — Наверное. Немного, — признала Сияна. — Не знаю.       — Если не знаешь — зачем ворожила?              Зачем, зачем, ну зачем? Она сама себя уже тысячу раз спрашивала. То приходила к выводу, что так было нужно, то решала, что это было ужасной ошибкой, а потом снова успокаивалась и снова тревожилась. Грызла себя, как могла, хуже, чем крысы зерно грызут.       — А затем и ворожила, чтобы узнать! — отрезала ведьма, просто чтобы не молчать — и поняла. Все сложилось. Все так и было: она хотела в первую очередь понять, что чувствует сама, а не заставить его чувствовать что-то к ней. Если бы Власт был ей безразличен, ей было бы все равно. Но ей было не все равно.              — И что узнала?       — Ничего, — Сияна печально нахохлилась. — Как ты думаешь, рыбалка — это свидание?       — Что? — засмеялась Дана. — Он тебя на рыбалку пригласил?       — Угу. Так свидание?       Дана задумалась.       — Наверное, — осторожно сказала она. — Вы же будете одни. У реки. На рассвете. Но лучше сильно нарядно не одевайся, промочишь плахту. В косы ленты вплети новые, монисто надень, да и все.       — Это я и так знаю, — отмахнулась ведьма. — Говорить ему что? И… что делать, если он… — ее щеки порозовели. Дана нахмурилась.              — Как что? Пощечину дать, чтобы не лез, и сказать, чтобы до брака трогать тебя не смел.       Сияна не стала возражать, хотя не была столь категорична.

***

      Ночью воду из колодца лучше не набирать, а Свит набрал и напился — за день набегался и жажда мучила. Еще и домой ведро с этой водой принес. Сияна увидела, отругала, воду за порог вылила: нельзя! Хочется пить — молоко есть, простокваша есть, пей сколько угодно!       Спать легли в ссоре. Родители о том, что дети ругались, не знали — не слышали, они спали в другой горнице, разделенной стеной, а Сияна со Свитом — почти что в одной, но кровати далеко друг от друга стояли. Когда Сияна была младше, не стеснялась переодеваться при нем, он все равно ничего не понимал, а когда старше стала — отец смастерил специальную перегородку, за которой она скрыться могла.       Для ничек у печи было оставлено угощение — кусок хлеба, как они и договаривались, не больше и не меньше. Добавить молока ведьма не решилась; нички могли его не любить, да и не нужно сверх уговоренного ничего добавлять, нечисть — не люди, решат еще, что от них большее требуется, чем пряжа кудели, или оскорбятся невесть на что. Кудель Сияна тоже оставила на своей прялке. Видела, что брат спросить хочет, почему так, она же всегда убирала работу на ночь — но не спросил, рассерженный от того, что она отчитала его, как маленького.       Спать не хотелось, что настораживало — за день устала, наработалась, с Дарой по селу нагулялась, а сон не шел. Что-то тревожное в темноте чудилось — из-за ничек? Но жужжание прялки, работающей словно сама по себе, наоборот, убаюкивало. Не в ничках было дело, в другом… и со стороны кровати Свита слышалось что-то, кроме жужжания. Что-то почти неуловимое, непонятное, но угрожающее.       Маленький он еще… ему десять лет, иногда он ведет себя, как взрослый, но ему десять лет. У него не ломается еще голос, не растет пушок на губе, он ребенок…       Еще не понимая, что произошло, Сияна села на постели, откинув одеяло, и потянулась зажечь лучину, не переживая, что ничек потревожит — в их сторону не светила, кровать Свита стояла в противоположном углу. Посветила — ахнула: над братом темная тень нависла. Худая женщина в белых лохмотьях с длинными черными волосами, с крючковатыми когтистыми пальцами… мара? упырица?       Ведьма не испугалась, что на этот раз ее не удивило. Вместо того, чтобы пугаться и кричать, вскочила с постели, схватив лежащий у изголовья пучок сушеной полыни с чертополохом. Услышав шевеление, нечистая отвернулась от Свита и повернулась к ней — бледная, как мел, а глаза черные, без белков, одни зрачки. Рот — как провалье, но не сверкнули острые клыки. Увидев лицо нечисти, Сияна окончательно успокоилась — не упырица. Всего лишь ночница. Для нее эта тварь не была опасна, ни для нее, ни для родителей, только для Свита, который еще ребенком был — ночницы на детей нападают. Младенца могут навечно усыпить, а более старших детей кошмарами мучают. Если бы Свит не притащил воду из колодца после заката, она бы и не прицепилась… но у кровати Свита лежали обереги, вспомнила Сияна. И у ее кровати тоже. И у порога, и у калитки.       Значит…       — Хорошенький, — оскалилась ночница. — Не переживай, ведьма, я просто поглядела. Не трогала. Спит он. Чур меня, если вру.       — Хорошо, — кивнула Сияна, вернув полынь и чертополох на место. — Познакомиться пришла?       — Раз уж так совпало, что с водой меня занесли. А так бы не пришла. Что я, у колодца тебя не вижу?       Прялка продолжала жужжать. Сияне стало смешно от того, как все это было странно — глупая ночь на дворе, а она не спит, с ночницей беседу ведет, пока нички кудель прядут, и это еще она настоящей ведьмой не стала.       — И что же ты сказать мне хочешь?       — Не сказать, попросить… — лицо ночницы стало жалобным. — Отправь меня к Велесу на суд обратно. Тогда я не навьей буду, тогда я смогу заново родиться чистой душой… не хочу я больше в колодце сидеть, не хочу по ночам филином ухать да нетопырем летать, надоело! Не хотела же я убивать мать свою, — забормотала она. — Не хотела. Как я могла хотеть, новорожденным младенцем будучи несмышленым? Никому я зла не хотела, а она умерла, меня рожая. И я… следом… в навью…              Как это сделать, Сияна не знала, но вдруг знание само в голову пришло: все очень просто. Чтобы душа ночницы вновь перед Велесом предстала — достаточно всего-то имя ей дать. Имя не просто так человеку дается, имя означает, что он живой, что есть у него место в жизни, а у нечисти имен быть не может, но если таких, как полевик, водяник, леший и прочих хозяев природы, как ни назови, толку не будет, то таких, как ночницы, этим способом можно словно бы оживить. Поэтому она, живой не будучи, сразу к Велесу улетит и родится заново, ибо срок ее навий вышел.       — Будь по-твоему. Нарекаю тебя… — ведьма задумалась всего на мгновение, — …Зоряна, — это было лучшее имя для существа, сотканного из тьмы, чтобы наверняка вырвать ее из мрака, в котором она обитала.       С губ ночницы сорвался тихий вскрик, черные пустые глаза сверкнули, стали обычными серыми, щеки порозовели, теряя мертвенную бледность.       — Спасибо! — пролепетала она. — Спасибо!..       И исчезла, растаяв в темноте облаком тумана.       Свит не пошевелился — мирно спал. Прислушавшись к ночной тишине, Сияна уловила мерное дыхание родителей — отец немного посапывал. Нички не прекратили работать. Будто ничего не произошло. Будто все это правда приснилось ей темной глупой весенней ночью.