Привыкай жить в темноте

Эва

Я прихожу в себя и отрубаюсь, уже не знаю, в какой раз. Ночью снилось, что Монтана гладит мою коленку. Лицо постоянно потеет, а пальцы немеют и не могут скинуть тяжелое одеяло. Может, и к лучшему. Так не смогу увидеть, что у меня на бедре. Зачем? Этим вопросом начинается каждое пробуждение. Сначала чуть не задохнулась, потом увидела, очевидно, собственное прошлое, которое так долго не могла вспомнить. Вот мой предел? Правда? Противно и стыдно каждый миг. Монтана маячит за столом в компании ноутбука, изредка посматривая на мои шевеления. Странно, что не ликует. Он же и добивался, чтобы я свихнулась. Даже наручники пропали. Зачем приковывать ту, что подняться не может? — Тебе надо поесть, — слышу ледяной тон сквозь очередную дрему. — Меня вырвет. — Не я готовил. Из ресторана еда. Когда он успел? Ощущение, что прирос к кожаному компьютерному креслу. Ресторанная еда. Может, меня глючит? Он давал мне какую-то таблетку ночью, после которой мгновенно вырубилась. С чего Монтане так заботиться? — Издеваешься? — слабо спросила я. Он отвлекся от ноутбука, направляя указательный палец левее меня. Глаза болели от каждого движения, но я всё равно посмотрела туда, куда указал Монтана. На прикроватной тумбочке стоял черный контейнер с прозрачной крышкой. Мне было не до вежливости, но прямо спросить, с чего такая щедрость, я не решилась. Думать о том, что в непосредственной близости устройство с доступом в Интернет, тоже не особо хотелось. Что я сделаю? Ни-че-го. Повернуться нормально на бок не могу, не то что добежать до ноута и попытаться с кем-то связаться. Пару минут потратила на то, чтобы сесть. Потянувшись к пластиковой посудине, я увидела в ней какой-то суп. Открыла крышку, бульон пах зеленью. С опаской потянулась за ложкой. Громила сломает здоровую ногу, если меня вырвет прямо на кровать. Но попробовать стоит. Уже не помню, когда в последний раз нормально ела. Рот немеет от остывшего тепла. Каждый раз подношу ложку быстрее, более жадно, будто Монтана вот-вот отберет контейнер. Кусочки овощей и курицы тают на языке, я прикрываю глаза, понимая, что желудок не протестует. Тошноты нет. — Что с лицом? Поворачиваюсь на грубый голос. Он встал из-за стола, теперь сидит на его краю с чуть склоненной головой. Понимаю, что внимание обходило эту часть комнаты стороной. Как это работает? Неделю здесь сплю, а огромный письменный стол из матового стекла и ряды стеллажей за ним не видела. На полках одного стиля гипсовые статуэтки, кажется, в виде обнаженных женщин. Вверху стоят большие черно-белые фотографии. Свет бликует на стеклах, не могу рассмотреть изображения полностью, но похоже на них… части женского тела? Приоткрытые губы, вверх тянущиеся руки и… ягодицы с отпечатками ладони. — Нравится? — Монтана хмыкнул, проследив за моим явно шокированным взглядом. — А-а-а, я… не з-замечала просто, вот. — Правильно делала. У Тизиана совершенно нет вкуса. — У кого? — У идиота, который жил здесь несколько месяцев. — Тизиан — т-твой друг? — пугливо спросила я, желая в этот самый момент захлебнуться недоеденным супом. — Коллега. Черт, конечно! Какие ему друзья, вряд ли понимает значение этого слова. Коллега по чему? По похищению девушек? Чем он вообще занимается? Понятно, что чем-то незаконным, но мне хотелось бы знать подробности. Хотелось, но не спрошу, точно не сейчас. Странный диалог оборвался с его уходом. Слабость прибила меня к подушке. Теперь так просто засыпать — стоит закрыть глаза, и разум окутывает темнота. В следующий раз меня разбудило жжение в бедре. Я увидела, как громила что-то делает с моей ногой и сразу же попыталась ее освободить. — Не дергайся. Его ладонь сжала колено, пригвоздив то к постели. Потихоньку выпуская из легких воздух, я покосилась на железный чемодан рядом. Монтана уже доставал его вчера. Внутри был идеальный порядок, раскладывающий скальпели, щипцы и другие ужасы по отсекам. Вскоре рядом оказалась повязка с тонкой полосой крови. Было страшно смотреть на то, что случилось с моей ногой, но я это сделала, немного приподнимая корпус. Ожидала увидеть раскуроченный воспаленный шов, из которого сочится гной, но на бедре оказался лишь небольшой узкий след и швы поперек него. Обрывки прошлого вечера натолкнули на вопрос: — Ты реально хирург? — Да, — ответил Монтана с видом, будто к нему прицепилась назойливая муха. Он непривычно сильно хмурился, нанося на шрам какую-то покалывающую мазь. — Что-то не так? — Не так, — его голос стал задумчивым и даже нудным. — Судя по кожным покровам, заживление проходит без осложнений, но у тебя жар уже сутки. Складывалось впечатление, что Монтана забыл о моем существовании и просто рассуждает вслух. Такой спокойный и отвлеченный. Ненавижу белые халаты, но громиле он бы пошел. Ему бы пошло собирать анамнез, назначать лечение, следить, чтобы пациент шел на поправку. Что же с тобой случилось? Почему ты не в операционной, а здесь, в доме, где подвал превратился в камеру? Шее было тяжело держать голову в одном положении. Я опустилась на подушку, слушая шуршание бинтов. Монтана сделал новую повязку и несколько минут смотрел куда-то вдаль, пока до моего измотанного мозга не дошла мысль: — Жар не из-за раны. Побочка из-за отказа от антидепрессантов. Я сжалась от неловкости, ведь привыкла, что если люди слышат о таблетках, то сразу делают соответствующие выводы: она больна, а может и заразна, лучше с ней не контактировать. По этой причине даже Дия и Рэймсс не знают о препаратах. А Монтане я просто взяла и всё выложила, потому что… не знаю, хотела объяснить, что его операция ни при чем? — Как долго принимала? — уточнил он, абсолютно не удивляясь. — Шесть лет с перерывами. — С момента, как вышла из психушки? Округлившиеся глаза метнулись к снимающему перчатки Монтане. Он знает. А еще в курсе, в каком университете учусь… — Откуда ты знаешь? Следил за мной? — И это тоже. Я вжалась в подушку, представляя, какие еще подробности моей жизни он мог выяснить. Монтана просачивался в нее задолго до нашего «знакомства». Сколько времени он собирал информацию? Может, когда я гуляла с ребятами, Монтана ходил по пятам. Конечно, ходил! Иначе откуда он знает о «дружке с косой». Спина похолодела. Я могла заметить это, предотвратить. — Ты знаешь, от чего меня лечили? — пытаясь скрыть нездоровый интерес, спросила я. Минутная пауза. Монтана медленно обогнул кровать и лег на свою сторону. — Нет. Полагаю, твой отец нехилую сумму отстегнул руководству больницы, чтобы в личном деле не было диагноза. Так, что ты там делала? От подростковой депрессии страдала? Я сжала зубы от пренебрежительного тона. Уже успела поверить, что в Монтане играет врачебная этика, и он не видит в «психушке» ничего зазорного. На деле ему просто смешно. Новая болевая точка, на которую по-любому надавит до упора в скором времени. — Я была здоровой. — Как интересно, — проговорил он, поворачиваясь боком и опирая голову на кулак. — Такой же здоровой, как вчера? — Это ты меня довел! — рыкнула я. — Не-е-ет, ягненок. Ты кричала о ком-то другом. У тебя галлюцинации? — Просто… просто вспомнила кое-что плохое, — растерянно ответила я. — Что-то хуже, чем я? Фыркнув, я отвернулась. Снова издевается. — Брось, — смягчился громила и потянул меня обратно за плечо. — Расскажи, и я достану тебе любые таблетки. Он склонился надо мной на расстоянии в несколько ладоней. В тоне больше не было издевки. — Они по рецепту… —Я в курсе, — ответил Монтана, поднимая уголок губ. — Так что ты вспомнила, ягненок? — Одного человека из больницы. Мне было плохо рядом с ним. Очень. — И почему папочка не забрал тебя домой? Я замерла, вспоминая, что было в последний раз, когда заговорила об отце. Что мешает Монтане придушить меня после одного неаккуратного слова? Я продолжила, увидев кивок с его стороны: — Он… не приезжал туда. — Причина? — Не знаю, понимаешь? — я заговорила громче, начиная злиться. — Не знаю, зачем он меня туда засунул и оставил на целый год! Отец никогда не отвечал на эти вопросы. Говорил, что меня нужно вылечить. — Вот как, — Монтана отвел взгляд. — Почему ты так рьяно его защищаешь передо мной? — Ну… папа же. Я его л-люблю. У него наверняка были основания так поступить. — В чем проблема рассказать об этих основаниях? Слова громилы щипали мне глаза. Раньше я думала о поступке отца круглыми сутками, так и не сформировав полноценной картины. Последние годы считала, что обида прошла, что скоро у нас всё наладится, но так к нему и не подступилась. — Он был уверен, что это мне на благо. — Благо? То самое благо, из-за которого ты себе артерию порезала? Вопросы Монтаны толкали меня из одного тупика в другой. Да, я понятия не имела, чем руководствовался мой чертов отец, но всегда его оправдывала, потому что не могла иначе. У меня больше нет родных, а папа… он был другим до этого случая. Заботился, спрашивал, как дела в школе, присматривался к Ливию, как к потенциальному жениху. Он был очень хорошим, пусть и часто пропадал на работе. Старался участвовать в моей жизни. И я верила, верила, как последняя дура, что папа станет прежним. — Мне нечего тебе ответить, — шмыгая забитым носом, сказала я. — Ну же, не плачь. Я не различала фальшь и искренность в голосе Монтаны. Головой понимала, что скорее всего он мной манипулирует, но радовалась тому, как его пальцы трут кожу под глазами, вытирая слезы. — Он обидел тебя, так ведь? Сильно обидел. Его голос становился методичным, успокаивающим. Я кивнула, и тяжелая рука перешла на волосы, проводя по ним снова и снова. Хотела воспротивиться, сбросить ладонь, но не стала. Прислушивалась к своему замеревшему дыханию и его словам: — Бросил родную дочь в клинике, где над ней издевались. Наверняка же знал. Место дорогое, без ведома родителя тебя бы не стали мучить. Так поступают хорошие люди, Эва? — Нет. Наши глаза встретились. Вопреки сказанному, в синих радужках не было ни капли сожаления, но я искала его, искала упорно, не моргая. Начало казаться, что Монтана действительно меня понимает. Иначе зачем он затеял этот разговор? Мог игнорировать, грубить, бить. В нем есть что-то светлое, такое же светлое, как блики, режущие большие зрачки. Чувствуя, что засыпаю, закрыла глаза. Монтана лег на свою сторону. Вскоре я проснулась от собственных стонов. Не могла терпеть жуткий холод. Он дрожью вырывался изнутри. Я тянула на себя абсолютно бесполезное одеяло, но остановилась, когда услышала движение позади. Спиной почувствовала до ужаса твердую и горячую грудь. Монтана прижал меня к себе рукой, оставляя ее гореть в районе ребер. Я не понимала, спит он или нет. Было тяжело дышать, но я привыкла. На меня будто с двух сторон давили каменные глыбы, очень тяжелые и теплые. Я согревалась ими и отголосками дыхания, добивающими до носа. Вишневая жвачка, я почти чувствовала ее вкус на собственном языке, а потом заснула, больше не вскакивая посреди ночи.

***

Три дня спустя

— Дальше сама, — отпуская руку Монтаны, сказала я. Мы находились в зале, который за сегодня я обошла вдоль и поперек. Монтана сказал позавчера, что мне стоит больше ходить. Сначала было больно даже наступать на раненую ногу, я делала это, только упираясь в руки громилы своими. Так оставила ему пару синяков, но Монтана не злился. Эти дни он вообще удивительно адекватный. Спросил название препарата, привез его буквально через час. Он теперь каждое утро уезжает и привозит человеческую еду. — Чего застыла? — спросил Монтана, присаживаясь на спинку длинного серого дивана. — Устала. — Хромай до кухни и обратно. — Какой в этом толк, всё равно, как черепаха, — причитала я. — Мышцам нужно вспомнить, как работать. — Ты своих пациентов так же доставал? — тихо проныла я себе под нос. — Изводил похуже, чем себя. Я резко обернулась, добравшись до дверного проема. Оговорилась с ним, а он нормально ответил. Такими темпами перестану вздрагивать каждый раз, когда Монтана возвращается в спальню. Который раз ловлю себя на мысли: «может, всё не так паршиво?». Мы вроде как ладим. Я учусь не выводить его, он — не срываться. Думаю об этом, а потом вспоминаю все его издевательства. Меня будто из ледяной воды вытаскивают на теплый песок и оборачивают полотенцем, а потом снова топят, и так по кругу. Где гарантия, что в один прекрасный день на дно не уйду? Перемены в его поведении вполне могут оказаться фикцией. Он для чего-то меня задабривает. Может, чтобы в финале было больнее? Добравшись до кухни, я опираюсь ладонями на столешницу. Дыхание беспорядочное, тяжелое. Полчаса на ногах ощущается как день непрерывного бега. Вскоре ко мне подходит Монтана. — Давай обратно. — Можно передохнуть? — задыхаясь, выговариваю я. — Нет. Я сжимаю зубы, пытаясь придумать, где взять силы на обратный маршрут. — Ты сегодня не давал мне таблетки, — говорю я, смотря из-под бровей на его лицо. — Не заслужила. Ленишься. Хмурюсь. В предыдущие дни он сам подходил с водой и оставлял на ладони пилюлю. — Как заслужить? — спрашиваю и смущаюсь от странной формулировки. — Встань на колени, — просто отвечает громила, не меняясь в лице. — Ч-что? — Ходить не хочешь, тогда встань на колени и поднимись с них. Теперь он говорит с прищуром. Не похоже это на какое-то упражнение, чтобы процесс заживления шел лучше. Но спорить не могу, даже подумать об этом страшно, потому что мне нужна таблетка и совсем не нужен гнев от отказа. Сглотнув, я поворачиваюсь к нему и встаю напротив. — Прямо здесь? — Прямо здесь. От медленного приказного тона ноги сами подкашиваются. Я держусь одной рукой за тумбу и опускаюсь вниз. Бедро ноет, как и все до единого внутренние органы. Я не хочу, это выглядит и ощущается унизительно. Колени касаются холодного пола. Поднимаю голову и встречаюсь с его взглядом. Сначала беспристрастный, он меняется, тлеет и загорается синими бензиновыми всполохами. Я понимаю, что девушки делают в такой позе. Лицо на уровне его ширинки мгновенно краснеет. — Всё? — спрашиваю и собираюсь снова ухватиться за столешницу. — Куда торопишься? — продолжает Монтана всë тем же спокойным голосом, а потом цепляет пальцами мой подбородок. — Тебе идет послушание. Ты создана для него, ягненок. Большим и указательным пальцами он сжимает нижнюю губу, оттягивает, переминает подушечками. Взгляд намертво склеивается с моим, молча запрещая отвести глаза. Вот так он может: сначала выхаживать, как больную, а потом измываться, как над подопытной. Монтана переходит к зубам, вынуждая сильнее раскрыть рот. К подбородку стекают слюни, на скулы — слезы. Он унижает меня каждым движением, в грязь втаптывает, показывает, где я должна находиться. Большой палец уже во рту — давит на язык и погружается глубже. Мне хочется кашлять от поступающей тошноты, но не могу. Ему подчиняются даже мои голосовые связки. Палец водит вперед-назад, а губы Монтаны слегка округляются, показывая, что я должна делать. Это схоже с трансом. От глотки к горлу прокатывается жар. Обхватываю его палец губами. Свободная ладонь гладит меня по затылку. Привыкаю, сама двигаю головой. Страшно и жарко. Мне начинает нравиться горький вкус его кожи, ноющие колени и покалывание в руках. Внизу влажно. Хочется коснуться себя там, но я еще не совсем обезумела. Мои пальцы цепляются за его штанину. Как только прикрываю глаза, всё прекращается. Монтана оставляет в покое мой рот и вытирает тыльной стороной ладони слюну. Потом достает из кармана блистер и кладет мне на язык таблетку. — Теперь заслужила. Он подает стакан воды, которая в моих трясущихся руках плескается. Что это было и чем могло закончиться? Я запиваю таблетку и давлюсь, потому что понимаю — мне реально хотелось бы узнать ответ. Чтобы его руки опустились ниже, чтобы губы нашли мои. Дождавшись, пока прокашляюсь, он берет меня под руки и тянет вверх. — З-зачем ты т-так со мной? — мямлю и пытаюсь отойти, но мужские ладони спускаются и сжимают ребра. — Захотелось. — Т-ты, ты просто… — Хочешь сказать, тебе не понравилось? Давай, ягненок, только честно, не ври мне. Я оказываюсь почти вплотную к нему, кончик носа едва не врезается в его ключицу. А что мне ответить? Да, Монтана, ты делаешь из меня какую-то мазохистку, которой нравится? — Нельзя так, — выдаю самую глупую и наивную фразу, какую только можно придумать. — Почему же? — Будто не понимаешь, — говорю более резко и громко. — Ты меня бил, ты ко мне лез, ты меня топил, а теперь вот это… как тогда ночью, с п-пистолетом. Что тебе от меня нужно? Я не понимаю. Похитил, так держи в подвале. Зачем то так, то так? — Давай отведу, какие проблемы? Он хватает мой локоть и тащит в коридор. Я вырываюсь, бью его по руке и хочу просто отмотать время на пару минут и заткнуться. — Пожалуйста… Не надо… — выговариваю и морщусь от боли в ноге. — Ты же сама попросила. Он останавливается в коридоре. Я успеваю выдохнуть, но потом он подходит со спины, обхватывает рукой талию и поднимает. Согнутые ноги брыкаются, одна из них смертельно жжет, а прямо передо мной появляется дверь. За ней с десяток ступеней и бетонная клетка. Я не могу туда вернуться. — П-подожди, молю! Подожди. Трясущиеся ноги опускаются на пол. Монтана разворачивает меня и прижимает к двери, нависая надо мной. — Ты не ценишь хорошего, Эва, — говорит громила, заправляя растрепанную прядь мне за ухо. — Перечислила все мои воспитательные методы, а то, что зашил ногу, которую ты сама же проткнула, выхаживаю тебя, кормлю, забыла. Давай без этого. Сиди в подвале до конца месяца. — Прости, — говорю и выходит действительно искренне. Да, если бы он меня не похитил, ничего бы не случилось. Изначально и безоговорочно виноват Монтана, но… он не обязан делать ничего из того, что перечислил. Я бы просто умерла из-за собственного тупого поступка несколько дней назад. Громила меня спас, именно он. — Все мои «издевательства», — он лениво поднял руку, рисуя в воздухе кавычки, — итог твоих действий. Ты пыталась сбежать, перерезать мне горло, говорила лишнее. Почему я тебя топил? Подумай. — Я сказала об отце… Защищала его… — Я предупреждал, что тебе следует заткнуться? — Да… — Ну и? Где моя вина? В том, что ты не смогла вовремя остановиться? Теперь я видела ту ситуацию иначе. Монтана буквально вдолбил мне в голову: это ты, это ты сама с собой сделала. Правила игры за ним, так зачем скулю, когда их нарушаю? — Ты прав. — Конечно, я же не твой папаша. Могу ответить за свои действия, — впервые в голосе Монтаны появилась эмоция, в нем буквально шкворчала ненависть. — Он запер тебя в дурке и даже не удосужился придумать причину. Просто бросил тебя, да? — Не нужно, — я сжала губы, надеясь, что он не станет продолжать. — Нужно. Хочу, чтобы ты увидела. Твой ненаглядный папочка, как собаку бездомную, выбросил родную дочь. А ты? Правильно, защищаешь его до пены у рта. Я всё кивала и кивала. Не знаю, соглашаясь или нет, просто мне надо было делать хоть что-то, чтобы голова не взорвалась от напряжения. — Я мудак тоже, не спорю. Но у моих поступков всегда есть причина. В данном случае — твое поведение. Тебе по силам его изменить, и всë будет в порядке. Так ведь? — Так. — Хорошо. Теперь, давай, помогу тебе. Ты же устала. Он взял меня на руки, аккуратно обхватывая под коленями и касаясь спины, а я была похожа на лимон, из которого не только сок, но и мякоть ножом до основания соскребли. — Не в подвал? — с испугом спросила я. — Нет. Ты же сказала, что не хочешь туда.

***

Следующий день

Остаток вчерашнего дня и ночь я провела в полусне, который прерывался вспышками нашего последнего разговора. Он так уверенно мне лгал, что я поверила. Не может быть прав человек, который держит меня против воли. Да? Невозможно же? Черт, не понимаю я. Про отца громила практически озвучивал самые страшные мои мысли. Почему они не могут быть правдивыми? Потому что боюсь принять реальность, в которой не нужна папе. Как тогда отбросить другое? Я сама провоцирую Монтану и получаю ровно то, что заслужила. Так или нет? Я обнимала подушку, пряча в ней лицо. Иногда смотрела на шторы, видела, как за ними сначала светило, а потом постепенно потухало солнце. Монтана пришел ближе к вечеру и молча начинал очередную перевязку. Я не удосужилась даже взглянуть на него, продолжая прятать лицо в подушке. Дернула ногой, когда он положил ее к себе на бедра. Было неудобно, пришлось присесть. — Который час? — спросила я, косясь на забаррикадированное шторой окно. — Около восьми вечера. Я поджала губы. Еще один день. По моим подсчетам, осталось около двух с половиной недель, а потом… — Ты убьешь меня в конце? — вырвалось у меня абсолютно буднично. — Посмотрим, — ответил Монтана, заканчивая накладывать новую повязку. — Почему так решила? — Зачем оставлять в живых человека, который может тебя опознать? — Думаешь, боюсь полиции? Наше взаимное закидывание вопросами не приносило результатов. Он не скажет или скажет, но солжет. Я отвернулась, прижимая руки к груди. Смотрела на чертово окно, за которым был другой мир. — Подойди уже к нему. Постоянно на него смотришь. — Можно? — удивленно спросила я. — Не делай из меня тирана. Можно. Верно. Ты не тиран, Монтана. Тех слепо ненавидят и боятся, а к тебе у меня чувства посложнее. Я медленно встала и, прихрамывая, пошла вперед. Шагов десять ощущались сотнями. Несколько раз обернулась — он не отводил скучающий взгляд от меня. От этого стопам было еще тяжелее подниматься, но я справилась. Рука коснулась шершавой шторы. Такая плотная и увесистая. Казалось, не из ткани, а из сплетения металлов. Отодвигала ее по миллиметру, пропуская в комнату тусклый свет. Не выдержала и резко дернула ее в сторону. Серое небо, серый забор, серая зелень газона. Недавно был дождь — на стекле остались разводы. Мне стало горько. Думала, увижу за окном что-то особенное, и это поможет. Монтана и весь этот дом будто отравили природу в радиусе мили. Всё такое же мертвое, как и они. — Ну как? Видимо, пейзаж меня всё же увлек, так как появление за спиной Монтаны я не заметила и дернулась. — Уныло. Взгляд скользнул по оконной раме. Нет ручки. Конечно, как иначе? По всему дому распиханы кондиционеры, а у настоящего воздуха даже теоретической возможности проникнуть внутрь нет. Монтана присел на подоконник, чудом не треснувший под его тушей. Белесые волосы мешали обзору, но мои глаза всё равно цеплялись за уличную серость. — Пошли, — сказал он, поднимаясь. — Куда? Не ответил. Я не запомнила, как мы добрались до входной двери. В этой части дома попросту не была, и потому воспринимать происходящее стало еще сложнее. Что? Монтана решил выпустить меня на улицу? Неужели я настолько обреченно выглядела, что он сжалился? Нет, это очередной его психопатский приемчик, чтобы… Черт, не знаю я, зачем громила так часто меняет модель поведения. Да и думать об этом не получается, когда он открывает дверь. Глаза закололо от тусклого, но насыщенного света. Настоящего. Я пошла вперед прямо в белых носках. Ступни вмиг замерзли, под ними было влажное дерево длинного крыльца. Монтана подошел к перилам, расположив на них локти. У меня кружилась голова от бьющего в легкие воздуха, прохладного и свободного. Я подобралась к ступенькам, косясь на Монтану и молчаливо спрашивая разрешения. Он кивнул и опустил глаза к телефону. Выглядело так, будто выгуливает наскучившую ему собаку. По сути недалеко от правды: кормит, поит, дрессирует. Я выдохнула и спустилась на гранитную дорожку, а с нее ступила на влажный газон. Его было очень много, из окна я этого не поняла. Чуть пожелтевшая зелень простиралась по обеим сторонам от дорожки и заканчивалась у самого забора. Кстати о нем: ни малейшего намека на то, что эту преграду я смогу преодолеть. Непомерно высокие и гладкие стены. Какая-то издевка. Над железом склоняются многочисленные деревья. Облетевшие с них листья легли на газон, будто проникая в клетку, из которой мне невозможно выбраться. Только мне. Монтана спокойно может выйти, введя нужную комбинацию на кодовом замке. И лесной массив без проблем заглядывает в гости. Какой смысл думать об этом сейчас, когда кожу наконец холодит живой насыщенный воздух? Вот я и забываюсь. Пачкаю носки зеленым, глажу ступнями траву. Иногда опускаюсь, чтобы дотронуться пальцами. Это же хорошо. Она существует. Такая же растет около моего кампуса, около моего жилого комплекса. Небольшие ровные побеги связывают меня с реальностью, в которой нет этого места. В какой-то момент начинаю собирать кленовые листья. Я делала так в клинике, на ее территории таких полно было. Куда же Канада без клена? А вот в Лос-Анджелесе они не растут. Теперь окончательно убедилась, что нахожусь не в родном штате, однако осознание никаких эмоций не вызвало. Всё равно я ужасно далеко от дома, и дело не в расстоянии, а в Монтане. От синих глаз не сбежать, в какой точке мира ни находись. — Поднимайся. Вот и всё. Прощай, маленький кусочек реального мира. Я не могу его ослушаться и плетусь обратно. Монтана сидит на одной из лавок, расставленных по периметру крыльца. Еще не всё? Можно немного подышать? Я оказываюсь на противоположной стороне лавки и копаюсь в куче собранной листвы. Есть несколько веток, которые я соединяю в кольцо и начинаю оплетать листьями. Исман любил так делать. У него отлично получалось, аккуратно, не то что у меня. Мы плели венки вместе раз пять, потому что умер он до начала массивных листопадов. После я занималась этим одна, воображая, что он сидит рядом. И теперь вспомнила его до мурашек осознанный и светлый взгляд. — Что это? Монтана будто почувствовал, что на минуту я вспомнила действительно дорогого сердцу человека, и забрал это. — Венок. — Похоронный? Он хмыкнул, и листья посыпались вниз. Ветки выпрямились на полу. Я опустилась, тщетно собирая листву. Исман мертв, и я сама не так далеко от этого. На красно-желтые узоры капали слезы. Больше не могла здесь находиться. Добралась до входной двери и прошмыгнула в нее. Вернулась боль в бедре, на улице я ее не чувствовала. — Чем я тебя расстроил? — разворачивая меня за плечо, спросил Монтана, будто ему реально было до этого дело. — Ничем. Я смотрела вниз на промокшие носки с разводами травы. Нельзя с ним оговариваться, нужно успокоиться. — Уверена? Может, не стоит больше тебя выпускать? — Нет, нет! — сразу залепетала я, вытирая слезы. — Тогда успокаивайся, смени одежду, — он посмотрел на мои ноги, — и будем ужинать. — С-спасибо, за то, что позволил выйти и… — сделав паузу, я коснулась бедра, — за всё остальное. Не знаю, зачем я это сказала. Само как-то получилось. За хорошее принято благодарить, вот и всё. Не дождавшись ответа, я ушла в спальню. В шкафу для «моих» вещей отведено несколько полок. Из-за бедра и его перевязок приходится носить шорты. Их не так много, сейчас остались одни. Они входят в достаточно откровенный комплект, который мне очень бы не хотелось надевать, но выбора не осталось. Я быстро разделась, натягивая ненормально короткие атласные шорты и такую же майку с тонкими бретелями. Живот оставался оголенным. Кровавого цвета ткань неприятно скользила по телу. На кровати валялась кофта, которая мне приглянулась. Главный ее плюс — длина, позволяющая скрыть часть бедер. Мне всегда было плевать на степень открытости нарядов, но в этом доме хотелось максимально закрыть тело. Несмотря на то, что, кажется, Монтане безразлично, в чем я хожу. Он не засматривается, спокойно делает перевязки, но я всё равно боюсь. Эти странные моменты — сначала с пистолетом, потом с его пальцами в моем рту. Есть ли в них что-то, кроме унижения? Занятая своими мыслями, я добралась до постели и взяла кофту. Темно-зеленую, с молнией и глубоким капюшоном. В ней чувствую, что выстраиваю крохотную, но преграду между мной и Монтаной. Он вошел в спальню прежде, чем успела до конца одеться. Я сразу поняла, что что-то не так. Руки вцепились в плотную ткань и не хотели ее отпускать, будто дурацкая кофта впрямь могла меня спасти. А спасение было нужно, потому что громила остановился посередине комнаты со стремительно темнеющими глазами, направленными на меня. Я отшатнулась, и он мгновенно оказался рядом, с силой хватая за горло. — Где ты взяла это? — процедил Монтана полушепотом и дернул край топа. — В ш-шкафу. Пальцы сильнее впились в кожу на горле. Воздух выходил из легких тяжело, прерываясь хрипами, но Монтана всё давил и давил. Перед глазами мелькали черные точки, они плыли по его лицу. Нет, это кто-то другой. Он никогда не выглядел так по-звериному. У Монтаны дергались губы, желваки и вены на висках, будто его током били. Я видела его всё хуже, но остервенелый взгляд никак не терял четкость. Он ослабил хватку, и я успела несколько раз вздохнуть, а потом зашлась воплями. Его губы принялись терзать шею. Монтана кусал ее, облизывал, и делал это так резко и грубо, что меня холодным потом прошибало. Казалось, он вот-вот перекусит сонную артерию. Руками он сжимал плечо и талию, не давая вырваться. Да я и не смогла бы. В глазах темнело от нехватки кислорода, а руки просто не двигались. Их как бетоном залили. Схватив топ у груди, Монтана разорвал его. Треск был громким, он бил по ушам вместе с участившимся пульсом. Громила оторвался от меня, толкнул на кровать. Живот царапала простынь. Я пыталась встать, но Монтана навис сверху. Он давил на затылок, вжимая лицо в смятое одеяло, в котором глохли мои крики. Выкручивал руки, снимая остатки топа. Потом потянулся к шортам. Я пыталась дотянуться до Монтаны руками, била согнутыми ногами воздух, иногда попадая по нему, но это не останавливалось. Вот так я лишусь девственности: в спальне, где меня держат насильно, с человеком, от вида которого меня трясет. Он просто возьмет, потому что может. Я себе не принадлежу. Меня разрывало от обиды, а Монтана продолжал снимать шорты. Рука, вцепившаяся в затылок, немного соскользнула, и мне удалось повернуть голову. Поток слов вырвался криком: — Нет! Пожалуйста! Пожалуйста! Не поступай так со мной! Я увидела, что он тянет ладонь к моему рту и перехватила ее. Обхватила его пальцы своими. Пыталась передать коже весь свой ужас. — В тебе же есть что-то… х-хорошее. Умоляю. Я не делала ничего плохого! Я ничего не делала! Пожалуйста. Теперь я была тише, голос пропитался плачем. Монтана не отвечал, и воздух тяжелел от молчания. Он развернул меня и застыл сверху с абсолютно пустым взглядом. В нем не было того животного помешательства, с которым он срывал с меня одежду. Хороший знак. Я решила, что еще не всё потеряно. — Я буду послушной. Какой скажешь, буду. Умоляю, только не надо… Я не могла продолжать, просто притянула его ладонь ко рту. Целовала костяшки и беззвучно двигала губами, будто молясь. Мне казалось, это показывало, насколько меня уничтожают его действия. Я лежала под ним почти голая, дрожала, а он никак не реагировал. Или я окончательно потерялась в паническом страхе и не замечала. Монтана резко поднялся, а я тут же отползла к спинке кровати, натягивая на себя кофту. Хотелось забиться в самый дальний угол и закрыть глаза, но вдруг это его спровоцирует больше? Я и не думала шевелиться, пока он нервно копался в прикроватной тумбочке, откуда вскоре достал знакомые наручники. Монтана собирался продолжить, приковать, чтобы не мешалась, и продолжить! Я доползла до своей тумбочки, не зная, куда двигаться дальше. Выход с его стороны, с моей только окно, которое невозможно открыть. Увидела шкаф напротив и рванула к нему. Схватила одну из статуэток. Ну что я ей, черт возьми, сделаю?! Монтана не шел ко мне, только смотрел. — Положи на место, — через силу спокойно произнес он. — Н-нет… — Бросила эту хуйню и легла на кровать! — крикнул Монтана, и я вжалась в полки шкафа спиной. — Прошу, что угодно, но не… Он прикрыл глаза. Даже с расстояния я видела, как быстро вздымается его грудная клетка. — Я не буду тебя трахать. Просто ляг. Мне оставалось только верить ему. Верить и возвращать статуэтку голой женщины на полку. Верить и перебирать ватными ногами. Верить и затравленно на него смотреть. — Быстрее. Я залезла на кровать, к спинке которой он приковал мою руку. — Чтобы ни звука от тебя не слышал или вернусь и продолжу. Он ушел, заперев дверь, а я вцепилась зубами в ладонь, чтобы всхлипы заглохли. Потом заткнула рот одеялом. Я мычала в него и покачивалась, пока где-то в доме слышались громыхания и разбивающееся стекло. Открыла глаза, когда шум прекратился. Хоть бы он не вернулся…

***

Картер носился по кухне, ища выпивку, наркоту или хоть что-то, что помогло бы ему не вытрахать девчонке последние мозги. — Где? Где она взяла эти сраные тряпки? — не унимался Амен. На пол летели стаканы, кастрюли, упаковки риса и прочего дерьма, которое Эва собиралась использовать при готовке. Он добрался до наполовину пустой бутылки водки и поморщился — Тизиан никогда не разбирался в алкоголе. Пройдясь ладонью по обратной стороне подоконника, Амен нащупал небольшой пластиковый пакет, держащийся на скотче, — еще один «презент» от старого друга, которого он впустил пожить сюда пару месяцев назад. Амен вспомнил Бориса и его «балтийский чай» — смесь водки и кокаина. Умерший напарник понятия не имел, где находится Балтика, но охотно рассказывал, что на его родине этот напиток пользуется популярностью. Амен знаком с эффектом: от пары глотков становишься гребаным богом и забываешь обо всем. Одно время Картер лечился наркотой от Эммы, но становилось только хуже — когда трезвел, она душила его мысли еще сильнее. К тому же зависимости Амен считал рабством. Даже от сигарет отказался, ему хватало одной — Эммы. Теперь он увидел, как дочка шерифа расхаживает в ее вещах. Любимый комплект Эммы, каждый раз неумолимо срываемый Аменом. Нет же, ему просто показалось. Во всем виновата эта бестолочь Агния, которой Картер поручил купить вещи. Жена Тизиана такая же, как он сам — нихрена не может нормально сделать. Смешивая в бутылке белые кристаллы с водкой, Амен вспоминал испуг девчонки. Люди, встречающие смерть, выглядят менее жалко. — Да не стал бы я ее насиловать. В озвученное он верил слабо, хоть Амен и никогда не брал девушек силой. В этом просто не было необходимости — они сами под него ложились. В кругах Гектора женщины не трахаются — они получают связи, протекцию, деньги. Зачастую обхаживают стариков с рвущимися от денег кошельками, терпят их извращения, имитируют стоны, лежа под дряхлыми телами. В Картере же сошлись статус, внешность и молодость, потому найти развлечение на ночь никогда не было проблемой. Каждая вторая считала себя умнее остальных, была уверена, что сможет оставить его рядом с собой. Это выгодно, и это красиво — женщина, возможно, жена Амена Картера. Но ему не было до этого дела. Они — не Эмма. Глоток за глотком Амен осушал бутылку. Мысли ускорялись, разгонялись и выбрасывали его в соседнюю комнату, с прикованной к кровати девчонкой. Она тоже не Эмма, так почему Картер хочет входить в нее до утра? До сегодняшнего дня Амен был уверен: всё, что он делает с Эвой — просто развлечение. Игра с ней — очередной гвоздь в гроб шерифа. Картер замечал, что слишком уж зависим от ее страданий, но всё же логично. Очевидно, ему приносит удовольствие измываться над ней, но… изнасилование? Это низко даже для Картера. Так ведь? Он же не вернется сейчас, чтобы продолжить? На девке уже нет одежды Эммы, у Картера больше не отключится мозг. Амен не был уверен, потому вышел на улицу, прихватив оставшуюся в зиплоке дурь, потом оказался в гараже и выгнал машину. В крови взрывались водка и кокаин, подначивая выплеснуть куда-то кубы адреналина. Он бы отменно соображал, если бы не два «но». Эва и Эмма. Теперь они вдвоем его доканывали, и первая почему-то была настойчивее, что выводило Картера сильнее всего. Это же из-за Эммы он на нее набросился. Это же из-за Эммы он семь лет к ряду живет местью. Это же из-за нее он делает всё, чтобы его ягненок сошел с ума. Амену так нравится путать девчонку, сменять гнев милостью и обратно, видеть, как легко и плавно она прогибается. «В тебе же есть что-то… х-хорошее», — плачущие слова снова и снова звучали где-то внутри. Он не просчитался с кличкой: как настоящий ягненок, с которого живьем сдирают шкуру, она лижет руки своему хозяину. Это прекрасно, и Амен обязательно продолжит смаковать ее горечь, но сейчас он на это не способен. Ситуация вышла из-под контроля. Выезжая из леса на трассу, Картер набрал человека, который вызывал в нем перманентное раздражение: — Ну наконец-то, — начал Тизиан. — Чувак, есть ощущение, что рыба не клюнула. Амен помолчал несколько секунд, разгадывая пресловутый шифр. Благодаря скрытым каналам, их разговоры не могла перехватить полиция, значит, Тизиан опасался кого-то более проворного. Людей Гектора. Значит, легенда с убитым мексиканцем вызвала подозрения. — Это завтра, — отмахнулся Картер. — Мне нужна блядь. — Завидую, — посмеялся Тизиан. — Меня Агния потащила к своей сварливой мамаше… — Мне похуй, куда она тебя потащила. Адрес. Речь была запредельно быстрой и эмоциональной. Тизиан понял, что сознание Картера нехило изменено, и перешел к делу: — Да, — он прокашлялся. — В Солт-Лейк-Сити достаточно скучно. Из приличных мест пару клубов знаю, дрочильню под видом массажного салона… — Мне нужно минимум людей, — уточнил Картер, вспоминая, что ведет авто, в котором вез Эву. — И не прихватить ВИЧ. — Да насчет последнего не парься. Их врачи обхаживают больше, чем нас. Я сам проверял. — Место, Тизиан. — На окраинах не людно, но девочки так себе. Может, эскорт? — Может, блять, ты будешь думать быстрее? — Минута. Проверенные варианты скину. Тизиан не соврал — почти мгновенно Картер увидел несколько сообщений с длинными анкетами и фотографиями. Амен выбрал ту, что с темными волосами, и получил прайс и адрес следующим сообщением. Пару часов в дороге мелькнули вспышкой, которая перенесла Картера на подземную парковку элитного жилого комплекса. Дверь на двадцатом этаже открыла грудастая брюнетка в кружевном халате. — Здравствуй. Я Саманта. Она отступила, приглашая Картера в огромную комнату. Вид студии с панорамными затемненными окнами, на первый взгляд, не выдавал ремесла хозяйки. Оно скользило в деталях: стерильно чистая кухонная зона, чтобы ничего не мешало брать Саманту на всех существующих поверхностях; выглядывающие из-за штор стойки студийного освещения, так как некоторые постоянные клиенты доплачивали за фотографии; слишком большое количество тумб и столиков со встроенными ящиками, в каждом из которых лежал шокер. Саманта знала — мужчины имеют склонность переходить границы. У нее их почти не осталось, но быть задушенной поясом собственного халата она не хотела. Приветствия от Амена она так и не услышала. Он просто отправился к кровати, скрывающейся за нишей. Спальная зона охотнее соответствовала Саманте. Приглушенный свет падал на шелковые багровые простыни. Слева за стеклянной стеной располагалась душевая. Не сложно догадаться, что в кресле неподалеку частенько менялись зрители. Цокая каблуками, Саманта поспешила к Картеру. Она помнила Тизиана, который предоставил ей нового клиента. Кудрявый обаятельный нахал беспорядочно тратил деньги, много болтал во время секса и приехал из Лос-Анджелеса. Слухи гласили, что тот вертится в криминальных кругах. Саманта сразу поняла, что и сегодняшний ее мужчина такой же, а потому не слишком вызывающе себя вела. Она провела пальцами с длинными ногтями по накаченной спине, перешла на грудь, где его руки ее остановили, сжав до синяков запястья. — Без прелюдий. Раздевайся. Амен повернулся, избавляясь от футболки. Смотрел, как с аппетитного тела спадает халат. Белье у Саманты было по-настоящему блядское. Черное кружево едва скрывало соски, на лямках блестели стразы, а на стрингах была прорезь. Необходимость наблюдать вихляния шлюхи, которая раздевалась медленно, соблазняюще, отпала. Амен просто взял ее за талию, наклонил так, чтобы та уперлась руками в комод и отклячила задницу. Эва бы так не встала, и формы у нее получше. Несколько шлепков, столько же наигранных стонов. Его ягненок стонет по-другому. Картер сравнивал каждый миллиметр фигуристого тела с девчонкой, из-за которой гнал тачку десятки миль на запредельной скорости. Саманта конкуренции не выдерживала, чем злила Картера. Он потянул ее за шею к себе, та охала, протягивая руки к его бедрам. Амен начал вгрызаться в слишком короткую шею зубами, оставлять засосы, лапать руками силиконовую грудь, переминая соски между пальцами. Он закрывал глаза и видел ее. Не свою мертвую невесту, ради которой стал сраным убийцей, а мелкую девку с писклявым голосом. Шлюха извивалась и мурлыкала, пока в Картере поднималось бешенство. Амен должен хотеть кишки выпустить дочери шерифа, но хочет другого. Чтобы она так же выгибалась, чтобы так же хватала его за член и умоляла начать. Но это делает разукрашенная макияжем Саманта, и Картер внимает просьбе. Хватает за волосы, чтобы ее лицо врезалось в мраморную черную столешницу и больше не раздражало своей непохожестью. Расстегивает джинсы, надевает презерватив. — Можно без резинки, но оплата выше, — ласково говорит Саманта, желая услужить. — Меньше пизди. Он раздвигает привыкшие к этой позе ноги и входит. Саманта кричит «Да», кричит, как ей хорошо, и Картер сует пальцы ей в рот, чтобы не тот голос поскорее смолк. Он двигается быстро и жестко, мычание Саманты больше не фальшивит, но ему мало. Амену нужно, чтобы волосы были длиннее, ребра сильнее выпирали. По подкаченной заднице расходятся волны от ударов, остаются красные отметины от ладоней. Она сосет его пальцы, умело, сама толкает их глубже, а Эва… — Ебаная дура, — вырывается у Картера. Сейчас с ним другая. У нее трафаретное тело, которое создано для того, чтобы его трахали. Амен пытается сконцентрироваться на Саманте. Выходит, тащит шлюху к постели и кидает на нее. Снимает джинсы, из кармана которых достает пакетик дури. Высыпает порошок на живот с проколотым пупком. — Ты всё больше мне нравишься, — пропевает Саманта, отдышавшись. — Сейчас разонравлюсь. Амен снюхивает кокаин, зажимая одну ноздрю. Проходится языком уже по не настолько мерзкой коже, собирает остатки пальцем и втирает их в десна. Смотрит в пропитанные похотью глаза. Саманта улыбается хитро, по-кошачьи, но перестает, когда член Картера входит в нее до упора и начинает безостановочно двигаться. Естественной смазки не хватает от слишком сильного трения. Картер периодически выходит, плюет вниз и продолжает. Саманта пытается дотянуться до клитора, но Амен перехватывает ее руки и сильнее прижимается к упругому телу. Потянувшись вперед, она старается вовлечь его в поцелуй и получает пощечину. Еще одну. И еще. Он хлестает ее по краснеющим щекам, наконец вспоминая свою истинную зависимость: «Не смей целовать других, Картер, даже если я умру. Что угодно делай, но не целуй», — назойливый голосок Эммы вибрацией проникает под кожу. Наконец она. Не Эва, Эмма. — Не смей. Он не отпускал Саманту до утра. Менял позы, нагибал через диван, тащил под тропический душ, где вдалбливал в стеклянную стену, подводил к окну и трахал, пока губы Саманты оставляли темно-красные следы помады на стекле. Доходил членом до гланд и растягивал шлюху сзади. Временами он брал перерыв, разрешая Саманте полежать в его ногах или сходить за виски, но потом снова затаскивал ее под себя. Наркота, водка, девчонка, прикованная к кровати в десятке миль от города, — всё это не давало Картеру остановиться. Рассвет подкрадывался в пропахшую сексом комнату, когда Саманта с затянутым на шее ремнем снова опускалась на колени. У нее ныла каждая мышца. Тело больше не извивалось театрально, а с губ не слетали заученные фразы. Амен скручивал в кулак ее волосы, заставляя онемевший рот принимать себя. Саманта кашляла, захлебывалась и закрывала глаза. Когда сперма в очередной раз начала стекать с ее губ вместе со слюной, Картер потянул шлюху вверх. — Ну? Еще нравлюсь? — издевательски спросил Амен, впервые заглядывая в круглые кукольные глаза. Голубые. Не те. Саманта старалась улыбнуться, и Картер плюнул в приоткрытый рот, а следом размазал по лицу остатки бордовой помады. Сколько бы раз за эту ночь он ни пытался выбросить из головы другое лицо, у него не выходило. Эва по-прежнему нежно хныкала где-то неподалеку. Не Эмма, Эва. Сколько бы он ни выпил, ни снюхал и ни смешал. Собравшись, Картер кинул на мокрую простынь купюры. Их было больше, чем нужно, но Саманта не порадовалась своей работоспособности. Только свалилась рядом, сминая пальцами доллары и подумывая бросить эскорт.