Сияй, ведьма

повстречаешь на дороге —

вдруг дороги той след простыл

кому радость, кому горе

то ли небыль — то ли быль

♫ Калевала — Снега белые крыла

      Дверь открылась тихо, без скрипа, и не скрипнули ступени крыльца — заранее смазаны были петли, и доски были новыми. Снег во дворе лежал ровный, чистый, пушистый, никто не трогал его, пока ночью он шел и шел, пока снежинки в танце опускались на землю. Даже Серко спал в своей конуре и не тревожил снежного покрова.       Рассвет алел на востоке. Холодный, но ясный — хорошо, сегодня так и должно быть. Сегодня солнце должно светить ярко, ибо оно пробуждается, рождается заново и заходит на новый круг. Молодое новорожденное солнце.       Жалко было ступать на снег и портить его следами, но лишь мгновение. Засиял рассвет ярче, и Сияна в один прыжок соскочила с крыльца.       Прежде всего — опустилась на колени рядом с сугробом, набрала в ладони снег. Сегодня у него особая сила, сегодня он целебный и очищающий, солнцем новым напоенный. Руки им омыть, и кожа будет гладкой да белой. Умыться — красивым будет личико, и когда настанет пора свадеб, женихи проходу не дадут.       И без того ее красивой считали. Предрекали — войдет в пору, и будет лучшей из невест, пусть и не самая богатая у нее семья, пусть отец не сельский староста, а простой селянин. Не бедствовали они, но и не хвастались роскошествами, а все-таки многие парни пожелали бы Сияну в жены. Косы у нее длинные и густые, до самого пояса, светлые, как из льна сотканы, а на солнце будто золотом переливаются, сияют, под стать имени, а глаза — глубокие и синие, как небо. Поет — как соловейко заливается, танцует лучше всех, словно летавица, а не девушка, а знает столько всего, что удивительно порой. И весело с ней парням, и интересно, и любоваться они ею начали еще в прошлое лето.       — Сияна, замерзнешь!       Мама распахнула дверь, глянула с укоризной. Позади нее послышались шаги отца. Свит, младший брат, любопытно высунул нос из-за материнской спины.       — Не замерзну, — Сияна встала, протянула матери ладони, блестящие от снега. — Смотри, как будут руки мои сверкать!       — Лучше корову бы покормила, — проворчала мать. — Взрослая девка уже, хозяйкой быть должна…              — Да разве ж я не хозяйка? Сейчас и скотину покормлю, и кур, и воды наберу, и на кухне тебе помогу!       — А я тебе помогу! — вызвался Свит, выбегая к сестре.       — Кожушок надень! — остановила его мать. — Лихорадку подхватите оба!       — Не подхватим, сегодня и холод целебный! — засмеялась Сияна, но послушалась — вернулась в дом и брата увела, чтобы надеть теплые кожушки и шапки. Заболеть не заболеют, а покрасоваться лишний раз не помешает; хорош у нее был кожушок с воротником из меха, и шапка такая же, меховая, новая, на последней ярмарке купленная. Пусть не видят парни, кроме отца и Свита, а все равно приятно.       День хоть и праздничный, а хлопот полно: накормить скотину, подоить корову и козу, насыпать зерна курам. Воду из колодца взялись носить отец со Свитом, а Сияна с матерью принялась готовить завтрак — нехитрый, всего-то каша, вчерашний хлеб, молоко и мятный душистый чай. Наедаться с утра не стоило, еще ждали сегодня пиршества.       Очи Сияны особым огнем горели — впервые ее ждало гулянье не детское, а взрослое. С этого года ей полагалось гадать на женихов, на судьбу, сватов ожидать и раздумывать, кого выбрать. Неволить ее родители не собирались, но она сама бы не пошла за бедняка, и за богатого нелюба идти бы не стала. До души же ей пока никто не пришелся из парней. Нравились некоторые, много в их селе было красавцев, но все равно — не такие.       Что толку торопиться? Разве же выскакивают замуж, когда только-только шестнадцать исполнилось? Рано; приглядеться нужно, пораздумывать, взвесить все, не кидаясь в омут. Кинешься очертя голову в любовь — как бы после не пришлось в настоящую воду кидаться. Чернава, что жила через пять домов, в такую ловушку в прошлом году попала — влюбилась в Явора, сына мясника, а тот возьми и зашли сватов к другой. Сам того не хотел, да отец с матерью заставили. Чернава гордая была, ранимая, позора не вынесла — утопилась в речке. Месяца не прошло, как после ее смерти и Явор в лесу бесследно пропал — то ли сам погибель нашел, то ли утащил леший. Сразу три человека погибли; вдова Явора, Купава, жива осталась, но что за радость сначала быть женой нежеланной, а после вдовой? Не девушка, не женщина, не мать, непонятно кто.       Сияна такой доли себе не хотела.       — Иди занеси каши бабе Ждане, — сказала мать. — Как же к ней сегодня не зайти?       — Конечно!       Баба Ждана жила в соседнем доме. Одинокой была — ни мужа, ни детей. Детей не родила, не получилось, муж сгинул давно. Она стала повитухой Сияны, и с самого рождения нянчилась с ней, тратя на девочку всю свою материнскую нежность. Много чего баба Ждана ей рассказывала; говорили — ведьма она, но не боялись ее и не пытались поймать в день, когда ведьмы пьяными летят с шабаша. Если и летала она на шабаш, то все равно никому в селе не вредила, коров не портила, луну с неба не воровала. Людей не то что не сводила со света, а многим помогала, болезни лечила, новорожденных принимала. Все зелья знала, все секреты, все таинства мира. Это она Сияне про снег сказала.       Каша в казанке благоухала ароматными травами. Чтобы не обжечься и чтобы каша тепло сберегла, Сияна обернула казанок в рушник. Пройти недалеко — за калитку выйти, и сразу слева будет дом соседки. Стучаться и то не пришлось; баба Ждана оказалась во дворе. Сидела на крылечке, опускала руки в снег; Сияна на миг остановилась — показалось, что сморщенные старческие руки становятся гладкими, как у девушки.       — Доброе утро! — громко поздоровалась Сияна. Баба Ждана подняла на нее глаза — как у молодой, были глаза ее. Не заволокла ей очи пелена, не поблекли они, не утратили цвета — зеленого, как у молодой травы. Зрение у нее было таким же ясным, как и разум.       — Доброе утро, дочка, — заулыбалась баба Ждана, поднимаясь ей навстречу. — Что, гостинец мне принесла?       — Просто кашу, — смутилась Сияна.       — А хотя бы и так. Заходи.       В доме соседки всегда пахло душистыми травами. Натопленная печь хранила тепло, лавки устеляли вышитые рушники. Навстречу Сияне подбежал кот, потерся о ноги, ласково мурлыча.       — Тоже весну чует, — засмеялась баба Ждана, кивнув на кота. — Уже к соседским кошкам женихается.       Сев на лавку, Сияна почесала кота за ушком. Каша отправилась на стол, где уже стояло блюдо с пирожками.       — Ну что, умылась снегом Ярилы? — соседка лукаво сощурилась. — Вижу, что умылась. Красивая стала, еще краше прежнего. Съешь пирожок — будешь и румяной.       Послушно взяв пирожок, Сияна откусила кусочек — никто не пек так вкусно, как баба Ждана, ни у одной хозяйки в селе тесто не поднималось так хорошо.       — Присмотрела уже жениха? — старушка налила гостье сбитня.       — Нет, — она пожала плечами, взяв кружку и отпивая глоток. — Рано еще. Не переживай, бабушка, еще успеешь погулять на моей свадьбе. Может, ребенка моего примешь… если рожу, — хохотнула Сияна. Иметь детей ей не хотелось. Если наличие мужа было нужно хотя бы для благополучной жизни, то ребенок лишь добавлял проблем. Когда родился Свит, ей исполнилось шесть, и она уже могла помогать матери нянчить братика. Свит не давал спать по ночам и жить днем; когда подрос — все время шумел, бегал туда-сюда, портил вещи, и иногда Сияну так и подмывало сплавить надоевшего братца какой-то нечисти, но тогда мама бы расстроилась. Сейчас Свиту было десять, и Сияна уже могла с ним общаться, но своего такого же не захотела бы.       — Нет, девочка, не погуляю, — баба Ждана покачала головой и вдруг сказала, — Помру я летом.       — Что? — охнула Сияна, чуть не выронив кружку. — Как?       Говорила бабушка с уверенностью, и тон ее звучал так буднично, словно речь шла о посеве огурцов.       — А вот так, как все однажды умрут. Не бойся, я готова. Видишь, уже и дату знаю. Аккурат в ночь на Купала уйду.       — Нет, — Сияна замотала головой. — Нет, нет, ты не можешь, тебе рано!       — Не бывает рано или поздно, бывает только вовремя, — строго сказала баба Ждана. — Ты меня не жалей. Я жизнь прожила хорошую и счастливую. Где-то муж мой меня ждет, семья моя. Заждались уже. Я бы тебе сегодня не говорила, чтобы праздник не портить, но так надо. Именно сегодня, именно в этот день ты должна узнать. Готовиться будешь к этому. Подарю я тебе кое-что перед тем, как душа моя в Вырий улетит.       Что сказать, растерянная Сияна не знала — расплакалась бы, но как плакать, если баба Ждана будто даже рада тому, о чем говорит? Глаза у нее светились, она улыбалась, не было в ней ни горечи, ни страха.       — Что? — наконец шепнула она. — Что вы мне подарите?       — Узнаешь, — пообещала бабушка. — Когда подарю — тогда и узнаешь.

***

      К наступлению сумерек в центре села разожгли большой костер — пламя словно доходило до самых небес. Вокруг костра собрались все селяне: кто из молодежи танцевал, кто пел песни, кто разбился по группкам, болтая и смеясь, а люди постарше и дети расселись за дубовыми столами, уставленными угощениями. Еду принес каждый, никто не остался в стороне.       Веселиться Сияне уже не хотелось — не до веселья, все время о бабе Ждане думала. Пыталась представить себе, как будет жить без нее, и не могла — вся жизнь ее до сих пор была связана с ней, будто вправду соседка приходилась ей бабушкой. Не станет ее, и что тогда? Кто будет Сияне сказки рассказывать? Кто летом с ней сходит в лес, показав, где какие травы растут? Кто споет ей песни, какие в селе единицы лишь знали? Кто угостит лучшими пирожками, варениками и сбитнем? Кто утешит, если ей захочется плакать? Кто совет даст?       Ясный был день, солнечный, и от костра было светло, пусть сумерки опустились, а на душе у Сияны сгущалась темень. Сомнения закрадывались: как может знать баба Ждана, что умрет? Она ведь не болеет. Неужели судьбу предвидит? Но как можно настолько точно?       И разве не сама же бабушка говорила Сияне, что никакие гадания смерть не предвещают? Успокаивала ее: не страшно, если хлеб потрескался, или если еще какие приметы в ворожбе указали на страшные вести — на самом деле это лишь неприятности значить может, но не гибель. Почему же тогда она так уверена, что… «умрет» не хотелось произносить даже мысленно.       И что же такого она ей подарит, к чему готовиться нужно?       — Сияна! — окликнули ее подруги. — Что не танцуешь? Иди к нам!       Не подойти значило вызвать расспросы — пришлось встать из-за стола, на ходу дожевывая блин со сметаной. Сияна по-кошачьи облизнулась; несмотря на тоску, ела с аппетитом.       — Давай с нами!       За одну руку ее схватила Дара, за другую — Любава, и повели в танец. То и дело стреляли они глазками в сторону шумной ватаги парней. Сияна тоже присмотрелась, охнула тихо:       — Кулачные бои затевают!       — Идем посмотрим! — зашумели подруги. Парни меж тем расступились, очищая место для шутливого сражения. Девушек встретили улыбками; Вир раскланялся. Дара громко фыркнула на его поклоны.       Ничего серьезного и опасного в этих боях не было — побеждал тот, кому удавалось сбить с противника шапку. Первыми в круг бороться вышли Власт и Снижан. Замахнулись одновременно; более верткий и ловкий Власт ушел от удара, легко поднырнул под рукой Снижана и смахнул его шапку в снег. Девушки зашумели, захлопали, парни загоготали, одобряя Власта и посмеиваясь над неповоротливым Снижаном.       Сияна отвернулась — надоели. Все они — надоели. Глупые, они ничего не понимают, они веселятся, им в голову не приходит, что, пока они веселятся, другие тоскуют. Для них существует только их радость.       Для нее — только ее горе.