The beginning of the end.

– Всё чисто? – Гонец, суя свой нос в недавно прибывшее ему в руки письмо от Второго Императора, которое Гончаров перечитывает уже третий раз. – Думаете он задумал что дурное? – Есть вероятность, – Прищурившись в последний раз, Иван устало вздыхает, отгоняя волнительные мысли о Фёдоре; в итоге отдаёт письмо. – С Богом. Отправляйся и не задерживайся, – Парень кивнул и, запрыгнув на коня, ускакал за ворота. А переживания Гончарова растут, не унимаются: он ведь так предан Достоевскому, что жутко представить последствия его решения. Чувствуется недосказанность, ибо не в курсе о веских причинах, но подозрения есть, хотя и те смешны. Можно даже сказать, что император и не совсем скрывался, однако спрашивать в лоб себе дороже; да и бить по нервным клеткам нет желания, ведь и без того видно напряжение Фёдора. После известия о решении Его Величества отказаться от выплаты долга взамен на бессмертие, становится не по себе, ибо последствия обязательно будут. Страх неизвестности натягивают нервы в тонкую струну, что готова вот-вот разорваться. Но, быть может, Достоевский не самый хороший человек, но он дорог Ивану. Очень дорог. – Так! Во-первых, это всё не ерунда! Моя матушка была сильнейшей провидицей! – Голос Осаму сбил Ваню с мысли и заставил повернуться, невольно прислушиваясь к разговору. – Как простые чаинки могут предсказывать будущее? Я даже не понимаю, что у меня, – За бывшем принцем следует Сергей, держа в руках кружку и небольшое блюдце, пристально пялясь на него. Парнишка задаётся только одним вопросом: как они из обычных шахмат пришли к этому. – Воображение в твоей головушке имеется? – Дазай взъерошил длинные светлые волосы и глянул на блюдце. – Надпись какая-то? – Это созвездие «Императорская держава», – И оба столь заинтересованно пялятся в чаинки посреди коридора у главного входа. – И что это может значить? – Интересно... – Осаму не показал этого, но он был удивлён увиденным, ибо то совсем не банальный знак. – Кто знает, может престол случайно займёшь? – Усмехнулся, дружески пихнув в плечо. – Бред какой-то. – Ваше Величество, – Гончаров слегка склонил голову в знак приветствия. – Фёдор велел Вам поужинать. – Опять двадцать пять, – Раздражённо закатив глаза, шепчет про себя шатен. – Кто такой вообще, чтобы заставлять меня есть? Он мне кто, муж? – Ляпнул, не подумав. Только увидев озадаченные лица обоих, до осознания Его Высочества дошли собственные слова. – Короче, нет! Есть я не буду. Кстати, Иван, а Вы верите в предсказания? – В глазах пляшут чёртики, на лице хитрая лыба. – Думаю, да. Что-то в этом есть. – Моя покойная мать неплохо разбиралась в этой сфере, как ведьма. В её дневнике я нашёл гадание на чаинках, не хотите опробовать? – В ответ Гончаров сначала недоверчиво посмотрел на тот самый дневник в руках Дазая, не понимая, стоит ли поддаваться дикому соблазну, в то время как Сыромятников не прекращает вертеть блюдце и так, и сяк, не отменяя вероятности о наличии чего-то иного. – Будьте добры, милейшая, принесите чай, – Но пока Иван думал, парень уже успел попросить служанку принести чай. – Ваше Величество, уже поздно, Вам не пора- – Сергей, не обламывай веселье, и я лучше лягу после Фёдора, – Отторжение от всяческих взаимодействий и даже переглядок всё ещё покоилось на сердце. Если ранее Осаму был не прочь разделить время с Достоевским за беседой, то сейчас он и не реагирует на него: ни грамма эмоций, лишь противная, мерзкая дыра, которая при каждом пересечении с ним напоминает о случившемся. Тело вспоминает те прикосновения, вынуждая прочувствовать всё заново, как в первый раз. Когда-нибудь это перестанет сниться ему в кошмарах. – Я слышал лишь немного о чайном гадании, инструкция будет? – Куда же без этого, – Дазай слабо улыбнулся и начал поочерёдно загибать пальцы. – Во-первых, Вы должны быть сосредоточены на процессе, а также вопросе или области жизни. – Загибает второй. – Во-вторых, допив чай почти до дна, трижды перемешайте ложкой оставшуюся жидкость по часовой стрелке и переверните чашку на блюдце. В-третьих... Серёж, напомни-ка? – Повернуть кружку три раза против часовой стрелки и снова перевернуть чашку. – В точку! О, а вот и Аннушка! Благодарю, красавица, – Парень передал чашку Ивану и с заметным любопытством наблюдал, как тот проделывает ранее сказанные махинации. – И на что похоже? – Восьмиконечная звезда, – Сергей не стесняясь и своей заинтересованности, аккуратно поглядывал на чаинки, выстроившиеся в чёткий символ. – В дневнике написано что-нибудь про это? – Хм, – Осаму перелистывает бумажки, открывая нужную страницу с узким кругом различных фигур, однако, те были самые важные. – Плохой знак, несчастные случаи и возврат неудачи, – «Телохранителю Достоевского счастливое будущее точно не сулит» – Упс. – Пожалуй, мне не повезло, – Гончаров вздыхает и вручает девушке посуду обратно. – Прошу простить, но у меня дела, Ваше Величество, – Прощаясь, снова кланяется и удаляется в сторону кабинета Достоевского. Он его не звал, но Ваня чувствовал сильную потребность проведать государя. – Пошли за ним, – Дазай жестом указывает на Ваню и, когда он скрылся за поворотом, быстро шагает в ту же сторону. – Зачем? – А Сыромятников, как слепой барашка, следует за Вторым императором, потому что ничего другого ему и не остаётся. Честно, он уже устал. – Нужно узнать кое-что, – Парень усмехается, продолжая осторожно топать за Гончаровым и, как оказалось, он не ошибся в своих предположениях. – Могу я поинтересова- – Тш! – Осаму резко затыкает своего уже друга ладонью, призывая к молчанию, дабы тот ненароком между стуками не услышал их. Но на стук Ивану никто не отвечает, посему, набравшись смелости, мужчина аккуратно заходит сам, лицезрев только спину Фёдора, что стоял лицом к окну, оперевшись ладонями о подоконник: задумался. – Он поел? – Раздаётся резко, разрезая тишину столь неожиданным вопросом, словно глаза на затылке имеются и точно знал, кто посмел войти без разрешения. – Отказывается, – Гончаров ступает немного ближе, всё не решаясь задать главный вопрос, который его гложет. Достоевский не дурак, он прекрасно понимает, что последствия того случая повлияли на аппетит; хоть иди и самостоятельно из ложки заставляй еду глотать эту капризную принцессу. Но брюнет не вправе чего-либо требовать и злиться. Единственный, на кого он должен дракониться – это он сам. Фёдор мажет взглядом по своей тени и, честно, ему непривычно её видеть. Раньше демонюга при посторонних дурака валял, а сейчас полная и абсолютная тишина: никто больше не вставляет свои пять копеек прямо под ухом. Аметисты перемещаются следить за снежинками, а в голове крутится одна и та же мысль: «Всё могло быть по-другому». – Полагаю, есть лишь одна причина, по которой ты отрёкся от цели. – Нашли что-нибудь в письме? – Нет. Осаму сообщил Огаю о смерти Танэ. Достоевский устало вздыхает, уже совсем позабыв о покое и спокойствии. Его параноидальность не даёт расслабиться, заставляет поджидать подставы, но, давайте пройдемся по истине: за свою шкуру переживать уже нет смысла, ибо раз не Дазай канет на дно ада, как изначально планировалось, то тогда вместо него удостоится такой чести Фёдор. На данный момент он волнуется за жизнь своего драгоценного супруга. Никакому влюблённому не хотелось бы, чтобы объект обожания наложил на себя руки из-за него. Кто бы мог подумать, что Император однолюб до такой степени. Но долой жалости. Раз сделал – не жалей. – А- – Ты уже сам обо всём догадался, я уверен, – Перебивает его Федя, наконец оборачиваясь к нему. – И я не намерен это обсуждать, – Гончаров разочарованно вздыхает, сначала даже не зная, что сказать. – Я могу что-нибудь сделать? – Я хочу, чтобы ты смотрел за Дазаем, – Тишина между ними слегка затягивается, пока Его Величество находится в раздумьях. – ...И потом тоже. Не дай ему навредить себе. Самоубийство – тяжкий грех. – Думаешь он останется? – Ещё неясно, от чьих именно рук я паду, – Слова, сказанные Дазаем, проносятся в ушах эхом: «Намного раньше встретил бы смерть свою, сволочь». Ох, до чего ж сердце сжимается, стоит вспомнить о том презрительном тоне, о тех карих глаз, смотрящие на него с чистой ненавистью. – Возможно, если он ничего не предпримет, то уйдёт на Родину, наплевав на правила. – Я не позволю ему убить тебя, – Иван хмурится, сжимая пальцы в кулаке, но на это Достоевский только невесело усмехается. – Ежели надобно будет, умру вместе с тобой. – Ваня, это приказ, коли ты ещё не догнал, – Фёдору, очевидно, не нравилась эта идея, ведь... на Гончарова уже многое возложено, посему смерть его может даже плохо повлиять. – Думаешь я буду бездействовать? – Вот как раз только бездействовать ты и можешь, – Император садится на стул за рабочий стол, сложив пальцы в замочек. – Против воли нечистой все бессильны. – Тогда объясни мне, с чего вдруг такая снисходительность? Осаму был прибыт сюда для одного, – Кажется, Гончаров уже медленно вскипает от раздражения. – Я тоже так думал, – «Пока не побывал в изначально уготованную судьбой реальность» – Тебе не кажется, что я и так слишком много с него взял силком? – Я тебя не узнаю. – Я не спрашивал твоего мнения, – Достоевский недовольно закатывает глаза, хмурясь. – И ты обязан охранять его, как зеницу ока, я ясно выразился? – Я- – Я. Ясно. Выразился? – Напряжение играет с эмоциями Фёдора в не смешную шутку. Конечно, попасть под горячую руку не хотелось, поэтому Ивану остаётся только кивнуть, даже не пытаясь скрыть своего пренебрежения. – Кстати, а вы письмо на невидимые чернила проверяли? А Ваня-то совсем позабыл об этом, будучи встревоженным дальнейшей судьбой Его Величества. – Чёрт... «Ха. Шах и мат, Ваше Величество.» – За дверью стоящий Осаму, который, как губка, впитывает весь разговор, выстраивая полученную информацию по цепочке, но чего-то важного в ней всё ещё не хватает. Дазай понимает, что был прав, когда подозревал о неизвестной ему цели, ведь Фёдор не тот человек, кой будет жениться на принце из разгромленного собственными руками государства. Как на зло, император и его телохранитель не озвучили самоё тайное вслух, как-будто знали, что их подслушивают. Его Высочеству придётся самому гадать и вытягивать детали из всех тех месяцев пребывания здесь, чтобы собрать кучу в одну целую картину. Никому не нравится жить в неведении, правда? Сергей чувствовал себя максимально некомфортно: ему казалось, что он услышал то, чего не должен был слышать и если кто узнает об этом, то не сносить своей головы. – Добро пожаловать во дворец Его Величества Фёдора Достоевского, – Тихим голосом молвит Осаму, ухмыляясь юноше. – Где за каждым шагом и действием плетутся интриги ради выгоды, – Сыромятников слегка хмурится, явно желая уйти как можно скорее. – Ты, кажется, хотел что-то спросить? – Вы знали? – Ха-ха, Серёж, ты ведь умный мальчик, – Дазай направляется в другую сторону, подзывая подростка следовать за ним. – И должен понимать, что никакой человек, не имеющий за своими деяниями нечто большее, не станет жениться на, чёрт возьми, парне из другой страны, которую ты, в случае отказа, начнёшь атаковать, лишь бы заполучить руку и Его Высочества, – Фыркает, закатив глаза. – Очевидно же, что я зачем-то нужен этому... благоверному. – Тогда к чему Его Величество столько тянул? Я понял, к чему Вы ведёте, но не вижу логики. – Чтобы увидеть логику, нужно узнать самое главное. Только тогда всё встанет на свои места, – Осаму складывает руки за головой, сцепив пальцы. – Если бы оно было простым и чем-то... земным, то проблем бы не было. – Земным? Вы думаете, что за этим стоит что-то большее, имеющее высшие силы? – Видимо Сергей сам не понял, как выдвинул теорию, за которую Дазаю резко захотелось зацепиться, ведь... об этом он, по правде говоря, не думал. – Возможно да, – Беспечно пожимает плечами. – Однако, есть и куча других вариантов. Просто нужно покумекать. – Боже... Я явно ещё не готов к такому повороту событий. Шатен только мягко улыбается и останавливается у дверей комнаты Сыромятникова. – А теперь, дорогой, вали спать. Детское время уже закончилось, – Усмехается, провожая того, пока не зайдёт. – И благодарю за проведённое время, – Отчего-то второй император не чувствовал угрозы от этого подростка, поэтому и беседовал с ним так свободно, отчего-то он верил своей интуиции и желанию понемногу сближаться. Ведь предсказание не врёт, верно? ***

«Здравствуй, дорогой отец. Весьма огорчён сообщить Вам, что Танэ Цусима – она же моя мать – нонче объявлена официально умершей ещё задолго до моего прибытия в Ракрэйн. Хижина в самой глубине чащи обнаружена мною лично давно заросшей и разгромленной. Тело не найдено, мои соболезнования. Кстати, как у вас погодка? Не жарко?»

– Ну и? Думаете, тут ещё что-то есть помимо текста? – Определённо есть, – Мори взглянул на Накахару, слабо улыбнувшись, а после снова на письмо, удаляясь к столику. – Чуя, будь добр, принеси зажённую свечу, – Парень кивает и спешно шагает на поиски свечки, пока Огай ненадолго, вдали от чужих глаз, позволяет себе скорбеть по умершей супруге, которую так любил и всегда помнил. Ни одна наложница так и не смогла затмить ту, что натурой непреклонна и своевольна. Сам Осаму, имеющий много сходств внешности со своей матерью, был живым напоминанием о ней. Ох, кстати, о Дазае... – Ваше Величество, – Чуя ставит свечу на стол перед Мори и стоит рядом, пока приказа удалиться не озвучено. – Благодарю, – Мужчина осторожно нагревает бумагу над огнём круговыми движениями, на которой постепенно начали появляться ещё одни буквы. – Когда Осаму был маленьким, он любил баловаться невидимыми чернилами с помощью сока лимона, – Целые предложения удлиняли написанное выше, а Накахара тем временем не скрывает своего удивления. – Последний вопрос, что, кажется, написан не к месту, намекает на то, что письмо нужно согреть. Тут не надо быть умным, лишь помнить о привычках ребёнка, – Когда скрытое от глаз чужих письмо пришло к своему логическому продолжению, Император Аспинес начал про себя читать.

«Хотел бы я скрыть эту информацию, но, к Вашему сведению, матушку убил Его Величество Фёдор Достоевский и, что-ж, в подробности вдаваться не буду, но против Вашего любимого сына совершили грязное действо. Очень грязное. В качестве мести, моя цель в этой просьбе одна – смерть Императора Ракрэйн. Объединившись с государством, что причастно к большому количеству завоёванных стран, мы устроим революцию. Очень прошу тебя помочь.»

– Да он с дуба рухнул! Ваше Величество, у нас и без того слишком много потерь после последней войны с Ракрэйном! Но Огай-то знает, что сынишка его попусту языком не мелет, особенно когда затрагиваются подобные темы. Дазай до сего дня не отвечал ему на весточки, не писал сам, а из этого следует одно: случилось что и впрямь серьёзное. – Неси чернила и бумагу, Чуя-кун, мы обратимся к Османам и пойдём на войну.