Сияй, ведьма

там за холмами, солнце запело

сделаешь шаг — за тобою весна

♫ Мельница — Весна

      Желтая птичка весело скакала по веткам. Сияна моргнула, присмотрелась — вдруг почудилось? Нет, не почудилось, действительно она ее увидела — овсянку, весны предвестницу. Как солнечный зайчик, прыгала она по яблоням, уже не покрытым ни снегом, ни инеем. Потеплело, снег начал таять, весна медленно вступала в свои права, скоро начнет с зимой бороться и победит. Обязательно победит, не бывает по-другому.       — Ух ты! — восхищенно ахнул Свит. — Мам, пап! Овсянка! Овсянка прилетела! — прямо босиком он помчался будить родителей. Сияна вышла во двор, накинув кожушок, подставила лицо солнцу — теплому, ласковому, новорожденному.       О встрече с ничкой она не забыла, но что об этом думать — еще не решила. Стать ведьмой означало обрести силу, но… но справится ли она? Если на шабаш летать придется — вдруг там что-то напутает? Вдруг там слишком страшно окажется?       Однако нички Сияна не испугалась. Будто не нечисть сидела на крыльце, а подруга ее давняя — почти обрадовалась той. Дара бы на ее месте в обморок хлопнулась… нет, Дара храбрая. Любава бы хлопнулась, а Дара бы полынью в нечистую кинула без долгих колебаний.       Надо же, она любит Вира… Мысли сами собой перепрыгнули на женихов. Дара и Вир были бы хорошей парой. Оба темноволосые, оба чернобровые, чем-то друг на друга неуловимо похожие. Они ладили всегда, несмотря на Дарины фырканья. Вир ее слушался, если она дело говорила, а не придиралась, а она сама не своя была, когда он в позапрошлое лето чуть в речке не утонул, но тогда все они детьми были, в голову не приходило об ином задумываться, о большем, чем дружба… или только Сияне не приходило. Пока девчата щебетали о нарядах да украшениях, ее больше другое интересовало, гулянкам она предпочитала вечера за рукоделием, слушая сказки бабы Жданы. То ли сказки, а то ли нет.       — И правда… — протянула мать позади нее. — Овсянка. Весна пришла.       — Скоро на рыбалку можно будет ходить, — подытожил отец.

***

      Выложив на блюдо творог, Сияна взяла два куриных яйца, аккуратно разбивая их и выливая поверх рассыпчатого сыра. Перемешала ложкой, сыпнула соли и принялась месить руками, пока масса не стала однородной. Высыпала на противень овсяную муку. Вылепила из теста лепешки, обваляла в муке и опустила на шкворчащую сковороду одну за другой, обжаривая до румяной корочки.       — Вкусно! — просиял Свит, попробовав. — Очень!       Откусив кусочек, Сияна не смогла с ним не согласиться — получилось вправду вкусно. Хрустящие снаружи, нежные внутри, во рту тают. Она умела готовить, любила готовить, в их доме никогда не было недостатка в продуктах. Даже в страшный год неурожая, который пришелся на Сиянино пятилетие, справились — не хватало хлеба и круп, но зато был сыр, было молоко, сало, мясо, рыба. Отец на охоту ходил, на рыбалку. Свинью закололи. Корм животным кое-как доставали даже в самые тяжелые времена; кормишь их, они тебя кормят.       За лепешками — блины, тоже из овсяной муки сделанные. Овсяная каша, щедро маслом сдобренная. Овсяный хлеб. Чем больше будет сегодня блюд на столе — тем год урожайнее будет и счастливее, и больше всего должно быть блюд из овса, чтобы птичку-овсянку приветить. Сияна с матерью все утро трудились у печи, готовили, старались, и стол заставили целиком.       Все приметы сегодня были хорошими. Сосульки на крышах так и остались длинными, а день выдался сухой, что предвещало богатый урожай. По небу плыли серые облака — к потеплению. Снег не шел, что значило — весь март будет теплым. Еще немного — разольются реки, весь снег растает, можно будет на рыбалку ходить, овощи сажать… Весна по пятам шла. Обернешься назад — а она за спиной.       После обеда отец ушел дальше работать — чинить телегу, готовить ее к выезду. Дороги скоро стали бы непроездными от грязи, но стоило готовиться заранее. Свит помчался помогать отцу, а мать села за прялку — шить сегодня было нельзя, а прясть — можно.       Сияна выскользнула из дома, на молчаливый вопрос матери бросив «я к бабе Ждане».       Бабушка сидела во дворе, греясь под солнцем. Увидев Сияну, кивнула в знак приветствия, пригласила сесть рядом с собой. От солнца деревянная скамеечка стала почти теплой, кот потерся о ноги с мурлыканьем — казалось, только что его не было, и появился будто из ниоткуда.       — Вот и весна пришла, — проговорила баба Ждана.       — Угу, — Сияна кивнула. Почесала кота за ушком. — Я вчера видела ничку, — сказала буднично.       — Вот как, — так же буднично отозвалась бабушка. — Где?       — На крылечке. У себя дома. Она сказала, что познакомиться пришла. Зачем ей со мной знакомиться?       — А кто ее знает. Нечисть, — баба Ждана развела руками. — Не обидела она тебя?       — Не только не обидела, а и Чуром поклялась помогать мне кудель прясти.       Наконец бабушка взглянула на нее то ли с удивлением, а то ли с гордостью.       — Понравилась ты ей, значит.       — Меня больше волнует другое, — Сияна покусала губы. — С какой радости она пришла? Я оберег делала, дому кланялась, все, как вы учили.       — Так не со злом же она пришла. Если бы со злом — не обошла бы твой круг. Нички не злые… никто не злой, ни леший, ни водяник, ни полевик, ни блуд. Никто. Все они шаловливые, но справедливые. Не станут сводить людей со свету просто потому, что захотелось им, а кто умеет с ними обращаться — тому и помогут.       — А как же те дни, когда нельзя в лес ходить и к речке? Тогда они разве не сводят людей со свету просто потому, что захотелось?       Баба Ждана медленно покачала головой.       — Тогда тоже не потому. Ты же не суешь руки в костер, когда он горит, потому что он тебя обожжет. Не сможет не обжечь. А они не смогут не сбить с дороги или не утащить в воду. Устроены они так. Водяные топят, русалки щекочут…       — А ведьмы — на шабаш летают? — спросила Сияна.       — Может, и летают.       На забор ярким солнечным пятнышком села овсянка. Другая овсянка запела где-то над головой. Теплый ветер пах весной, солнце в небесах словно пело.       — Я тоже буду летать на шабаш? — совсем тихо выговорила Сияна.       Тишина повисла — только и слышно было овсянкино пение. По лицу бабушки было непонятно, что она думает, но ни смеяться, ни возмущаться на глупости не стала. Так же тихо ответила:       — Будешь. В определенные дни — будешь.       Значит — правда. Как будто ее из ведра ледяной водой окатили.       — Там страшно? — непослушными губами выговорила Сияна.              — Нет, — усмехнулась баба Ждана. — Там весело. Даже не могу рассказать, как. Сама увидишь.       — А если я не приму ваш дар? Если не захочу стать ведьмой? — это волновало ее больше всего. Холодно стало, словно вдруг мороз ударил, и прямо по хребту пополз иголками.       — Твое дело, — спокойно ответила бабушка. — Но примешь или нет — а все равно ведьма ты. Родилась ты ведьмой. Свой у тебя дар имеется, пусть слабенький совсем. Мой дар его разовьет, подпитает, усилит. Вот и все. Откажешься — все равно буду тебя учить. Сколько мне осталось, столько и буду.       — Родилась? Ведьмой? Я?       — Я сразу поняла, как только тебя приняла. У тебя глазки были ясные, и родилась ты не просто так, а в рубашке. Не простой ребенок, необычный. Никто из твоих ровесниц в селе такими способностями не владеет.       — Так уж и никто?       — А много ничек приходит на порог к Даре или Любаве? — усмехнулась баба Ждана.       — Может, они не рассказывают.       — Нет, дитя, просто только одна ты ведьмой родилась. Других не будет. Как я тебя увидела — не только поняла, кто ты, а и то, что ты замена мне. Ведьма — она кто, по-твоему?       — Кто?       — Она не зло и не нечисть. Ведьма — это та, кто ведает, знает. Это берегиня села и людей. Знахарка, лекарка, травница. Может она и злые дела делать, это верно. И ты сможешь. Научу я тебя, как порчу наводить и сглаз, как приворожить человека и как отворожить, как луну с неба украсть, как молоко у коров чужих доить. Тебе решать, использовать эти знания или нет, а знать обязана.       Порчу и сглаз? Доить коров? Красть луну? Сияна поежилась — все это ее пугало, и одновременно с тем ей не терпелось попробовать. Плохо было это делать, плохо этого хотеть, а руки так и чесались.       — А в наказание после — навью быть? — вспомнила Сияна еще один бабушкин рассказ: после смерти душа человека не в земле гниет, а летит к скотьему богу Велесу в Навь, мир мертвых. Хорошие и благие души он отправляет вновь в теле младенца родиться, а злые и черные, или самоубийцы, или внезапно умершие на землю возвращаются навьями: русалками, мавками, ничками, упырями… что, если и баба Ждана упырицей обернется?       — Нет, почему же? Говорю тебе — ведьмы не зло. Для нас суд Велеса другой, не тот, что для людей простых.       Сияна поерзала на лавке.       — Мне все равно страшно.       — И мне было страшно, — согласилась бабушка. — Но что поделать? Привыкнешь, как я привыкла.       — А замуж? — вырвалось само собой.       Баба Ждана засмеялась.       — Вот же сразу видно — девка молодая, кто о чем, она о замужестве! Боишься — не возьмут?       Смущенно кивнув, Сияна опустила глаза.       — Но меня ведь взяли, — резонно возразила бабушка. — И жили мы счастливо, а что муж мой сдуру в лесу заблудился да в овраг провалился — то только его вина, не моя и даже не лешего. При всех его достоинствах, иногда он вел себя глупо… и не приворожила я его. Сам он меня полюбил, взаимно это было. А что? Нравится тебе кто-то все-таки?       — Не-а, — хмыкнула Сияна. — Не то чтобы. Но… на будущее…       — Это правильно, — одобрила баба Ждана. — Ты умная девочка, ты разумом думаешь.       — А Любава говорит, что скупая я и бездушная. Мол, мужа надо по любви подбирать, а я смотрю на богатство, — поделилась Сияна. — Но я же не пойду за богатого, если не по нраву придется, иначе бы за Снижана хотела.       — Любава на то и Любава, что по любви у нее все. Ей счастье такое, тебе другое. Каждому свое. Каждый по-своему прав.       — А когда вы мне про приворот расскажете?       — Расскажу, как время придет. Ты же еще жениха желанного себе не выбрала?              — Я не себе. Я Даре. Только самый-самый простой приворот ей нужен, не сильный. Она не присушить парня хочет, а внимание его обратить… хотя он и так за ней бегает.       — Обратим… — согласилась бабушка. — Иногда мужчин подтолкнуть нужно. А пока идем, я тебя угощу овсяными блинами. Хорошие вышли, сладкие, особенно с орехами хороши и с медом. Только погоди, еще кое-что покажу.       Рядом с одной овсянкой на забор села вторая — обычно пугливые, они не боялись ни бабы Жданы, ни Сияны. Бабушка хитро заулыбалась, протянула руку — птичка вспорхнула с забора, подлетела, села прямо на ее запястье. Сияна тоже протянула руку, но к ней птица не прилетела.       — Ты не просто так, ты мысленно скажи: лети ко мне, птичка небесная, не обижу, — подсказала баба Ждана. С этим нехитрым заклинанием получилось — птичка села на руку. Засмеявшись, Сияна погладила ее по головке, и это птичка тоже позволила ей проделать, словно не дикая, а домашняя.       — Лети и весну принеси! — велела бабушка, отпуская овсянку. — Вот так. Теперь недолго весны ждать осталось, — сказала она, проводив птичек взглядом. — Понесли они наши людские просьбы к самому Даждьбогу… идем, блины разогрею.       Когда Сияна входила в дом, ей показалось, что у поленницы черная лохматая тень мелькнула — дворовой. В детстве она его боялась. Сейчас — снова не испытала страха.       Все, что случается, должно произойти именно так, как происходит. Даже смерть бабы Жданы уже не казалась чем-то ужасным — будто не умрет она, а уедет.       Для нее все именно так и было. Как и для Сияны.       Как и для любой ведьмы.