Viscaria

      В гостиной, ещё час назад ощутимо встревоженной визгами пятилетнего ребёнка, наконец стало по-настоящему тихо. Утомлённые игрой пластмассовые солдатики всё ещё были раскиданы по комнате. Самые удачливые из них покоились между подушек старенького кожаного дивана. Те же, которым повезло меньше, терялись в тёмных углах комнаты, на полу, рискуя быть раздавленными по неосторожности и лишиться своих крошечных ручек и ножек. Чимин после нервного рабочего дня и суматошного вечера не обнаруживал в себе сил, чтобы собрать игрушки назад в коробку, и потому лишь ходил мимо, стараясь не замечать очевидный бардак.       Маленький альфа наконец спал. Донхи хватило разнести дом, опрокинуть миску с оставленным на столе тестом для праздничного хлеба ко Дню мёртвых и вывести папу на крик, чтобы потом обиженно закрыться в комнате и спустя пять минут недовольных бормотаний засопеть. Чимин уже не злился. Тесто, заляпавшее жиром пол, и осколки разбитой тарелки давно оседали на дне мусорного ведра. Однако спокойствия внутри не водилось. Ритуал, на который омега и без того потратил почти два часа, силясь не уснуть в процессе, требовал повторения и новых нервных клеток вкупе с зарядом давно растраченной энергии.       Мужчина не помнил, когда в последний раз его вечер заканчивался на приятной ноте и оставлял после себя что-то кроме гадкого послевкусия. Жизнь со дня смерти мужа закольцевалась не самым приятным образом. Помощи ждать было неоткуда, поддержки тоже, и всё, что Чимин мог — время от времени подслащивать рутину успокоительными и пивом.       Если бы Чонгук увидел, в какой клубок разочарования и безнадёги превратилась жизнь любимого супруга, сколько бы времени ему понадобилось, чтобы перетащить все невзгоды с хрупких плеч омеги на свои? Две секунды? Три?       Опускаясь на диван и попеременно озираясь по сторонам, чтобы не наткнуться ягодицами на одного из пластмассовых военных, Чимин тяжело вздохнул и прижал колени к груди. Скользкий шёлковый халат скатился вниз, обнажая бледную кожу до самых бёдер и россыпь синяков. Жёлтые пятна покрывали ноги без особого порядка. Откуда бы им взяться? Омега, не задумываясь, дотронулся до одного из них и почти сразу сморщился от ноющей боли. Но упрямо повторил ещё раз. И ещё. Пока колючие импульсы не прошили голени и щиколотки. Каждую клеточку.       Кто бы мог подумать, что однажды Чимин, о благополучии которого шепталась каждая завистливая собака, обнаружит себя в таком виде? Замученным работой и бытом, сильно исхудавшим, совершенно несчастным и одиноким. Кто бы мог подумать, что жизнь, ещё не так давно полная красок, любви, искренности и поддержки, подкинет свинью похуже придирчивых родителей и скандалящих клиентов в цветочном?       Если бы Чимин знал, что так будет. Если бы хоть кто-нибудь мог намекнуть, чем закончится беззаботный брак и как сильно начнёт тяготить собственное дитя, он бы, может, наслаждался прошлой жизнью втрое больше. Но сейчас уже слишком поздно было выстраивать причинно-следственные связи и лить слёзы. Никаких «если бы» на периферии не существовало. Чимин навсегда останется вдовцом с ребёнком, а любимый муж... навсегда останется в сырой земле.       Дни, один другого хуже, причиняли боль. Липкими минутами тянулись извечно одинаково. Омега больше не светился от счастья, проводя часы в цветочном и с трепетом собирая букеты; не ухаживал за растениями, о которых знал больше, чем о самом себе; не вздрагивал, когда над дверью флористической лавки звенел колокольчик, вместе с трелью которого игривый ветер когда-то впускал запах его альфы. Теперь Чимин, навсегда распрощавшись с любимым делом, был вынужден работать из дома и с попеременным успехом осваивать новую для себя профессию.       Навесные шкафы, ящики и холодильник ломились от ингредиентов для приготовления кондитерских изделий, а их с Донхи завтраки изо дня в день сопровождались дегустацией остатков бисквита и лопнувших шоколадных сфер. Мужчине казалось, что ещё немного, и подсознание начнёт снабжать его сны горящими дедлайнами и ссорами с заказчиками. И Чимин находился на той стадии эмоционального выгорания, когда подобный сон довёл бы до слёз и обозначил точку невозврата.       Кондитерское дело приносило не миллионы, конечно, но далеко не самые плохие деньги. Кроме того, среди остальных вакансий (где требовалось либо высшее образование, которое омега так и не получил, либо многолетний стаж) отличалось своей доступностью. Чимину хватило пяти месяцев концентрации и беспрерывной работы, чтобы собрать клиентскую базу из сорока человек. Правда, даже несмотря на какие-никакие успехи, он не мог выкинуть из головы мысль о том, что смены любимой деятельности на нелюбимую можно было избежать. Если бы не одно «но»: Донхи ни в коем случае нельзя было оставлять под присмотром бабушки.       Мать Чимина, сколько омега себя помнил, никогда не отличалась чувством такта. Точно так же ей не были свойственны уважение к другим и бережность к чужим чувствам. Мужчина нередко сталкивался с холодностью её натуры и в детстве, и в юношестве, когда его первая влюблённость в одноклассника разожгла в родительнице настоящий азарт — костёр из издевательств и нравоучений. И в то время их было вполне достаточно, чтобы Чимин до двадцати лет шарахался от альф, как от прокажённых, боясь услышать из их уст подтверждение слов матери. Омега успел поверить в то, что является глупым и уродливым, и не подвергал сомнениям замечания об излишней полноте своего тела, о кривизне пальцев и щекастом лице. И, по правде, никогда уже не надеялся встретить человека, способного разглядеть в нём красоту.       Пока на пороге его рухнувшего мира как гром среди ясного неба не возник Чонгук.       Их история началась не слишком романтично, в местном маркете. С просьбы Чимина купить сигареты, когда он по глупости оставил дома паспорт, и нотаций альфы о том, что омегам сигареты противопоказаны. Чонгук не понравился с ног до головы. Сразу. Железобетонно. Двадцатишестилетний военный, любящий лезть не в своё дело — что может быть хуже?       Но у судьбы были другие планы, и с той первой встречи, закончившейся весьма громкой перепалкой, надоедливая зелёная форма, будто нарочно раздражая, принялась мелькать перед глазами. Неважно, в какое время Чимин заходил в магазин — Чонгук был там. Всегда.        — Я тебя как-то обидел? — однажды настиг у выхода альфа, тут же принявшись неодобрительно рассматривать целый блок сигарет, купленный исключительно назло. Исключительно для того, чтобы демонстративно послать постоянно наблюдающего Чонгука на три весёлые буквы.       — Прости?       — Почему от меня шарахаешься?       — Давай-ка подумаем вместе. Возможно, потому что ты отчитал меня, как малолетку? Или, быть может, потому что я не обязан жать руку всем, кого вижу в продуктовом? Или, последний вариант, ты кажешься жутким, потому что следишь за мной? Какой выбираешь? — Чимин насмешливо уставился на округлившего глаза мужчину. Ответа не последовало, и омега счёл важным съехидничать: — Неправильно. Все три.       — Слежу? — почти оскорблённо выдавил Чонгук, проигнорировав всё остальное. — Но я не... Прости, — до мужчины вдруг дошло, как он выглядел. — Я лишь хотел с тобой познакомиться. Очень. Просто не знал как.       Чимину понадобилось тридцать секунд, чтобы осознать — альфа не издевается и не дразнит.       — Но я же курю, — напомнил он, для убедительности встряхнув блоком сигарет.       — Плевать.       — И вообще-то с алкоголем тоже на «ты».       — Ладно. Ничего страшного, — мужчина лишь пожал плечами.       — Кто ты такой и что сделал с альфой, обвинившим меня в недопустимом образе жизни? — Чонгук не ответил. Растерялся. И в следующую секунду его уши стыдливо покраснели.       — Ты бы согласился на свидание, если бы я позвал? — выдавил он почти виновато и уставился на Чимина таким умоляющим взглядом, что тот попросту не смог сдержаться и рассмеялся. Не так он представлял себе суровых военных. А Чонгук тем временем, изо всех сил стараясь не показывать волнения, продолжил: — Мы могли бы увидеться завтра. Если захочешь, конечно.       — Можно, — равнодушно отозвался Чимин.       И это «можно», показавшееся поначалу всего лишь откупом, незаметно для обоих стало всем.       Прознав, что у Чимина раньше не было отношений, Чонгук был терпелив и обходителен. Их первые свидания не были омрачены липкостью физического влечения, похотливыми взглядами или неуместными, слишком откровенными речами. Альфа выражал искренний интерес к чужой рутине, без грамма скуки на лице расспрашивал о планах на будущее, любимых киновселенных, выражал обеспокоенность, если Чимин приходил на их встречу понурым, и гневно сокрушался, когда юноша с неудовольствием сообщал об очередной ссоре с матерью. Чонгук запоминал всё, о чём омега рассказывал: будь то кофе или время года, подвижки в расписании пар или любимые цветы. И внимание, которым альфа окружал, растапливало сердце без малейших сопротивлений. Чимин сдавался. Сдавался так быстро, что становилось страшно потерять. Потому что Чонгук забирался глубоко, рыл туннель прямо в душу, залечивая топорщащиеся рубцы ран, латая пустившую корни неуверенность, и смотрел. Смотрел так, будто «неправильный» омега был важнее и дороже всего. И от этого взгляда таяли многовековые арктические льды, уходили под воду архипелаги и под самым сердцем взрывались бомбы.       — Ты скоро совсем меня разбалуешь, — шутливо возмутился Чимин, принимая протянутую Чонгуком крошечную изумрудную коробочку. — Что там?       — Открой и узнаешь. Всё просто.       — Если там обручальное кольцо, имей в виду, я скажу «нет», — омега рассмеялся. — Три месяца — слишком мало, чтобы соглашаться на брак.       — Пока не оно, — альфа обвёл его таким нежным взглядом, что у Чимина не закралось ни единого сомнения в неподдельной искренности этого «пока». — Открывай.       Чонгук заметно нервничал, пока юноша, на его взгляд, уж слишком долго возился с шёлковой ленточкой, и едва сдерживался, чтобы не выхватить коробочку из рук, обнажая её содержимое. Альфа боялся не угодить. Вернее, даже не так: альфа боялся, что вызванные подарком эмоции будут слабее, чем хотелось. Полумеры в отношении Чимина его категорически не устраивали. Чонгуку нужно было всё. Чонгук жадничал.       За окном уже полчаса шёл дождь, грузные капли барабанили по стеклу автомобиля, лишая видимости, а у мужчины в груди, будто подстраиваясь под шум воды, до ужаса быстро колотилось сердце. И, когда наконец крышка коробочки щёлкнула, открываясь, Чонгук задержал дыхание.       — Знаешь, что он означает? — Чимин с замиранием сердца разглядывал тоненькую серебряную цепочку, в самом центре которой аккуратный и такой хрупкий расположился стебелёк с россыпью полупрозрачных хрусталиков, наподобие цветков, и вкраплениями крошечных камушков. Подснежник.       — Знаю. Надежду, — на губах Чонгука расползлась самая невинная из всех существующих в мире улыбка. Уточнения не потребовались. Чимин понял всё без слов. — Тебе нравится?       — Очень красивая, — омега бережно, насколько смог, извлёк цепочку из коробочки. Пальцы дрожали так, будто в руках оказалось не украшение, а священная реликвия. Горло пересохло за считанные секунды, и Чимин не мог связать слова в предложения.       Чонгук мягко коснулся его пальцев, перехватывая цепочку из ладоней, и этого едва ощутимого прикосновения было достаточно, чтобы по рукам и шее пронёсся ураган мурашек. «Позволишь застегнуть?» утонуло то ли в шуме дождя, то ли в биениях взволнованных сердец. Чимин еле заметно кивнул. Дрожь, растёкшаяся по его телу, никак не унималась. Омега неловко развернулся на сиденье и приподнял закрывающие шею вьющиеся прядки волос, а через секунду почувствовал, как тёплое дыхание опалило кожу. Цепочка застегнулась слишком быстро, не позволив насладиться чужими прикосновениями и десяти секунд, как Чонгук нехотя отстранился.       — Подожди, — ласково попросил мужчина, когда юноша пожелал повернуться. — Прежде чем ты посмотришь на меня снова, я хотел бы... спросить, — Чимин нервно сглотнул, боясь услышать что-то, способное разрушить нежность мгновения. — Я нравлюсь тебе?       Никогда ещё слова не казались такими сложными для произношения. Внутри что-то с громким треском сломалось, освобождая незнакомое ранее чувство. Желание, удерживаемое в тайне слишком долго. Почему? Для чего?       — Безумно, — раздалось так тихо, что Чимин собирался повторить ещё раз, думая, что альфа его не услышал. — Ты мне... безумно.       Омега не увидел, но почувствовал, как чужие крупные ладони снова скользнули в сторону плеч. Их тепло ненадолго замерло совсем рядом с кожей. Будто боясь сломать, альфа мешкал, и его переживания циркулировали между двух тел вибрацией искренних чувств. Чонгук наконец дотронулся, большим пальцем скользнул поверх тонкой кружевной блузы, отодвинул бережно и медленно, насколько смог, ещё не успевший высохнуть после дождя воротник. Блеск цепочки, красующейся на тонкой шее, дурманил разум, и теперь мужчина рассматривал её с таким благоговением, что его взгляд прожигал кожу. Чимин окончательно разучился дышать, когда холодные губы мажущим движением коснулись серебра, одновременно затронув выпирающую косточку позвоночника. В груди что-то болезненно сжалось.       — Можно? — хрипло отозвался альфа, не решаясь продолжить поцелуй. — Только скажи, и я остановлюсь.       — Не смей.       — Продолжать?       — Останавливаться.       Чимин почувствовал, как Чонгук улыбнулся, и услышал, как с его губ сорвался непринуждённый, но такой будоражащий разум смешок. Тело не слушалось, замерло, будто окоченевшее, пока дыхание альфы, горячее и сбивчивое, согревало один участок кожи за другим, а количество мурашек увеличивалось с каждой секундой.       Губы Чонгука то мягко, то настойчиво исследовали шею. Омега даже позвоночником ощущал, каких усилий альфе стоит не сорвать с него блузу одним несдержанным и голодным движением. Но мужчина держался, боялся напугать или смутить, и потому действовал аккуратно, сводил с ума так невинно, что по истечении минуты Чимин хотел избавиться от одежды сам, лишь бы высвободить наружу чужого зверя.       Альфа поцеловал за ухом, опалил дыханием мочку, на которой крошечной бусиной красовалась серёжка, и сдвинул воротник, открывая выступающий изгиб ключицы, напоминающий своей гладкостью смычок. Чимин подался назад, умоляюще подставляя шею, и на мгновение их безумные и влюблённые взгляды столкнулись. Чонгук прошептал: «Ты — искусство», омега от трепетности этих слов поверженно выдохнул и больше не смог сдерживать порыв. Пухлые губы коснулись чужих обжигающе, но так неумело и взволнованно, что разум альфы мгновенно отключился.       — Ты когда-нибудь целовался? — спросил он без грамма издёвки, и юноша стыдливо помотал головой. — Совсем? Даже с омегами? — ответ тот же. Чимин зарделся от такого неловкого вопроса. — Всё в порядке. Это неплохо, — Чонгук улыбнулся нежнее-нежного и невесомо, едва ощутимо поцеловал раскрасневшийся нос. — Я научу.       Губы вновь столкнулись. Одни, действуя уверенно и голодно, и другие, безуспешно пытаясь поймать чужой ритм. Омега чувствовал, как горит изнутри, как от переполняющих чувств разрывается сердце, однако, дрожа осиновым листком и испытывая всю неловкость мира сразу, уговаривал себя не отстраняться. Чонгук сдерживался, чтобы не улыбаться в чужие губы и не смущать юношу ещё больше. Внутри него пускала корни нежность, врастала в органы и терзала разум. Чимина, такого уязвимого и стеснительного в моменте, хотелось уберечь от всех невзгод, спрятать в кармашке брюк и утешающе поглаживать по макушке, умоляя никогда и не при каких обстоятельствах не позволять искрам между ними потухнуть.       Вскоре зубы перестали биться друг о друга, движения губ стали синхронными и гармоничными. Альфа услышал, как омега, прерывая поцелуй и радуясь тому, что наконец начало получаться, облегчённо выдохнул. А затем новый поцелуй, куда более уверенный и развязный, соединил их губы. Чимин еле слышно промычал, когда Чонгук, осмелев, коснулся ладонью его лица. Пытаясь притянуть омегу ещё ближе, углубить поцелуй ещё сильнее, даже если это было невозможно, мужчина сходил с ума. Такого красивого, пьяного от прикосновений и ласки птенца в его руках хотелось съесть. Выпить до дна, вылизать до последней клеточки, втереть его нежный цветочный запах в дёсны и помнить до самой смерти. Чонгук никогда раньше не испытывал чувств настолько дурманящих. Чимину не нужно было даже стараться, чтобы поставить на колени человека, повидавшего в своей жизни всё.       — Клянусь, я бы убил за тебя, — голос, в котором ощущалось столько нежности, прозвенел более чем серьёзно. Омега смущённо взглянул в зачарованные глаза и еле слышно усмехнулся.       — Хватит сполна, если ты будешь просто меня любить.       Сейчас, по истечении двух лет, когда любимый голос остался только в воспоминаниях, Чимин чувствовал, как литосферные плиты, однажды столкнувшие два сердца, уходят под воду. Те времена, когда Чонгук смотрел на него с любовью и привносил в жизнь смысл, ощущались мечтательным наваждением, галлюцинацией. И, если бы их связь не породила на свет мальчика, мирно спящего теперь в своей комнате, омега, без сомнений, давно сошёл бы с ума. А на подкорке сознания тем временем, мучая, всплывали когда-то сорвавшиеся с губ Чонгука слова: «Ты безумно красивый».       «Мне так нравится твой голос». «Ты так очаровательно смущаешься».                         «Я постоянно думаю о тебе». «У нас завтра годовщина, золото».                         «Ты сегодня мне снился». «Я нашёл нам квартиру, тебе понравится».                   «Не представляю, как мог жить без тебя». «Ты так красиво поёшь. Пожалуйста, пой чаще».                   «Малыш, ты не забыл, какой день завтра?» «Два года с тобой были самыми счастливыми в моей жизни».

      «Ты выйдешь за меня замуж?»

      Чимин помнил до сих пор, как недовольно изогнулись губы матери, когда он сообщил о скорой свадьбе. Помнил, как гадкий рот, привыкший извергать унизительные комментарии, наконец захлопнулся. Отныне Чонгук стал его защитой, недвижимой стеной, охраняющей от язвительных речей и оскорблений. Женщина его боялась, как любая омега будет бояться альфы в гневе, и держала свою придирчивость на замке. Однако были моменты, когда она с непривычки забывалась, и тогда Чонгук не церемонился. По правде, если бы Чимин позволил, он бы не раз прополоскал грязный рот родительницы с мылом. Омеге требовалось лишь щёлкнуть пальцами, и альфа сделал бы для него всё. Абсолютно всё.       — Нам стоит посадить астры вокруг дома, — неоднократно и шутливо заявлял Чонгук, закрывая за надоедливой женщиной дверь, в очередной раз позволившей себе окатить Чимина ушатом словесных помоев. — Такими плотными рядами, знаешь. Чтобы не оставить шанса.       Чимин смеялся с этого каждый раз, поражаясь чужой находчивости. Кому, как не мужу флориста, могло быть известно, что запах астры, согласно поверью, отпугивает змей.       Теперь, когда Чонгука, способного защитить и разрядить обстановку, не было рядом, жестокость матери взыграла с новой силой. Накопившись за долгие годы, язвительность искала способ выйти наружу. И, когда Чимин, похоронив мужа, остался с трёхлетним ребёнком на руках, долгожданный выход наконец нашёлся. Перед женщиной вдруг открылось целое непаханое поле для манипуляций, появилось ещё больше возможностей надавить на больное, указать на неполноценность сына и, разумеется, настроить маленького Донхи против отца и папы. Как бы Чимин ни был внимателен и осторожен, как бы ни избегал мать и всячески ни препятствовал её общению с внуком — иногда выхода попросту не оставалось. И в один из таких дней, когда омега был вынужден отлучиться за пенсией по потере кормильца, а родители Чонгука оказались слишком заняты, чтобы взять мальчика к себе, все опасения подтвердились. По возвращении домой Чимин понял, что больше никогда и ни за что не оставит Донхи с этой стервой.       — Папуль, а правда, что... отец был бандитом? — несмело поинтересовался ребёнок тем же вечером, и щёки его заметно покраснели от стыда. Чимин, домывая тарелку, едва не выронил её из рук.       — Бандит? Нет. Конечно, нет, — запереживал омега и наспех забросил миску обратно в раковину, принимаясь торопливо вытирать руки о домашние шорты. Чимин присел на корточки перед мальчиком и умоляюще заглянул сыну в глаза: — Кто тебе такое сказал, Донхи?       Ребёнок покраснел ещё сильнее, опустил голову и насупился. К его глазам подступили обиженные слёзы.       — Бабушка рассказала, — пробубнил маленький альфа себе под нос. — Пап, ты же меня не обманываешь? — у Чимина в тот момент упало и разбилось на мелкие осколки сердце.       — Донхи, золото моё. Разве я когда-то тебе врал? — мальчик стыдливо помотал головой.       — Не врал. Но тогда почему ты совсем ничего не рассказываешь про отца? Бабушка говорит, что...       — Не слушай бабушку, Донхи. Она многого не понимает и не знает, — Чимин старался сохранять спокойствие, но больше всего на свете хотел оторвать старой гадюке язык. — Испугался, да? — мальчик, неохотно признаваясь, кивнул. Нижняя губа, предсказывая скорые слёзы, задрожала. Чимин притянул сына к себе, увлекая в ласковые объятия. Ребёнок обхватил крошечными ладошками шею папы и почти сразу заплакал, утыкаясь мокрой щекой в его плечо.       Омегу, словно тайфуном, накрыла боль, оценить которую по десятибалльной шкале оказалось невозможно. Та боль разбила шкалу со свистом, унеслась куда-то в космос, перед этим, как следует, не щадя, раздробив на мелкие кусочки кости. Чимин не понимал, за что его так мучают. За какие грехи? За то, что был рождён? За то, что был любим? За то, что его любовь пустила корни и подарила жизнь?       Причин жестокости матери по отношению к себе омега не находил, но кое-как всё же мог с ней мириться. Чонгук научил относиться к желчи проще: не пускать её слишком глубоко в сердце, не позволять ранить душу. Но какое зло мог причинить Донхи? Ребёнок, который потерял не мужа, а отца. Отца, которого он наверняка не мог вспомнить даже внешне, не говоря уже о его голосе, характере, деятельности. Мальчику было всего три. Всего три годика, когда мужчина, должный стать его опорой и примером, навсегда лишился этой возможности.       — Я покажу тебе кое-что, хорошо? — вкрадчиво начал омега, всё ещё утешающе поглаживая сына по спине. Донхи быстро отстранился и заинтересованно уставился в глаза папы. В этих глазах мальчик нашёл совершенно непонятное ему чувство и оттого заметно запереживал. — Только это секрет, договорились? — Чимин ласково заправил вьющуюся прядку сыну за ушко. Чёрные глаза, совсем как у его отца, уставились с неподдельным восторгом.       Чимин проводил Донхи в гостиную, где на верхней полке шкафа, почти под самым потолком, покоился альбом с фотографиями. Поднявшись на носочки, омега аккуратно подцепил его пальцами, боясь поцарапать или уронить. Мальчик уже устроился на диване, радостно перебирая ножками, когда папа подошёл к нему с не виданной раньше книжицей.              — Смотри, — Чимин распахнул альбом на первой странице, и взгляду открылось глянцевое фото. — Вот, кем был твой отец. Военным, а никаким не бандитом.       Мальчик восхищённо открыл рот, любуясь статностью альфы. Чонгуку, если омегу не подводила память, на этой фотографии было около двадцати двух. И пускай тогда они ещё не были знакомы, Чимину очень нравилось, как супруг выглядел здесь. Юный и до смешного сердитый, он казался таким родным. Таким своим.       Омега скучал. Скучал до ужаса. По тому, как легко Чонгук относился к проблемам; по тому, как неприятности с его подачи терялись в мареве шуток и поддержки, в мгновение ока переставая иметь значение; по тому, каким серьёзным становился альфа, когда того требовала ситуация, и каким до мурашек по коже нежным и ласковым был рядом с любимым мужем.       Чимин всё ещё принадлежал Чонгуку. Живому или мёртвому, но Чонгуку. Его бережным рукам, ласковым обращениям, нетерпеливому взгляду и поцелуям, сладко терзающим мякоть губ. Близость с мужем воспринималась омегой как что-то сакральное, извечно чистое и праведное, угодное одновременно и всем богам, и дьяволу. Чимин невероятно скучал по неге, растекающейся в груди и внизу живота, когда альфа овладевал им в спальне, когда бесстыдно разглядывал в ванной и (в те редкие дни, когда ребёнок гостил у дедушки) накидывался диким зверем прямо на кухне. Мужчина был самым нежным любовником, самым надёжным супругом. Лучшим альфой, какого только могла носить земля. Чимин думал так далеко не только из уважения к собственному выбору. Чимин думал так, потому что то было истиной.       И разве можно было после любви, выросшей между ними самым стойким к непогоде деревом, думать о других? Даже допускать прикосновения чьих-то чужих рук к телу? Омега не мог представить реальность, в которой иному мужчине было бы позволено взглянуть на него, не то что понадеяться на большее. Но эта позиция отчего-то никак не давала покоя неугомонной матери, вечно пытающейся свести сына с кем-то из свободных альф. Впрочем, предлагать замужних она тоже не брезговала. «Найдется с десяток ухажёров, желающих облегчить твоё материальное положение. Тебе всего-то нужно пострелять глазками» Чимин слышал чаще, чем «как дела у Донхи?». И казалось, что проще повеситься, чем донести до родительницы непреложную истину: омега не хочет становиться чьей-то игрушкой или секретом. Чимин слишком сильно любил и был любимым, чтобы порочить светлые чувства интрижками бартерного характера. В его парадигме мира никакие деньги не могли окупить гарантированное после раздвинутых ног унижение.       Воспользовавшись задумчивостью папы, Донхи выхватил альбом из рук. Пальцы сына могли удержать его с трудом. И, даже когда ребёнок, сдавшись, опустил книжицу на колени, та всё равно заметно раздражала, упрямо скатываясь с ног. В этой настырности Чимин впервые узнал в мальчике характер его отца и неосознанно расплылся в улыбке, пока маленькие руки торопливо листали страницы, являвшиеся когда-то самыми ценными в жизни супругов моментами.       В своей новой реальности, после десятков вспыхнувших на подкорке сознания воспоминаний, мужчина очнулся как ото сна и испуганно заозирался в поисках циферблата. Два часа ночи. Времени на приготовление испорченного сыном праздничного хлеба оставалось всё меньше и меньше. Уже завтра каждый уголок Мексики будет пестрить загримированными лицами, скелетоподобными куклами и расшитыми на заказ цветастыми нарядами. А Чимин не был готов к празднику. Как не был готов и к тому, чтобы признать: завтра Чонгуку, избеги он злосчастной аварии, исполнилось бы тридцать четыре.       Омега тяжело вздохнул и, поднимаясь с дивана, огляделся. Пластмассовые солдатики всё так же покоились по разным углам гостиной. Но один, самый крупный и мускулистый среди остальных (видимо, какая-то генеральская шишка), почему-то привлёк особое внимание. Игрушка лежала на боку и вытянутой вперёд ладонью показывала на тот самый высокий шкаф, где всё ещё хранился альбом с фотографиями. Что-то в груди подозрительно знакомо ёкнуло. Быть может, то было сердце, быть может — неоткуда возникший страх. Чимин сделал несколько шагов вперёд и застыл. Несколько минут, показавшихся вечностью, омега изучал проглядывающее сквозь полупрозрачную дверцу содержимое, прежде чем решился до него добраться.       Скрипнули петли. Чимин, как обычно, привстал на носочки и интуитивно нащупал шершавую обложку. Он не доставал альбом с того самого дня, когда показывал Донхи. И теперь, держа в ладонях всё, что когда-либо имело смысл, мужчина чувствовал вину.       — Я не забывал про тебя, — вырвалось само собой. — И навещал бы тебя почаще, если бы... если бы не было так больно, — Чимин хотел думать, что ему показалось, но после этих слов обложка в его руках заметно нагрелась. Омега, отгоняя странное, разгоревшееся в груди предчувствие, встряхнул головой: — Я скучаю. Очень сильно. Веришь? — и снова, стоило последнему звуку сорваться с губ, как пальцы обдало приятным теплом. Таким знакомым, таким... родным. Похожим на ласковое прикосновение одной ладони к другой, на самое искреннее и печальное объятие. Чимин нервно улыбнулся. Разум, очевидно, пытался сыграть с ним злую шутку, выдавая желаемое за действительное. — Я, кажется, схожу с ума, Чонгук. Мне безумно тебя не хватает. Безумно, понимаешь?       «Я нравлюсь тебе?»

«Безумно. Ты мне... безумно».

      Чимин замер. Слова, раздавшиеся так отчётливо, показались галлюцинацией. Омега торопливо обернулся, выискивая взглядом шутника, способного так жестоко измываться над его чувствами. Но в комнате по-прежнему никого не было. Никого, кроме дурацких пластмассовых солдатиков. Альбом в руках снова потеплел. На этот раз Чимина окатила не одна равномерная волна, а несколько быстро сменяющихся, упрямых и обжигающих. Обложка вибрировала в ладонях, почти как мобильный телефон, будто намекая на что-то. Призывая к чему-то. Умоляя.

«Открой и узнаешь. Всё просто».

      — Кто здесь? Я очень вас прошу, кем бы вы ни были, прекратите. Это пугает, — Чимин попятился, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие. Но не удавалось. Сердце заходилось дико, почти сумасшедше, а подступивший к горлу ком не позволял вздохнуть. Единственное, на что омега был способен — лишь крепче сжимать альбом в руках, будто он действительно мог послужить оружием против незваного гостя.       «Открой и узнаешь. Всё просто».

«Открой и узнаешь. Всё просто».

«Открой и узнаешь. Всё просто».

      Чимин не выдержал. Почти яростным рывком откинул обложку в сторону. В глазах стояли слёзы. Напуганные и печальные. Колючие. Омега готов был разрыдаться от страха, но, когда взгляд упал на лежащий поверх фотографии Чонгука стебелёк, вдруг затих, не понимая, как реагировать. Обман зрения, проделки влюблённого сердца — что угодно, лишь бы не признавать существование увиденного. Подснежник. На первой же странице, благоухая жизнью и свежестью, как ни в чём не бывало покоился самый красивый, какой омеге только удавалось увидеть, подснежник.       «Знаешь, что он означает?»

«Знаю. Надежду».